Онлайн чтение книги Еще один простак
Глава первая

I

Меня выпустили ранним июльским утром, когда на улице шел проливной дождь.

После долгих четырех лет, целиком вычеркнутых из жизни, я испытывал какое-то странное чувство настороженности, как будто бы вступал в неведомый мир. Я отошел на несколько шагов от железных ворот и в нерешительности остановился. Надо было заново привыкать к свободе.

За углом останавливался рейсовый автобус, который мог бы довезти меня до самого дома, но я не спешил ехать домой. Хотелось просто постоять на краю тротуара, подставить лицо под дождь и до конца осмыслить тот факт, что теперь я свободен, что в камере ночевал в последний раз и что мне не придется больше общаться с убийцами, ворами и насильниками, среди которых я жил все эти годы.

Дождь растекался лужами по дороге. Он падал тяжелыми каплями на шляпу и плащ, купленные мной еще до тюрьмы, — теплый дождь с разбухшего неба, такого же мрачного и безрадостного, как мое настроение.

Радом со мной плавно притормозил сверкающий «бьюик», боковое стекло автоматически опустилось, и меня окликнули по имени.

Когда я наклонился, чтобы взглянуть на водителя, дверца распахнулась, и я увидел широко улыбавшегося Джона Реника.

— Влезай, чего зря мокнуть! — сказал он.

Чуть помедлив, я сел в автомобиль и захлопнул за собой дверцу. Реник схватил мою руку и крепко стиснул ее с выражением неподдельной радости на смуглом худощавом лице.

— Здорово, чертяка! — воскликнул он. — Как дышится на воле?

— Нормально, — сказал я, высвобождая руку. — Меня что, с полицейским эскортом домой доставят?

Мой тон несколько его обескуражил. Он посмотрел на меня в упор своими серыми проницательными глазами.

— Неужели ты думал, что я могу не приехать? Я дни считал.

— Ничего я не думал. — Я взглянул на яркую приборную панель «бьюика». — Твой, что ли?

— А то чей же? Я купил его два месяца назад. Блеск, а?

— Значит, фараоны в Палм-Сити по-прежнему гребут деньги лопатой? Поздравляю.

У него сжались губы, в глазах вспыхнуло раздражение.

— Знаешь что, Гарри, если бы такое сболтнул кто-нибудь другой, он бы заработал у меня оплеуху.

— Валяй, если тебе так хочется. Я привык зарабатывать оплеухи у фараонов.

Он перевел дыхание, потом сказал:

— К твоему сведению, я уже больше двух лет не работаю в полиции. Я перешел в окружную прокуратуру следователем по особо важным делам и получил солидную прибавку к зарплате.

Я с раздражением почувствовал, что краснею.

— Вон что… извини… я не знал.

— А как ты мог узнать? — Он улыбнулся и включил скорость. «Бьюик» плавно взял с места. — Произошло много перемен, Гарри, пока ты сидел. Старой шайке пришел конец. У нас новый окружной прокурор, кстати сказать, порядочный человек.

Я промолчал.

— Какие у тебя планы? — неожиданно спросил он.

— Никаких. Надо вначале осмотреться. Ты ведь знаешь, с «Геральдом» у меня все покончено.

— Слышал. — Помолчав, он продолжал: — На первых порах тебе придется трудновато. Да ты и сам это понимаешь.

— Еще бы! Если ты убил полисмена, пусть даже случайно, тебе этого не забудут. Знаю я, каково мне придется.

— Я не имел в виду полицию, с ней у тебя не будет никаких неприятностей. А вот профессию тебе, пожалуй, придется сменить. Кьюбитт очень влиятельный человек, а он держит против тебя камень за пазухой. Если он постарается, ты не вернешься в газетный мир.

— Это моя забота.

— Я мог бы помочь.

— Не нужна мне никакая помощь.

— Ладно, тебе не нужна, но есть еще Нина…

— Я сам позабочусь о Нине.

Он долго молчал, глядя на дорогу сквозь заливаемое дождем ветровое стекло, потом сказал:

— Послушай, Гарри, мы с тобой друзья. Мы знаем друг друга давным-давно. Я понимаю твое состояние, но не надо относиться ко мне так, будто я один из твоих врагов. Я говорил насчет тебя с Мидоузом, это новый прокурор. Пока еще ничего не решено, но есть шанс, что мы сможем взять тебя на работу.

— Я не стал бы работать в администрации Палм-Сити, даже если бы в мире не осталось никакой другой работы.

— Нине пришлось очень трудно, — сказал Реник после неловкого молчания. — Она…

— Можно подумать, что мне было легко! Я не хочу ничьей помощи. И хватит об этом!

— Ну, ладно, — сказал Реник примирительным тоном. — Не думай, что я ничего не понимаю. Наверно, и я бы ожесточился, если бы получил срок по сфабрикованному делу, но что было, то прошло. Теперь тебе надо думать о своем будущем — и о будущем Нины.

Я смотрел из окна автомобиля на море, свинцовое под дождем. Волны с грохотом разбивались о стенку набережной.

— О чем же, по-твоему, я думал, пока меня держали за решеткой? — сказал я. — Еще бы мне не ожесточиться! Там-то у меня было время сообразить, каким я оказался лопухом. Комиссар полиции предлагал мне десять тысяч долларов за то, чтобы я держал язык за зубами. Надо было взять их, и дело с концом. Ну, ничего, зато я получил хороший урок и впредь буду умнее.

— Все это вздор! — воскликнул Реник. — Ты знаешь, что поступил правильно. Тебе просто не повезло. Если бы этот прохвост всучил тебе взятку, ты не смог бы остаться самим собой, ты и сам это знаешь.

— Ты так думаешь? По-твоему, теперь мне легко и просто оставаться самим собой? А четыре года в тюремной камере в обществе подонка, который насиловал детей, и двух убийц с такими привычками, что свинье стало бы дурно, — они что, не оставляют никакого следа? По крайней мере, я не был бы сейчас бывшим заключенным без работы, если бы взял те деньги. Может, и у меня была бы машина не хуже твоей.

— Это не разговор, Гарри, — сказал Реник с тревогой в голосе. — Ради бога, возьми себя в руки до того, как увидишься с Ниной.

— Не лез бы ты в чужие дела, а? — огрызнулся я. — Нина, между прочим, моя жена, что бы там ни случилось, и разреши мне самому позаботиться о ней.

— По-моему, ты был неправ, Гарри, когда запретил ей присутствовать в зале суда, отказался от свиданий в тюрьме и воспротивился даже письмам. Ты знаешь не хуже меня, что она хотела разделить с тобой эту беду, но ты обошелся с ней как с чужой.

— Я знал, что делаю, — сказал я, сжав руки в кулаки и продолжая смотреть на отлогий морской берег, мокрый от дождя. — По-твоему, мне хотелось, чтобы ее фотографировали в суде эти стервятники? Чтобы она видела меня за решеткой и стеклом в этой тюремной клетке для свиданий? Чтобы эта скотина надзиратель читал ее письма перед тем, как отдать мне? Я влип в эту историю по собственной глупости, и незачем было впутывать Нину.

— Ты был неправ, Гарри. Неужели тебе не приходило в голову, что она хотела быть с тобой? — сказал Реник с раздражением в голосе. — Мне еле удалось ее уговорить, чтобы она не ехала со мной сегодня утром.

Мы приближались к Палм-Бэй, фешенебельному жилому району Палм-Сити. Пляжные бунгало, вытянувшиеся длинной цепочкой вдоль берега, печально мокли под дождем. На пляже не было ни души. Возле роскошных отелей стояли «кадиллаки», «роллс-ройсы» и «бентли».

Когда-то Палм-Бэй был моим охотничьим угодьем. Теперь далеким прошлым казалось то время, когда я работал репортером светской хроники в газете «Геральд», имевшей самый крупный тираж в Калифорнии. Мою колонку стали печатать более чем в сотне мелких газет. Я получал приличные деньги, хорошо жил и был доволен своей работой. Затем я женился на Нине и купил бунгало на окраине Палм-Бэй, которое стало нашим домом. Казалось, я нашел свое место в жизни и твердо стоял на ногах.

И вот как-то вечером в баре «Бич-Отель» я случайно услышал обрывок разговора между двумя незнакомыми мне людьми, забывшими спьяну об осторожности.

Эти несколько слов заставили меня взяться за дело, которое оказалось горячим и опасным, как огнедышащий вулкан. Чтобы распутать его до конца, мне понадобилось два месяца тайных кропотливых поисков. Я добыл материал, которого хватило бы на несколько недель для первой полосы «Геральда».

Шайка гангстеров из Чикаго задумала прибрать к рукам Палм-Сити. Они собрались развернуть там целую сеть игорных автоматов, публичных домов и прочих атрибутов организованного порока. Месячная выручка оценивалась в два с половиной миллиона долларов.

Когда я убедился в достоверности фактов, у меня вначале мелькнула мысль, что гангстеры, должно быть, не в своем уме. Просто в голове не укладывалось, что они могут захватить город, стоит им только захотеть. Но потом я получил сведения из верного источника, что полицейский комиссар Палм-Сити, как и еще полдюжины важных чинов городской администрации, подкуплены гангстерами и при необходимости возьмут их под свою защиту.

И тут я допустил самую большую ошибку: стал вести расследование в одиночку. Я откопал для своей газеты сенсационный материал и не хотел ни с кем делить успех. После того, как были собраны все необходимые доказательства и сделаны наброски разоблачительных статей, я отправился к Мету Кьюбитту, моему шефу и владельцу «Геральда».

Он выслушал меня с невозмутимым выражением на худом бледном лице.

Когда я закончил, он сказал, что хотел бы проверить мои факты. Он держался со мной отчужденно, с каким-то странным безразличием, и это должно было бы меня насторожить. Я копнул глубоко и многих заставил разговориться, но все-таки не докопал до конца. Мафия купила и «Геральд». Я даже представить себе не мог, что это возможно. Как я узнал позднее, Кьюбитту обещали место в сенате, и этот алчный честолюбивый босс не мог устоять против такой взятки.

Он попросил, чтобы я привез ему всю собранную информацию для проверки. Когда я отправился домой за досье, меня остановила патрульная полицейская машина.

Мне сказали, что меня хочет видеть комиссар. Я доехал до здания городской полиции в сопровождении машины.

Комиссар был грубый прямолинейный человек. Без лишних разговоров он выложил на стол десять тысяч долларов в новеньких хрустящих купюрах. Как насчет того, чтобы я взял их в обмен на досье и забыл об этом расследовании?

Я никогда не выступал в роли взяточника и вовсе не собирался дебютировать, но дело было не только в этом. Материал, который я готовил к публикации, вынес бы мое имя на первые полосы и за несколько недель создал бы мне прочную репутацию в газетном мире. Я встал и вышел из кабинета, вышел прямиком навстречу беде.

Я вручил досье Кьюбитту и рассказал ему, как комиссар полиции предлагал мне взятку. Он взглянул на меня с прищуром, кивнул и сказал, чтобы я приехал к нему домой в десять тридцать вечера. К тому времени он успеет проверить мои данные и решить, как наилучшим образом подать материал. Думаю, он сжег досье. Я его больше не видел.

Нина с самого начала знала о расследовании. При одной мысли о том, что я хожу по острию ножа, ее трясло от страха, но она была согласна со мной, что выпал редкий шанс, который нельзя упускать.

Я отправился на встречу с Кьюбиттом незадолго до десяти. Нина проводила меня до автомобиля, и я видел, как она напугана. У меня самого душа была не на месте, но я доверял Кьюбитту. Он жил в Палм-Бэй. На пути к его дому лежал участок дороги с редким движением. Там я и попал в беду.

Полицейская машина на большой скорости поравнялась со мной и ударила в бок. Возможно, замысел состоял в том, чтобы столкнуть мою машину с дороги и сбросить в море, но вышло по-другому. Удар был таким сильным, что полицейскому, который сидел на месте водителя, рулевым колесом продавило грудную клетку. Его напарник отделался легким ушибом. Он и арестовал меня за неосторожную езду. Я понимал, что все это подстроено, но ничего не мог сделать. Спустя пару минут подъехала еще одна машина с двумя полицейскими. За рулем сидел сержант Бэйлисс из отдела по расследованию убийств. Что он там делал, на этой пустынной дороге, никто так и не спросил. Он с ходу принял руководство. Раненого полисмена срочно отправили в госпиталь, а меня повезли в полицию.

Когда мы проезжали по темной безлюдной улице, Бэйлисс неожиданно затормозил и приказал мне выходить. Второй полисмен тоже вышел из машины и сгреб меня сзади в охапку. Бэйлисс достал из «бардачка» бутылку шотландского виски, открыл ее, набрал виски в рот и опрыскал мне лицо и рубашку. Затем снял с пояса дубинку и шарахнул меня по голове.

Я очнулся в камере, и с этого момента все пошло прахом. Раненый полицейский умер. Мне пришили неосторожное убийство и дали четыре года тюрьмы. На суде защитник сражался как лев, но ничего не достиг. Когда он представил доказательства заговора, их тут же отклонили. Кьюбитт показал под присягой, что я не давал ему никакого досье, и он так или иначе собирался от меня избавиться, поскольку я ненадежный репортер, да еще и скрытый пьяница.

Пока я отбывал свой срок, меня не отпускала мысль, каким же я был лопухом. Надо было совсем чокнуться, говорил я себе, чтобы в одиночку воевать с администрацией.

Потом я узнал, что комиссар полиции вынужден был уйти в отставку и что администрация полностью сменилась, но мне это не помогло. После того, как мой защитник намекнул на некоторые факты, было проведено расследование, и чикагская шайка решила обосноваться в другом месте, но это меня не спасло. Мне впаяли четыре года за езду в нетрезвом виде, повлекшую за собой убийство полисмена, и никто ничего не мог поделать.

И вот теперь, после четырех лет тюрьмы, я вышел на свободу. Я был газетчик и не имел никакой другой специальности. Кьюбитт занес меня в черный список, и это означало, что ни одна газета меня не возьмет. Я должен был подыскать себе новое занятие, хотя не имел никакого представления, за что браться. Раньше я хорошо зарабатывал, но всегда много тратил, и того, что осталось у Нины, едва ли могло хватить надолго. В тюрьме из-за собственного упрямства и глупости я мучился мыслями о том, как она живет и что делает, но я сам настоял через своего адвоката, чтобы она мне не писала. Я просто не мог смириться с тем, что ее письма еще до меня будет читать этот разжиревший садист надзиратель.

— Как она живет? Как себя чувствует? — спросил я.

— С ней все в порядке, — сказал Реник. — Ты ведь в этом не сомневался, верно? У нее открылся талант художника. Представь себе, она расписывает керамику и вполне прилично зарабатывает на этом.

Он резко завернул за угол и въехал на улицу, где стоял мой дом.

При виде бунгало у меня комок подступил к горлу. На знакомой улице не было ни души. Дождь лил как из ведра, тяжелые капли с шумом разбивались об асфальт.

Реник затормозил у ворот.

— Ну, до скорого свидания, — сказал он, пожимая мне руку. — Везучий ты, Гарри! Хотел бы я, чтобы меня ждал кто-нибудь вроде Нины!

Я вылез из автомобиля и пошел по знакомой дорожке, ни разу не оглянувшись. Дверь бунгало распахнулась, и я увидел Нину.

II

На седьмой день после выхода из тюрьмы я внезапно проснулся в полседьмого утра. Мне приснилось, будто я снова в камере, и я не сразу сообразил, что нахожусь в своей спальне рядом с Ниной.

Я лежал на спине, уставившись в потолок, и в который раз за эту неделю задавал себе один и тот же вопрос: чем заняться, чтобы зарабатывать на жизнь. Я уже пробовал обращаться в газеты. Как я и ожидал, там мне ничего не светило. Кьюбитт повсюду запустил свои когти. Даже маленькая местная газетенка не рискнула со мной связываться.

Чем еще можно было заняться? Я умел только писать, но я был не писателем, а всего лишь репортером. Мне требовались факты, чтобы сделать с них хорошую копию. Если меня лишат возможности работать в газете, дело мое труба.

Я взглянул на Нину, спавшую у меня под боком.

Я женился на ней за два года до того, как попал в тюрьму. Тогда ей было 22, а мне 27. У нее были черные волнистые волосы и матовая кожа. Она не была красавицей в полном смысле слова, на этот счет мы с ней придерживались единого мнения, но я всегда говорил, что она самая привлекательная женщина из всех, кого я видел.

Она здорово изменилась, пока я отбывал свой срок. Лицо у нее обострилось, опущенные уголки губ придавали ему скорбный вид. Раньше я никогда не замечал, чтобы во сне она выглядела грустной.

Да, она узнала, почем фунт лиха. Я оставил ей три тысячи долларов на нашем общем счете в банке, но они быстро разошлись, большей частью на гонорар моему защитнику и на последний взнос за бунгало, которое было куплено в рассрочку. После этого ей пришлось искать работу.

Она переменила несколько мест, пока, наконец, у нее не обнаружился дар художника, и тогда она нашла работу у торговца керамикой. Он лепил горшки на продажу туристам, а она их расписывала. Уже целый год она зарабатывала по 60 долларов в неделю — достаточно, как она мне сказала, чтобы прожить двоим, пока я не подыщу себе работу.

На моем счете оставалось всего двести долларов. Если в ближайшее время я не найду работы, мне придется просить у нее деньги на автобус, сигареты и прочие мелкие расходы, и сама мысль об этом была для меня как нож в сердце.

Вчера в полном отчаянии я пытался найти временную работу — все, что угодно, лишь бы заработать немного денег. Протаскавшись почти весь день, я возвратился домой ни с чем. Меня слишком хорошо знали в Палм-Сити, чтобы предложить работу, связанную с физическим трудом. Тех, кому требовался работник, я ставил в неловкое положение.

— Вы смеетесь, мистер Барбер, — говорили они. — Такая работа не для вас.

У меня не хватало духа сказать, что я дошел до ручки, и они испытывали облегчение, когда я отшучивался и уходил.

— О чем ты думаешь, Гарри? — спросила Нина, повернувшись ко мне лицом.

— Ни о чем… Я дремал.

— Зря ты изводишь себя. Мы выкрутимся, вот увидишь. Можно отлично прожить и на шестьдесят долларов в неделю. Голод нам не грозит. Наберись терпения, работа наверняка подвернется.

— А пока она не подвернется, я должен буду сидеть на твоей шее. Куда как приятно, одно удовольствие.

Она подняла голову и посмотрела на меня. В ее черных глазах была тревога.

— Мы с тобой партнеры, Гарри. Когда ты устроишься, я оставлю работу. Пока ты не устроен, работаю я. Так должны поступать партнеры.

— Спасибо за разъяснение.

— Гарри… ты мне не нравишься. Право же, ты так изменился, стал каким-то грубым и злым. Ну, постарайся забыть. Ведь мы одна семья, и это твое отношение…

— Знаю. — Я встал с постели. — Извини. Если бы ты провела четыре года в тюрьме, может, и с тобой творилось бы то же самое. Я заварю кофе. Спасибо, что хоть это могу делать.

Все то, о чем я вам рассказываю, произошло два года назад. Теперь, оглядываясь на прошлое и оценивая его должным образом, я понимаю, что проявил непростительную слабость характера. Это сфабрикованное дело и тюрьма сломили мою волю. Я не был грубым и злым. Меня обуяла жалость к самому себе.

Окажись я более решительным, я бы продал бунгало, уехал с Ниной куда-нибудь подальше, где меня не знают, и начал бы новую жизнь. Вместо этого я продолжал таскаться в поисках несуществующей работы и строить из себя великомученика.

Еще десять дней я впустую шатался по городу. Нине я говорил, что весь день ищу работу, но это была ложь. Наведавшись в одно-два места и получив отказ, я искал прибежища в ближайшем баре.

Когда я работал репортером, меня не очень тянуло на выпивку, но теперь я стал крепко закладывать. Виски сделалось для меня чудодейственным средством. Стоило пропустить пять-шесть порций, как от моей тревоги не оставалось и следа. Мне было наплевать, есть у меня работа или нет. Я мог, вернувшись домой, спокойно наблюдать, как Нина корпит над своей керамикой, и при этом не чувствовать себя нахлебником. Я даже обнаружил, что под градусом легче врется.

— Сегодня утром я виделся с одним парнем, — говорил я ей. — Похоже на то, что мы столкуемся. Он хочет, чтобы я написал серию статей о его гостинице, но вначале ему нужно заручиться согласием своего партнера. Если дело выгорит, я буду иметь больше трех сотен в неделю.

Не было никакого парня, никакого партнера и никакой гостиницы, но эта ложь была мне необходима, чтобы сохранить собственное «я» и не уронить себя в глазах Нины. Даже когда мне пришлось просить у нее десятку, я и тут попытался спасти свое лицо, сказав ей, что со дня на день буду при деньгах.

Но ложь не выдерживает долгого употребления, и через некоторое время мне стало ясно, что Нина догадывается об истинном положении вещей. Если бы она хоть раз уличила меня во лжи, возможно, я отбросил бы свои беспочвенные надежды, но она этого не сделала, и я продолжал пить, продолжал врать и продолжал болтаться без дела.

И вот в один прекрасный день, когда я сидел в баре на берегу океана, началась та самая заваруха, о которой я хочу вам рассказать.

Дело шло к вечеру. После восьми порций виски меня разобрало, и я нацеливался на девятую.

Бар был маленький, тихий и немноголюдный. Мне там нравилось. Никто не мешал мне сидеть за угловым столиком у открытого окна и глазеть на пляж. Я регулярно посещал его уже пять дней. Бармен, дюжий малый с лысой головой, знал меня. Похоже, он понимал, почему мне требовалось выпить. Как только я приканчивал очередную порцию виски, он приносил мне другую.

В баре почти никто не засиживался. Редкий посетитель, будь то мужчина или женщина, выпивал на скорую руку и через несколько минут уходил. Они были вроде меня — одинокие, неприкаянные, убивающие время.

В углу по соседству с моим столиком незаметно приткнулась телефонная кабинка, которой постоянно пользовались. Звонили мужчины, женщины, подростки. Кабинка была самым оживленным местом в баре.

Потягивая виски, я наблюдал за ней, чтобы хоть чем-то занять свои мысли. Интересно бы знать, думал я под хмельком, кто эти люди, которые закрывают за собой застекленную дверь кабинки, с кем они говорят. Я следил за выражением их лиц, когда они разговаривали — кто с улыбкой, кто с раздражением, а кто с таким видом, словно бы неубедительно врал; наверно, и я врал с таким же видом. Это было все равно, что смотреть на сцену.

Бармен поставил передо мной девятую порцию виски и продолжал стоять у стола, а это означало, что надо платить по счету. Я протянул ему свою последнюю пятерку. Он сочувственно ухмыльнулся, вручая мне сдачу. Он как бы говорил, что пора и честь знать. Мне хотелось встать и врезать ему по толстой глупой роже. Когда я взял сдачу и начал искать мелкую монетку, чтобы дать ему «на чай», он ухмыльнулся еще шире и поспешил к себе за стойку.

Когда до меня дошло, что в его глазах я просто-напросто пьянчуга, мне стало до чертиков стыдно. Мне стало так стыдно, что я готов был выскочить из бара и броситься под первый попавшийся автомобиль, но для такого конца требовалось мужество, а я оставил его в камере номер 114. Да и зачем бросаться под какой-то автомобиль, когда можно остаться на месте и продолжать бездумно накачиваться? Так было лучше и проще.

В этот момент в бар вошла женщина в больших темно-зеленых очках, одетая в облегающую водолазку канареечного цвета и белые брюки. В руке у нее была желто-белая сумочка. Она направилась к телефонной кабинке и закрылась в ней.

Она сразу привлекла мое внимание своими крутыми упругими бедрами. Проходя к телефону, она так вертела задом, что не оставила бы равнодушным даже непьющего добропорядочного мужчину.

Я не был ни тем, ни другим, так что мог пялиться на нее сколько влезет. Когда нижняя часть ее тела скрылась от моего взгляда за дверью кабинки, я перевел глаза на ее лицо.

Это была блондинка лет тридцати трех, с резкими, несколько холодными чертами, но в целом очень и очень привлекательная на любой вкус.

Я отпил половину своей девятой порции и продолжал наблюдать. Трудно было сказать, довольна она или нет разговором по телефону. Судить об этом по выражению ее лица мешали большие темные очки, но разговор был короткий и деловой. Она оставалась в кабинке ровно минуту, затем прошла мимо меня к выходу, не глядя по сторонам. Еще несколько приятных секунд я провожал глазами ее прямую спину и крутые бедра, пока за ней не захлопнулась дверь.

Не будь я женат, думал я спьяну, можно было бы закрутить с ней роман. Женщина с такой фигурой, осанкой и красотой должна быть чудо как хороша в постели. Если это не так, то жизнь еще больший обман, чем я себе представлял.

Интересно, кто она. На ней был дорогой туалет. Такую желто-белую сумочку не купишь на распродаже.

ЖЕЛТО-БЕЛАЯ СУМОЧКА!

Она вошла с ней в кабинку, но я не помнил, чтобы она держала ее в руке, когда выходила.

Я был уже в таком состоянии, когда трудно собраться с мыслями. У меня даже лицо перекосило от напряжения. Нет, я точно помнил: она вошла в кабинку с сумочкой в правой руке, а когда вышла оттуда, в руках у нее ничего не было.

Я допил виски, затем дрожащей рукой зажег сигарету. Далась тебе эта сумочка, подумал я. Скорей всего, ты ее просто не заметил.

Неожиданно сумочка приобрела для меня важное значение. Мне захотелось доказать самому себе, что я еще не окончательно окосел.

Я с трудом поднялся на ноги, подошел к телефонной кабинке и дернул дверь. Сумочка преспокойно стояла на полке.

Ну, парень, сказал я себе, ты трезвый как стеклышко. Ты сразу увидел, что она забыла свою сумочку. Ты можешь пить… ну, как это… пить не пьянея.

Теперь ты должен, продолжал я рассуждать сам с собой, заглянуть в сумочку и узнать, кто она такая. Затем взять сумочку и сказать бармену, что она забыла ее в телефонной кабинке — обязательно сказать, а то еще зацапает какой-нибудь полисмен, если заметит тебя на улице с дамской сумочкой. А так ты скажешь бармену, что понес сумочку к ней домой. Может, получишь в награду что-нибудь побольше, чем поцелуй — как знать, как знать?

Надо же было так нализаться.

Я шагнул в кабинку, затворил за собой дверь и бросил взгляд через плечо. Только убедившись, что никто за мной не следит, я взял сумочку и открыл ее. Вот так, бывший арестант Барбер — никакого риска, всегда настороже!

Загородив своей широкой спиной дверь кабинки, я снял трубку, прижал ее к уху — ловко, да? — и обследовал содержимое сумочки. Я обнаружил там золотой портсигар, золотую зажигалку, бриллиантовую брошь ценой тысячи полторы, если не больше, водительские права и толстую пачку денег. Судя по верхней купюре в пятьдесят долларов, эта симпатичная пухленькая пачечка тянула на пару тысяч.

При виде таких денег меня бросило в жар.

Портсигар, зажигался и бриллиантовая брошь меня не интересовали, с любым из этих предметов можно было влипнуть. А вот к толстой пачке денег я почувствовал неопределимую тягу.

С такими деньгами в кармане мне не придется завтра утром просить у Нины пятерку. Мне не придется делать этого ни завтра, ни послезавтра, ни когда-нибудь еще. Этих денег мне хватит надолго даже при ежедневных выпивках, а к тому времени, когда они разойдутся, я успею найти себе работу.

Меня здорово развезло. Я был не только пьян, я был деморализован. Если эта богатая женщина оказалась такой разиней, что забыла деньги в телефонной кабинке, пусть пеняет на себя.

Откуда-то издали до меня донесся мой собственный еле слышный голос: ты что, совсем чокнулся? Ведь это кража. Если ты попадешься, тебя с твоей судимостью упекут на десять лет. Положи на место эту чертову сумку и убирайся отсюда! Что на тебя нашло? Захотел еще десять лет тюрьмы?

Но голос был слишком слабый, чтобы я к нему прислушался. Мне нужны были эти деньги, и взять их не составляло никакого труда. Все, что требовалось сделать — это переложить их к себе в карман, закрыть сумочку, поставить ее на место и незаметно исчезнуть.

Бармен не мог меня видеть. Телефоном постоянно пользовались разные люди. Это мог сделать любой и каждый.

Деньги сами плыли в руки — может, и не две тысячи, но около того.

Они мне были нужны, нужны позарез, и я их взял.

Я положил деньги к себе в карман и закрыл сумочку. Сердце стучало как бешеное, и я чувствовал себя тем, кем и был — вором. Я все еще держал сумочку в руке, когда в маленьком зеркале над телефоном уловил какое-то движение. Я посмотрел в зеркало.

Она стояла возле кабинки у меня за спиной и наблюдала за мной. В зеркале плясали зеленые пятнышки света, отражаемого ее очками.