Онлайн чтение книги Дряхлость
V

Отношения двух друзей после того вечера из-за Анджолины стали очень прохладными. Эмилио не искал встречи с Балли и даже пренебрегал им. Последний же обижался на это и, в конце концов, перестал гоняться за другом, хотя их дружба оставалась для него всегда дорогой, как и все его привычки. Однако воспоминания о том вечере лишили Стефано упрямства, и он напротив стал спрашивать себя, не обидел ли он друга. От него не ускользнули страдания Эмилио, и когда в нём рассеялось удовольствие от ощущения того, что он любим обеими женщинами, удовольствие большое, но продлившееся недолго, его стала мучить совесть. Чтобы её успокоить, в полдень следующего дня Балли отправился к другу, чтобы устроить тому головомойку. Хорошие доводы могли бы вылечить Эмилио лучше всего, а если даже они не помогут в полной мере, то через них он опять даст понять Эмилио, что он друг, а не соперник, которого Брентани по болезненности видел теперь в Балли.

Ему открыла синьорина Амалия. Она вызывала у Балли неприятное ощущение сострадания. Он всегда считал, что жить стоит для наслаждения славой, красотой или силой, или, по крайней мере, стоит быть богатым, но никак не иначе, потому что в противном случае становишься одиозной преградой в жизни других. Зачем же тогда жила эта бедная девушка? Она являлась очевидной ошибкой матери природы. Иногда, когда Балли приходил в их дом и не заставал друга, то сразу же приводил какую-нибудь причину, чтобы немедленно покинуть её, потому что это бледное лицо и слабый голос глубоко печалили его. Амалия же напротив желала жить жизнью Эмилио и считала себя подругой Балли.

— Эмилио дома? — спросил обеспокоенный Балли.

— Проходите, синьор Стефано, — сказала приветливо Амалия и закричала:

— Эмилио! Это синьор Стефано.

Потом она упрекнула Балли:

— Вы так долго не были у нас, и мы не имели удовольствия вас видеть! И вы нас забыли?

Стефано рассмеялся:

— Я вовсе не покидал Эмилио, это он не хочет знать меня.

Сопровождая Балли к двери в небольшую столовую, Амалия пробормотала улыбаясь:

— А, тогда понимаю.

Таким образом, они уже поговорили об Анджолине.

Убогое жилище семьи Брентани состояло из трёх комнат, в которые из коридора вела единственная дверь. Поэтому получалось, что когда кто-то наносил визит Эмилио в его комнате, Амалия оставалась закрытой в своей, которая была последней. Предстать перед гостем было трудной задачей для Амалии, она была ещё более дикой в отношениях с мужчинами, чем Эмилио с женщинами. Но Балли, как только появился в их доме, стал исключением из этого правила. После того, как Амалия столько раз слышала о грубости Стефано, она увидела его в первый раз на похоронах отца; отношения между ними сразу же стали фамильярными, и Амалия приятно удивилась его мягкости. Он был умелым утешителем, знал, когда надо молчать, а когда говорить. Тактично всеми возможными способами Балли умел успокоить подавленную огромным горем девушку; при этом он иногда просто помогал ей подобрать нужные слова, чтобы высказаться и удовлетвориться этим. Амалия привыкла плакать в его компании, и Балли стал частым гостем в доме Брентани, находя удовольствие в том, чтобы быть утешителем, роль которого он так хорошо понимал. Потеряв этот стимул, Стефано удалялся. Жизнь этой семьи ему не подходила, и потом у него, любящего только красивые и нечестные вещи, братская привязанность этой грубой девушки вызывала лишь скуку. И вот, наконец, Амалия в первый раз упрекнула Балли, потому что нашла естественным, что он развлекался в других местах.

Единственным украшением маленькой столовой был красивейший стол из инкрустированного коричневого дерева, он показывал, что в прошлом семья была богатой. Ещё в столовой находилась немного потёртая софа, четыре стула похожей формы, но не идентичные, большое кресло и старый шкаф. Впечатление бедности, которое производила комната, усиливалось аккуратностью, с которой эти старые вещи содержались.

Войдя в их дом, Балли вновь вспомнил о той роли утешителя, с которой он так хорошо справлялся. Ему казалось, что он пришёл в то место, где страдал и он сам, но страдания эти были достаточно сладки. Стефано проникся воспоминаниями о собственной доброте и подумал, что был неправ, избегая так долго этот дом, Тде он чувствовал больше, чем где-либо ещё, своё превосходство.

Эмилио встретил его с деликатной любезностью, достаточной, чтобы скрыть обиду, которую он затаил в глубине души. Он не хотел, чтобы Балли увидел то зло, что он причинил Эмилио. И Брентани в этот момент учился скрывать свои раны. Собственно он расценивал Балли как врага.

— Каким ветром тебя сюда занесло?

— Я проходил мимо и захотел поприветствовать синьорину, что не видел так долго. Я нахожу, что её вид сильно улучшился, — сказал Балли, глядя на покрасневшую Амалию, смотревшую на него своими серыми живыми глазами.

Эмилио посмотрел на неё и не заметил ничего нового. Его обида сразу стала неистовой, когда он осознал, что Балли не помнит то, что случилось накануне, и смеет поэтому вести себя с ним так непринуждённо.

— А ты неплохо развлёкся вчера вечером, правда? И немного за моей спиной.

Балли был поражён этим возмущением, продемонстрированным Эмилио по отношению к нему, и посчитал, что в присутствии Амалии оно явно неуместно. Он удивился. Ведь он не сделал ничего, что могло обидеть друга, и его намерения даже наоборот были преисполнены чувствами, заслуживающими гимна благодарности. Чтобы наилучшим образом отреагировать на нападение, Балли сразу утратил чувство вины и почувствовал себя безупречным.

— Поговорим об этом позже, — сказал Балли, поглядев на Амалию.

Та почувствовала себя неловко, а Балли захотел удержать её — он явно не спешил объясняться с Эмилио.

— Не понимаю, в чём ты меня обвиняешь.

— О, ни в чём, — сказал Эмилио, который, состроив гримасу, не нашёл ничего лучше этой иронии.

Балли, следуя своей убеждённости в собственной невиновности, высказался более определённо. Он сказал, что вёл себя так потому, что обещал научить Эмилио. Если бы и он плакал от любви, то ничего не получилось бы. С Джолоной надо вести себя так, как делал он, и Стефано надеется, что со временем Эмилио научится подражать ему. Балли не верил, не мог поверить, что подобная женщина может рассматриваться всерьёз, и он сам описал её за несколько дней до встречи такой, какой она и оказалась. Ему было легко всё предвидеть.

Но Эмилио вовсе не был убеждён доводами Балли. Он ответил, что и любовью занимается таким же образом и что ему по-прежнему кажется, что нежность — единственное важное условие для наслаждения любовью, и ему совсем не хочется вести себя иначе. И это совсем не значит, что он относится к этой женщине слишком серьезно. Разве он обещал ей взять её в жёны?

Стефано смеялся от души. Эмилио очень сильно изменился за последние часы. Разве он не помнил, что несколько дней назад был так обеспокоен, что был готов просить помощи у прохожих?

— Я ничего не имею против того, чтобы ты развлёкся, но мне не показалось, что тебе это удалось.

Эмилио на самом деле имел вид очень уставшего человека. Его жизнь всегда была малорадостной, а после смерти отца она стала очень спокойной. Теперь же его организм страдал от нового режима.

Скромная, как тень, Амалия захотела выйти из комнаты, но Эмилио задержал её, чтобы заставить Стефано молчать. Потом же двое мужчин уже не знали, как остановить начавшуюся дискуссию. Балли пошутил, что Эмилио выбрал Амалию арбитром в том деле, какое она знать не должна. Между старыми друзьями возник спор, и было бы лучше уладить всё потихоньку, полагаясь только на суд Божий, который только и мог решить подобный вопрос.

Но суд Божий не мог больше оставаться слепым, потому что Амалия уже поняла, о чём шла речь. Она посмотрела благодарно и выразительно на Балли так, что, не увидев этот взгляд, было невозможно поверить, что можно так посмотреть этими маленькими серыми глазками. Она наконец-то нашла союзника, и горечь, что так долго печалила её сердце, растворилась в появившейся большой надежде. Амалия была искренней:

— Я уже поняла, о чём идёт речь. Он прав, — её голос вместо того, чтобы определять, кто прав, напротив, сам требовал поддержки, — я тоже уже устала видеть его всё время рассеянным и грустным. На его лице постоянно печать того, что он спешит покинуть этот дом и оставить меня совсем одну.

Эмилио выслушал это, опасаясь, как бы эти жалобы не переросли в рыдания. Но Амалия, наоборот, говоря о своём огромном горе в присутствии Балли, оставалась спокойной и улыбающейся.

Балли же в горе Амалии видел лишь союзника в споре с Эмилио и сопровождал её слова упрекающими жестами, обращёнными к другу. Впрочем, вскоре Балли перестал жестикулировать. Амалия же, весело смеясь, продолжала свой рассказ: несколько дней назад она прогуливалась с Эмилио и могла видеть, что он делался неспокойным каждый раз, когда видел вдали женские фигуры и пытался найти среди них одну — очень высокую и белокурую.

— Я правильно поняла? — смеялась Амалия, довольная, что Балли с ней соглашается, — такая длинная и такая белая?

Для Эмилио в этой насмешке не было ничего обидного. Амалия подошла и прислонилась к нему, положив ему свою белую руку на голову по-братски.

Балли подтвердил:

— Длинная, как солдат короля Пруссии, и такая белая, что даже можно сказать бесцветная.

Эмилио рассмеялся, но его всё ещё мучила ревность:

— Я был бы доволен только уверенностью, что она тебе не нравится.

— Он ревнует ко мне, понимаешь, к своему лучшему другу! — проревел возмущённый Балли.

— Это можно понять, — сказала мягко Амалия, почти умоляя Стефано простить друга.

— Нет, нельзя! — сказал Балли, протестуя, — как можно сказать, что такое безобразие можно понять?

Амалия не ответила, но осталась при своём мнении с уверенным видом человека, который знает, что говорит. Она хорошо подумала и поэтому поняла состояние души несчастного брата, ведь оно было ей так знакомо. Амалия сильно покраснела. Некоторые нотки этого разговора отдавались в её душе, как звуки колоколов в пустыне — длинные-длинные, покрывающие огромное пустое пространство, они его измеряли, неожиданно всё его заполняя, делая его ощущаемым и представляя обильно радость и горе. Амалия надолго замолчала. Она на время забыла, что разговор идёт о её брате, и подумала про саму себя. О, какая странная и удивительная вещь! Она и раньше говорила про любовь, но по-другому, без снисхождения, потому что не должна была так говорить. Как же серьёзно она воспринимала все приказания, которые ей вбивали в голову с детства. И она слушалась, презирая тех, кто этого не делал; и душила в себе все позывы к мятежу. Амалия была обманута! Балли представлял собой и добродетель, и силу. Балли, который говорил о любви так ясно, и было очевидно, что она для него — вещь обычная. Сколько же раз он, наверное, любил! Своим сладким голосом и весёлыми голубыми глазами он всегда любил всё и вся, и даже её.

Стефано остался на обед. Немного смущённо Амалия заявила, что угощение будет скромным, но затем Балли удивился тому, что в этом доме еда так хороша. Многие годы Амалия проводила большую часть дня у очага и стала хорошей кухаркой; это было необходимо, чтобы угодить разборчивому в еде Эмилио.

Стефано был рад тому, что остался. Он чувствовал себя побеждённой стороной в споре с Эмилио и старался задержаться, чтобы реван-широваться, удовлетворённый тем, что Азалия считала его правым, извиняла его и поддерживала, вся его.

Для него и для Амалии этот обед вышел веселейшим. Стефано был разговорчив. Он рассказал о своей юности, полной удивительных приключений. В случаях, когда нужда заставляла его помогать себе любыми средствами, но при этом всегда весёлыми, грозила бедой, то всё же всегда находилось спасение. Балли рассказал во всех подробностях приключение, которое спасло его от голода и помогло заработать.

Это всегда бывает так: закончив учёбу, Балли бродил по Милану, собираясь пойти на работу инспектора, предложенную ему в одном из коммерческих предприятий. Как скульптору, трудно начать карьеру, когда с самого начала ты обречён на голодную смерть. Однажды Балли проводил день перед дворцом, где были выставлены работы умершего недавно скульптора, оценив творчество которого, Стефано собирался сказать последнее «прощай» своему ремеслу. Там он встретил друга, гуляя с которым они беспощадно критиковали выставленные работы.

Безрадостность положения вызывала горечь у Балли, и он всё находил посредственным и незначительным. И он выступал громким голосом и с жаром; эта критика должна была стать его последней работой в качестве художника.

В последней комнате перед работой, которую покойный мастер не смог закончить из-за болезни, унесшей его в мир иной, Балли остановился поражённый, не в силах продолжать свою критику. Эта статуя представляла голову женщины с выразительным профилем, линии были точны и грубо обточены, но всё же ясно свидетельствовали о горе и задумчивости. Балли был сильно потрясён. Он понял, что в покойном скульпторе художник жил до самого конца и что специалист всегда вмешивался, чтобы уничтожить художника, при этом забывая о первоначальных впечатлениях и о первых чувствах лишь для того, чтобы всегда помнить безликие догмы — предрассудки искусства.

— Да, это правда! — сказал ему стоящий рядом бодрый старичок в очках.

Балли же ещё более предался своему восхищению и теперь уже взволнованно отзывался о покойном старце, унесшем свой секрет в могилу.

Старик перестал рассматривать гипсовую статую и захотел познакомиться с критиком. Это был случай, когда Стефано представился как скульптор, а не как коммерческий инспектор. Старик оказался сказочно богат. Сначала он заказал Балли сделать его бюст, потом надгробную плиту и, наконец, упомянул его в завещании. Таким образом, Балли получил работу на два года и денег на десять.

— Как должно быть замечательно знать таких умных и добрых людей, — сказала Амалия.

Балли запротестовал. Он стал рассказывать о старике с заметной антипатией. Этот притязательный меценат постоянно был рядом с ним и заставлял его выполнять каждый день определённое количество работы. Будучи настоящим горожанином, лишённым собственного вкуса, он не любил ничего из искусства, пока всё это не было ему объяснено и показано. Каждый вечер Стефано был уставшим от работы и разговоров и иногда жалел, что уклонился от того, чтобы стать коммерческим инспектором ради этой работы. Когда старик умер, Балли носил траур, но чтобы оплакивать его более легко, Стефано не брал в руки глину многие месяцы.

Как же хороша судьба Балли: он даже не был обязан благодарить за те блага, что сыпались на него как дождь с неба. Богатство и счастье стали плодами его судьбы; почему он должен был удивляться или быть благодарным за это тому, кто был приглашён провидением для того, чтобы отдать ему свои дары? Очарованная Амалия слушала этот рассказ, подтверждающий, что жизнь на самом деле совсем другая, чем та, что она знала. Для неё и для её брата судьба была горька, но для них же самих было естественнейшим, что она так улыбнулась Балли. Амалия восхищалась этим и любила в нём силу и ясность, которые стали его первой удачей.

Брентани наоборот слушал с горечью и завистью. Ему казалось, что Балли хвастался удачей как своей собственной добродетелью. Эмилио в рассказе Стефано ничего не показалось ни весёлым, ни неожиданным. Даже беда приближалась к Эмилио издалека, она вырисовывалась, приближаясь, и он имел достаточно времени, чтобы посмотреть ей в лицо, и когда она поражала его — будь то смерть самых близких людей или нищета — он к этому уже был готов. Поэтому он страдал долго, но не так интенсивно, и эти беды не сбивали его с грустной инерции, к которой относилась его безнадёжная, бесцветная и однообразная жизнь. И он никогда не был вдохновлён чем-то сильно: ни любовью, ни ненавистью; старик, которого Балли так несправедливо ненавидел, не вошёл в жизнь Эмилио. В его душе сейчас жила ревность. Амалия восхищалась Балли, и Эмилио ревновал её к нему. Обед получился очень оживлённым, потому что даже Эмилио принял в нём участие. Он боролся за то, чтобы завоевать внимание Амалии.

Но ему это не удалось. Что Эмилио мог рассказать о себе достойного странной автобиографии Балли? Ничего, кроме своей страсти, которую он испытывал в данный момент, да и то он не мог о ней говорить. Усилия Эмилио не привели ни к чему, лишь некоторые его идеи украсили рассказ друга. Последний же, сам того не осознавая, почувствовал эту борьбу и стал совсем другим — выразительным и оживлённым. Амалия никогда в своей жизни не становилась объектом такого внимания. Она слушала откровения, которые ей посвящал скульптор, и при этом не обманывалась: они были сделаны только для того, чтобы завоевать ее, и она на самом деле чувствовала, что вся принадлежит ему. В сознании скромной девушки не возникло надежд на будущее. Это было только одно мгновение, в которое она наслаждалась, один час, когда она почувствовала себя желанной и важной.

Они пошли гулять все вместе. Эмилио хотел бы прогуляться вдвоём с Балли, но Амалия напомнила ему, что накануне он обещал взять её с собой. Праздник ещё не должен был закончиться. Балли подыгрывал Амалии. Ему показалось, что привязанность к ней Эмилио могла бы помочь победить в Брентани влияние Анджолины. И он забыл, что всего лишь несколько минут назад боролся, чтобы встать между братом и сестрой.

Амалия собралась в мгновение ока и даже нашла время для того, чтобы привести в порядок свои густые волосы на лбу, которые скорее можно было бы назвать пятнистыми, чем описать их, придав им какой-либо определённый цвет. Когда же, надевая перчатки, она пригласила Балли выйти, то подарила ему улыбку, с помощью которой просила о его расположении и хотела ему понравиться.

На улице Амалия оказалась ещё неприметнее, чем обычно. Вся одежда на ней была черного цвета, а шляпку украшало маленькое белое пёрышко. Балли пошутил о нём, но сказал, что оно ему нравится, и попытался скрыть нежелание идти через весь город с этой женщиной, которая обладала настолько плохим вкусом, что умудрилась нацепить этот белый сигнал на столь малом расстоянии от земли.

Воздух был тёплым, в нём растворился густой белый туман, всё покрылось мантией одного цвета, и небо было действительно зимним, а площадь Святого Андреа окружал ряд деревьев с длинными, голыми и сухими ветвями, которые ещё не подрезали. Белая от распространившегося света почва создавала впечатление снежного пейзажа. Изображая всё это и не имея возможности передать мягкость воздуха, художник запечатлил бы эту ошибочную иллюзию.

— Втроём мы знаем весь город, — пробормотал Балли.

Там, где все собрались в этот вечер, им пришлось сбавить шаг. На фоне очень грустного пейзажа и рядом с широким белым морем собралась весёлая и шумная толпа, напоминающая муравейник.

— Это вы знаете всех, а не мы, — сказала Дмалия, которая помнила, как часто приходила посмотреть на этот пейзаж и не уставала от приветствий.

Все проходившие мимо них приветствовали дружески и уважительно Балли. Приветствия летели ему даже из экипажей. Амалия чувствовала себя хорошо рядом с ним и наслаждалась этой триумфальной прогулкой, как будто часть уважения, что адресовалось скульптору, принадлежала и ей.

— Как было бы жаль, если бы ты не пришел! — сказал Балли, отвечая вежливо приветствием пожилой синьоре, которая высунулась из кареты для того, чтобы увидеть его, — люди вернулись бы домой разочарованными. Они были уверены, что встретят на прогулке в это праздничное воскресенье рабочего Брентани, который в другие дни закрыт в своей конторе.

— Анже! — проговорила Амалия, улыбаясь сдержанно.

Она узнала её по описанию и по тому, как смутился Эмилио.

— Не смейся! — попросил Эмилио с жаром, подтверждая этим открытие Амалии.

Но и Эмилио увидел нечто новое: портного Вольпини, хрупкого человечка, который рядом с великолепной женской фигурой казался ещё более незначительным и маршировал хвастливо длинными шагами. Двое мужчин поприветствовали друг друга, и ответ Вольпини был преисполнен преувеличенной вежливости.

— Он того же цвета, что и Анджолина, — засмеялся Балли.

Эмилио запротестовал: как можно сравнивать солому Вольпини с золотом Анджолины? Он увидел, как Анджолина наклонилась и разговаривала со своим спутником, глядя на него сверху вниз. Определённо, они говорили о них.

Только позже, когда они оказались опять в городе и собирались расставаться, неожиданно замолчавшая Амалия, чувствуя приближение своего обычного одиночества, ради того, чтобы сказать хоть что-нибудь и нарушить повисшее молчание, спросила, кто был тот мужчина, что сопровождал Анджолину.

— Её дядя, — сказал серьёзно Эмилио после недолгого колебания, в то время как Стефано смотрел на него с иронией.

Эмилио покраснел. Невинный взгляд сестры заставил его стыдиться. Как же удивилась бы Амалия, если бы узнала, что та огромная любовь брата, из-за которой и ей уже пришлось столько страдать, приняла такой оборот.

— Спасибо! — сказала Амалия, прощаясь со Стефано.

О, какие сладкие воспоминания остались бы у неё от этого вечера, если бы к несчастью именно в этот момент она не заметила, что Балли борется с зевотой, которая парализовала его рот.

— Ему скучно. Тем более спасибо.

Такая скромность и доброта Амалии взволновали Стефано, который внезапно почувствовал любовь к ней. Он поспешил объяснить, что зевота имела нервную почву и он доказал бы, что не скучал в их компании, если бы проводил с ними больше времени.

И Балли действительно сдержал своё слово. Было трудно сказать, почему он каждый день проделывал свой путь, чтобы выпить чашечку кофе в семье Брентани. Возможно, это объяснялось ревностью; он боролся, чтобы сохранить дружбу с Эмилио. Но Амалия не могла догадаться обо всём этом. Она подумала, что Стефано стал приходить так часто из-за простой заботы о брате, которой она радовалась, потому что была очарована этой мыслью.

Между братом и сестрой больше не случалось ссор. Эмилио — отчасти ослеплённый, так как не удивлялся этому, чувствовал, что сестра его поддерживает и стала лучше понимать. Ему даже казалось, что Амалия относится с новой благосклонностью к его любви. Любовь всегда вдохновляет. Когда он говорил ей о своей любви, лицо Амалии сияло и светилось. Она искала возможность поговорить с ним о любви и никогда не советовала ему быть осторожным или оставить Анджолину. В самом деле, почему он должен был бросать Анджолину, когда стало очевидным, что она приносит счастье?

Однажды Амалия даже попросила его познакомить её с Анджолиной и потом ещё не раз выражала это желание, но Эмилио остерегался выполнять его. Амалия не знала об этой женщине ничего, кроме того, что она совсем другая, более сильная, более жизнедеятельная, и Эмилио нравилось рисовать в своём воображении образ Анджолины, который так сильно отличался от настоящего. Когда Эмилио оказывался наедине с сестрой, то любил создавать этот образ, приукрашивая его и придавая ему все те качества, которые хотел найти в Анджолине. А когда Эмилио понимал, что Амалия помогает ему в этом, то сильно радовался.

Услышав, что кто-то говорит о женщине, которая принадлежала мужчине, которого любила, и преодолевала все препятствия и предрассудки, Амалия говорила на ухо Эмилио:

— Похожа на Анджолину.

«О, она похожа на неё!», — думал Эмилио, соглашаясь с Амалией выражением своего лица. Затем он убеждал себя, что она похожа в действительности или, по крайней мере, если бы выросла в других условиях, то была бы похожа, и улыбался, думая об этом. Почему он должен был думать, что Анджолину остановили бы предрассудки? В отличие от благородных мыслей Амалии, любовь Эмилио к Анджолине в определённый момент вобрала в себя все эти иллюзии.

На самом деле та женщина, что преодолевала все препятствия, напоминала саму Амалию. В своих длинных и белых руках она ощущала огромную силу, которой вполне хватило бы, чтобы порвать самые крепкие цепи. Однако в её жизни не было цепей, она была свободной от всего, и никто не требовал от неё ни решительности, ни силы, ни любви. Удивительно, но в её слабом организме эта закрытая огромная сила не переставала увеличиваться.

Пока Балли смаковал кофе, растянувшись в старом кресле и блаженствуя, он вспомнил о том, что в этот час для него было привычным спорить с художниками в кафе. Эту привычку нельзя было назвать хорошей. Как же хорошо ему было теперь здесь, среди кротких людей, которые им восхищались и любили!

Сколь это было хорошим, настолько же плохим было вмешательство Балли в дела двух влюблённых. В течение своего недолгого знакомства с Анджолиной он присвоил себе право постоянно говорить ей дерзости, которые она переносила с улыбкой, ничуть не обижаясь. Сначала он говорил ей их на тосканском диалекте, таким образом смягчая, и Анджолине в таком виде они казались ласкательными. Но когда теперь Балли говорил их ей на хорошем местном наречии, грубом и непристойном, она также не чувствовала себя оскорблённой. Анджолина чувствовала — и даже Эмилио это чувствовал, — что всё это Балли говорил без какой-либо желчи, его уста произносили нахальства в какой-то безобидной манере. И это было хуже всего. В один из вечеров Эмилио, будучи не в силах больше терпеть всё это, наконец попросил Балли не сопровождать их.

— Я сильно страдаю, когда вижу, что над ней так глумятся.

— Правда? — спросил Балли, глядя на Эмилио удивлённо.

Он всё ещё не утратил свою убеждённость в том, что обязан так вести себя для лечения Эмилио. Но Балли дал себя убедить и какое-то время не вмешивался в отношения Эмилио и Анджолины.

— Я не знаю, как вести себя иначе с подобной женщиной.

Тогда Эмилио постеснялся и вместо того, чтобы исповедаться в своей слабости, всё-таки смирился с поведением друга.

— Приходи иногда с Маргаритой.

Так называемый ужин с телятиной стал привычным. Как и ситуации, схожие с их первым совместным вечером, когда Маргарита и Анджолина преклоняли колени перед Балли, а Эмилио был обречён на молчание.

Однако однажды вечером Балли не кричал, не заставлял восхищаться собой, и это был первый раз, когда Эмилио мог находиться в одной компании с ним.

— Как, должно быть, ты счастлив, чувствуя себя любимым Маргаритой! — заметил Брентани, желая сказать что-нибудь приятное для Стефано, когда они возвращались.

Обе женщины шли в нескольких шагах от них.

— К сожалению, — сказал Балли спокойно, — я думаю, что она любит не только меня одного, но и других не меньше. У неё благороднейшая душа.

Эмилио помрачнел.

— А теперь тихо! — сказал Балли, увидев, что обе женщины остановились, ожидая их.

На следующий день, в то время, когда Амалия была на кухне, Балли рассказал Эмилио, что благодаря ошибке курьера он случайно узнал, что Маргарита встречается с другим, с художником.

— Всё это глубоко опечалило меня, — рассказывал взбешённый Балли. — Это позорно, когда к тебе так относятся. Я начал разузнавать про моего соперника, а когда подумал, что нашёл его, то оказалось, что их двое. Дело принимало всё более серьёзный оборот. Тогда в первый раз я соизволил осведомиться о семье Маргариты и обнаружил, что она состоит из матери и толпы младших сестёр Маргариты. Понимаешь? Она должна заботиться об образовании всех этих девушек.

Далее Балли голосом, полным волнения, заключил:

— Можешь себе представить, что при этом она не хотела брать у меня ни гроша. Я предложил ей сознаться и всё рассказать. Поцеловал её в последний раз, сказал, что не держу на неё зла, и отпустил, сохранив о ней самые нежные воспоминания.

Потом вдруг, куря, Балли успокоился и, когда вошла Амалия, пропел на латыни вполголоса:

— Попросил признаться в преступлении, а затем умер!

В тот же вечер Эмилио рассказал эту историю Анджолине. Её охватила радость, которую было невозможно скрыть. Потом она поняла, что должна попросить прощения у Эмилио за этот эмоциональный порыв. Но это оказалось трудным делом. Как же горестно для него было видеть, что скульптор завоевал, играючи и смеясь, то, что Эмилио не мог получить ценой стольких страданий!

В довершении на Эмилио в это время нашло странное ощущение, касающееся Анджолины. Это было как сон наяву. Ему казалось, что он развратил девушку. Действительно, в первые вечера их встреч Эмилио высказывал ей свои размышления о честной женщине и выгоде. Он не мог знать, какой была Анджолина до того, как начала ходить в его школу. Как же Эмилио не понял, что честная Анджолина означала Анджолину его? И он снова стал читать ей свои прерванные проповеди, но теперь уже совсем другим тоном. Очень скоро для Эмилио стало очевидным, что холодные и сложные теории не подходят Анджолине. Он стал предаваться размышлениям о том, как её переучить.

В своём сне Эмилио лелеял Анджолину, как будто она уже стала достойной его. Таким же образом он старался действовать и в реальности. В самом деле, лучшим методом должен был стать тот, при котором ему бы удалось внушить Анджолине, что самым сладким чувством является уважение, и он желал, чтобы ей захотелось завоевать его уважение. Поэтому Эмилио проводил столько времени, преклонив колени у её ног, собственно в том положении, в котором Анджолине было очень удобно, улучив момент, дать ему пинок ногой.