Онлайн чтение книги Эмансипированные женщины
Глава двадцать пятая. Изгнанники возвращаются

В это время в квартире пани Ляттер шел серьезный разговор.

За полчаса до обеда Станислав вручил пани Ляттер письмо, доставленное посыльным, который ждал ответа. Пани Ляттер взглянула на адрес, почерк показался ей незнакомым. Медленно вскрыла она письмо и прочла несколько слов на французском языке:

«Приехал сегодня; прошу позволения поговорить по известному делу. Арнольд».

— Посыльному прикажете подождать? — спросил Станислав.

— Я позвоню, — ответила пани Ляттер.

Она еще раз перечла письмо и сказала певучим голосом:

— Так, так, так! Вот и он! Мне только его недоставало!

И взору ее представился человек с физиономией пьяницы, в запятнанной, рваной одежде. Таким она видела его однажды на улице в Варшаве и таким уже много лет представляла себе своего второго мужа. Иначе и быть не могло. Ее второй муж, когда-то красивый, как Аполлон, отличался робостью. Он был так робок, что и предложение сделать не сумел, все два года совместной жизни держался с нею как лакей, довел ее до разорения, во всяком случае, ничего не сделал, чтобы предотвратить его. Когда на третьем году супружеской жизни она как-то бросила, рассердясь, что он у нее на иждивении и что она в любую минуту имеет право выгнать его, он не обиделся, просто уехал, оставив ей неоплаченные долги.

Это был человек, которого пани Ляттер ненавидела всей душой. Почему он тогда не возмутился? Почему наконец не попросил прощения? А если не умел ни возмущаться, ни просить прощения, то почему бросил ее и пятнадцать лет не давал о себе знать.

«Стало быть, — думала пани Ляттер, — он либо уже мертв, либо попал в тюрьму, либо совсем спился с кругу». Человек, которого она так презирала, не мог сделать иной карьеры. В мрачных виденьях возвращение мужа не представлялось пани Ляттер совершенно невероятным. Почему судьба должна щадить ее и уберечь от этого, самого страшного несчастья? «Он может не вернуться, но может и вернуться, — говорила она себе. — Но если он вернется, то, наверно, презренным нищим, которого придется прятать от людских глаз и от собственных детей».

Иногда, в минуту упадка сил, ей казалось, что, если изгнанный муж вернется, она со стыда может в приступе ярости лишить себя жизни. Но вот пришла эта минута, и пани Ляттер, вместо того чтобы оцепенеть от ужаса, стряхнула с себя апатию. Энергическим шагом направилась она в спальню, выпила рюмку вина и на полученном письме написала одно слово: «Жду». Вложив письмо в конверт и написав адрес: «Мосье Арнольду», она велела отдать его посыльному.

Затем она села в кресло и, играя костяным ножом, устремила взгляд на дверь, спокойно ожидая, когда между портьерами покажутся лохмотья, одутловатое лицо и слезящиеся глаза человека, который когда-то встретился ей на улице и на которого должен быть похож ее муж.

Если бы у нее спросили, долго ли она ждала — час или несколько минут, — она не смогла бы ответить. Не слышала она также, как кто-то вошел в переднюю, постучался в дверь кабинета и, не дождавшись ответа, сам отворил ее. Пани Ляттер помнила только, что между портьерами действительно показалась какая-то тень и приблизилась к письменному столу. Пани Ляттер не смотрела пришельцу в лицо, и все же она была уверена, что перед нею стоит пьяный оборванец. Ей даже показалось, что она слышит запах водки.

— Чего же наконец вы от меня хотите? — спросила она по-французски.

— Так вот как встречаете вы меня, Каролина, — ответил звучный, как орган, голос.

Пани Ляттер с трепетом подняла голову. В двух шагах от нее стоял необыкновенно красивый мужчина: брюнет, среднего роста, с благородными чертами лица и матовой кожей. У него были черные усики и темные глаза, о которых трудно было сказать, что в них более пленительно: выражение меланхолии или нежности.

На вид ему можно было дать лет тридцать с небольшим, одет он был безукоризненно и на пальце левой руки носил перстень с крупным брильянтом.

Пани Ляттер смотрела на него в изумлении: никаких признаков нищеты или падения.

«Ах, вот оно что! — подумала она. — Так он из мошенников-франтов. Шулер или вор, который орудует в светских салонах. Но он совсем не изменился».

— Позвольте узнать, что вам угодно? — повторила она свой вопрос.

На красивом лице гостя изобразилось смешанное чувство волнения и легкого удивления.

— Каролина, — продолжал он по-французски, — я не претендую и не хочу претендовать на ваши дружеские чувства, но все же я для вас… ну, хотя бы… старый знакомый. Кажется, даже этот каменный Сократ встретил бы меня иначе, даже этот стол, это кресло… Да и портреты детей, — прибавил он, с улыбкой глядя на стену.

Пани Ляттер в гневе закусила губы.

— Дети, — сказала она, — и даже стол с креслом принадлежали моему первому мужу. Это очень далекие ваши знакомые, — прибавила она с ударением.

Лицо гостя покрылось темным румянцем.

— Хорошо! — сказал он, переменив тон. — Вы сразу хотите стать на официальную почву. Прекрасно! Позвольте все же присесть…

Он сел в кресло, от которого пани Ляттер с отвращением отодвинулась на другой конец дивана.

— Два месяца назад, — продолжал гость, — вы получили от меня письмо из Вашингтона, написанное в декабре прошлого года.

— Я ничего не получала.

— Ничего? — удивился гость.

— Ничего и никогда.

— Никогда? Но ведь я писал вам и в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году из города Ричмонда в штате Кентукки.

Пани Ляттер молчала.

— Ничего не понимаю, — в замешательстве произнес гость. — Правда, я сейчас не Евгений Арнольд Ляттер, а коротко Евгений Арнольд, но это не могло привести к недоразумению.

— Ах, так вы переменили фамилию! — воскликнула пани Ляттер со злобным смехом, ударив рукою о подлокотник. — Это дает основание думать, что вы не теряли времени даром…

Гость уставился на нее в изумлении.

— Разве вы слышали что-нибудь обо мне?

— Ничего не слышала, — жестко сказала она. — Но я знаю, по какой плоскости катятся слабые характеры…

Гость покраснел, на этот раз от негодования.

— Позвольте же мне коротко объяснить вам…

Пани Ляттер играла лентой платья.

— Как вам известно, я всегда был робок: в лицее, в университете. Когда я приехал в эту страну как гувернер, мой несчастный недостаток усилился, когда же вы… оказали мне честь и вышли за меня замуж, он почти перешел в болезнь…

— Что, однако, не помешало вам ухаживать…

— Вы имеете в виду гувернантку из Гренобля, но я за нею не ухаживал, я только помогал ей как землячке. Не будем говорить о ней… Итак, когда вы окончательно выгнали меня, я уехал в Германию, думая стать там гувернером. Однако мне посоветовали переехать на жительство в Америку, что я и сделал. — С минуту он помолчал. — Там я попал на гражданскую войну и с горя записался в северную армию под именем Евгения Арнольда. Я переменил имя из опасения замарать его, настолько я был уверен, что при моей робости, если тотчас не погибну, то или убегу с первого же сражения, или буду расстрелян за дезертирство. Однако вскоре я убедился, что робость и трусость — вещи разные. Короче говоря, я кончил кампанию в чине майора, получил от правительства триста долларов пенсии, от боевых друзей этот вот перстень и, — что меня больше всего удивило, — я, когда-то только исполнявший приказы всех, даже собственных учеников, сам научился приказывать. Поскольку новая фамилия сослужила мне такую службу, я оставил ее.

— Назидательная история, — произнесла пани Ляттер. — Я иное пророчила вам.

— Можно узнать? — спросил он с любопытством.

— Что вы будете играть в карты.

Гость рассмеялся.

— Я карт не беру в руки.

— Да, но когда-то играли каждый вечер.

— Ах, здесь? Простите, но я хаживал на вист к знакомым только для того, чтобы… не сидеть дома.

— Однако это стоило немалых денег.

— Ну, не таких уж больших. Сколько же я проиграл за два месяца?.. Каких-нибудь десять рублей.

— Вы оставили долги.

Гость вскочил с кресла.

— Я давно готов уплатить их. Но откуда вы о них знаете?

— Мне пришлось выкупить ваши векселя.

— Сударыня! — воскликнул он, ударив себя по лбу. — Я про то и не подумал! Но это не были карточные долги. Один раз я поручился за земляка. В другой раз надо было заплатить за гувернантку из Гренобля и отослать ее во Францию, а в третий раз я занял на дорогу, будучи уверен, что через полгода пришлю из Германии деньги. Судьба распорядилась иначе, но я верну долг хоть сегодня, я готов это сделать. Он не составляет и тысячи рублей.

— Восемьсот, — прервала его пани Ляттер.

— Векселя у вас? — спросил гость.

— Я порвала их.

— Это ничего не значит. Даже если их нет, с меня достаточно вашего слова, что они не в чужих руках.

Наступила продолжительная пауза. Вид у гостя был озабоченный, как у человека, который должен начать разговор на щекотливую тему; пани Ляттер погрузилась в задумчивость. В душе ее зрел переворот.

«Он вернет мне восемьсот рублей, — думала она. — Если он не лжет, то человек он вполне приличный. Но ведь он никогда не лгал. Гувернантки он не обольщал, в карты не играл, тогда… почему же мы разошлись? И почему бы нам не помириться? Почему?»

Она очнулась и, мягко глядя на своего экс-супруга, сказала:

— Предположим, все, что вы говорили, правда…

Гость выпрямился, глаза его сверкнули гневом.

— Позвольте, сударыня, — прервал он ее твердым голосом, — каким тоном вы говорите? Никто не имеет права сомневаться в моих словах.

Пани Ляттер удивил, даже испугал этот взрыв негодования, которому могучий голос придал необыкновенную силу.

«Почему он тогда так не разговаривал? Откуда у него этот голос?» — пронеслось в ее уме.

— Я не хочу вас обидеть, — сказала пани Ляттер, — но… вы должны сознаться, что между нами остались старые и неприятные счеты.

— Какие? Я все оплачу… Восемьсот рублей сегодня, остальные через месяц.

— Есть счеты моральные…

Гость посмотрел на нее с удивлением. Пани Ляттер в душе должна была сознаться, что ей не случалось видеть взгляда, в котором выражался бы такой ум, такая сила и что-то еще такое, чего она боялась.

— Моральные счеты между нами? — повторил гость. — И это я виноват перед вами?

— Вы, сударь, бросили меня, — прервала она в возбуждении, — не дав никаких объяснений.

Неукротимый гнев выражало лицо гостя, отчего оно показалось пани Ляттер еще красивей.

— Как же так? — сказал он. — Вы все эти несчастные годы нашей совместной жизни обращались со мной как с собакой, как… помещица с гувернером, и вы толкуете мне, что я бросил вас? Вся моя вина заключалась в том, что я боготворил вас, что я видел в вас не только любимую женщину, но и знатную представительницу варварского народа, которая унизилась до того, что вышла замуж за нищего эмигранта. Но в последний год, особенно во время последней сцены, когда я боялся, что вы прикажете прислуге избить меня, во время этой последней сцены — я излечился. Сегодня я постигнул вас: вы дочь скифских женщин, которые всегда повелевали, всегда приказывали и которым следовало рождаться мужчинами. Я же был представителем цивилизованного народа и, несмотря на любовь к вам, несмотря на уважение к вам как к женщине, несмотря на робость, я не мог дольше оставаться у вас в роли раба. Все оказалось к лучшему. Вы нашли себе дело, которое дало вам возможность удовлетворить властолюбивые стремленья, принесло вам имя и состояние, а я человек свободный… Раз уж мы не подходили друг другу, самое лучшее, что вам оставалось сделать, это выгнать меня… О, это было сделано весьма решительно!

— Супружеские ссоры не могут разорвать узы, которые налагает таинство брака, — опустив глаза, тихо промолвила пани Ляттер.

Гость пожал плечами.

— Вы даже не подумали о том, что я с детьми могла впасть в нищету, — прибавила она.

— Дети… и даже кресло с письменным столом принадлежат вашему первому мужу, — сухо возразил он. — Вы сами, сударыня, полчаса назад изволили мне это сказать… этим мы и будем руководствоваться. Что же касается вашего благополучия, то я был спокоен за вас. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году я встретил в Ричмонде вашу старую горничную, Анелю, так, кажется, ее звали. Она вышла замуж за чулочного фабриканта. От нее я узнал, что вы основали пансион, что делаете состояние, что Казик и Эленка получили прекрасное воспитание. Я был несколько удивлен, когда узнал о пансионе; зная, однако, насколько вы энергичны, я не сомневался в том, что все у вас пойдет прекрасно. Год назад это подтвердил пан Сля… Сляский, — там его зовут Сляде, потому что никто не выговорил бы его фамилии, — старый ваш сосед по Норову. Он сказал мне, что вы составили состояние, что из Эленки выросла красавица, а Казик обещает стать гением. От этих новостей угасли последние сожаления, которые могли сохраниться в моей душе. Я понял, что если бы не уехал тогда, то мог бы стать помехой для вас и ваших детей на пути к благополучию. И сегодня я утверждаю, что как ни тяжело было мне пережить этот удар, однако всем нам разлука пошла на пользу. И в материальном и в нравственном отношении все мы выиграли. Перст божий направляет людей на путь истинный.

Слушая эти речи, пани Ляттер чувствовала, что в ее сердце потухает прежняя ненависть к мужу и место ее занимает беспокойство.

«Это благородный человек, — подумала она, — но зачем он ко мне приехал?»