Онлайн чтение книги Двадцатые годы
41

Славушка провел в Корсунском три дня. Между собранием комсомольцев и заседанием сельсовета, где официально постановили ходатайствовать перед волисполкомом об открытии в селе средней школы, он не имел ни минуты покоя. Хотя Сосняков и голосовал за открытие школы, и голосовал вполне искренне, Славушка все время ощущал какое-то скрытое противодействие с его стороны.

На собрании комсомольцы решили с утра поговорить с учителями. Учителей Сосняков решил вызвать в помещичий дом, с утра послал за ними девчонок. Как только Славушка об этом услышал, побежал к Ивану.

— Ученики учителей не вызывают.

— На этот раз мы руководители!

— А иногда не худо руководителям поклониться руководимым. Это же хамство, давно ли ты у них учился, а теперь развалишься в кресле и вызовешь…

— Ты меня креслом не попрекай!

Тьфу, Славушка совсем забыл…

Но одного Ознобишина Сосняков к учителям не пустил, пошли вместе, и в разговоре с ними был вежлив и дипломатичен.

Учителя обрадовались: такой дом — сила!

Потом собрали в сельсовет всех членов комбеда.

— Есть категорическое указание волисполкома собрать расхищенное имущество…

Указания не было, но идея была правильная, комсомольцы и члены комитета бедноты пошли по дворам отбирать помещичью мебель.

Сосняков разбил всех на группы, затем исчез и первым появился на улице, волоча свой стул, отпрокинутый сиденьем на голову.

— На, получай, — зловеще пробормотал он, поравнявшись со Славушкой у сельсовета.

— Это не мне, и тебе необязательно сдавать по своему имущественному положению…

Все же Иван поступал правильно, показывал всем пример.

Жена Жильцова не хотела отдать трюмо.

— На что оно вам?

— Как ты не понимаешь, тетя Феня, таков порядок…

— Чтоб вам ни дна ни покрышки! — Стукнула обухом колуна по зеркалу. — Не придется вашим девкам смотреться.

Славушка тут же вручил предписание. Как уполномоченный волисполкома. Гражданину Жильцову. Немедленно сдать десять пудов хлеба. В возмещение ущерба.

Жильцов уклонился от участия в «мероприятии», околачивался где-то у соседей, а тут сразу примчался домой.

— Не жирно? Такие зеркала в Туле и в Орле за полпуда отдавали, а вы — десять пудов!

— Можете не вносить. Степан Кузьмич сам приедет. Или пришлет Еремеева…

— Откуда вы только взялись на нашу голову!

Отсыпал-таки все десять пудов, сам вешал и сам отвез зерно все в тот же злополучный дом.

— Мышей кормить!

— Убережем, — утешил его Сосняков. — До первого продотряда.

Учителя согласились взять дом под свое наблюдение, комсомольцы занялись приведением его в порядок.

Можно и домой!

Жильцов воспользовался оказией, посадил Ознобишина к старику Тихомирову, ехавшему в исполком хлопотать о разделе имущества с сыном.

Выехали за околицу, ветерок продирал до нутра.

— Прикройся тулупом, — пожалел мальчика Тихомиров. — А то не довезу до Быстрова его гвардию!

Славушка съежился под тулупом, как котенок.

Ничто не нарушало зимнего безмолвия: ни шелест парящей птицы, ни шорох падающего снега, ни даже дыхание сонной земли. Волнами катятся сугробы, тонут в лощинах и ложбинах и вновь возникают в туманной дали. Серебрится укатанная дорога, да темнеют то тут, то там зеленовато-коричневые конские котяки. Растопырили ветви придорожные ветлы, то выстроятся в ряд, как поставленные в строй рекруты, то собьются в кучу, подобно судачащим бабам. И так от деревни до деревни — сугробы, да ветлы, да нескончаемый санный путь.

Солнце клонится к западу, розовое, как спелая боровинка, и розовые полосы чередуются с черными тенями, напоминающими бесконечный убегающий назад частокол.

На востоке уже пылит предвечерний ветерок, предвещая ночную поземку. Как вспугнутый зайчишка, взметывает он сухой снежок, припадает к долу и опять мчит туда, где небо окрасила таинственная прозелень.

Зимний день… До чего ж ты короток, зимний день! Блеснуло морозное солнце, рассыпалось алмазными искрами, и вот уже день тускнеет, меркнет и воровато бежит прочь…

Старик Тихомиров всю дорогу сетовал.

— Нет, теперь всему крышка, — сам с собой рассуждал он. — Теперь, как дите родится, сразу надо топить. Как щенка!

— Какое ж дите так тебе досадило?

— Собственное, — пожаловался Тихомиров. — По прошлому году женился, а уже выделяется. Да я бы ему овцы не дал… — Кнутовищем постукал кобылу по бедру. — Как полагаешь, начальник, много ему выделят?

— Поровну.

— Чего? Я всю жизнь горб натирал, а ему половину имущества?

Помолчали. Лошаденка трусила. Славушке дремалось, да и старик начинал дремать.

— Нет, Совецкой власти не продержаться, — встрепенулся Тихомиров перед Успенским. — Каюк!

— Что так?

— Да хоть из-за тебя. Уж ежели никто не идет на службу, и дитёв навроде тебя ставят начальниками, у комиссаров труба…

В исполкоме полно посетителей, однако Быстров сразу замечает мальчика.

— Замерз?

— Не шибко.

— Садись докладывай, как вы там распорядились?

— Собрали комсомольское собрание, единогласно приняли резолюцию, привез с собой.

— И что же вы там единогласно решили?

— Открыть школу второй ступени, собрать инвентарь, учителя обещали списаться с коллегами из города…

Быстров хохочет, откидывается на спинку дивана, с торжеством смотрит на Никитина.

— А ты говорил! Я знаю, что делаю! Молодежь — сила! Не боюсь довериться…

Дмитрий Фомич сунул ручку за ухо.

— А бюджет? Жалованье-то учителям из чего платить?

Быстров не унывает.

— Натурой, натурой! Огороды выделим. Выпросим средства. Не может того быть, чтобы на школу не нашлось…

Дмитрий Фомич не осмеливается возражать, берет в руку ручку, задумчиво осматривает перо и неодобрительно смотрит на Славу.

— Н-да, Степан Кузьмич, ребенок и есть ребенок, что с него взять!