Онлайн чтение книги Два сфинкса
Глава VII

Недели три спустя, наши путешественники прибыли в Кельн и временно остановились в отеле. А на следующий день Ричард уже отправился на поиски подходящей дачи, которая, по желанию Эриксо, должна была быть поблизости от замка Кронбург.

Со времени прибытия в Европу в Эриксо произошла странная перемена. Все ее прошлое точно отошло назад и побледнело, ею все более и настойчивее овладевали воспоминания и впечатления, относившиеся к ее жизни как Tea. Естественным последствием этого нового состояния души Эриксо была проснувшаяся любовь к отцу и страстное желание снова увидеть те места, где она была так счастлива.

У Ричарда и профессора было много дел по выполнению различных формальностей, а барон, кроме того, хотел сделать к свадьбе некоторые переделки в замке, и потому решено было, что Эриксо проведет это время где–нибудь вблизи замка графа.

Случай благоприятствовал их желанию: почти на самой границе Кронбургского парка сдавалась скромная, но комфортабельно обставленная дачка, и барон поспешил ее снять. На следующий день вечером, в закрытой карете, прибыла и Эриксо.

Когда две недели спустя, барон и Бэр вернулись на виллу, они нашли Эриксо расстроенной. На их расспросы она рассказала, что боялась выйти из дома и всячески избегала встреч со слугами, чтобы не привлечь на себя внимание сходством с Tea. Раза два она видела проходившего мимо графа. Он сильно изменился, постарел и казалася мрачен.

Раз она чуть было не сбежала с балкона и не бросилась ему на шею. Однако, рассудок вовремя остановил ее. Сердце ее обливалось кровью, а желание побывать в замке, снова повидать отца и все дорогие знакомые места мучило ее и терзало почти столько же, сколько и вечная боязнь Аменхотепа.

– Бедная моя! – сказал Ричард, нежно целуя влажную от слез щечку Эриксо. – Чтобы избавить тебя, по крайней мере, от этого горя и вернуть в объятия отца, я рискну на отчаянную попытку: я пойду к графу и открою ему всю правду.

– А он сочтет тебя за сумасшедшего, а меня за бесстыдную искательницу приключений, – заметила Эриксо, улыбаясь сквозь слезы.

– Возможно и даже очень вероятно! Но все равно, рискнем! В сущности, у нас есть хотя и странные, но убедительные доказательства в воспоминаниях, какие могла иметь только одна Tea. Кроме того, ты настолько богата, что всякая мысль о шантаже и о денежном интересе исчезает сама собой. Затем, профессор Бэр такой достойный доверия свидетель, что им нельзя пренебрегать.

Эриксо провела бессонную ночь. Недоверие к исходу смелой попытки Леербаха усугублялось неопределенным, неизменным страхом, какой внушал ей ее преследователь. Слух ее был болезненно настроен, и она вздрагивала при малейшем шуме, ожидая каждую минуту, что вот–вот появится Аменхотеп, – для которого здесь не существовало ни стен, ни расстояния, – и уничтожит ее или обратно вернет к себе. Одна мысль о возвращении в пирамиду приводила ее в ужас. После того, как в течение нескольких недель она дышала чистым воздухом, чувствовала живительную теплоту и свет солнца и видела вокруг себя жизнь и движение, ей казалось уже невозможным снова выносить теплую, вечно однообразную атмосферу и голубоватый, монотонный свет, не похожий ни на день, ни на ночь. Нет, смерть в тысячу раз лучше такого существования.

Решив осуществить попытку, Леербах на следующий же день отправился в замок Кронбург и послал графу свою карточку. Лакей тотчас вернулся и попросил барона следовать за собой. Ричард вошел в кабинет.

Граф сидел за письменным столом, на котором лежала открытая книга. При входе Леербаха он быстро встал и протянул ему обе руки.

– Добро пожаловать, мой дорогой, хотя та, за которой вы явились, и умерла, пока я торговался о ее счастье!

Граф умолк, смахнул рукой набежавшую слезу. Указывая затем Ричарду на стул, он прибавил:

– Я телеграфировал вам в Александрию о смерти Tea, но мне ответили, что вы уехали несколько недель тому назад и что никто не знает, где вы и что с вами. Давно ли вы вернулись? Там или только здесь вы узнали о нашем несчастье?

– Я знал все еще раньше, чем ваша телеграмма пришла в Александрию. Tea умерла не от болезни, а пала жертвой оккультного убийства, свидетелем которого я был сам, – с глубоким вздохом сказал Ричард.

Граф удивленно и недоумевающе взглянул на него.

– Я явился сюда, – продолжал Ричард, – чтобы передать вам самые необычайные вещи, и прошу вас внимательно меня выслушать. Может быть, вы примете меня за сумасшедшего. Между тем это правда.

– Говорите! Обещаю вам, что буду слушать вас с напряженным вниманием, – сказал граф, еще с большим удивлением и любопытством.

Ричард начал свой рассказ, и когда дошел до своего брака с Альмерис, граф вспыхнул и, вскочив с кресла, с гневом вскричал:

– Как, в ту самую минуту, когда я отдавал вам руку моей дочери, вы избрали себе в жены дочь трактирщика? Tea вероятно узнала о вашей измене и огорчение причинило ей разрыв сердца.

– Успокойтесь, граф! Вы ошибаетесь, – Tea ничего не знала. Из дальнейшего рассказа вы поймете, что моя любовь к Альмерис, так же как любовь графини ко мне, имела свое основание в отдаленном прошлом. Что же касается моей женитьбы на Альмерис, то это была последняя радость, которой я хотел озарить угасавшую молодую жизнь, так как мне, как врачу, было известно, что часы ее были сочтены. После смерти Альмерис я хотел приехать признаться во всем Tea и предоставить ей самой решить: может она меня простить или нет? Теперь я снова перехожу к моему рассказу.

Граф сделал знак согласия и молча опустился в свое кресло. Но когда Ричард дошел до истории находки в цоколе сфинкса, до писавшего призрка и, наконец, экспедиции, предпринятой бароном и Бэром, лицо старика приняло выражение жалости и участия, а глаза его ясно говорили, что он сомневается в здравом уме Леербаха.

Закончил он свой рассказ следующими словами: «Душа Tea обитает теперь в теле Эриксо, – но ее любовь к вам осталась такой же. Она страшно страдает. Чтобы попытаться вернуть ей отца, а вам утраченную дочь, я и явился к вам».

Граф покачал головой, и улыбка сожаления скользнула по его губам.

– Бедный друг мой! Вы больны. Горе и африканское солнце вызвали у вас галлюцинации и расстроили вашу нервную систему. Вы, по–видимому, даже и не понимаете всей несообразности фактов, которые вы мне передавали. Меня удивляет только, что профессор Бэр, о котором я так много слышал как о серьезном ученом, и которого вы называете своим другом, подтверждает подобные глупости вместо того, чтобы стараться разубедить вас. Правда, в вашем рассказе есть несколько правдивых подробностей о смерти Tea. Она умерла ночью, рубашка ее была разорвана, но никто не видал у нее на сердце магического знака, который, как вы уверяете, вы видели сами. Что же касается пресловутой Эриксо, в которой якобы обитает душа моей дочери, то я предполагаю, что эта ловкая особа злоупотребляет вашей доверчивостью, чтобы попытаться шантажировать меня. К счастью, я нахожусь в здравом рассудке и меня–то трудно будет убедить в тождестве Эриксо с Tea.

Ричард улыбнулся.

– Все, что вы говорите, справедливо с обыкновенной точки зрения, за исключением того, что Эриксо имеет в виду шантаж: она слишком богата. Если бы вы пошли со мной и сами взглянули на это дивное создание – убеждения ваши сильно бы поколебались.

– Нет, нет! Эта особа, конечно, очень похожа на Tea, и ее вид только растравил бы мои раны, – сказал граф. Но быстро сдержав себя, он встал с кресла.

– Хорошо! Я пойду с вами и возьму с собой Немврода, любимую собаку покойной дочери. Немврод был привязан к Tea, и я посмотрю, почует ли он в Эриксо свою хозяйку.

– Вы требуете уж слишком многого от собаки, которая может чуять только эманацию тела. Но все равно! Сделаем попытку и посмотрим, не восторжествует ли еще раз инстинкт над рассудком?

И Ричард погладил голову собаки, которая смотрела на него своими умными и грустными глазами.

Молча прошли они через парк и направились по аллее, которая вела к даче. Едва вошли они в калитку сада, как Немврод, шедший до этого времени рядом с хозяином, опустив голову, стал вдруг выказывать признаки нетерпения, а затем, как стрела, с радостным визгом помчался к террасе и стал прыгать вокруг и лизать руки и даже щеки сидевшей там женщины, которая встала при приближении графа.

– Видите? Собака разрешила возложенную вами на нее задачу, – серьезным тоном заметил Ричард. – Ее инстинкт указал ей в этом теле, которого она никогда не видела, знакомый и дорогой ей дух. Ну, а вы все еще сомневаетесь?

Граф ничего не ответил. Он стоял бледный, как смерть, у подножия террасы: поразительное сходство Эриксо с Tea ошеломило его.

Те же классические черты, те же роскошные золотистые волосы и тот же ослепительный цвет лица, но рост был меньше, а вся фигура тоньше и нежней. Лицу недоставало свежего румянца, а маленькому рту счастливого и беззаботного выражения. В ее больших, печальных и строгих глазах читалась тайна ее жизни. Одним словом, это была и Tea, и не она.

Взволнованная Эриксо тоже боязливо смотрела на графа. А вдруг он не захочет признать ее? Как волна пронеслось в ее уме сознание, что она, Эриксо – рабыня мага, что это самое тело видело Мемфис во времена его величия и что те же самые глаза, смотрящие теперь на Кронбурга, видели Амасиса. Она чувствовала, что слабеет. Протянув руки к графу, она пробормотала едва слышно:

– Отец! Это я!

Граф отступил шаг назад и сделал жест, как бы отстраняя ее.

– Докажи!.. Докажи… что ты моя дочь! – отрывисто крикнул он.

Эриксо побледнела и бессильно опустила руки. Дикая гордость пробудилась в ней. Доказать свое тождество? Но как и зачем? Она не претендовала на наследство, не требовала никаких прав.

– К чему доказательства там, где сердце и голос крови молчат, – с презрением ответила она и выбежала из комнаты в сопровождении не покидавшего ее Немврода.

Граф зашатался, схватил голову обеими руками и упал бы на землю, если бы Бэр и барон не поддержали его.

– О! Я схожу с ума! Это ее голос, но более глубокий и звучный! – говорил он, пока его усаживали в кресло.

Ричард побежал за вином. Когда граф успокоился и немного пришел в себя от волнения, Леербах представил ему профессора. Жизнерадостный Бэр, в свою очередь, рассказал про невероятное приключение, в которое бросился очертя голову, думая предпринять простое научное исследование, обоснованное на таком любопытном документе, как план подземелий пирамиды.

– Клянусь вам, граф, что до той поры всю свою жизнь я был позитивистом и ярым служителем науки. И пока не попал в этот невероятный мир и не познакомился с этим демоном Аменхотепом, я не верил ни в Бога, ни в черта, – весело закончил он.

– И вы серьезно убеждены, профессор, что человеческое существо может жить несколько тысячелетий и что один и тот же дух может воодушевлять два тела? – спросил граф гораздо менее скептически, чем прежде.

– Я не могу утверждать того, что Эриксо жила во времена Амасиса, так как сам не живал при нем. Она таинственно явилась ко мне только в пирамиде – откуда? – я не знаю. По уверению Леербаха, это живой образ вашей дочери. Что он мне рассказывал еще в пирамиде все подробности убийства графини – в этом я могу вам поклясться. Из пирамиды нас вывела та же Эриксо. Драгоценности, которые она унесла, представляют по своей стоимости колоссальное состояние. Пойдемте! Я покажу их вам. Стоит вам только взглянуть на них – и вы тотчас убедитесь, что они относятся к глубокой древности.

Граф, как во сне, последовал за профессором, который провел его в запертую на ключ дверь. В комнате стоял большой несгораемый шкаф. Бэр открыл его и показал сначала тунику из неизвестной серебристой ткани, украшенную волшебной вышивкой; затем открыл шкатулку и разложил перед графом чудные драгоценности, древность которых не подлежала сомнению.

Расстроенный граф сел, нервно сжав голову руками, и задумался. Затем, выпрямившись, сказал спокойно и решительно:

– Простите, господа, мои сомнения и недоверие, но ведь я сам присутствовал при погребении моей единственной дочери! Доктора уверили меня, что она умерла от разрыва сердца. И вдруг, неизвестно откуда, является какая–то женщина с чертами Tea – и мне говорят вот твоя дочь! Есть от чего сойти с ума! Тем не менее, все, что случилось, слишком близко касается меня, а ваша порядочность и авторитетность придают вашему рассказу достаточно много веса, чтобы я не употребил всех усилий открыть истину. И горе Аменхотепу, если я приду к убеждению, что он совершил это преступление! Не только из подземелий пирамиды, но из самых недр земли достану я его и отомщу за мои страдания и за то, что он избрал моего ребенка жертвой своего дьявольского колдовства.

Граф встал, грозно потрясая сжатым кулаком. Успокоившись, он продолжал:

– Теперь мне нужны только две вещи. Во–первых, чтобы эта молодая женщина, которую вы называете Эриксо, написала и запечатала в конверт последние слова и имя, произнесенные моей умирающей женой: мы с Tea одни были при этом. Только один Господь и мы знаем эти слова, касающиеся одной, тщательно хранимой, семейной тайны. Во–вторых, я прошу вас обоих придти сегодня вечером ко мне в замок. Вы будете сопровождать меня в склеп и поможете осмотреть тело моей дочери. Я хочу убедиться, существует ли на месте сердца знак, о котором говорит Леербах, и который должен служить печатью этого оккультного преступления.

Получив их согласие, граф удалился, объявив, что в настоящую минуту ему необходимы тишина и одиночество.

По уходе графа Ричард прошел к Эриксо. Она была страшно взволнована; глаза ее были красны. Когда он передал ей требование отца, она сначала отказалась наотрез.

– Пусть он оставит меня в покое! Ничего не хочу я ему доказывать, – сказала она.

Леербах стал убеждать ее, выставляя на вид, насколько естественна и извинительна недоверчивость графа.

Наконец, Эриксо успокоилась, взяла лист почтовой бумаги, написала на нем несколько слов и запечатала в конверт. Передав письмо жениху, она попросила его оставить ее одну.

Вечером Леербах и профессор отправились в замок. Граф ждал их; все было готово к ночной экскурсии. На столе виднелись зажженный фонарь, свеча и два ключа.

Говорили мало. Бледный и сосредоточенный граф взял ключи и фонарь, дал Ричарду свечу и пригласил всех следовать за собой. Они спустились в сад и направились к фамильному склепу, находившемуся на противоположном конце парка.

Граф и его спутники вошли в парк через боковую дверь и спустились по лестнице в обширный сводчатый склеп, в глубине которого виднелся алтарь, задрапированный черным бархатом. На нем стояли распятие и серебряные шандалы.

Всюду стояли гробы всевозможных размеров и видов. Одни уже почернели и были источены временем, другие более свежи. Среди последних один тяжелый, металлический гроб привлекал к себе особенное внимание изобилием цветов, украшавших его, – видна была любящая рука отца.

Граф остановился в нерешительности; но затем подошел и отомкнул гроб. Ричард помог ему поднять тяжелую металлическую крышку. Сначала ничего не было видно, кроме груды газа и засохших цветов. Ледяной холод пробежал по телу Ричарда, когда в его памяти с болезненной ясностью восстала сцена убийства, совершенного Аменхотепом.

Граф дрожащей рукой снял газовое покрывало. Тогда, при дрожащем свете фонаря, открылось красивое, но пожелтевшее и потемневшее лицо покойной. Чудные золотистые волосы ее двумя тяжелыми косами лежали на белом шелковом платье. В сложенных руках усопшей виднелось распятие.

Граф вынул из кармана ножницы, развел руки покойницы и хотел разрезать платье на месте сердца, но силы вдруг его оставили и он отступил назад, ища рукой опоры.

– Дайте мне! Для вас это слишком тяжело, – сказал профессор, пока Ричард поддерживал несчастного отца.

Бэр быстро разрезал шелковую материю и батистовую рубашку и обнажил часть груди. На пожелтевшей коже был виден, точно нарисованный тушью, треугольник с опрокинутым вниз крестом.

У Ричарда закружилась голова, и он молча смотрел на таинственный знак. Хриплый крик вырвался у графа.

– Печать дьявола, задушившего моего ребенка!.. Клянусь вам, ничего не было, когда доктора осматривали тело! – вне себя вскричал он.

Видя его возбуждение, Бэр поспешно закрыл гроб и почти силой увел графа в замок. Чтобы как–нибудь его успокоить, Ричард передал ему письмо с ответом Эриксо, но едва Кронбург его прочел, как лишился чувств. Только после долгих усилий Ричарду и профессору удалось привести его в себя.

Когда, наконец, Леербах и профессор прощались с графом, тот крепко пожал Ричарду руку и пробормотал:

– Я хочу ее видеть! Приведите ко мне завтра дух моей дочери.

Граф провел адскую ночь. Несмотря на очевидность, несмотря на странное стечение обстоятельств, подтверждавшее неслыханный факт, рассудок его отказывался допустить его.

Был уже день, когда он заснул. Проснулся он около четырех часов пополудни, все еще разбитый физически, но уже более спокойный духом.

После обеда граф ушел в свой кабинет, смежный с библиотекой. Это была любимая его комната и состояла она, собственно говоря, из двух, соединенных аркой, закрытой портьерой лилового бархата. Обстановка была в средневековом стиле.

С задумчивым и озабоченным видом граф ходил по комнате и взгляд его рассеянно блуждал по полкам, заставленным книгами и манускриптами. Вдруг он остановился перед небольшим бюро, отделанным серебром и слоновой костью и содержавшим бесчисленное количество отделений, ящиков и тайников. Tea особенно любила его и знала все его секреты. Если Эриксо сумеет открыть его и разобраться в нем, это будет решительным доказательством ее тождества с покойной.

Граф схватил лист бумаги и лихорадочно набросал несколько строк, в которых просил Ричарда и Эриксо прийти к нему. Два часа спустя Эриксо, закутанная в широкую мантилью, с закрытым густой вуалью лицом, входила в сопровождении Ричарда в кабинет графа.

Когда Эриксо откинула вуаль, сбросила плащ и остановилась в нерешительности, граф схватил ее за обе руки и стал жадно всматриваться в нее.

– Tea, Tea! Ты это или не ты? Это твои глаза, но выражение их изменилось; это твоя улыбка, и, в то же время, в ней есть что–то совсем другое, – с тоской пробормотал он.

Затем, во внезапном порыве, вскричал:

– Дитя мое! Прости мне мои сомнения, но моя старая голова отказывается признать неслыханное чудо твоего воплощения. Скажи мне – и это будет последним испытанием, в каком ящике этого бюро находится портрет твоего покойного брата? Если ты сможешь это сделать, то я не буду больше сомневаться.

С этими словами он подал молодой девушке связку ключей.

Эриксо с грустной улыбкой подошла к бюро и нажала скрытую пружину. Тотчас же откинулась передняя доска и открыла целую массу дверец и ящиков. Выбрав ключ, молодая девушка открыла одно отделение и вынула оттуда футляр.

– Вот портрет Эрвина! – сказала она. – А в том ящике лежит смоченный кровью и пробитый пулей бумажник дяди Адальберта; здесь, налево, лежат драгоценности мамы и письма, которые она писала тебе невестой, а в том мои первые башмачки и…

Граф не дал ей продолжать. С хриплым стоном он привлек Эриксо в свои объятия и заливаясь слезами, стал покрывать ее поцелуями. Затем он упал в кресло. Эриксо опустилась на колени, обняла и прижалась головой к груди графа.

– Отец! Дорогой отец! Ты признаешь меня своей дочерью!

Невыразимое чувство, незнакомое Tea, как не знавшей прошлого, охватило ее. В памяти ее ясно проходили все фазы ее двух существований, и Эриксо, сирота, рабыня и вечная жертва Аменхотепа, была счастлива и страстно ценила эту отцовскую любовь, которую не видела никогда.

Когда, наконец, отец и дочь немного успокоились, граф прижал к себе белокурую головку Эриксо и радостно сказал:

– Теперь, дорогая моя, нам необходимо подумать, как создать тебе при мне законное положение. Сказать правду мы не можем и я могу лишь удочерить тебя. По этому поводу у меня явилась даже прекрасная идея. Был у меня двоюродный брат, тоже Кронбург, как и я, но негодяй и авантюрист, от которого отказалась вся наша семья. Он эмигрировал в Турцию и недавно там умер. Перед своей смертью он писал мне. Итак, я поеду в Константинополь, куда попрошу тебя отправиться раньше, и привезу тебя оттуда, как его дочь.

План был одобрен и решено было, что Эриксо и профессор на следующий день уедут в Константинополь, где к ним присоединится граф. Леербах же должен был ехать в свое имение и уже потом появиться в качестве жениха.

Эта программа была в точности выполнена, и шесть недель спустя граф вернулся в замок вместе с Эриксо, которую представил соседям, как дочь своего кузена Освальда, которой ее эксцентричный отец дал совершенно необычное имя Эриксо.

Все нашли вполне естественным необыкновенное сходство молодой девушки с Tea. В обществе ее приняли с распростертыми объятиями. Некоторые же странности, прорывавшиеся в манерах и взглядах Эриксо, приписаны были ее странному воспитанию.

Затем приехал Леербах, и, некоторое время спустя, был объявлен женихом Эриксо. Свадьба была назначена через три недели.

Несмотря на все окружавшее ее счастье, несмотря на любовь отца и Ричарда и на безоблачное будущее, которое, казалось, сулила ей судьба. Эриксо по–прежнему была беспокойна и нервна.

Ричард понимал, что причиной этого был страх, как бы снова не появился ее преследователь; по временам и его сердце тоскливо сжималось при воспоминании об Аменхотепе. Тем не менее, он и граф всячески старались убедить Эриксо, что ее страх напрасен и что если бы египтянин мог овладеть ею, он давно бы попытался это сделать.

Эриксо всегда отмалчивалась на эти убеждения, но однажды они вывели ее из терпения.

– Сразу видно, отец, что ты не знаешь Аменхотепа, но Ричард должен был бы иметь более ясное представление о его могуществе. Он может прокрасться ко мне и под видом ящерицы обрушиться на меня, как ураган, окутать и увлечь в пространство. Молния повинуется ему и его воля может камни ниспровергать. Моя единственная надежда состоит в том, что он не захочет убивать меня, а от всех других нападений меня защитит священный нож, который я унесла от него и с которым никогда не расстаюсь. Сделать же новый – отнимет у него слишком много времени.

Приближалось время, назначенное для свадьбы. Жизнь в замке мирно текла своим чередом.

Бэр тоже, по настоянию графа, поселился в замке. Оба старика очень подружились, но будучи страстными любителями шахматной игры, сражались каждый вечер. Профессор был холост и не имел семьи.

Вечером накануне свадьбы все были в сборе. Граф и Бэр, по обыкновению, играли в шахматы, а жених с невестой сидели рядом в салоне и разговаривали. Эриксо казалась озабоченной и беспокойной более чем когда–нибудь. Положив головку на плечо жениха, она рассеянно слушала его уверения, что маг, очевидно, погиб от возвратного удара вызванных им же сил.

– Дай Бог, чтобы то или другое твое предположение оправдалось! – со вздохом заметила молодая девушка.

В эту минуту где–то далеко–далеко ясно прозвучал серебристый звон колокольчика.

Эриксо побледнела, как смерть, и вскочила с дивана.

– Он! Слышишь! Этот звон возвещает его приближение, – пробормотала она.

Взгляд ее растерянно блуждал по комнате.

Ричард, также слышавший звон, тоже встал и прислонился к столу. Вдруг на стене против него появился силуэт большой кошки, зеленоватые глаза которой начали фосфоресцировать.

Но прежде чем он успел собраться с мыслями, Эриксо как тень скользнула к видению. Нож Аменхотепа сверкнул в ее руке, и она с силой ударила им в стену. В ту же минуту послышался сильный треск, из лезвия ножа брызнул сноп искр и перед изумленным и испуганным взором барона появилось на стене, точно нарисованное, изображение громадной кошки.

Вздох облегчения и торжества вырвался из груди Эриксо. Еще раз она победила мага его же собственным оружием и парализовала направленные против нее когти.

Придя в себя, Ричард побежал за Бэром и графом и рассказал им все, что случилось.

Молча, с сосредоточенным видом, осмотрели они оставшийся на стене рисунок. На том месте, куда ударил нож, виднелся таинственный треугольник с опрокинутым крестом.

– Гм! – сказал наконец профессор. – Очевидно, господин Аменхотеп не желает оставить нас в покое и еще покажет себя!

Несмотря на свою победу, Эриксо была очень взволнована.

День свадьбы выдался ясный и солнечный; зато далеко не ясно было на душе людей, посвященных в тайну Эриксо.

Как только Ричард был совсем готов, он прошел к графу, который, страшась какого–нибудь нового покушения во время самой церемонии, стал тревожно обсуждать с ним возможные козни со стороны мага.

– Я слишком невежда в этих делах, чтобы определить все, что может случиться; судя же по тому, чему я был свидетелем, должен признаться, что мы должны всего ожидать. Тем более, что, к довершению несчастья, этот необыкновенный человек заключил уже нечто вроде брачного союза с Эриксо. Разумеется, это магический обряд, будучи совершен против ее воли, имеет значение только в глазах Аменхотепа; тем не менее, он, вероятно, воображает, что приобрел на нее права, а поэтому всеми силами будет отстаивать свое достояние.

– Дорого я бы дал, чтобы брачный обряд был уже совершен! – со вздохом заметил граф. – Но я надеюсь на помощь Господа.

Эриксо была нервна и задумчиво одевалась к венцу. Она была очаровательна в своем белом платье, с длинной фатой и венком на своей чудной златокудрой головке. Поглощенная своими думами, она едва взглянула на себя в зеркало и только тогда свободно вздохнула, когда засунула за пояс священный нож мага, прикрыв его букетом и большим бантом.

Бракосочетание должно было совершиться в приходской церкви, отстоявшей на версту от замка. Погода была чудная. Эриксо с отцом сели в карету, за которой длинной вереницей следовали экипажи с подругами и другими приглашенными.

Свадебный поезд был уже на полпути, как вдруг солнце скрылось за темными тучами, заволакивавшими небо.

– Посмотри, отец: гроза собирается, – сказала Эриксо, тревожно указывая на небо.

– Последнее время стояла такая тропическая жара, что это вполне естественно, дорогое дитя мое. К тому же, считается хорошим предзнаменованием, если дождь окропит венок невесты, – ответил граф.

– Да, если бы гроза была естественная, – вздохнула Эриксо.

– У страха глаза велики, дорогая моя! Благодаря твоим возбужденным нервам, тебе всюду мерещатся призраки. Наконец, разве у тебя нет оружия, которое раз уже так отлично тебе пригодилось?

– Может быть ты, по неосторожности, забыла его дома? – с испугом прибавил он.

– Нет! Вот оно, здесь, отец, у меня под руками. К несчастью, мне неизвестны все его свойства и способы владеть им; удача моя до сих пор была чистой случайностью.

В эту минуту карета остановилась перед порталом и разговор смолк. В какие–нибудь десять минут гроза окончательно надвинулась. Небо почернело, воздух сделался тяжел и удушлив, а дневной свет сменился бледным сумраком. В тот момент, когда Эриксо, под руку с отцом, входила в церковь, грозный раскат грома потряс землю и заглушил звуки органа; огненный зигзаг прорезал темное небо.

Волнение пробежало по рядам нарядной, наполнявшей церковь, толпы. Смертельная бледность невесты и беспокойный, смущенный вид жениха привлекли было сперва всеобщее внимание, но страх перед рассвирепевшим ураганом скоро заслонил собою все. Молнии и раскаты грома без перерыва следовали друг за другом; ветер свистел, выл и стонал, сгибая и ломая деревья. Его бурные порывы достигали даже внутренности церкви, грозя погасить свечи, хотя двери и были заперты.

Бледная Эриксо, вся поглощенная лишь грозившей опасностью, преклонила колени перед алтарем. Хотя мужество ни на минуту в ней не ослабевало, но на обряд она едва обращала внимание; слова священника, орган и пение звучали в ее ушах как смутный, отдаленный гул.

В ту минуту, когда брачующиеся обменивались кольцами, крупный град загремел по крыше церкви и грохотом своим заглушил все. Несколько окон было разбито. Тут сквозь рев ветра и оглушительный шум ливня донесся издалека приближавшийся звон серебряных колокольчиков.

Священник умолк, а приглашенные, объятые ужасом и спасаясь от дождя, перебегали, толкая друг друга на противоположную сторону церкви, где град не перебил еще оконных стекол. Вдруг новый страшный раскат грома потряс здание до самого основания. В окно ворвалась шарообразная молния и направилась прямо на Ричарда.

В тот же момент Эриксо бросилась вперед и, выхватив из–за пояса магический кинжал, направила острие его против огненного шара, который лопнул и рассыпался снопом искр. Послышалось дикое рычание, сопровождаемое предсмертным хрипом человека, которого душат. Как будто последние усилия истощили бурю, и она стала ослабевать. Дождь и ветер стихли, небо прояснилось, а минут через десять появилось солнце. Теперь все снова было спокойно вокруг, и только лужи, мокрая листва да вывороченные с корнем деревья и перебитые стекла в церкви свидетельствовали о промчавшейся буре.

В общей панике, вызванной шарообразной молнией, никто не заметил внезапного вмешательства невесты и никто не видел в ее руке сверкающего таинственного оружия. Однако все это происшествие произвело очень неблагоприятное впечатление на присутствующих; у всякого невольно шевелилась мысль, что буря, прервавшая бракосочетание, служит дурным предзнаменованием молодой чете. Тем не менее, вместе с солнцем и ясным небом вернулись веселость и оживление. Молодых осыпали поздравлениями и пожеланиями; теперь, когда всякая опасность миновала, смеялись и шутили над испытанным всеми ужасом. Ричард на руках снес молодую жену в экипаж, который все–таки пострадал, хотя и слегка, несмотря на все старания кучера и лакеев держать взбесившихся лощадей; а за молодыми высыпали и гости; дамы, разумеется, тщательно подобрав свои шлейфы, весело шагали по лужам. Когда супруги очутились одни в карете, напускная веселость Ричарда исчезла. Он не мог не сознавать, что избег смертельной опасности, и обняв Эриксо за талию, прижал ее к себе и нежно, с признательностью, пробормотал:

– Благодарю тебя, моя дорогая, мой герой – спаситель! Я теперь, наверно, был бы уже мертв.

– Увы, это лишь минутная победа, отсрочка только, но не освобождение, – взволнованно ответила Эриксо. – Я горячо упрекаю себя, что навлекла на тебя мщение Аменхотепа и обрекла на вечную опасность. Он не перестанет преследовать нас и не даст нам насладиться счастьем.

– Господь защитит нас, как Он уже сделал это так явно! Он внушит нам, как победить и уничтожить мага его же собственным оружием, – с убеждением ответил Ричард.

В остальном праздник обошелся без всяких приключений. После обеда, который был великолепен, танцевали и гуляли по парку. Ночь давно уже наступала, когда разъехались последние гости.

Эриксо тотчас же ушла к себе в кабинет, чтобы поговорить и обсудить подробности странного и ужасного случая, смутившего брачную церемонию.

Освободившись от своего тяжелого подвенечного платья, Эриксо надела вышитый батистовый пеньюар, перехваченный у талии шелковым шнурком, с широкими рукавами, открывавшими ее чудные руки, точно выточенные из слоновой кости. Она очень любила такого рода легкое одеяние, напоминавшее ее прежние туники. Распустив свои длинные, чудные волосы, Эриксо вышла из спальни и прошла в будуар, прихотливо убранный цветами и произведениями искусства. Она остановилась на минуту и машинально окинула роскошную комнату мрачным и рассеянным взором; затем распахнула широкую дверь и вышла на большую террасу, с которой лестница в несколько ступеней вела в сад.

Ночь стояла тихая и прекрасная; воздух был тепел и ароматен. Из цветника доносилось опьяняющее благоухание роз и лилий. Легкий всплеск фонтана слышался в ночной тиши.

Облокотясь на балюстраду, Эриксо задумчиво оглянулась кругом. Прямо перед нею лежала лужайка, обрамленная вдали густой, темной зеленью парка. Взошла луна и окутала все вокруг своим мягким, голубым, дремотным светом.

Глубокий вздох вырвался из груди Эриксо. Как могла бы она быть счастлива здесь, вырвавшись, наконец, на свободу из своей темницы – пирамиды и соединившись с любимым человеком, если бы на ее дороге, подобно грозному призраку, не стоял Аменхотеп! При воспоминании о маге, ледяная дрожь пробежала по ее телу и она беспокойно схватилась за пояс. Нащупав рукоятку своего оружия, Эриксо успокоилась и снова погрузилась в задумчивость.

Когда же настанет конец этой жизни, тянущейся целые века? – в волнении спрашивала она себя. – Будет ли она вечно молода и прекрасна, или же и ее настигнет со временем обычная участь всех смертных?

Случайно взглянула она на свою руку, лежавшую на балюстраде, и на ее устах мелькнула горькая усмешка. Кто поверит, что эта же самая рука с атласной кожей и с розовыми ногтями плела некогда гирлянды на праздник быка Аписа и приносила жертвы богу в том храме, развалины которого погребены теперь под песком пустыни?

Порыв холодного ветра вывел ее из задумчивости, и до слуха Эриксо донесся далекий серебристый звон колокольчика; смертельно побледнела она, шатаясь сделала несколько шагов назад. Выхватив из–за пояса кинжал, она быстро очертила им круг около себя; из лезвия словно брызнула фосфорическая нить и огненной змейкой обежала вокруг. Эриксо стояла неподвижно, тяжело переводя дыхание, прижав кинжал к груди. Она чувствовала приближение рокового для нее человека.

Что–то необычайное творилось в природе: воздух кругом точно звенел и дрожал; удушливым ароматом пахнуло на нее. На горизонте вспыхнула красная звездочка, которая стала быстро расти, приближаясь с невероятной быстротой.

Скоро кроваво–красный диск звезды заслонил собою небо, и окрестные предметы словно озарились заревом пожара. Как сквозь туман видела теперь Эриксо пальмы, среди которых вращалось беловатое, фосфоресцирующее облако. Сам воздух – и тот, казалось, стал иным, и на нее повеяло зноем пустыни.

Странный мираж скользил к ней, будто подгоняемый ветром, и вдруг, столкнувшись с очерченным Эриксо кружком, остановился. Туманное покрывало разверзлось и глазам ее представился хорошо знакомый ей сад мага близ его дома в Мемфисе.

У самого подножия террасы начиналась широкая аллея, усыпанная красным песком и обрамленная с одной стороны смоковницами и акациями; с другой стороны раскинулась усеянная группами пальм лужайка. В тени деревьев стоял гранитный сфинкс, у подножия которого журчал источник.

Беловатое облако приняло теперь определенную форму, и Эриксо узнала Аменхотепа, стоящего в нескольких шагах от нее и смотревшего на нее своим огненным взглядом. Вокруг правой руки его обвилась изумрудно–зеленая змея, а в левой он держал светильник, ослепительный свет которого точно сиянием окутывал всю фигуру мага. Разноцветный огонек над головой то вспыхивал ярко, то тускнел и потухал, свидетельствуя о его усталости.

Нервная дрожь пробежала по телу Эриксо. Ей, – орудию и ученице мага, – посвященной в его науку, было ясно, что астральный свет, исходивший из лампы, должен был ослепить и оцепенить ее, как это бывало со всяким, кого он освещал своим таинственным светом. Тогда змея переползет начертанный ею круг, похитит у нее магическое оружие, а ее, беззащитную, отдаст в руки ее палача.

Страшным усилием Эриксо собрала всю свою волю и выпрямилась:

– Чего ты хочешь от меня, Аменхотеп? – глухим голосом спросила она. – Берегись! Не доводи меня до отчаяния! Я скорее вонжу себе в сердце этот нож и положу конец моей проклятой, несчастной жизни, чем стану рабой и пленницей в твоей отвратительной пирамиде. Живой ты меня не возьмешь! Я ненавижу тебя и укус змеи предпочитаю твоему поцелую. Не теперь же, когда я соединилась, наконец, с любимым человеком, позволю я вырвать себя живой из его объятий!

Мрачный огонь вспыхнул в глазах Аменхотепа.

– Тварь неблагодарная! – гневно прозвучал его голос. – Змея, которую я отогрел на груди своей и которую, к несчастью, полюбил! Лишь эта слабость – единственная, которую я не победил – не позволяет мне уничтожить тебя. «Его» же, которого ты смеешь предпочитать мне, я раздавлю как червяка! Мне принадлежишь ты, Эриксо, и я сумею отстоять свои права всеми силами, какими располагаю.

Видя, что Эриксо вздрогнула и конвульсивно прижала к груди кинжал, он смягчил тон.

– Зачем ты хочешь войны? Отдай мне оружие, следуй добровольно за мной – и я прощу вам обоим. Забвение я дам тебе. Я изглажу из твоего сердца любовь, которая тебя ослепляет и губит. К твоим ногам я сложу все могущество приобретенного мною знания! Из моих рук ты выпьешь кубок вечной жизни и красоты! Никогда золотистые волосы твои не побелеют, атласная кожа твоя не покроется морщинами и никогда не поблекнет блеск твоих глаз. В моей любви ты вкусишь высшее счастье, огненную страсть и наслаждение без утомления. Меня ты всегда будешь видеть таким, как сейчас: на мою красоту время не имеет никакого влияния. Разве не соблазняет тебя быть возлюбленной мага и разделить с ним его могущество? Открой глаза, слепая, и посмотри на меня! Разве я хуже этого ничтожного человека, обреченного на болезни и разрушение, который через каких–нибудь несколько лет станет отвратительным дряхлым стариком; ужели хуже его, вечно нерешительного и вероломного, который и любил–то тебя всегда только наполовину, пока другая не появлялась на его пути? Нуите, Валерии, Альмерис – вот кому принадлежали лучшие порывы души Рамери; а ты, ты опьяняла его страстью! И такому–то гнусному, унизительному чувству ты хочешь все принести в жертву!

По мере того, как говорил Аменхотеп, странная перемена произошла в его наружности. Лихорадочный румянец покрыл его всегда бледные щеки, тонкие ноздри его дрожали, а его обычное, строгое и суровое выражение сменилось серьезным и задумчивым.

Эриксо точно приросла к земле и не сводила с него глаз. Ей казалось, что перед ней какой–то новый и незнакомый ей человек. Впервые видела она в нем не господина, а мужчину, и с любопытством всматривалась в его высокую, стройную фигуру. На нем не было клафта, без которого она не привыкла его видеть, и он казался моложавее. Густые, черные, как вороново крыло, волосы обрамляли его лоб непослушными и шелковистыми кудрями, что придавало его лицу совершенно другой характер.

Сердце Эриксо забилось от восхищения. Да, Аменхотеп был прекрасен, и не только внешностью, но и веявшей от него красотой знания и горевшей в глазах его непоколебимой энергией и волей, которая должна была всякого склонять к его ногам; прекрасен, наконец, тем горделивым спокойствием, которым дышало все существо его, несмотря на юношески–стройную его фигуру, отчетливо выделявшуюся на темно–красном фоне миража. В голове Эриксо мелькнуло привлекательное лицо Ричарда, и тут, в первый раз, красивая голова мужа показалась ей ничтожной, бледной и бессильной тенью по сравнению с тем гигантом жизни, воли и могущества, который стоял перед ней. Она задумчиво провела рукой по лбу. В эту минуту она сознавала, что никогда еще не подвергалась такой ужасной опасности, никогда еще не была так близка к погибели. То, чего Аменхотеп не мог добиться всем своим знанием, ему завоевывала его чарующая личность, которую он в первый раз дал оценить. Два предвечных начала, активное и пассивное, сила и слабость, неудержимо взаимно притягивались в силу незыблемого закона творения.

Он не сводил взгляда с взволнованного лица Эриксо, читая, казалось, каждую ее мысль, и на лице мага мелькнула улыбка, как луч солнца озарившая строгое чело неотразимым обаянием. Сердце Эриксо забилось новым, никогда еще не испытанным чувством. Восхищение им и сознание собственного ничтожества, какие–то смутные, но страстные порывы волновали ее. Холодный пот выступил на лбу, а Аменхотеп, не сводя с нее своего огненного взгляда, с торжествующей, иронической улыбкой на полуоткрытых устах, медленно приближался к магическому кругу. Еще несколько шагов – и он переступил бы его раньше, чем разбитая и парализованная Эриксо была бы в состоянии сделать какое–нибудь движение, чтобы оттолкнуть его. Вдруг в воздухе пронесся дрожащий звук, и старинные часы замка медленно пробили полночь.

Аменхотеп вздрогнул, побледнел и отшатнулся, словно его оттолкнула какая–то могучая сила. Видение стало отодвигаться назад и подниматься на воздух. Некоторое время Эриксо видела еще, как сквозь туман, высокую фигуру мага, прислонившегося к цоколю сфинкса. Глаза его были закрыты, опрокинутая лампа погасла в его руке, а у ног, подобно изумрудной ленте, лежала свернувшись змея. Затем все побледнело, стало расплываться, и наконец совсем потонуло в ярком свете луны.

Силы Эриксо истощились, голова закружилась и она без чувств опустилась на каменные плиты террасы. В таком положении нашли ее Ричард и граф. Смертельно испуганные, они перенесли ее в будуар, и после долгих усилий привели ее, наконец, в чувство.

– Не было ли на тебя нового нападения? Не ранил ли он тебя? – засыпали они Эриксо вопросами, лишь только та открыла глаза.

– Нет, нет! Пережитые за день волнения были единственной причиной моего обморока, – ответила она, покачав головой.

Эриксо ясно помнила видение, но какое–то непонятное чувство смыкало ей уста. Никому, ни за что на свете, она не рассказала бы того, что с ней случилось.

Успокоившись относительно здоровья дочери, граф удалился, а счастливый Ричард усадил жену на диван. Положив голову на плечо мужа, Эриксо молчала и рассеянно его слушала; мысль ее была далека. С каким–то острым любопытством она сравнивала Леербаха с Аменхотепом и вторично образ барона побледнел. Взгляд его показался ей бесцветным, речь банальной, а нежная улыбка нисколько не была похожа на ту чарующую улыбку, которая волновала и подчиняла ее.

Да, Аменхотеп был ее господином, но не тот, которого она прежде знала и ненавидела – мрачный и суровый маг, вечно сидевший за своими манускриптами, и холодный, как его длинная, белая одежда, придававшая ему вид статуи; нет, новый господин, поглощавший все ее мысли, был человек обаятельный и ужасный, повелевавший стихиями! И этот–то человек, вымаливает теперь ее любовь, суля взамен вечную юность и неизведанное счастье.

Мысли Эриксо мчались все дальше и дальше. А что бы было, если бы вместо мрачных подземелий пирамиды, где царили вечная тишина и искусственный свет, Аменхотеп жил в великолепном дворце, полном воздуха и залитом солнечным светом, и носил бы современный изящный костюм, ведь он был бы очень опасным человеком. О! Отчего он никогда не показывал себя таким, как сегодня? Тогда она, без сомнения, полюбила бы его – и сколько огорчений было бы избегнуто!

Она вздрогнула и выпрямилась, ясно почувствовав, как к ее лбу прикоснулась чья–то рука с длинными и тонкими пальцами. Когда она взглянула на мужа, то с ужасом увидела, что он смертельно побледнел и глаза его сделались точно стеклянными. И вдруг в потускневших зрачках Ричарда вспыхнул огненный взгляд мага, а неподвижные руки мужа поднялись, чтобы в страстном объятии привлечь ее к себе. Но все это было непродолжительно. Сильная дрожь потрясла тело Ричарда и он, нежно, с улыбкой склонился к Эриксо и горячо поцеловал ее.

Трепещущая молодая женщина обвила руками шею мужа и прижалась к нему. Она не хотела больше думать. Она жаждала лишь любви и мирного счастья, которое с таким трудом было завоевано.