Онлайн чтение книги Двор чудес
ИЗ СБОРНИКА «ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ». (ПАРИЖ, 1975)

Парапсихологическое ощущенье

Реальной нереальности. И вот,

Предчувствуя стихотворенье,

Ко мне слетает вдохновенье

И ямбами мурлычит кот.

Мой мудрый кот, мой кот ученый,

Суть политических интриг

И стихотворные законы

Мой мудрый кот вполне постиг

И в парапсихику проник –

Она не для его персоны.

Он потянулся, полусонный,

Взмахнул хвостом, в окошко прыг!

И побежал на Лукоморье.

Королевская мантия

И корона рассыпались в прах.

Надоели мне анти-я,

Анти-я, что живут в зеркалах,

И в стихах моих, и грехах,

Ну, конечно, и в добрых делах

Тех, что я по ошибке творю.

Лишь под утро, встречая зарю,

Расцветающую за окном,

Между полусознаньем и сном,

Я не больше пяти минут

Настоящая. А потом –

Ничего не поделаешь тут –

День идет своим чередой,

Превращая меня в другую,

Иль, точнее, в многих других

Анти-я, мне почти враждебных,

Анти-я, обманно волшебных,

Лженесносных – как много их!

До него же они, до чего же

На меня совсем не похожи!

Тень пространства, времени тень,

День сегодняшний, день вчерашний,

Ну, конечно, и завтрашний день…

Я живу в поднебесьи, на башне,

Неуютно и тесно живу

Не во сне, а впрямь, наяву,

Как во чреве кита Иона,

Без комфорта и телефона,

Так, как жили во время оно,

А не в атомные года.

Прилетает ко мне иногда

Ведьма с Брокена для развлеченья,

Чтоб со мною писать стихи,

От безудержного вдохновенья

Превращать их в лесные мхи,

В мухоморы и лопухи,

В отголоски райского пенья —

Те, что в памяти прозвучат

У моих нерожденных внучат,

Как надежда и как утешенье.

Снег – серебряный порошок –

Щедро сыпят добрые тучи,

До чего же мне хорошо,

Никогда не бывало лучше!..

Твердо помню — теперь девятьсот

Семьдесят пятый год —

Год всемирного заката, —

До которого я когда-то

И не думала, что доживу,

Только это совсем негоже.

Чепуха. Ни на что не похоже.

Но со мной — не во сне — наяву

Очень странное что-то творится,

Будто время идет для меня

Час от часу, день ото дня

Не вперед, а назад,

Будто я становлюсь моложе,

А не старше, чем прежде была.

Я смотрю из окна на сад —

Всё в саду на праздничный лад

По-весеннему веселится.

Вот, слетев на обрубок ствола,

Вдруг запела Синяя Птица,

Круглоглазая, как сова, —

Птица счастья из сказочной зоны:

«Жизнь прошла. Безвозвратно прошла.

Жизнь прошла, а молодость длится».

И в ответ ей мой кот ученый,

Мудрый кот лукоморный мой,

Замурлыкал: – Постой, постой.

Дай подумать… Эти слова

Ты когда-то давно написала,

Но теперь лишь мне ясно стало

До чего ты была права.

Довольно вздор нести

Про ту страну, куда Макар,

Кипя, как самовар,

Телят, а не котят,

Гонял иль не гонял.

Из щепетильности я жизень потерял.

Но это до меня уже Рембо сказал.

Рембо сказал,

Я повторила —

Чужое часто очень мило

И даже — до чего! — милее своего.

Так вот: под Рождество

Слова — не знаю для чего —

Бегут, как на вокзал

К отходу поезда.

Им Вифлеемская звезда

Сквозь суть и муть

Столетий и столетий

Указывает верный путь,

Ведущий прямо в никуда.

Звонок последний, третий…

Как много надо слов

На этом свете,

Предлогов, междометий,

Недоговорок, строк и строф

Пред тем,

Как, повздыхав дней семь,

Спросить свою судьбу —

Задать ей напрямик вопрос-табу:

— А жил я, собственно, зачем? –

Не удостоясь от судьбы ответа,

Отнюдь с ней не вступать в борьбу,

Но всё же, несмотря на это, —

Пустить себя в трубу:

С улыбкою на лбу

Уютно лечь в гробу,

Став, наконец, и глух и нем,

Исчезнуть насовсем —

До перевоплощения,

До следующего рождения

В Египте? Индии? Иль Полинезии?

Здесь у Поэзии,

Рассчитывая на ее ко мне благоволение

Осмеливаюсь я просить прощения

За мной в нее вводимое нововведение

За мой

Постскриптум:

Вижу, разум

Зашел за ум,

Без подготовки, разом,

С размаху, наобум

Рассыпался по фразам

По городским садам,

Аэропланным базам

И ординаторам,

Повсюду — тут и там, —

Пока под утро августа второго

Не докатился вдруг до Пскова…

Сомненье — мудрости основа.

Поэтому-то я признать готова

Моих неточностей прилив-отлив

Моих ошибок океанский риф

И всякие там шуры-муры,

Хотя в них не участвуют амуры.

Особо подчеркнула я б

Строку, где о нововведеньи речь,

Сиречь

Тот шестистопный ямб,

Который —

Подумать страшно — без цезуры!

Засим я — ненавидя споры —

Согласна: правильно «жизнь», а не «жизень»,

Не «насовсем», а «навсегда», —

Но, извините, я капризен,

Вернее, я капризна. Даже очень.

Язык мой ангельски неточен,

Акробатичен и порочен,

Я сознаюсь в том без труда.

Мне нравятся созвучья лиро-лирные,

Барокко-рококо-ампирные,

Не значащие ничего.

Мне нравятся неправильности речи —

Я ими щегольнуть не прочь –

Они горят, как елочные свечи,

Как обещания волшебной встречи

В рождественскую ночь.

Ах, Рождество… На этом «Ах…»

И многоточии

Кончается мое стихотворение —

В порыве яростного вдохновения

Парапсихического откровения

Написанное ретро-авангардно,

Гиппопотамно-леопардно,

К тому ж гиперреалистично —

И не за совесть, а за страх.

Не знаю, как кому,

Что до меня – оно мне, лично,

И по душе, и по уму

И льстит тщеславью моему –

Какой полет! Какой размах!

Но, знаю, авторы не вправе

Себя превозносить и славить –

Недопустимо! Неприлично!

И можно многое еще в вину поставить

Стихотворенью моему:

Длинноты. Надо бы короче и

Без синтаксических истерик,

Без «открывания Америк»,

И гиперреализм здесь ни к чему.

Да, я пишу не то — не так,

Как, впрочем, и другие прочие

Мне современные поэты.

Они подспудно мной воспеты:

То, что неясно и темно,

Их славою освещено,

Сияньем их озарено.

Постскриптум лишь для разъяснения

Читателей недоуменья —

А может быть, и возмущения —

Его принять прошу я как

Любви и уваженья знак

Ко всем, кто дышит в мире этом,

И ко всему, что в нем растет.

А главное — ко всем поэтам.

Я благодарна небу и судьбе

За то, что я так много лет живу на свете,

С надеждой ожидая завтра

И не жалея о вчера.

За то, что нежный, снежный вечер жизни

Принес с собой мне Лампу Аладдина,

Ту лампу, что своим волшебным светом

Рассеивает мрак, тоску и скуку

И превращает будни в праздник,

Очарование и торжество.

Ненароком,

Скоком-боком

По прямой

И по кривой

Время катится назад

В Петербург и в Летний сад.

Стало прошлое так близко,

Тут оно – подать рукой –

И проходят предо мной

Друг за другом, чередой,

«Я» помянутые ниже:

«Я – подросток», «Я – студистка»

С бантом, в шубке меховой,

«Я – невеста», «Я – жена»

(Это, впрочем, уж в Париже)

И печальна, и грустна,

До прозрачности бледна,

Молча в чёрное одета,

Вот проходит «Я – вдова

Знаменитого поэта»…

Только было ли всё это?

Или это лишь слова?

Лишь игра теней и света?

Хоть бесспорно жизнь прошла,

Песня до конца допета,

Я всё та же, что была,

И во сне, и наяву

С восхищением живу.

Он мне полушутя писал из Ниццы:

«Живу как в глупом сне. Неладное мне снится

И ясно, что — пора, мой друг, пора! —

Тебя уже заждались там!

А вот не хочется… А вам?»

Прозрачная, медлительная ночь.

И снова мне не спится оттого,

Что я не сделала ему добра,

Что не сумела я помочь

Его томительному одиночеству.

Мы были с ним близки и далеки

Так – я всегда звала его

По имени и отчеству,

А он меня «мадам».

Ни разу не сказала я, о, нет!

— Жорж, дорогой, единственный, любимый

Чтобы утешить вас, я все отдам…

…А за окном тоскует лунный свет

О том, как грустно всё и как непоправимо

А если нет, а если да?

И где, скажите, и когда –

Сейчас, сегодня иль потом,

В день Страшного Суда?

Луна таинственно блестит,

Ночь дышит сном и колдовством,

Лисица по полю бежит

И заметает лапок след

На аметистовом снегу

Своим сияющим хвостом:

И тихо-тихо всё кругом,

И лунный свет. И ни гу-гу…

А вдруг пушистый лисий хвост –

Он серебристо-черно-бур –

Преобразится в легкий мост

И я по нем перебегу

Домой, в Россию, в Петербург

И там останусь навсегда.

И что тогда?

Нет или да?

Лунный блик и горсточка пыли,

Иль точней – уголек в золе.

Все мы пишем, чтоб нас не забыли,

Чтоб оставить след на земле.

Но в конце двадцатого века

Быть поэтом почти что грешно

И, пожалуй, даже смешно –

Этот склад авангардных затей,

Эти помехи новых путей

С белой палкой, как нищий-кале!

«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…»

Так теперь не напишет никто.

Современники, братья-поэты, –

Сколько ни было б нас, хоть сто, –

Все ж мы канем в медлительность Леты

На земле не оставив следа.

Я поэт и вдова поэта.

Это очень важно. За это

Мне, наверно, простятся грехи

И за то, что пишу я стихи,

Те, что сводят людей с ума,

Как с ума я схожу сама,

Я — поэт и вдова поэта –

Беззаконнейшая комета,

У которой в поющей крови

Мало шариков красных, но много любви,

А свободы хоть отбавляй

Мой читатель, мой почитатель,

Друг неверный, прощай, прощай!

Да, прощай, а не до свиданья.

Что мне слава и что почитанья,

Что мне Англия или Китай?

Я слагаю в стихи слова

Так, что кругом идет голова,

Как волчок,

И, кружась меж рифмованных строк,

Поднимаясь все выше и выше,

Вот пробив головой потолок,

Разбросав черепицы крыши,

Превращаюсь я вдруг в сиянье,

В крылья ласточки, в Древо познанья

Мирового добра и зла,

В длинноухую тень осла.

Я с юности всегда умела

В улыбку и веселье превращать

Отчаянье

И в праздники —

Безрадостные будни.

И всей вокруг меня —

И даже мне самой —

Казалось, невозможно быть

Счастливее меня.

И долго на земле я так жила,

Добра не делая, не помня зла,

Гордясь собою и своим уменьем

Во сне и наяву

Жить с наслажденьем.

И вот теперь,

Оглядываясь, как с горы,

На прошлое мое,

Я вижу ясно,

Что нет в нем дня,

Нет даже часа,

Который бы хотела

Я заново, вторично пережить,

И, значит, я всегда была несчастна.

Ни в книгах, ни в людских сердцах

Следа я не оставлю по себе.

И, значит, жизнь я прожила напрасно

И лучше бы мне вовсе не родиться.

Да, это так, и это очень больно.

И все-таки наперекор всему —

Сама не понимая почему —

Я продолжаю улыбаться

И в праздник будни превращать.

Как это летний вечер тих,

Как этот летний вечер тих,

Как нежно стелится и вьется

Тень будущего здесь, у ног моих.

Луна плывет по легким облакам,

В ее магическом сияньи,

Где будущее стало прошлым,

А прошлое воркует голубком,

Жасминовым кустом цветут, благоухая

Мои надежды и мечты —

Те, что меня так горько обманули,

Но обернулись все-таки победой,

Восточной засияв звездой

Над неудавшейся моей судьбой.

– Но погоди, постой, постой!

А как же я, а как же ты,

Теперь, когда мы встретились с тобой

Не в прошлом-будущем

А в настоящем?

Не там когда-нибудь

И не когда-то там,

А здесь — сегодня и сейчас?

О, неужели и для нас

Еще не кончена игра

И будут завтра и вчера —

Дни лучезарные

И ночи до утра

На самом деле?..

В рассветный час метаморфоз

Шиповник, что здесь ночью рос,

Орлицей в тучи улетел,

И лепестки ширазских роз —

Душистой прелести предел —

Как рифмы, падают попарно

На волны озера Локарно,

Вернее, на Лаго Маджоре,

Вдруг превратившееся в море.

А я — не знаю я иль ты? —

С междупланетной высоты,

Волнуясь, мучась и любя,

Твоими жадными глазами

Гляжу, прищурясь, на себя,

Как на портрет в зеркальной раме.

Я в руку камушек беру

И согреваю его своим дыханьем,

И вот он исчезает, он превращается в змею,

Свисающую с гибкой ветки ивы,

В благоуханное дыханье сонных роз,

В прозрачное очарованье

Июльской лунной ночи и

Ширококрылым вдохновеньем

Перелетает океан,

Чтоб звёздной музыкой наполнить слух

Мне незнакомого поэта.

А я испуганно гляжу

На узкую свою ладонь

И начинаю

Взволнованно, как в полусне,

Ритмично повторять слова,

Слова, что прозвучат

В ещё никем не созданных стихах,

Преображая

До дыр и вдрызг изношенную тему

О жизни,

смерти

и любви.

Луна качается на облаках,

То умирая, то воскресая.

Нет, я в жизни совсем другая,

Чем в стихах.

Так, скажите, с какой же стати

Стану вам я, мой друг читатель,

Под обманчивою луной

Назначать свидание с собой?

Нежданно, хоть, пожалуй, зря,

В ночь на восьмое октября

Открылся мне и стал понятен

Тот хрупкий параллельный мир,

Где вздохи муз, и всплески лир,

И много звездных пятен,

Где все пути ведут к добру,

Где жизнь похожа на игру,

На зеркало в хрустальной раме,

Где нет ни дерева, ни пня,

Три тигры смотрят на меня

Почтительно, зелеными глазами.

Но была ли на самом деле

Эта встреча в Летнем саду

В понедельник, на Вербной неделе,

В девятьсот двадцать первом году?

Я пришла не в четверть второго,

Как условлено было, а в пять.

Он с улыбкой сказал: – Гумилёва

Вы бы вряд ли заставили ждать.

Я смутилась. Он поднял высоко,

Чуть прищурившись, левую бровь.

И ни жалобы, ни упрёка.

Я подумала: это любовь.

Я сказала: – Я страшно жалею,

Но я раньше прийти не могла.

Мне почудилось вдруг – на аллею

Муза с цоколя плавно сошла.

И бела, холодна и прекрасна,

Величаво прошла мимо нас,

И всё стало до странности ясно

В этот незабываемый час.

Мы о будущем не говорили,

Мы зашли в Казанский собор

И потом в эстетическом стиле

Мы болтали забавный вздор.

А весна расцветала и пела,

И теряли значенья слова,

И так трогательно зеленела

Меж торцов на Невском трава.

Дни лучезарней и короче,

Полны тревогой звездной ночи,

И снова наступает осень

Золототканным торжеством.

О, до чего же мир несносен

В однообразии своем!

Однообразье красоты,

Однообразье безобразья,

Однообразные черты

Всех этих «я» и этих «ты»,

Однообразие веселья,

Однообразие тоски,

Круговращенье карусели,

Взлет и падение качелей,

Часы, минуты, дни, недели

Горят, как ночью мотыльки,

На белом пламени тоски,

На черном пламени похмелья

Воспоминаний.

В чужой стране,

В чужой семье,

В чужом автомобиле…

При чем тут я?

Ну да, конечно, было, были

И у меня

Моя страна,

Мой дом,

Моя семья

И собственный мой черный пудель Крак.

Всё это так.

Зато потом,

Когда февральский грянул гром –

Разгром

И крах,

И беженское горе, и

Моря – нет – океаны слез…

И роковой вопрос:

Зачем мы не остались дома?

Давно наскучивший рассказ

О нас,

Раздавленных колесами истории.

Не стоит вспоминать о том,

Что было. Было, да прошло

И лопухом забвенья поросло…

… Хрустальный воздух Пиренеи.

Всё безрассудней, всё нежней

Вздыхает сердце.

На высоте трехтысячеметровой –

Где снег небесно-голубой —

Жизнь кажется волшебно новой,

Как в девятнадцать лет

На берегах Невы.

Орел бесшумно со скалы

Взметнулся ввысь

И полетел

К Престолу Божьему,

Должно быть.

— Мгновение, остановись!

Остановись и покатись

Назад:

В Россию,

В юность,

В Петроград!

Крик сердца,

До чего банальный крик,

Лишенный волшебства

И магии

Ведь знаю я,

Что этот миг

Не остановится

И не покатится назад,

И не вернутся мне

Моя страна,

Моя семья,

Мой дом,

Мой черный пудель Крак.

Я не многострадальный Иов,

Который после всех утрат

Стал снова славен и богат –

Славнее и богаче во сто крат.

Не будет у меня, как у него,

Ни сыновей, ни дочерей,

Ни сказочных дворцов,

Ни рощ оливковых,

Ни аравийских скакунов,

Верблюдов, коз, овечьих стад,

Ни шелковых ковров,

Ни слуг покорных,

Ни драгоценностей библейских…

Не будет ровно ничего

И никого.

Не будет даже канарейки,

Герани на окне,

Зеленой лейки —

То, что доступно каждой швейке,

Но недоступно мне.

И все-таки наперекор всему –

Сама не понимая почему, –

Наперекор безжалостной судьбе

И одиночеству,

По-прежнему во сне и наяву

Я с наслаждением живу.

Ожиданье Страшного Суда?

Страшный суд происходит всегда –

Завтра, сегодня, вчера,

С вечера и до утра.

Дальше нечего ждать –

Ни ангелов, ни чертей,

Ни райских, ни адских затей

Дальше нет ничего.

Дальше лишь торжество,

Дальше лишь благодать

Вечности и бессмертия.

Всё же поверьте,

Ангелы и черти,

Встретить хотела бы я вас

Хоть мимоходом, случайно, на час,

Хоть на минутку крылато-хвостатую.

Да, бесспорно, жизни начало

Много счастья мне обещало

В Петербурге над синей Невой –

То, о чем я с детства мечтала,

Подарила судьба мне тогда,

Подарила щедро, сполна,

Не скупясь, не торгуясь: — На!

Ты на это имеешь право. —

Всё мне было удача, забава,

И звездой путеводной — судьба,

Мимолетно коснулась слава

Моего полудетского лба…

Сияли фонари. Текла спокойно Сена.

Я не предчувствовала зла.

И вдруг…

Нет, это не любовная измена,

Не африканской ревности недуг.

Нет, это проще и больней во много раз.

Я плачу. Слезы катятся из глаз:

– Прощай – прощайте, мой последний.

Сомкнулся навсегда порочный круг

Обиды, одиночества и тьмы,

И больше «я» и «вы» не составляем «мы».

Взаимное непониманье,

Смущенное пожатье рук.

Прощенье это иль прощанье?

Не всё ль равно, ведь навсегда.

Без обещанья: – До свиданья.

Что делать мне теперь? Идти куда?

О если б зло предчувствовать заранее.

Сократ когда-то говорил

(Сократ? А может быть, Эсхил?):

«Друзья мои, нет на земле друзей».

И с этим надо помириться.

Неволя ты, невольница,

Разлука ты, разлучница,

Чужая сторона!

Так еженощно мучиться

У лунного окна.

Царапается, колется

Бесовская бессонница,

Бесовская тоска.

Хоть на луну завой,

Хоть закричи совой,

Взлети до потолка!

Но нет, постой, постой,

Постой и помолчи —

«В муку всё перемелется»

(Не мука, а мука,

Та, что нужна для хлеба) –

Ты видишь там, в ночи,

В апофеозе неба,

Скрестились, как мечи,

Победные лучи.

За лунною оконницей,

За городской околицей

Несутся тучи конницей

В июньском небе вскачь,

В победоносном шелесте,

В победоносной прелести

Всех будущих удач.

Играй зарю, трубач!

Волшебная, воздушная весна.

На глади золотисто-голубой

Луна,

Как лотос на воде.

Звезда поет, звезда летит к земле…

Не всё ли мне равно, весна или зима?

О, Господи, что делать мне с собой,

Чтоб не сойти с ума?

Совсем не то. Не то, не то

И не о том.

Тревожно спит усталый дом

Кряхтящим, стариковским сном.

На вешалке висит пальто.

Не помню где,

Не помню кто

Сравнил висящее на вешалке пальто

С повешенным.

Но надо быть слегка помешанным

Для этакого вот сравненья.

Ах, вспомнила. Ведь это я сама

В моем стихотворении

С названьем «Ночь в вагоне».

В нем всё качанье и движенье,

В нем о кукушке и вороне,

О фантастической погоне

За призрачным оленем,

В нем волны вдохновения с волнением,

С тоской железнодорожной

Смешаны.

В нем о веронской пересадке

И о моей потерянной перчатке –

Ее искать придется мне

Во тьме кромешной и огне

В аду,

Как предсказал мне критик и поэт.

Но нет,

Не ада я, а рая жду:

Я твердо верю, что в раю

Я родину найду свою,

Что там, в раю, я буду дома.

Я на земле всегда была изгнанницей,

Бездомной босоножкой-странницей,

Ходившей – весело – по мукам.

«Островом стать может каждый!»

Это сказала однажды

В час огорченья и гнева —

Странствований королева —

Елизавета Австрийская.

«Островом стать может каждый…»

Островом? Что это значит?

Сердце вздыхает и плачет,

Слезы по ветру летят

И улетают назад

Брызгами волн океанских

На океанское дно.

Знать никому не надо

То, что судьбой суждено.

… Нож. И смертельная рана…

Стройность прекрасного тела,

Нежная прелесть лица…

Плана она не имела,

Счастья найти не умела

В долгих скитаньях своих,

Вечно томимая жаждой

Дальних, чужих горизонтов,

Очень боялась конца.

И умерла, не поняв, не заметив,

Что умирает.

Может ли каждый

Островом стать?

Вряд ли мне это удастся узнать –

Вряд ли я островом стану.

За прозрачной сквозной занавеской окна…

Голубиной дорогой летит

Голубая луна.

Бьет двенадцать. Кругом всё безрадостно!

Я не сплю. Мне совсем не до сна.

Завтра утром… Но как далеко до утра!

Разве было вчера или позавчера,

Будни, праздники, всякие там вечера,

Дни и полдни

С той самой поры,

Как, не кончив игры,

Словно камень с горы,

Словно камень, упавший в колодец забвенья.

Я не помню, не помню и помнить не надо,

И деревья чужого, французского сада

Серебристой листвой в забытьи упоенья

Легким отзвуком ангельски-райского пенья

Широко шелестят под луной…

– Ты вернулся. Ты снова со мной,

Мы выходим из спящего дома

И по набережной над Невой…

Белой ночью, волшебной весной

В тихий-тихий, таинственный час…

Как мне всё здесь до боли знакомо!..

Ты со мною – веселый, живой,

Взлет бровей, очерченный четко

Над мерцаньем насмешливых глаз.

Летний сад. Кружевная решетка…

Навсегда, неразлучно вдвоем

Мы с тобою, обнявшись, идем

По аллее Летнего сада.

– Ты вернулся. Я страшно рада!

Я не помню ни горя, ни зла,

Я счастливой такой, как сейчас,

Никогда еще не была.

Всё как будто бы в первый раз.

Видишь, в небе звезда упала

И за нею другая опять.

Ничего я не пожелала —

Больше нечего нам желать.

Ты не веришь? Поверь мне, поверь,

Навсегда всё прекрасно теперь!..

Видишь, видишь, луна участливо

Распахнула нам вечности дверь,

Стелет ковриком Млечный путь.

Но с тобой мне и вечности мало!..

Ах, я счастлива, счастлива, счастлива!

Я устала, устала, устала!

Спать!

Скорее, скорее уснуть!

Так уснуть, чтоб уже не проснуться…

Еще один окончен день,

Ненужный и неповторимый.

Таинственно, как в сказках Гримма,

Прозрачная ложится тень

На дольней жизни дребедень:

На книги, на постель, на двери,

На бархатные лапки кошки,

На огорченья и потери,

На бледность вдовьего лица,

На боль, которой нет конца.

В незанавешенном окошке,

Скользя по тучам, как ладья,

Располагая рот к зевоте,

Луна поет на светлой ноте:

– А вот и вечер. Вот и я,

Вот будет ночь и вы уснете!..

У зеркального пруда

Белая томится лилия.

Кто занес ее сюда,

В мировое одиночество?

Адрес, возраст, имя, отчество и фамилия…

Одиночество мое,

Одиночество твое

Наше, ваше, их одиночество.

Вечер благостен и тих,

В небе празднично-прозрачном

Первая зажглась звезда,

А за ней вторая, третья,

Сотни, миллиарды звезд.

Звезды — древнее пророчество,

Музыка астрологическая

И тоска,

тоска магическая —

«Звезды, звезды, откуда такая тоска?»

Кто услышит, кто опишет

Одиночество звезды,

Одиночество мое,

одиночество твое,

Наше, ваше, их

одиночество?..

Лепестками вечности

Вьются мотыльки,

Холодком беспечности

Тянет от реки.

Квакают лягушки на

Топком берегу.

Вспоминаю Пушкина.

Вспомнить не могу,

Что, зачем и почему,

С целию какой

В роковой его судьбе.

Ты о нем с тоской

Бредил, умирая.

Неужели ни ему,

Ни ему и ни тебе,

Не увидеть рая?

Уже не в Йере, а в Ганьи

Холодной, западной весной

В круговращеньи чепухи

Не розы, пальмы, соловьи,

А клены, жабы, лопухи –

Свидетели тоски дневной,

Участники ночной тоски.

Но одиночества тиски…

С какою пыткою, с какой

Сравниться может одиночество?

Сбылось извечное пророчество,

Зловещая насмешка рока, до срока,

Несправедливо и жестоко.

Ведь жизни светлое начало

Мне столько счастья обещало,

А я теперь одна стою

На скользком, гибельном краю

обрыва.

Нет в мире дружеской руки,

Которая бы удержала

В час огнедышащей тоски

Меня от гибели — паденья.

Томленье, головокружение

Над страшной бездною.

И вот

Паденье это иль полет?..

В сумасводящем вдохновении

Изнемогая, я пою —

Так, как поет пред смертью лебедь, –

Отчаянье, тоску мою.

И ангел смерти в звездном небе

Смущенно слушает меня.