Онлайн чтение книги Эмансипированные женщины
Глава двадцать девятая. Помощь готова

Мадзя недолго стояла в оцепенении, тем более что около нее стал вертеться какой-то молодой человек с явным намерением предложить ей свои услуги и сердце. Она очнулась, и в голове ее встали две отчетливые мысли: первая, что пансион пани Ляттер погиб, вторая, что в такую минуту надо идти к Дембицкому.

Чем он мог помочь? Решительно ничем. Но Мадзя чувствовала, что нависла грозная опасность и что в такую минуту надо искать защиты у человека порядочного. В ее глазах Дембицкий был самым порядочным человеком из всех, кого только она знала. Этот бедный, больной, вечно озабоченный учитель казался ей сейчас утесом-великаном. Если он будет дома, она спасена; если же он случайно куда-нибудь уехал, ей остается одно — броситься в воду…

Она уже не думала ни о пансионе, ни о пани Ляттер, а только о себе. Ей нужно было услышать доброе слово из уст справедливого человека или хотя бы посмотреть ему в лицо, в его честные глаза. Теперь он был самым мудрым, самым лучшим, самым прекрасным, он был единственным человеком, которому в ее положении можно было безусловно довериться.

Она села на извозчика и велела ехать к особняку Сольских. Позвонила у входа, дверь не открывали; она звонила до тех пор, пока в сенях не раздались медленные шаги. Кто-то повернул ключ, и в полуотворенных дверях показался старик с густыми бровями и кустиками седых волос на голове.

— Пан Дембицкий дома? — спросила она.

Старик развел руками от удивления, но показал ей дверь направо. Мадзя вбежала в большую комнату и под лампой с зеленым абажуром увидела сидящего за столом Дембицкого. Старик писал.

— Ах, пан учитель, — воскликнула Мадзя, — как хорошо, что я вас застала!

Дембицкий поднял на нее светлые глаза, она бросилась в кресло и зарыдала.

— Вы только не беспокойтесь, — говорила она. — Это пустяки, я просто немного расстроилась… Ах, только бы вы не захворали… Я сейчас проводила пани Ляттер… Она уехала!

— На праздники? — спросил Дембицкий, пристально глядя на Мадзю. А про себя прибавил: «Вечная комедия с этими бабами!»

— Нет, не на праздники… Она почти сбежала! — ответила Мадзя.

И связно, что чрезвычайно его удивило, рассказала Дембицкому о внезапной болезни пани Ляттер, о возвращении ее мужа, о возможном банкротстве.

Дембицкий пожал плечами: он слышал все, но мало что понимал.

— Простите, — сказал старик, — но за это вы не можете быть на меня в претензии. Я почти никуда не выхожу, и не в моих привычках выспрашивать о чужих делах. Между прочим, для пани Ляттер есть деньги…

— Какие деньги?

— Четыре… пять… до десяти тысяч рублей. Пан Стефан Сольский, по желанию панны Ады, оставил эту сумму в распоряжение пани Ляттер на тот случай, если она окажется в затруднительном финансовом положении. Но я-то, сами посудите, сударыня, не мог знать о ее положении.

— Оставил? Но ведь он порвал с Эленой! — воскликнула Мадзя.

— Порвал! — повторил Дембицкий, махнув рукой. — Так или иначе неделю назад он еще раз напомнил мне о том, что пани Ляттер надо в случае необходимости ссудить деньгами.

— Она от пана Сольского не приняла бы денег, — сказала Мадзя.

— Мы бы кого-нибудь нашли, какую-нибудь компаньонку или покупательницу пансиона. Но с пани Ляттер трудно иметь дело…

Мадзя вопросительно поглядела на него.

— Вы уж извините, — продолжал озабоченно старик, — с ней потому трудно иметь дело, что она ничего не признает, кроме своей воли.

— Необыкновенная женщина! — прервала его Мадзя.

Пощипывая остатки волос и уставясь глазами на стол, Дембицкий сказал:

— Да, она особа энергическая, но простите, сударыня, по-женски энергическая. Ей кажется, что ее желания должны быть законом, а так нельзя. Нельзя держать дорогой пансион, когда страна обеднела и появилось много дешевых пансионов. Не годится посылать детей за границу, когда нет денег. Нехорошо, что одна женщина работает на троих, и все трое любят тратить много денег…

— Так пан Сольский даст ей взаймы десять тысяч, — перебила Мадзя старика.

— Да, да! Это можно сделать в любую минуту, сегодня, завтра. Но пан Сольский, вернее доверенное лицо, которое будет договариваться с пани Ляттер, поставит свои условия.

— Боже, боже! Почему я не пришла к вам неделю назад! — всплеснув руками, воскликнула Мадзя.

— Простите, сударыня, — возразил он, — но, по-моему, это безразлично. Зло не в отсутствии денег, а в характере пани Ляттер, которая, будем говорить прямо, немножечко чересчур энергична и любит идти напролом. А так нельзя. Человек должен признавать законы природы и права других людей, иначе он рано или поздно потерпит крушение.

— Стало быть, женщины, по-вашему, не должны быть энергичными? — робко спросила Мадзя.

— Вот что я вам скажу, сударыня: мы должны быть людьми с умом, сердцем, энергией, но не без меры, не чересчур. Одно дело уступать всем и вся, другое дело — навязывать всем свою личность. Одно дело, страдать расхлябанностью и податливостью, другое дело — не признавать никаких законов вне своих интересов или прихотей.

Мадзе неприятно было слышать о пани Ляттер такие слова, она верила Дембицкому, а главное, чувствовала, что он дал суровую, но верную характеристику начальницы. В каждом ее слове, движении, повадке, даже когда она была в самом лучшем настроении духа, звучало: «Я здесь одна, я так хочу…»

Однако, будь у нее другой характер, она, может, не стала бы руководительницей сотен людей.

— Итак, сударь, эти десять тысяч… — начала Мадзя.

— Ну, так уж сразу и десять! — улыбнулся Дембицкий. — Сперва посмотрим, сколько надо. Жаль, что я узнал так поздно, но мы ничего не потеряли. После возвращения пани Ляттер к ней явится с предложениями доверенное лицо, и — все обойдется.

Осчастливленная Мадзя простилась с Дембицким. Как она гордилась тем, что благодаря ей, благодаря такой ничтожной пылинке, как она, кончатся беды пани Ляттер, а та и не догадается, кто оказал ей такую услугу. Как она жалела, как горько упрекала себя за то, что не пошла к Дембицкому раньше.

— И то, признаться, верно, — говорила она себе, — что, останься Дембицкий в пансионе, не было бы таких хлопот.

И в эту минуту страх ее обнял: она поняла, что такое логика фактов. Да, ничто не пропадает в этом мире, и мелкие, даже забытые ошибки со временем дают себя знать и накладывают на жизнь тяжелый отпечаток.

Вернувшись в пансион, Мадзя вбежала в темный дортуар за свою синюю ширмочку и, опустившись на колени, хотела помолиться богу и возблагодарить его за то, что он избрал ее орудием своего милосердия к пани Ляттер. Но, взволнованная до глубины души, она не могла найти слов благодарности и только била себя в грудь, шепча: «Боже, будь милостив ко мне, грешной!»

Недолго длился этот молитвенный экстаз. Дверь внезапно приотворилась, в темный дортуар упал луч света, и на фоне светлой полосы показались чьи-то головы и головки. Послышались голоса:

— Принеси лампу.

— Еще рассердится…

— Панна Магдалена, вы здесь?

Мадзя вышла из-за ширмы; когда она подошла поближе и ее заметили, толпа, стоявшая в коридоре, бросилась к лестнице.

— Ну и трус же вы, Станислав! — раздался голос панны Марты. — И мужчина как будто, а первый убегаете…

— В чем дело? — смущенно спросила Мадзя, останавливаясь на пороге дортуара.

Тут все снова подбежали к двери дортуара, и Мадзю в одну минуту окружила толпа пансионерок, классных дам и слуг; глядя на нее испуганными глазами, они все что-то кричали ей, но она ничего не понимала.

— Где пани начальница? — спросила одна из пансионерок.

— Нам причитается жалованье, — перебила ее горничная.

— Что я завтра дам девочкам есть? — крикнула хозяйка.

— Здесь уже были управляющий домом и частный пристав, — прибавил Станислав.

У Мадзи подкосились ноги.

«Уж не подозревают ли они меня в чем-нибудь?» — в ужасе подумала она.

По счастью, из другого конца коридора прибежала панна Говард в белом пеньюаре, с распущенными белесыми волосами; растолкав собравшихся, она схватила Мадзю за руку.

— Идем ко мне, панна Магдалена, — сказала она. — А вы, — строго прибавила она, — по местам! Я замещаю пани начальницу и, если понадобится, дам объяснения.

В комнате панны Клары Мадзя упала на стул и закрыла глаза. Ей казалось, что стены прогибаются и пол ходуном ходит у нее под ногами.

— Что с этой несчастной? Где она? — понизив голос, спросила панна Говард.

— Пани Ляттер уехала…

— Вы мне этого не говорите, панна Магдалена.

— Она в самом деле уехала.

— Куда?

— Да разве я знаю? Наверно, в Ченстохов, но она дня через два вернется.

Панна Говард смутилась.

— Не может быть, она в Варшаве. Но я знаю, почему она покинула пансион, и я одна могу уговорить ее вернуться…

— Вы? — спросила Мадзя.

Панна Говард остановилась посредине комнаты в драматической позе.

— Послушайте, панна Магдалена, — сказала она более глубоким, чем обыкновенно, контральто, поднимая глаза до самой фрамуги. — Когда сегодня эти девчонки взбунтовались и не пожелали есть картофельный суп, я пошла к пани Ляттер и хотела вывести ее из состояния апатии. Она была раздражена, мы поссорились, и я сказала ей, что ухожу из пансиона и не вернусь, пока она будет здесь оставаться. Теперь вам все понятно? Перед пани Ляттер стояла альтернатива: либо извиниться передо мной, либо уйти из пансиона. Она и выбрала второе, безумная, но гордая женщина…

Мадзя вытаращила глаза и разинула рот. Панна Говард стала расхаживать по своей тесной комнате.

— Вы догадываетесь, — продолжала она, — что, одержав такую победу, я не буду жестокой. Я не хочу, чтобы передо мной унижалась независимая женщина, которая, несмотря на все свои ошибки, на целую голову выше обычного уровня. Так вот я не спрашиваю, где она сейчас скрывается, но прошу вас, когда вы с нею увидитесь, скажите ей следующее: «Панна Говард остается в пансионе, панна Говард все предала забвению. Она полагает, что мы обе занимаем слишком значительное положение, чтобы, сражаясь друг с другом, давать повод для торжества предрассудков!» Вот что вы ей скажете, панна Магдалена, — закончила панна Говард. — А когда она вернется в пансион, я сама выйду навстречу ей и молча первая подам ей руку. В человеческой жизни, панна Магдалена, бывают такие минуты, когда молчание равносильно самой возвышенной речи.

В эту минуту, желая подкрепить теорию практикой, панна Говард вплотную подошла к Мадзе, крепко пожала ей руку и застыла в молчании. Но помолчала она не долее двух-трех секунд. Тут же она стала рассказывать Мадзе, что судомойка видела в окно, как пани Ляттер уходила из дому, что какой-то посыльный узнал пани Ляттер, когда она с саквояжем ехала в сопровождении какой-то дамы на извозчике, из чего хозяйка, панна Марта, тотчас заключила, что начальница сбежала, а в результате, спустя четверть часа после ухода пани Ляттер из пансиона, весь дом и два соседних узнали, что это она спаслась бегством от кредиторов.

У Мадзи в эту минуту в голове помутилось, страх ее обнял, мерзкими показались ей Марта, панна Говард, пансион.

Вот когда она ощутила всю глубину страданий пани Ляттер, это неудержимое ее желание бежать прочь, далеко-далеко, куда не долетела бы даже весть обо всех этих людях и отношениях.