Онлайн чтение книги Двенадцать апостолов
IV.

Дом Вернера находился на главной, лучшей улице городка. Некогда он был тоже монастырем, но, сделавшись частным владением, был капитально перестроен. Флигель, выходивший на фасад, был снесен и на его месте возвышался красивый каменный дом. Окна нижнего этажа были защищены железными решетками, которые свидетельствовали о том, что за ними хранятся капиталы и драгоценности, и внушали известное уважение. Обширный двор – остаток бывшего монастырского сада – был обнесен высокой каменной стеной; в этой стене сохранились каменные изваяния святых, над которыми шумели вековые липы.

В этот день стемнело очень рано. Все небо заволокло, и грозные, черные тучи повисли над городом. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Затихшие, словно вымершие улицы были полны ароматом цветов из соседних садов.

Пробило девять часов, когда «Стрекоза» в сопровождении своей племянницы подошла к дому Вернера, чтобы навестить Якова и его жену. Тяжелые ворота были не совсем плотно закрыты; через эту щель пробивалась полоса яркого света со двора; робкая старушка не решалась открыть ворота и войти в эту ярко освещенную, роскошную обстановку. Магдалина спокойно открыла ворота и направилась через большой двор к входу в дом. Тетка боязливо прошмыгнула вслед за нею. Освещенные окна в первом этаже показали им дорогу в квартиру Якова. Не спущенные занавески позволяли видеть внутренность комнаты. В эту минуту старик осторожно заводил старинные стенные часы, а жена при свете яркой лампы сидела с вязанием в руках. На столе лежала открытая Библия, которую видимо только что читал Яков.

Гости были радостно встречены хозяевами, хотя их упрекнули за поздний приход. Старик шутил над Линочкой, уверяя, что она как привидение, выходит только по ночам и не переносит дневного света. На это Магдалина возразила, что тетка еще больше, чем она, боится света, так как ни за что не решалась войти в освещенный двор.

– Сегодня у нас особенно ярко освещено, у господ напротив чаепитие и угощение, – при этих словах на его губах играла слегка насмешливая улыбка, – советница три дня до того пекла торты и крендели, жарила каплунов, мыла, чистила и колотила ковры.

– У каждого свои слабости и радости, – шутливо сказала жена Якова: – один любит чистить и мыть, а другой не против выпить кружку пива. Молчи уж, мы знаем твою слабость, – и с этими словами она поставила каменную кружку с пенящимся пивом пред мужем, ласково похлопывая его по плечу.

Эти старые супруги отлично жили между собою. Затем она достала из углового шкафчика три разрисованные чашки, блестящую сахарницу и тарелку с булками; вскоре не замедлил явиться ярко вычищенный, блестящий медный кофейник с вкусным, горячим кофе.

Пока шли все эти приготовления, Яков оживленно разговаривал со «Стрекозой». Магдалина села на скамеечку, неподалеку от кресла старика, и, подперев голову рукой, не сводила взора с ярко освещенных, открытых настежь окон второго этажа, находившихся напротив комнаты Якова.

Что видела в них молодая девушка? Не принес ли ей легкий ветерок, ворвавшийся в открытое окно, воспоминаний о далеком родном крае? Далеко – далеко скользит лодочка по голубым водам; ветерок вздувает ее белые паруса, а, может быть, вьющиеся растения на противоположной стене напомнили ей родительский дом там, на далеком юге? Весь залитый ярким солнцем выглядывает он из зелени; вот открывается низкая дверка, и на пороге появляется молодая женщина с золотыми кудрями и ясными синими глазами. Там, напротив, на стене, ярко освещенный ослепительным светом хрустальной люстры, висит портрет масляными красками, изображающий в натуральную величину мальчика. Какой горделивый, красивый вид у этого ребенка с блестящими синими глазами, красивым лбом и белокурыми кудрями! Глаза с портрета смотрят так пристально, так властно, что и родина, и родительский дом исчезают под силой этого взгляда.

В комнату врываются звуки рояля. Вот у одного из окон показалась женская фигура. Это – белокурая Антония, внучка советницы. Она вся в белом; красивые, ослепительной белизны плечи утопают в облаках легкого газа и кружев, на голове венок из роз. Вслед за нею в нише окна появился и Вернер. Свет люстры ярко осветил его черты; те же черты, что у мальчика на портрете. Только года превратили худощавого ребенка в статного мужчину с гордой осанкой. Он взял руку девушки в свои как бы прося ее о чем-то. Она, видимо, противилась его просьбам, но вот он взял ее под-руку, она, смеясь, последовала за ним, обмахиваясь веером, а он, склонив к ней голову, стал нашептывать ей что-то на ухо.

Магдалина неподвижно следила за этой сценой и стиснула зубы как бы от сильной боли. Вот молодая девушка напротив подошла к роялю; несколько аккордов – и раздался сильный, довольно резкий голос, который без всякого выражения исполнил прекрасную, задушевную мелодию.

«Как она плохо поет! – подумала Магдалина, – ее голос так же жидок и бесцветен, как и ее волосы».

Пение прекратилось, двор огласился взрывом рукоплесканий.

Яков ласково погладил Магдалину по голове:

– Что Линочка? Не правда ли, наши колокола лучше поют? Когда они откроют свой рот, так каждый поймет их, а из этого пения никто ничего не понял…

Но его жена и «Стрекоза» не разделили его мнения, они нашли пение превосходным и не могли налюбоваться этой особой в противоположном окне; они даже восхищались ее смешными гримасами, когда она закатывала глаза и вертела головой. Они даже сравнивали ее с ангелом.

Она снова подошла к окну, у которого во время ее пения неподвижно стоял Вернер, кокетливо положила свою руку на его и поднесла большой букет к его лицу, желая, чтобы он вдохнул аромат его цветов. Обе старушки пришли в полный восторг от этих кокетливых приемов и объявили, что надо иметь каменное сердце, чтобы сейчас же не влюбиться в нее.

– Ах, оставьте, пожалуйста! – сказал Яков, и снова ироническая улыбка скользнула по его лицу, – вас, верно, тоже восхищает, когда наши старухи кричат во все горло в церкви. Вы думаете, что в ней все качества, потому что она одета в белом платье и поет? А я вам говорю, что она ни на волос не лучше старой советницы – такая же гордая. А теперь она знает, чего добивается; это она не спроста так ласкается и прикидывается такой милой. Она – бедна, как церковная крыса, а ей очень хотелось бы стать богатой. Но господин Вернер не так прост: он отлично понимает, чего от него хотят, чего добиваются! – Старик понюхал щепотку табака, которую во время своей речи держал между пальцами, и продолжал: – не думайте, что мой барин женится на ком-нибудь из здешних девушек, я это знаю. Сегодня под вечер я зашел, чтобы подмести в его комнате, где он рисует… как он ее называет, забыл…

– Ателье, – подсказала Магдалина, не поворачивая к нему лица.

– Да, да так… И вот на столе я увидел большую картину, только еще не раскрашенную красками. Я не мог рассмотреть лицо, так как не решался подойти близко, но все-таки разобрал, что это была женщина с белым платочком на голове, с таким платочком, как носила твоя мать, Линочка, в Италии. Но в эту минуту в комнату вошел Вернер; он рассмеялся, когда увидел мою вытянутую шею. Он быстро закрыл картину и сказал мне: «Слушай, Яков, теперь ты не должен еще видеть это, скажу тебе по секрету: та, которая нарисована здесь, будет со временем, моей женой!». Ведь он шесть лет прожил в Италии, а там, говорят, удивительные красавицы.

Магдалина неподвижно слушала старика. Прислонив голову к стене сложив на коленях руки, со спущенными веками она походила на спящую.

Наверху музыка продолжалась. Антония пропела еще несколько вещей и даже исполнила колоратурную итальянскую арию. Яков сравнил ее исполнение с тем, как будто кто-то, сломя шею падает с лестницы.

Молодой Вернер давно отошел от окна и вероятно покинул зал, так как его не было видно. На рояле громко в четыре руки стали играть какой-то концерт. Легкий стук в окно привлек общее внимание: это был слуга Вернера, который постучал в окно Якова и подал корзину чудных апельсин от своего барина. Он прибавил, что барин давно послал его, но он не мог исполнить поручение раньше, так как был занят, подавая чай, а теперь обнес вино и освободился. Яков с сияющим лицом подал корзину Магдалине и сказал:

– Видишь, Линочка, меня это радует за тебя… Помнишь, как ты раз до болезни мечтала о такой желтой штуке?

– Да, – сказала девушка, взглянув на старика глазами, полными слез, – я никогда не забуду, как мой добрый Яков купил мне за дорогие деньги апельсин и принес мне его на колокольню. Я была счастлива этому фрукту; мне казалось, что я опять у себя на родине. А теперь я ни за какие сокровища в мире не прикоснусь к этим плодам.

Яков недоумевающее смотрел на девушку, а «Стрекоза», которая всему находила объяснение, дергала Якова за рукав и мигала ему глазами, чтобы он замолчал; она объясняла отказ девушки происшедшей сегодня сценой.

Старик замолчал, принес нож и разделил большой сочный апельсин между обеими старушками.

В доме напротив все стихло: музыка прекратилась, умолкли голоса. Доносились только отдаленные раскаты грома, ночной ветер врывался в открытые окна, трепал белые занавески. Которые словно белые лебеди вылетали из окон и махали своими крыльями в ночном мраке.

«Стрекозе» стало жутко, она начала собираться домой.

Вскоре две женские фигуры, закутанные в большие платки, поспешно направились к выходу. У стеклянной двери, отделявшей лестницу от сеней, стояла Антония, внучка советницы. Она только что поцеловала своих подруг на прощанье и со смехом собиралась убежать наверх; девушки, закутанные в капоры, поддразнивали Антонию ее «обворожительным кузеном»; в эту минуту она заметила «Стрекозу» и Магдалину, испуганно бросившихся в сторону при виде ее. Антония гневно сдвинула брови, прищурила глаза, что придало ее гордому лицу еще более надменное выражение, и приказала одному из слуг, стоявших здесь в отдалении своих господ, узнать, что это за личности и что они здесь делают. Не получая ответа, девушка повернулась к лестнице и тоном балованного ребенка крикнула наверх:

– Бабушка, здесь в сенях какие-то чужие подозрительные люди!

Старая советница в это время медленно спускалась с лестницы, разговаривая с каким-то толстым господином; она ускорила шаг и, недовольно потрясая своим большим чепцом, остановилась подле внучки. Укутанные в капоры подруги Антонии жались к ней, как овечки к своему пастуху; их невинные личики выражали презрение, смешанное с любопытством. Даже слуга приблизился к сгруппировавшимся господам, и, несмотря на свет от лампы, осветил еще своим фонарем уличенных преступниц, чтобы лишить их возможности скрыться в темноте.

Советница бесцеремонно сорвала черный платок с головы «Стрекозы».

– Да ведь это – «Стрекоза»! – воскликнула она неприятным голосом. – А что эта за девица еще с нею? – продолжала она, указывая на Магдалину. – Извольте сейчас же ответить, что вы здесь делаете и что вам нужно?

Магдалина упорно продолжала молчать, а «Стрекозе» страх сковал язык, и она не могла произнести ни одного слова.

– Что же вы молчите? Разве не можете ответить? – вмешался толстый господин с видом важного сановника, сильно стукнув палкой по каменным плитам.

Этот грозный прием развязал язык Сусанне и вернул ей способность говорить. Она, запинаясь, объяснила, что они были в гостях у Якова…

– Вот, дорогой Эгон, – обратилась советница к появившемуся в эту минуту наверху лестницы молодому Вернеру, – вот явное доказательство, насколько справедливы были мои опасения. С водворением здесь этого Якова ты навязал себе большую беду. Теперь под видом его гостей в дом по ночам таскается всякий народ, и скоро надо будет следить за каждой серебряной ложкой.

При этом отвратительном намеке Магдалина подошла к говорящей, платок спустился с головы на плечи, и она с гордым, вызывающим видом и с высоко поднятой идеально красивой головой смотрела прямо в глаза старой советницы. Вернер быстро спустился с лестницы; яркая краска покрыла его щеки, его голос дрожал от негодования.

– Что вы вздумали, тетушка, так незаслуженно оскорблять этих женщин? Разве преступление зайти в гости к знакомым? Я уже неоднократно говорил вам, почтенная тетушка, – в его голосе звучала насмешка, – и теперь еще раз повторяю, что не позволю вам нападать на Якова, а теперь выражаю еще желание, чтобы вы не преследовали и его друзей.

С этими словами он подошел к выходной двери, широко открыл ее и, вежливо поклонившись, пожелал спокойной ночи обеим женщинам, которые поспешно скрылись во мраке ночи.

Вскоре над городом разразилась страшная гроза. Яркие молнии освещали своими белыми зигзагами маленькую комнатку Магдалины. Девушка, бледная, как смерть, сидела на кровати, поддерживая руками голову; роскошные, распущенные волосы покрывали ее словно черной мантией. В ее молодой душе происходила буря сильнее той, которая бушевала на дворе и потрясала стены монастыря.