Глава 2. МОРСКОЙ ОРКЕСТР

Онлайн чтение книги Душенька
Глава 2. МОРСКОЙ ОРКЕСТР

́Наступила весна, я сдавала выпускные экзамены. Зубрила химию до полного отупения, но все же чувствовала, что Светлана Валерьевна меня завалит – она в последние пару месяцев что-то уж слишком злобствовала.

– Что ж, – говорила мне мать. – Если не сдашь химию – пойдешь официанткой. Ну, или продавцом-кассиром. Там химию не надо сдавать.

Я помню, было утро, предвещавшее длинный и жаркий день, наполненный светом, восторженными криками птиц, одуряющим запахом зацветающей сирени – день, который мне суждено было провести, согнувшись в три погибели над письменным столом, задыхаясь в тесноте комнаты и подставляя лицо под маленький настольный вентилятор! Вот этим чудесным утром мне захотелось приготовить рубец. Это такая требуха, часть говяжьего желудка, его хорошо готовила моя бабушка, когда мы жили еще в деревне. Рубец, приготовленный в русской печке, был необыкновенно вкусным. Взрослые ели его с горчицей, а мне не давали, считалось, что горчица вредна детям. Вот бы сейчас попробовать!

Вдохновленная, я быстренько собралась – наскоро заплела волосы в косу, надела старенький сарафанчик в васильках, который был мне тесен и короток, схватила авоську и побежала. Нужно было торопиться, чтобы застать утреннее рыночное изобилие.

Рубец я нашла у тетки Любани. Это была самая халдистая бабка на всем сельском рынке – тощая, злая, как оса, с двумя бородавками возле носа. Она была сама приветливость, когда залучала к себе покупателей, но стоило им отойти от ее прилавка, чтобы купить мясо у других продавцов, она обрушивала на их головы самые страшные проклятия, перемежая их неповторимыми народными оборотами. Кроме того, она была жуликовата, норовила продать старое мясо за молодое, размороженное – за парное и была непревзойденным асом обвеса. Сейчас она морочила голову какому-то мужчине в белом льняном костюме.

– Смотри, милый, какая она справная, упитанная, – заливалась тетка Любаня, тетешкая на руках куриную тушку, как ненаглядного внучка. – Это тебе не бройлер, который света божьего не видал! Самая сельская курочка! На вольном воздухе росла, чистое зерно клевала, родниковую водичку пила. Экологически чистый продукт. Бери, всегда ко мне приходить будешь. В магазинах-то все синие да квелые, а моя курочка так жирком и переливается, уж так я ее пестовала. Любимица моя была, рябушка!

На самом же деле любимица-рябушка, о которой торговка повествовала едва ли не со слезой в голосе, была залежалым товаром, перекупленным своей хозяйкой у государственных продавцов. Пройдоха Любаня и в самом деле пестовала своих давно упокоившихся с миром питомиц. Она вымачивала их в соде, чтобы избавить тушки от мертвенной синевы и отбить специфический душок, натирала морковным соком для придания приятного желтоватого оттенка и надувала сквозь разрезы через трубочку, чтобы курочка округлилась и окончательно похорошела.

Меня тетка Любаня ни разу не пыталась обмануть, да я и редко что-то покупала у нее, как она ни зазывала – не могла победить отвращения. Но на этот раз уж очень хорош был рубец, лежащий перед ней на прилавке. Я могла бы и не вмешиваться в процесс обведения вокруг пальца наивного покупателя, но неожиданно услышала собственный голос, наставительно произносящий:

– Эта курица никуда не годится. Ты, тетка Любаня, дай человеку настоящую, хорошую птицу.

– А эта чем плоха? – удивился человек в белом костюме.

– Вот именно – чем плоха? – окрысилась на меня Любаня, но тут же демонстративно швырнула несчастную птичку обратно на прилавок и отвернулась. Простофиля-покупатель, видимо, решил не выяснять ненужных ему подробностей, но отходить от прилавка не торопился, смотрел на меня с интересом.

– Чего тебе, Дуняшка? – с некоторой досадой, но все же приветливо спросила меня Любаня. – Рубец? Бери, хороший, правду говорю.

Я расплатилась, уложила рубец в сумку и пошла к выходу. Мужчина последовал за мной.

– Так чем же плоха была та курица? – спросил он, словно ни к кому конкретно не обращаясь.

– Уверены, что хотите это знать?

– Н-нет… Но на будущее…

– На будущее мой вам совет: сожмите тушку в руках. Если она пружинит, как футбольный мяч, значит, продавец надул ее воздухом.

– Как воздухом?

– Да вот так же. Как футбольный мяч, говорю же вам.

– Но зачем? Куры продаются на вес, от этой пластической операции она не станет тяжелее.

– Тяжелее не станет, станет красивей. Кура, нуждающаяся в таком прихорашивании, не лучшего качества. К тому же таких желтых кур не бывает.

– Не бывает? – повторил за мной простофиля.

Он уже начинал меня раздражать, хотя мне и лестно было, что меня, девчонку в коротком сарафанчике, внимательно и покорно слушает такой большой и взрослый мужчина.

– Они же синие. Или белые. Ну, или слегка желтоватые. Тетка Любаня моет кур содой и красит морковным соком, и это еще не так плохо. Здесь есть одна продавщица, которая вымачивает их в «Белизне» и красит апельсиновым «Инвайтом».

– А что такое «Белизна»?

– Это хлорный отбеливатель. Что такое «Инвайт», знаете?

– Знаю.

– Вот и хорошо. Есть еще вопросы?

Мы уже стояли у дверей рынка, нас толкали прохожие.

– Есть, – сказал мой собеседник. Глаза у него были серые, веселые. Он не улыбался, только чуть подрагивал угол жесткого мужского рта. – Что вы собираетесь делать со своей покупкой? Оно такое ужасное. Похоже на заплесневелое вафельное полотенце.

– Это рубец. Выглядит и в самом деле не очень, но если вымыть, очистить, сварить и обжарить с луком – получится очень вкусно. Вы извините, я тороплюсь.

Я сделала шаг на улицу. Жар майского дня навалился на меня, как огромная пуховая перина.

– А может быть, вместо всех этих манипуляций – вымыть, очистить, сварить и зажарить с луком – вы сходите со мной в ресторан поужинать?

Тут мне надо было уходить, уходить молча, уходить не оглядываясь, но тот день, видимо, был днем невозможных поступков и нечаянно произнесенных слов, потому что я сказала:

– Вы ведь даже не знаете, как меня зовут.

– Ну, я и так сегодня узнал очень много нового. И про кур, и про рубец. Пока информации достаточно. Так вы согласны? Тогда сегодня, в восемь вечера, у фонтана.

И указал жестом в сторону площади, где бил фонтан, окутанный тончайшей водяной пылью. Он был, как оазис в пустыне, под ним плескались чумазые цыганята, а над ним нестерпимо сияла радуга. И, засмотревшись на нее, я не успела заметить, как незнакомец ушел, растворился в жарком мареве.

Разумеется, я не собиралась никуда идти, тем более в ресторан, тем более – с незнакомым мне мужчиной. Я готовила рубец и одновременно зубрила ненавистные химические формулы. Но все чаще и чаще посматривала на часы. Часы у нас на кухне были забавные – циферблат в виде тарелки, по которому двигались нож (стрелка минутная) и вилка (стрелка часовая). В тот день мне виделась какая-то ирония в том, как эти стилизованные столовые приборы отрезали кусочки от дня, час за часом, минута за минутой… пока не показали четверть седьмого и я не обнаружила себя стоящей в комнате перед зеркальной дверцей шкафа. Щеки у меня горели, руки лихорадочно убирали рассыпавшиеся волосы в косу, и на мне был мой лучший наряд – комбинезон из шелка цвета аметиста. Пытаясь накраситься, я больно ткнула себе щеточкой от туши в глаз и едва проморгалась.

Вряд ли я осознавала, что делаю. Меня толкало не желание поближе познакомиться с человеком, встретившим на рынке девушку и пригласившим ее на свидание, но даже не полюбопытствовавшим узнать ее имя, – я с трудом могла вспомнить, как он выглядел. Мне запомнился только мятый белый пиджак и кривоватая улыбка твердого рта. Да, и еще серые глаза, – может быть, я даже не узнаю его в толпе, которая всегда толчется в погожие вечера у фонтана. В общем, не интерес к незнакомцу руководил мной, не любопытство толкало сходить на спонтанное и незапланированное свидание, но немотивированное внутреннее «надо», острое и жгучее, как жажда, желание.

Напрасно я думала, что не узнаю его. В толпе у фонтана он выглядел, как орел посреди курятника. Некоторое время я рассматривала его из-за угла, как уличный воришка рассматривает намеченную жертву. От моего внимания не укрылись две модельного вида девицы, со скучающим видом профланировавшие мимо моего кавалера – раз, и второй, и третий. Девицы были чрезвычайно хороши собой, каждая стройней меня в два раза, и незнакомец рассмотрел их с удовольствием, а потом вдруг тронулся с места. Я решила, конечно, что ему надоело меня ждать и он уходит, а значит, можно будет уйти и мне – домой, к учебнику химии, к сковородкам и противням, к дурацким кухонным часам, которые будут отрезать время моей единственной и неповторимой жизни, секунду за секундой, час за часом, день за днем.

– Вам не надоело прятаться?

Я отпрянула. Он стоял прямо передо мной, и глаза его смеялись.

– Может быть, уже пойдем? Или вы не голодны? Наелись этого ужасного вафельного полотенца? Тогда можем еще поиграть в прятки. Я уйду обратно за угол, а вы выглядывайте и кричите «ку-ку».

Вообще, как я полагала в душе, мне следовало принять вид отстраненный и независимый и немедленно поставить шутника на место. Но он так уморительно вытянул губы трубочкой, когда говорил свое «ку-ку», и вообще так забавно застукал меня за подглядыванием, что я не выдержала и расхохоталась. А у меня с детства так было – я очень сильно смеюсь, если меня рассмешить: громко, самозабвенно, у меня даже колени подгибаются. Совершенно неприлично для девушки, но что с этим поделать? Характер не перекроишь. И вот пока я хохотала, он так на меня смотрел… Как будто я преподнесла ему неожиданный подарок.

– Идемте, – сказал он, когда я отсмеялась, и взял меня под локоть. – Тут недалеко ресторан «Морской оркестр». Бывали там?

– Нет пока.

– И очень напрасно. Там вкусно готовят. Такой ценительнице высокой кухни это будет интересно. Кстати, я целый день представлял себе, как вы стоите у плиты в этом вашем смешном платьице.

По его лицу нельзя было понять, серьезен он или шутит.

– Зря вы переоделись, оно вам очень шло. Вы в нем были как школьница.

«А я и есть школьница», – собиралась ляпнуть я, но промолчала, к счастью.

– Такие славные васильки… Хотел купить вам васильков, но их не продают. Только голландские розы. Странно приходить в ресторан с букетом голландских роз. У них такие огромные колючие стебли.

– Васильки летом цветут, – объяснила я ему.

– И все-то ты знаешь, Душенька… Так тебе нравятся розы?

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – удивилась я.

– Та хитрющая торговка назвала тебя по имени. А меня зовут Олег. И, будь добра, обращайся ко мне на «ты», а то я чувствую себя как папочка, выгуливающий дочку в перерывах между двумя ее экзаменами.

И опять он почти угадал, и опять я промолчала.

Ресторан «Морской оркестр» представлял собой заведение в некотором роде уникальное – во всяком случае, в том городе и в те времена. Его открыл какой-то идеалист, в силу своей наивности полагавший, что провинциальный город нуждается в ресторане не просто с хорошей, но даже некоторым образом утонченной кухней. Наверное, он мечтал, что менеджеры среднего звена и частные предприниматели устремятся в ресторан, плененные фламбе из фуа-гра с брусничным желе и спаржей с соусом муслин, а их длинноногие спутницы будут лакомиться саваренами с клубникой и десертом «Сен-жермен» из глазированных каштанов. И все они станут наслаждаться маринистическими полотнами на стенах, пастельными оттенками интерьера, тихой музыкой, уютными креслами и покоем.

Увы, хозяин «Морского оркестра» попал пальцем в небо. Из еды провинциальные менеджеры и предприниматели больше всего уважали пельмени под ледяную водочку, поданное им фуа-гра могли даже счесть за оскорбление – порция, мол, что-то маловата, за такие-то деньжищи! Тонких вкусов не признавали, интерьеров не ценили, из музыки в основном уважали певца Трофима, а девы с удовольствием отплясывали под Верку Сердючку. Так что в ресторане не бывало аншлагов, и посещали его такие же, как его хозяин, мечтатели, идеалисты, художники – ну, или люди, желающие таковыми выглядеть.

Надо ли говорить, что мне там очень понравилось? Я смущалась строгого официанта в длинном белом переднике и не знала половины перечисленных в меню блюд – я-то, штудирующая все кулинарные книги, какие попадали в мои руки! А уж карта вин была для меня китайской грамотой.

– О, смотри, тут есть артишоки!

– Тебе нравятся артишоки?

– Не знаю. Я никогда их не пробовала.

– Тогда давай, я закажу тебе. Но больше ничего не проси. Посмотрим, как ты будешь смотреть, как я поедаю кролика по-бургундски…

– Дежурное блюдо сегодня – каре ягненка в прованских травах, – деликатно хмыкнув, заметил официант. – Кролика тоже можно будет…

– Несите каре. Два.

– Вино ваше обычное?

– Обычное. И артишоки, как мы без них. Между прочим, Душенька, поосторожнее с ними. Я слышал, что артишоки – сильный афродизиак. В Средние века их запрещалось есть женщинам, чтобы семейный очаг остался неоскверненным…

Я не знала, что такое афродизиак, но смысл поняла.

– А еще я слышал древнегреческую легенду, – продолжал балагурить Олег, – что первым артишоком стала пышнотелая молодая девушка по имени Кинара. Она жила на острове Зинари, и однажды Зевс, будучи в гостях у своего брата Посейдона, увидел, как Кинара гуляет по острову. Боясь ее вспугнуть, Зевс долго наблюдал за прелестной толстушкой с моря. Но Кинара заметила его и нисколько не испугалась присутствия бога – она была очень веселой и храброй. Зевс, как и все древнегреческие боги, был парень не промах, решил воспользоваться этой возможностью и соблазнил Кинару. Он настолько был очарован своей новой подружкой, что предложил ей стать богиней и жить рядом с ним на Олимпе. Кинара согласилась, и всякий раз, когда его жены Геры не было рядом, Зевс, как влюбленный мальчишка, спешил на свидания с Кинарой. Но вскоре ревнивая и строгая Гера узнала об измене, подстерегла Кинару и столкнула ее с Олимпа. Пышнотелая красотка упала и, ударившись о землю, превратилась в артишок. Вот что говорит нам прекрасная легенда. Так выпьем же за то, чтобы…

– Нет такой легенды, – засмеялась я. – У меня был сборник легенд Древней Греции Куна, я такой не помню.

– Есть-есть, Душенька! А рассказал мне ее сам Квинт Гораций Флакк, помнится, перед битвой у мыса Палинур. А рядом в это время еще Гай Цильний Меценат полулежал, такой почтенный, в пурпурном фаросе. И ели мы тогда артишоки в оливковом масле, козий сыр и пили чудесное фалернское вино, такое густое, что его можно было резать ножом.

– Фалернское нужно разбавлять медом или хиосским вином, – негромко сказал бесшумно появившийся рядом официант.

У меня голова пошла кругом.

Артишоки были приготовлены по-провансальски – обжарены в сухарях. Кисловатое вино пощипывало язык. Ягненок таял во рту, обольстительно нежен.

– Древние греки знали толк в жизни: трапеза должна сопровождаться беседой, и наоборот. Тогда два изысканных наслаждения дополняют друг друга.

Я поддерживала беседу, как могла. А могла я плохо. Мне не хватало интеллекта и недоставало практики. С Игорем мы почти не говорили – только о самом обыденном. А вообще он предпочитал целоваться.

Зал «Морского оркестра» постепенно заполнялся людьми. Пару раз с моим спутником поздоровались. Иногда я ловила на себе изучающие, оценивающие взгляды, но я чувствовала их только кожей, потому что не могла отвести глаз от своего спутника.

«Пропала, пропала», – думала я.

* * *

«Пропала, пропала», – думала я в девять часов утра на следующий день, лихорадочно перелистывая страницы учебника химии в школьном коридоре. Домой я попала только около одиннадцати и успела только переодеться в халатик и смыть макияж, а потом, удивляясь собственной способности к наглой лжи, уселась за письменный стол, на котором, позабыт, позаброшен, лежал этот самый учебник, чтоб его черти драли! Маму привез брат через десять минут после моего триумфального возвращения, и она сразу заглянула в мою комнату:

– Все еще занимаешься? Давай-ка ложись. Нужно, чтобы у тебя голова свежая завтра была. Перед смертью не надышишься.

Не надышишься, ох не надышишься, тут мама права! Я обнаруживала все новые и новые провалы в своих познаниях. Собственно, знала-то я почти все билеты, зубрежка сделала свое дело, но вот в своей способности решить задачу я была совершенно не уверена, а задача прилагалась к каждому билету. Оставалось надеяться на сумасшедшую удачу.

И удача была со мной на том экзамене. Отвечавшая передо мной Карина запуталась в химическом эксперименте, что-то смешала неправильно, и из ее реторты повалил удушливый желтый дым. Когда же Светлана Валерьевна попыталась включить допотопную вытяжку, из трубы на пол посыпался сор, птичий помет и несколько голубоватых перышек – видимо, там свили гнездо вездесущие голуби-сизари. Нарушение техники безопасности было налицо, и Светлане Валерьевне пришлось выводить класс в коридор и проветривать помещение по старинке – путем открывания всех окон нараспашку. Ну, пока она там цацкалась с окнами, я, конечно, успела подсуетиться, и Лешка Егоров мне решил злокозненную задачу, запросив за это шоколадку. Он был отличник и уверял, что мозги у него хорошо варят, потому что он ест много сладкого. Если бы дело обстояло именно так, я бы давно была профессором и академиком…

Дело того стоило – за то, чтобы поглядеть, как Светлана Валерьевна удивится сделанной мной задаче, я бы не то что шоколадку, я бы целую кондитерскую фабрику отдала. Она крутила листочек с решением и так и сяк, едва ли не на зуб его пробовала, потребовала, чтобы я повторила решение на доске – видимо, чувствовала подвох. Но другая экзаменаторша, старенькая и добрая учительница физики, только махнула на нее рукой, подмигнула мне и поставила отличную оценку.

Я выбежала из школы галопом, словно боялась, что Светлана Валерьевна погонится за мной, чтобы задать еще какой-нибудь немыслимый вопрос. Вприпрыжку пронеслась по аллее – со стороны это, должно быть, выглядело смешно: такая корпулентная девица скачет, как молодая лошадка, тряся всеми своими прелестями. Но я не хотела думать, как это выглядело со стороны, ведь в конце аллеи я заметила знакомую фигуру. Это был Игорь, и он шел, вероятно, для того, чтобы встретить меня с последнего экзамена, как до этого встречал с предыдущих. Я бросилась ему навстречу, ожидая привычных объятий, но когда между нами оставалось шага три, не больше, я снизила темп. Меня смутила перемена, произошедшая в его лице – оно казалось потемневшим, как небо перед грозой. Я хотела сказать что-нибудь, но вдруг Игорь ударил меня по лицу ладонью. Он размахнулся несильно, так что мне было почти не больно, но очень обидно.

– С ума сошел? – сказала я, держась за щеку. Я не чувствовала за собой никакой вины, а даже если бы чувствовала, то не признала бы за Игорем права бить себя. Оставалось только надеяться, что дело разъяснится каким-нибудь необычайным образом – например, на щеке у меня сидел особо опасный комар, переносящий малярию, холеру и бубонную чуму разом, и Игорь убил его этой пощечиной…

Ну конечно же, никакого комара не было. Игорь схватил меня за плечи и тряхнул так, что у меня зубы щелкнули.

– Ты думаешь, я не знаю ничего? Какая же ты дрянь, оказывается! Строишь из себя целку-невидимку, а сама шляешься с мужиками по ресторанам? Что, богатенького хахаля себе нашла, толстая шлюха?

Он еще что-то говорил, но больше мне не хотелось его слушать. Я высвободилась из его рук, сама удивившись, как нетрудно мне это далось – все-таки я большая и сильная девочка. Одной рукой я взяла его за воротник рубашки, а другой за ремень джинсов, легко приподняла, как котенка за шкирку, и бросила в заросли шиповника, обрамлявшие аллею. Раздался страшный треск, Игорь закричал и заматерился. Я не стала ждать, когда он выберется из колючих кустов, и поспешно удалилась.

Повторюсь – я не чувствовала за собой вины.

Да, я была в ресторане. Да, с мужчиной. Но что в этом плохого? Неужели, съев артишоки по-провансальски и посмеявшись над шутками Олега, я одним махом попала в разряд падших женщин, которых можно без зазрения совести обзывать последними словами и бить по щекам? Ведь нет? Значит, Игорь был неправ. И я ему на это указала теми методами, которые он выбрал для нашего общения сам.

Все же на душе у меня было нехорошо. Я пришла домой, мама обрадовалась моей пятерке, усадила за стол, поставила приборы, села против меня и только тогда сказала как бы вскользь:

– Ты с Игорем встретилась? Он час назад прибегал. Какой-то взвинченный. Где она, кричит, где. Я ему сказала: в школе, где ж ей еще быть. А он мне: вот и я так думал. И убежал. Дуся, чего случилось-то? Поссорились?

– Расстались, – ответила я маме, решив, что врать нет смысла. – Слишком он много командовать начал.

Я думала, она охнет и схватится за сердце. Маме нравился Игорь, она была не против нашей дружбы… Но она только энергично кивнула:

– И правильно! Рано тебе себя пока свободы лишать из-за первого попавшегося мальчишки. Закабалиться-то успеешь. Ну, давай я тебе положу. Рубец-то твой вчера так мы и не попробовали.

Да, маме удалось меня удивить. Но одна мысль не давала мне покоя – как Игорь узнал, что я была в ресторане? С одной стороны, глупо было ломать над этим голову – ведь я, отправляясь на свидание, не особенно-то и пряталась. А с другой – он живет в двух автобусных остановках от меня, и в этот день должен был дома готовиться к экзаменам. Нас видел кто-то из общих знакомых? Моих или его одноклассников? Но кто так оперативно наябедничал?

И только ночью я поняла, кто это был. Конечно, в «Морском оркестре» я была увлечена и едой, и собеседником, поэтому не очень-то смотрела по сторонам, но все же ощутила на себе неприятно-пристальный взгляд смутно знакомых глаз.

«Она дочь знакомого моего отца. Студентка. У меня с ней ничего нет».

Черноволосая, яркогубая автоледи на «Фольксвагене»! Пожалуй, мне стоило бы быть благодарной ей. Разве она не оказала мне услугу? Увидела в ресторане счастливую соперницу, быстро позвонила Игорю, наплела с три короба, завела его как следует и стала ждать результата.

И она его получила.

А я… я получила Олега.

Конечно, не совсем. Не всецело. Не так, как бы мне хотелось.

Но и то, что доставалось на мою долю, было так прекрасно, так нежно, так грело душу и волновало плоть, что мне этого хватало.

Я отдалась ему во вторую нашу встречу. Он приехал за мной на машине, повез за город, собирать ландыши. Машина у него была красная. Меня преследовали красные машины.

– Как называется твой автомобиль? – спросила я.

– Гаруда, – ответил Олег.

– Нет такой марки.

– Это не марка. Это имя собственное.

Никаких ландышей мы не нашли. Судя по торчащим там и сям ландышевым листочкам, здесь прошли охотники за дарами природы – те, что продают потом туго связанные суровыми нитками хрупкие букетики.

Зато мы нашли друг друга.

Я удивилась – не могу сказать, что часами размышляла об этом, но вот уж никак не ожидала, что не все мужчины одинаковые. У меня не было задушевной подруги, с которой я могла бы обсудить детали… В общем, я была несколько не готова к возможностям Олега и в первый раз, вероятно, высказала свое изумление слишком откровенно. Но ему это даже польстило.

А в общем, все произошло как-то слишком быстро, да и вряд ли могло быть иначе в лесу, где то и дело могли показаться посторонние, а вездесущие комары и муравьи готовы были в любой момент вцепиться любовникам в обнаженные части тела. В машине же нам разместиться не позволяли мои габариты – проблематично было соединиться с желаемой отдачей, да и мне вовсе не улыбалось намертво застрять между сиденьями и стать посмешищем для команды спасателей…

На третье свидание Олег повез меня в придорожный ресторан, где якобы для проезжих дальнобойщиков жарили и подавали какие-то необыкновенные шашлыки.

Но шашлыки оказались самые ординарные – подсохшие кусочки темного мяса на картонных тарелках, обильно политые острым соусом. У нашего визита в ресторан «Дальнобойщик» была другая причина – номера, которые сдавались на втором этаже, над рестораном.

– У тебя паспорт есть? – шепотом спросил меня Олег.

– Нет, – ответила я.

– И у меня. Но ничего, я все улажу. Надеюсь, они не примут тебя за несовершеннолетнюю.

У меня загорелись щеки, но Олег уже ушел договариваться с хозяином.

Выделенные нам апартаменты были ужасны. В крошечном тамбуре я сразу услышала звук ворчащего сливного бачка – дверь в совмещенный санузел была распахнута, оттуда невыносимо несло хлоркой. Унитаз был засыпан ею едва не до краев. Над эмалированным корытом изгибался ржавый шланг душа. Комната была обставлена с претензией даже на роскошь. В углу красовался фикус – впрочем, искусственный. На стене висела картина – обнаженная девушка страстно обнимала льва. Мордой лев смахивал на писателя Тургенева. Огромная кровать была застелена красным плюшевым покрывалом, такие же накидки красовались на креслах. Пахло застоявшимся табаком, пролитым алкоголем и пылью. Я стояла, не решаясь сесть. Олег тоже, видимо, чувствовал себя неуютно.

– Семейная гостиница, – пробормотал он под нос и щелкнул пальцем по живописному полотну. – Варварская роскошь.

От его щелчка из-под картины выбежал крупный коричневый таракан и понесся, виляя, по обоям.

– Давай-ка и мы, Душенька, последуем его примеру и убежим отсюда…

– Прости, что привез тебя сюда, – сказал Олег, когда мы уже отъехали от гостиницы. – Понимаешь, объявление прочитал. Семейная гостиница, домашний уют, полная конфиденциальность…

Я промолчала. Мне вдруг многое стало понятно. Конфиденциальность – это ведь когда пытаются что-то скрыть? Ну или как-то так.

– Ты женат? – спросила я наобум.

Он помолчал, а потом ответил:

– Все сложно.

…Если у меня когда-нибудь родится дочь, я научу ее бежать от мужчины, который говорит, что, мол, «все сложно». Никогда, скажу я ей, никогда, дорогая, не участвуй в «сложных» отношениях. Ни на каких условиях, ни в какой роли! «Да ладно, мам», – вот что она мне скажет и убежит на свидание. Чужой опыт никому не нужен, особенно если ты влюблен. К тому же принято считать, что от любви глупеют. Должна сказать, меня это не коснулось. От любви я поумнела и стала замечать вещи, раньше мне недоступные.

Итак, у моего возлюбленного была невеста, девушка, постоянная партнерша, подруга – называйте это, как хотите. По крупинке собирая информацию о ней, я составила для себя образ этой особы и уяснила стиль их отношений с Олегом.

Или мне казалось, что уяснила.

«Та, другая» была, казалось мне, натурой рассудочной и холодной. Она не одобряла юмора Олега и не смеялась его шуткам – именно поэтому он с таким удивлением и восторгом смотрел на меня, когда я закатывалась своим фирменным смехом. Она не одобряла также пустого балагурства, обрывая его резким: «Не паясничай!»

Эту фразу я где-то услышала, может быть, в фильме, и сразу же приписала ее «той, другой».

Она следила за фигурой, в ресторане заказывала минеральную воду без газа и зеленый салат, в кулинарии не разбиралась, готовить не любила или не умела. Это, впрочем, были уже не мои догадки.

Дело в том, что Олег после приключения с «семейной гостиницей» все-таки сдался и привез меня в свой дом.

Я до сих пор не знала людей, которые бы жили в собственном доме. Насмотревшись сериалов, я представляла себе настоящий дворец – зал с камином, кровать с балдахином, золоченые диваны и прочую гламурную пошлятину.

Но дом Олега оказался очень скромным. Это был не дворец, а коттедж в поселке, где гнездились такие же, как он, бизнесмены средней руки. Впрочем, камин все-таки был. Идеальная чистота подсказала мне, что в доме есть прислуга. Действительно, у Олега была домоправительница, пожилая и добродушная татарка Альфия.

В нашу первую встречу она приняла меня, что называется, в штыки – не выказывая, разумеется, на словах никакой неприязни, она исподтишка бросала на меня такие выразительные взгляды, что я чувствовала себя хуже, чем в приюте для дальнобойщиков и их случайных подруг. Я чувствовала себя крайне неловко и обрадовалась, когда Олег отпустил ее. Она ушла, ворча и оглядываясь. Альфия жила во флигеле.

– Пойдем, я покажу тебе библиотеку, – сказал Олег, когда за домоправительницей закрылась дверь.

Впоследствии для нас это стало эвфемизмом, обозначающим любовную близость: «заглянуть в библиотеку». Я сразу поняла, что он не хочет вести меня в спальню, где занимается сексом с «той, другой». Но я не обиделась и не рассердилась. Я была слишком влюблена и слишком хотела его. Каждое его прикосновение было для меня как глоток прохладной воды в жаркий день.

Мы занимались любовью на широком кожаном диване, среди стеллажей. От влаги, которую источали наши тела, диван вскоре стал скользким. Тогда мы перебрались на ковер и продолжили там. Вечером, когда я мылась в ванне, я обнаружила, что мои колени стерты до крови, и вспомнила, как Олег шептал мне со смешком:

– Сделаем епископа?

– Что это значит?

– Это значит, что ты должна быть сверху.

– А при чем тут епископ?

– Так говорили в Средневековье. Тогда считалось, что ребенок, зачатый таким образом, имеет шанс стать епископом.

Впрочем, будущему епископу пришлось бы очень постараться, чтобы родиться. Олег взял вопрос предохранения на себя и выуживал радужные конвертики из воздуха, как фокусник. Он был неутомим и изобретателен в любовной игре, и это дало мне основания предположить, что «та, другая» не очень-то баловала его ласками.

Я даже не знала ее имени. Впрочем, оно мне было не нужно. Кстати, в библиотеке, на массивном письменном столе (разумеется, его мы тоже освоили как территорию для любви), я заметила странную пустоту среди фотографий в рамках. Инстинкт подсказал мне, что тут стояла фотография моей соперницы, но Олег предусмотрительно спрятал ее перед моим приходом. Любопытство не оставляло меня. Я догадывалась, что снимок лежит в одном из ящиков стола, но ни за что не посмела бы открыть и посмотреть.

А напрасно. Быть может, маленькое зло избавило бы меня от зла неизмеримо большего… А так спрятанный снимок стал для меня ночным кошмаром. Мне снилось, что я тяну за медную ручку, что ящик выдвигается с тихим скрипом, и я вижу снимок, но на нем нет человеческого лица, только клубится какая-то черная, отвратительного вида масса. С криком я просыпалась, садилась на постели. Сердце колотилось, опережая тиканье часов. Дурной сон, вызванный, без сомнения, муками нечистой совести, довел меня до того, что я стала бояться своей соперницы. Косвенным образом мои опасения подтвердила Альфия. Сердце суровой домработницы Олега я завоевала тем, что попросила ее научить меня готовить губадию.

Губадия – круглый татарский пирог со сложной начинкой, необыкновенно вкусный. Альфия рассказала мне, что когда-то татары пекли губадии только в дни торжеств, а теперь можно хоть каждый день, пожалуйста. Только не так это легко, как кажется. Секрет пирога состоит в том, что начинка не смешивается, а лежит как бы слоями, и слои должны гармонично сочетаться друг с другом не только по цвету, но и по вкусу. А начинкой должен служить сушеный творог, по-татарски корт, вареный рассыпчатый рис, жареный фарш, пассерованный лук, распаренный изюм, курага, чернослив…

– Тесто делай, какое хочешь, хочешь – дрожжевое, хочешь – пресное. Главное, маслица побольше, лей, не жалей. Раскатай тесто и положи его на масленую сковороду, и сверху подмасль. Теперь клади рис. Корт нижним слоем класть нельзя, от него тесто отсыреет. Так, теперь вот корт. Снова рис. А теперь мясо, и снова рис, только слой риса в три раза тоньше мяса должен быть. Потом идет яйцо крутое, мелко нарубленное, еще раз рис, и сверху – курагу, чернослив, изюм. А теперь, если хочешь, чтобы губадия получилась, как на Курбан-Байрам, – полей сверху топленым маслом, да не жалей, чтобы вся начинка пропиталась, чтобы если пальцем нажать – масло так и брызнуло бы! И сверху слой теста тоненький, краешки защипай, надрежь зубчиками. Ну и маслицем сверху смажь, даже и простую кашу-то маслом не испортишь, а уж губадию и подавно. И в печку ее на час. Не получится? Почему так говоришь? Если все сделала, как я сказала, обязательно получится!

Конечно, губадия получилась. Это было нечто воздушное, ароматное, сочащееся горячим маслом, сдобное и рассыпчатое одновременно.

– Нравится? – торжествовала Альфия. – Ну, то-то. А та-то, злыдня, ишь какая, воротится. Жирно ей, мол!

Она спохватилась, что сказала лишнее, и поджала свои пухлые губы. Но я уже успела понять, что Альфия недолюбливает «ту, другую».

Олег с удовольствием съел приготовленное мною татарское кушанье и блаженно вздохнул:

– Кухня высокого полета, почти профессиональная. Неужели тебя так в кулинарном училище научили готовить?

– Нет, что ты, – засмеялась я.

Тут мне надо кое в чем признаться. Я обманула своего возлюбленного, сказав, что учусь в кулинарном училище. На самом деле я только-только отнесла туда документы. Он принимал на веру меня, мои женские стати и взрослое лицо и даже не догадывался, что перед ним девчонка, вчера со школьной скамьи. Олег не спрашивал меня о возрасте, потому что женщину о возрасте спрашивать неприлично, и он это хорошо знал.

Мы устраивали загородные прогулки, бывали в театрах и ресторанах. Планировали съездить на Гаруде к морю, но потом этот проект как-то заглох – я не стала интересоваться, почему. Олег подарил мне большого плюшевого кота, у которого были печальные голубые глаза, и цепочку с подвеской. Он сам надел на меня цепочку, долго возился с тугим замочком. Я чувствовала его дыхание на своей шее, на волосах и изнывала от нетерпения.

– Стой спокойно, что ты, как норовистая лошадка, топчешься?

Наконец он справился с замком, и тогда мы стали целоваться так, что нам скоро перестало хватать воздуха…

– Ты даже не взглянула на подарок, – сказал он, когда мы наконец разъяли губы.

Я посмотрела в зеркало – остро, льдисто сверкнул прозрачный камешек на подвеске.

– Очень красиво, – сказала я и снова потянулась к Олегу.

Дома собралась родня – мама, брат с женой. Дана теперь чувствовала себя лучше, хотя ходила, переваливаясь, как утка, и пристрастилась к мелу, который даже украдкой слизывала со стен. Дорогой кальций в специальных таблетках для беременных чем-то не устраивал мою будущую племянницу. Именно Дана первой заметила мое украшение – я даже не додумалась спрятать подвеску под платье.

– Это что? Неужели лучший друг девушек? – произнесла она нараспев, и ее подпухшие глазки сузились словно для того, чтобы лучше рассмотреть камешек?

– Да это так… – отмахнулась я, запоздало опуская подвеску в вырез платья. Она так уютно улеглась в ложбинке.

– Дунечка, покажи! – взвизгнула Дана и неуклюже пошла на меня. – Ну, покажи же, чего ты боишься? Милый, ты посмотри, какой у этой девчонки бриллиантище! А ты мне никогда даже вот таку-у-усенького не подарил!

Вот не стоило ей привлекать внимание брата и мамы. Ну, посмотрела сама, но чего горлопанить-то? Я даже не предполагала, что сверкающий камешек окажется бриллиантом, для меня бриллианты еще были аксессуаром фантастического мира роскоши или частью детских сказок о прекрасных принцессах. Мама смотрела на меня так, словно не совсем узнавала, брат, напротив, смущенно глядел в сторону и барабанил пальцами по столу так, что звенели, соприкасаясь краями, тонкие фужеры чешского стекла. Их мама берегла и доставала только по большим праздникам… Дана прижала меня к стенке своим выкатившимся животом, не драться же мне было со своей беременной снохой?

– Не меньше двух каратов! – тоном знатока произнесла Дана, рассматривая согревшийся от моего тела бриллиант.

Естественно, она попала пальцем в небо – как я потом узнала, в камешке было всего 0,33 карата.

– Дорогой подарок, – взяла себя в руки моя бедная мама. – Наберись терпения, Даночка. В честь рождения ребенка тебя наверняка ждет подарок.

И подмигнула брату. Но глаза у нее были невеселые. И Дана смотрела на меня мрачно. Много, ох как много прочитала я у нее на лице – особенно насчет юных свистулек, с этих лет получающих в подарок «двухкаратные» бриллианты.

Скандал в благородном семействе удалось замять, и мы отпраздновали мой день рождения тихо и мирно, как много лет подряд. Но глубоким вечером, когда мы в четыре руки мыли посуду, мама тихонько сказала мне:

– Пойми меня правильно, дочка. Я тебя не осуждаю. Ты молода, когда же тебе и пожить, как не сейчас? Ты видишь, я тебя ни о чем не спрашиваю. Я знаю, что ты разумный человек. Но все же мне страшно за тебя, и я прошу тебя быть осторожной. Знаешь, мне снятся такие плохие сны…

Маме всегда снились плохие сны обо мне. То ей снилось, что я тону в реке, то – что меня украли цыгане. В ее снах мне регулярно приходилось попадать под поезд, на операционный стол или в тюрьму. Но на этот раз ей привиделось что-то новенькое.

– Мне снилось, что ты одеваешься к свадьбе. На тебе фата и белое платье, знаешь, такое, на обручах…

– С кринолином, – кивнула я, пытаясь перевести разговор в юмористическую тональность. – Мамуль, это и в самом деле кошмарный сон! В таком наряде я должна быть похожа на самый большой в мире кочан капусты, попавший в Книгу рекордов Гиннесса!

Но она не приняла шутки.

– И вдруг, – продолжала мама, – я вижу, как твое личико все идет пузырями, как-то вздувается, краснеет, потом чернеет, и на месте его – какая-то темная масса копошится…

– Мама, хватит, – завопила я, смеясь, хотя мне было вовсе не смешно. – Это какой-то кошмар на улице Вязов! Тебе нужно перестать смотреть телевизор перед сном. Смотри передачу «Спокойной ночи, малыши!», ладно?

– Кстати, о малышах. Ты поедешь завтра со мной в «Ханой»? Надо купить Данке халатик, рубашку, тапочки.

– Она не хочет тапочки, она хочет бриллианты! – теперь уже вполне искренне развеселилась я.

Мама шутя брызнула мне в лицо водой.

– Дурочка, это ей для родильного дома. Так едешь?

– Конечно, поехали.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Глава 2. МОРСКОЙ ОРКЕСТР

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть