Онлайн чтение книги Двойной шпагат
VI

Чтобы передать дух этого путешествия, потребовался бы весь волшебный арсенал иллюзиониста. Флажки, букеты, фонарики, яйца, золотые рыбки.

Жермена сохранила нежный пушок нетронутого персика — сохранила чудом. Ее не раз уже трогали. Жака уберегала от грязи некая защитная оболочка, наподобие жирового слоя, благодаря которому лебедь не намокает в воде. Но и тот, и другая пропускали мимо первые заснеженные деревья, первых животных на своем пути, как полуночник, возвращаясь домой в пять часов утра, пропускает мимо телеги зеленщиков, направляющихся на рынок.

Впрочем, это неважно. В Жермене было что-то наследственно-сельское. Она возвращалась в потерянный рай, и Жак был уже не Жаком, а Жерменой, а значит, одной из тех повозок на высоких колесах, которые ранним утром дышат свежестью на площади Согласия, баюкая огородников, спящих, подобно королям-лежебокам, на ложе из капусты и роз.

Поистине, Жермена кому угодно отвела бы глаза. Впору было и впрямь подумать, что не иллюзионист, а весна собственной персоной пускает в ход свои тайные пружины и ящики с двойным дном.

Как же было Жаку, который мирился с идолом скейтинга, не принять эту бутафорскую раннюю зелень за настоящую?

"Тысячи дорог удаляют от цели, — говорит Монтень, — к ней ведет одна".

Жак шел к цели. В вагоне он прижимал к себе Жермену, согревал ее и ребячился вовсю.

Жак не нравился себе, но другим нравился. Они с Жерменой составляли красивую пару. Все принимали их за бесхитростных юных влюбленных, собравшихся на прогулку.

Сколько непосредственности, сколько сюрпризов! Но эти сюрпризы бедной девочке брать было неоткуда, кроме как из рукава.

Закулисных нитей Жак не видел так же искренне, как дети, аплодирующие представлению. Заслужить аплодисменты детей — уже хорошо.

Жермена, отбросив прежние уловки, искренне верила в золотые часы и голубей, которых извлекала на свет. Иллюзионист разделял иллюзии публики.

И вообще это путешествие было единственным глотком свежего воздуха, единственным чистым счастьем, которое им выпало.

Ферма была маленькая. Жермена перездоровалась со всеми служанками и коровами. Целая свора щенков не давала ей проходу, покусывая за ноги. Она вскрикивала, отбрыкивалась, роняла шляпку.

Завтракали в зале, где в камине пылал пожар. Ели чистые продукты, каких никогда не едят в городе. Только сыр в виноградном листе, подпорченный по всем правилам, составлял разительный контраст творогу и свежему мясу.

После завтрака Жермена показала Жаку комнату отца, старого и уже неисправимого пьяницы.

Посреди этой комнаты висел бумажный абажур всех цветов радуги. На комоде стояли выцветшие матросские и свадебные фотографии, а под стеклом — полумакет фрегата, наклеенный на волны, писанные зеленой краской.

— Вот тут я — девственница, — сказала Жермена, протянув Жаку рамку из морских раковин. Раковины окружали голого младенца.

У Жермены была здесь своя комната. Там они спали и там любили друг друга — в последний раз. Предчувствовал ли это Жак? Ни сном ни духом. Как и Жермена. И это понятно, поскольку в дальнейшем им предстояло еще не раз заниматься любовью.

Они пустились в обратный путь на рассвете третьего дня, не успев устать. Они слышали петухов, занимавшихся друг от друга, как огоньки огромного газового канделябра. Все было обледенелое, мокрое, девственное. Жермена храбро щеголяла красным носом. Ни морщинки не являла она чистому утру.

В шкафу она откопала свою старую фотографию. На снимке глаза у нее были близоруко прищурены. Жаку эта гримаска показалась божественной. Жермена подарила ему фотографию.

Еще они взяли с собой творога и свежих яиц. Они действительно объехали вокруг света.

Жермена успела забыть, как выглядят парижские улицы в такую рань. Нечаянная радость еще продлила приключение. Это было возвращение в привычный уклад, не омраченное печалью. Крики торговцев, тренировочная гонка тощих бегунов за велосипедистами; служанки, выколачивающие вывешенные из окон коврики, курящиеся паром лошади напоминали ей детство.

Они договорились, что после занятий Жак придет к ней завтракать. Взяли такси, потому что Жермене захотелось подвезти его.

Шофер гнал, как бешеный, срезал углы, перемахивал островки безопасности. Жермену и Жака швыряло друг на друга, из стороны в сторону, они целовались, стукаясь зубами, и веселились от души.

При каждом новом подвиге шофер оглядывался, пожимал плечами и подмигивал им.

После долгих объятий Жермена высадила Жака на улице Эстрапад. Было около десяти. Он глядел на ее машущую перчатку, пока такси набирало скорость. Времени ему как раз хватило, чтобы переодеться и ровно в срок, подобно Филеасу Фоггу, прибыть вместе с однокашниками в кабинет, где г-н Берлин пытался научить их географии.

Жермена зашла на почту и позвонила домой. Жозефина, которой в тот знаменательный вечер приказано было отвечать Озирису, что она не видела, как мадам уходила, рассказала ей о бешенстве бедняги. О его розысках, мольбах, проклятиях. Он разбил зеркало, а потом плакал, ибо был суеверен. Все воскресенье караулил телефонные звонки, подъезжающие автомобили, метался по комнате. Наконец, уже вечером, заявил с нарочитым спокойствием:

— Жозефина, вернется мадам или нет — я ее покидаю. Можете передать ей это от меня. Соберите мои веши. Остальное предоставляю ей. Пусть распорядится всем этим, как хочет.

— Уф! — выдохнула Жермена. — Скатертью дорожка. Она знала, что красивая девушка никогда не остается намели.

Лома ее ждала сестра.

— Ведь предупреждала я тебя, что этим кончится, — воскликнула Лут. — Нестор не желает больше тебя видеть. Когда заговаривают о тебе, он плюется.

Ну и пусть плюется, — отвечала Жермена. — Я с ним задыхаюсь. Мы с Жаком ездили в деревню. От Нестора пахнет затхлостью.

Как ты собираешься жить?

Не беспокойся, детка. К тому же Нестор — сущая липучка. Очень удивлюсь, если он не попытается вернуться.

Вернулся Озирис так скоро, что столкнулся с уходившей Луг. Жермена, успевшая прилечь, заставила его дожидаться в прихожей.

Войдя, он остановился, отвесил поклон и опустился на стул в изножье кровати.

— Дорогая Жермена… — начал он.

— Это что, тронная речь?

Он приосанился.

Дорогая Жермена, между нами все кончено, кончено. Я написал тебе письмо, в котором разрываю наши отношения. Но, зная твое небрежное обращение с письмами, я пришел прочесть его тебе.

Знаете ли вы, — сказала она, — что вы более чем смешны?

Возможно, — не отступался Нестор, — но вы все же выслушаете мое письмо.

И достал его из кармана.

Я не стану слушать.

Станете.

Нет.

Да.

Нет.

Ладно. Все равно я его прочту.

Она заткнула уши и затянула песенку. Озирис голосом человека, привыкшего выкрикивать биржевой курс, начал:

— Безумная моя бедняжка…

Жермена прыснула.

— Мадам смеется, следовательно, мадам слышит, — заметил Нестор. — Итак, я продолжаю.

На этот раз Жермена запела во весь голос, и чтение стало невозможным. Нестор положил письмо на колено.

— Хорошо, — сказал он, — я умолкаю.

Она убрала руки от ушей.

Но только, — он угрожающе поднял палец, — предупреждаю тебя: если ты не дашь мне читать, я уйду. И ты меня больше не увидишь. Ни-ког-да.

Так ведь этим письмом ты и так разрываешь отношения.

Разрыв разрыву рознь, — промямлил этот человек, гениальный в цифрах, то есть в поэзии, и беспросветно тупой в любви, в которой никакой поэзии нет. — Я хотел разойтись по-хорошему, как положено, а ты меня гонишь.

Ладно бы я требовал от тебя отчета…

Я не обязана перед тобой отчитываться, — закричала Жермена, выведенная из себя этой комедией, — ну а если уж ты так хочешь, что ж, отчитаюсь. Да, я тебя обманывала. Да, у меня есть любовник. Да, я сплю с Жаком. — И при каждом «да» она дергала себя за косу, как за шнур звонка.

Ну, знаешь ли! — С этими словами Озирис встал и, отступив на шаг, прищурился на нее, как портретист.

И обвинил Жермену в том, что она навлекает его подозрения на смирного, услужливого мальчика, чтобы он, Озирис, гонялся за ним, пока она будет принимать своего настоящего любовника. Он добавил, что его не проведешь; да, он богат, и многие норовят от него поживиться, но быть богатым — это профессия, нелегкая профессия, которая учит разбираться в людях.

Жермена таяла от восхищения. Хоть в театре остались такого рода персонажи, до сих пор она не верила, что они существуют в жизни.

Нестор, вы неподражаемы, — сказала она. — Я правда сплю с Жаком. Да вот (в дверь позвонили), это наверняка он. Я жду его к завтраку. Спрячьтесь и сами во всем удостоверьтесь.

Она хотела порвать окончательно.

Ага, «спрячьтесь», — фыркнул Нестор. — Больно уж просто. У вас на все есть уловки, изобразить можно что угодно. Я остаюсь здесь.

И едва хлопнула входная дверь и из прихожей донесся голос Жака, крикнул:

— Жак, мой мальчик, представляете, что выдумала Жермена?

Жак вошел.

— Она говорит, что вы с ней спите!

Соприкасаясь с Жерменой, Жак заражался ее хитростями. Он с первого взгляда сориентировался в ситуации, понял, что его любовница, обессиленная усталостью, раскололась.

— Полно, г-н Озирис, успокойтесь, — сказал он. — Вы же знаете, какая Жермена злючка. Она дразнит вас, потому что любит.

Жак, эта чистая душа, так чисто сработал, что Нестор остался с ними завтракать и распечатал коробку сигар.

Царицы Египта! Не ваши ли это маленькие мумии с золотыми поясками покоятся в богато разукрашенной коробке?

Озирис ел, курил, хохотал, потом ушел на биржу.

Жермена дулась, корила Жака за его хитрость.

Значит, ты не хочешь, чтоб я была только твоей?

Я не хочу быть виновником такого серьезного шага, которым ты когда-нибудь меня попрекнешь.

Ферма, парное молоко, свежие яйца остались где-то далеко-далеко.

Когда Лазарь приступил к брату с расспросами, Нестор похлопал его по плечу.

— Жермена оригиналка, — сказал он, — в этом ее прелесть. За ней не поспеть. Взяла и поехала к себе на ферму: стосковалась по коровам. Нашему брату, биржевым дельцам, этого не понять. Лут — та попроще, как бы это сказать… нет в ней того огонька, изюминки. Хотя, конечно, у нее есть свои достоинства. Нет, я с Жерменой не расстанусь.

Этот эпизод теперь виделся Озирису как очередное приобщение к тесному кругу посвященных. Пересуды, анонимные письма вызывали у него улыбку превосходства, словно он знал некую тайну, в силу которой Жермена могла давать сколько угодно поводов для сплетен, но это лишь украшало ее богатого покровителя.

Эта довольно туманная тайна состояла в нестандартности его любовницы — в ее любви к природе, в увлечении собаководством.

Его спрашивали: "А где Жермена?" Он отвечал: "Я предоставляю ей полную свободу. Ее увлечения — не мое дело".

Лут была потрясена. Не обладая столь гениальной легкостью, она вынуждена была признать, что сестра показала класс.