Онлайн чтение книги Эмансипированные женщины
Глава девятнадцатая. . . . . . . . . . . . . .

Бжеские уговорили Дембицкого пообедать с ними. Он согласился при условии, что сперва наведается домой, к Зосе.

Через час старик вернулся. Обедали в номере втроем, и Здислав, который был в прекрасном настроении, рассказывал о своей карьере на промышленном поприще, о том, что мог бы сколотить большое состояние и обеспечить будущее родителей и сестер.

— Ты еще разбогатеешь! — убежденно воскликнула Мадзя.

— Ну-ну! — небрежно сказал брат. — Так оно, может, и будет. Надо только сперва поговорить с Таппейнером.

Мадзя с благодарностью посмотрела на Дембицкого.

Вряд ли требовались еще доказательства, что в настроении брата происходит перемена к лучшему.

После обеда все трое, по предложению Мадзи, пошли в Саксонский сад. Они плелись, словно нищие на богомолье, и уселись на первой же свободной скамье в аллее, которая тянулась от Маршалковской улицы.

Улучив минуту, когда брат отвернулся, Мадзя шепнула Дембицкому:

— Знаете, он больше не говорит о смерти.

Здислав услышал ее.

— Не только не говорю, — сказал он, — но даже не думаю. Не знаю, придется ли нам встретиться в ином мире, и все же приятней думать не о тлене, а о вопросах пусть фантастического, но бессмертия. Пан Дембицкий прав: мы, молодежь, не знаем философии, более того, мы питаем отвращение к метафизике. А меж тем метафизика учит, что на мир можно смотреть и не с материалистической точки зрения. И мы бы ничего не потеряли, приняв эту другую точку зрения. По крайней мере не стали бы преждевременно отчаиваться, если придется кануть в небытие. Но если за вратами смерти действительно существует какой-то более совершенный мир то материалистическая философия оказывает человечеству плохую услугу. А впрочем, все это одни мечтанья, — прибавил он, помолчав. — Я раздражен, и метафизика может на несколько дней меня успокоить. Но если все люди забудут о реальной действительности…

Дембицкий улыбнулся.

— Как, однако, велика сила привычки, — заметил он. — Вам все еще кажется, что душа менее реальна, чем тело. А на деле душа более реальна, она — единственная реальность. Вы боитесь, что человечество погрузится в мечтанья, вернее, в размышления о духовном мире. Но нам никуда от него не уйти, ибо этот мир — мы сами, он заключен в нас, он — наша сущность и наше будущее; наконец, он — зеркало, в котором отражается чувственная природа. О самой природе, об окружающей действительности человечество не забудет: голод, холод, жажда и тысячи других стимулов напомнят о ней людям. Надо только сохранять равновесие: не копаться в своей душе и не размениваться на мелочи, ходить по земле, но голову держать в небе, пока совсем туда не перенесешься. Что же касается метафизики, от которой так открещивается материализм, то, право же, пан Бжеский, этот ваш материализм не знает современной науки! Ведь известно, что подлинная наука решительно перешагнула границы опыта и вышла в океан метафизики. Возьмите астрономию, которая утверждает, что свет, распространяющийся со скоростью трехсот тысяч верст в секунду, может достигнуть ближайших постоянных звезд через четыре года, двадцать, пятьсот и тысячи лет. Какими органами чувств можно охватить такие расстояния? Возьмите физику, которая для объяснения размеров атома приводит следующий пример. В булавочной головке восемь секстильонов атомов. Если бы мы каждую секунду отбрасывали от этой головки по миллиону атомов, то и тогда для подсчета потребовалось бы двести пятьдесят три тысячи лет. Можно ли удивляться, что после подобных расчетов Клерк Максвелл заметил: «То, что мы видим, сделано из того, чего мы не видим». А вспомните те же сотни триллионов колебаний эфира в секунду! Или возьмите сам эфир. Плотность его должна быть в тысячу квадрильонов раз меньше плотности воды, но в то же время он — не газ и не жидкость, а скорее всего твердое и тягучее тело, наподобие студня. Твердость эфира в миллиард раз меньше твердости стали, но на каждый английский дюйм он оказывает давление в семнадцать биллионов фунтов. Ну, скажите, разве это не самая фантастическая метафизика! А ведь мы имеем дело только с результатами научных наблюдений над материальными телами и явлениями.

— Выходит, человек вечно должен сомневаться! И никогда ему не познать истины! — с горечью воскликнул Здислав и стукнул палкой оземь.

— Пальцем он до истины никогда не дотронется и глазом ее тоже не увидит, но познает ее духом и в самом духе, — заключил Дембицкий.

Поднялся холодный ветер, и они ушли из сада и вернулись к Здиславу в номер. Дембицкий расположился в кресле, а Здислав с помощью Мадзи устроился полулежа на диване.

— Но вы должны объяснить нам еще одну вещь, — начал Бжеский. — Вы сказали, что ощущение, мое ощущение не является свойством материального организма. Так что же это за свойство?

— Хорошо, я объясню вам это, — ответил Дембицкий. — Но скажите мне сначала, как вы представляете себе материальный процесс мышления. Что происходит в мозгу?

— Вопрос этот для анатомии и физиологии еще не ясен, мы не знаем, что происходит в мозгу, и можем только предполагать…

— Здись, миленький, не надо, не надо, — прервала его Мадзя, — а то ты опять станешь материалистом!

— Нельзя забывать, — улыбнувшись, продолжал Здислав, — что нервные клетки — это весьма разнообразные механизмы. Одни из них ведают сокращением мышц, другие реагируют на раздражители: одни только на свет, другие только на звук, те на тепло, а эти на запах. Если нервные клетки обладают такими разнообразными способностями, то можно предположить, что в некоторых из них скрыта в зародыше и способность мыслить. Всякий раз, когда в клетке происходит какое-либо, вероятнее всего химическое изменение, которое сопровождается выделением тепла или электричества, в ней вспыхивает как бы искра мыслительного процесса. И, подобно тому, как из отдельных искр разгорается большое пламя, так из элементарных, неясных по причине своей ничтожности мыслительных процессов рождается развернутая и четкая мысль.

— Ах, Здислав, не говори так! — воскликнула Мадзя. — Вот увидишь, тебе опять станет хуже.

— Ей все кажется, что она в пансионе, — сказал брат. — Должен, однако, признаться, — продолжал он, — что я не совсем ясно представляю себе психическую сторону мышления. Какие химические изменения нужны, чтобы в клетке пробудилось ощущение? В любой ли клетке химический процесс способен породить ощущение или этим свойством обладают только клетки мозга? На эти вопросы я не могу ответить. Надо заметить, что клетки мозга обладают способностью сохранять следы старых впечатлений, и на этой способности основана человеческая память. Я кончил.

Мадзя бросила на Дембицкого вопросительный взгляд.

— Ну что ж, — сказал старик, — нет нужды опровергать или подтверждать ваши мысли. Лучше я постараюсь доказать вам, что ощущение во всех его разновидностях, которые мы называем наблюдением, умозаключением, сознанием и вообще мышлением, что это ощущение ни в коем случае не может быть продуктом деятельности мозга. Мое ощущение, — а у каждого человека оно свое, — явление стихийное. Если слепому не дано понять, что такое цвет, какие бы хитроумные комбинации звуков, запахов и прикосновений мы ни призывали на помощь, то еще менее возможно объяснить, что такое ощущение, на основании рефлексов или физических и химических процессов. Ощущение открывает нам весь мир, но даже миллион таких видимых и осязаемых миров не объяснит нам нашего ощущения. Возможно, когда-нибудь химики сумеют разложить химические элементы; возможно, они научатся превращать свинец в золото. Но никто и никогда не разложит элемент «я ощущаю», и никому не удастся искусственно создать ощущение из комбинации химических и физических процессов. Если вы потребуете доказательств, я отвечу вам: таково мое глубочайшее ощущение этого, таково убеждение моей души, той силы, которая ощущает всю природу и одна только решает, где истина и где заблуждение. Допустим даже, что какому-нибудь физиологу удалось бы вскрыть живой и здоровый человеческий мозг, допустим, что ему удалось бы показать нам движение мельчайших волн в мозгу и объяснить, что вот это колебание означает гнев, а вот то любовь, это желтый цвет, а то кислый вкус, мы увидели бы, возможно, даже запомнили характер этих колебаний, но сами не ощутили бы ни кислого вкуса, ни любви, ни желтого цвета, в общем, не ощутили бы ничего.

С другой стороны, если бы это мое ощущение было заблуждением, то тогда заблуждением является все: природа и человек, энергия и материя, жизнь и смерть. Тогда не о чем было бы беспокоиться, говорить и думать. И самое правильное было бы схватить воображаемой рукой воображаемый предмет, именуемый пистолетом, и разнести другой воображаемый предмет, именуемый мозгом.

Дембицкий умолк и посмотрел на своих слушателей. Здислав лежал на диване с закрытыми глазами; около него сидела Мадзя и, держа брата за руку, не сводила глаз со старика.

— Вы не устали? — спросил Дембицкий.

— Нисколько! — воскликнула Мадзя.

— Напротив, — прибавил Здислав, — все это очень любопытно. Я чувствую, что вы вплотную подошли к решающим аргументам.

— Вы правы, — сказал Дембицкий, — я подошел к самой сути вопроса. Не знаю, будут ли новыми для вас те аргументы, которые я собираюсь привести. Во всяком случае, это мои аргументы, и, вероятно, поэтому я считаю их важными. А пока несколько вопросов. Согласны ли вы, что во всей сфере наших «знаний главной истиной является факт, что мы ощущаем, что мы способны ощущать?

— Разумеется, — ответил Бжеский.

— Согласны ли вы, что наше ощущение является основополагающим фактом? Иначе говоря, что с ним связано не только наше представление о том, что энергия, материя, свет и законы, которые управляют ими, существуют, но и о том, что они, быть может, и не существуют? Мы ведь можем думать о том, что вселенная когда-нибудь погибнет, что изменятся законы природы, что химические элементы подвергнутся разложению; но, думая об этих катастрофах, мы все равно ощущаем, что это наши мысли. Даже представляя себе собственную смерть и небытие, мы делаем это на основе ощущения: подумайте, мы даже небытие представляем себе на фоне нашего ощущения.

— Гм!.. Пожалуй, это верно, — пробормотал Здислав. — Впрочем, вопрос это сложный…

— Но, дорогой мой, — упрекнула его Мадзя, — не говори так! Что же в нем сложного?

— Ну, хорошо, пусть несложный.

— Вы хорошенько подумайте, — настаивал Дембицкий. — Я утверждаю, что механизм нашего ощущения может охватить гораздо больше той части природы, которую мы можем видеть и осязать. В нашем ощущении есть не только зеркала для отражения реальных явлений природы, но есть и ящички, в которых вырабатываются понятия, иногда совершенно противоречащие опыту. Мы, например, никогда не видели остывшего солнца, разрушенной земли, наконец, своего собственного тела в виде разлагающегося трупа. Но обо всех этих вещах мы можем думать…

— Вы хотите сказать, сударь, — перебил его Бжеский, — что человек обладает способностью фантазировать?

— Только это. Но существование фантазии доказывает, что наша душа это не фотографическая пластинка, отражающая чувственный мир, а скорее механизм, который перерабатывает наблюдения из внешнего мира.

— Понимаю.

— Вот и отлично! — продолжал Дембицкий. — А верите ли вы, что наша душа, или развитое ощущение, непроницаема? В том смысле, что я не могу проникнуть в ваше ощущение, а вы в мое?

— Верю.

— Прекрасно! А согласны ли вы с тем, что наше ощущение, то есть душа, едино и монолитно, несмотря на то, что у него существуют такие разновидности, как внутренние и внешние ощущения, память, воображение, желания, радости, гнев и тому подобное?

— Ну, об этом еще можно поспорить…

— Но очень недолго, — перебил Здислава старик. — Ведь то, что мы называем природой, состоит из множества отдельных предметов. Существуют отдельные деревья, отдельные коровы, отдельные мухи, отдельные песчинки, отдельные люди, отдельные лучи света и отдельные изменения, которым подвержены эти лучи. Меж тем в нашей душе так сильно стремление к единству, что мы и природе приписываем единство и говорим: лес, стадо, рой, песчаная отмель, общество, оптика. Все научные теории и все произведения искусства, все занятия человека и все промышленные изделия возникли по той причине, что наша душа упорно навязывает свойственное ей единство тому бесконечному многообразию, которое царит в природе. Правда, существуют предметы, которые на первый взгляд кажутся однородными, например, стол, вода, стена. Однако эта мнимая однородность объясняется лишь несовершенством наших органов чувств; ведь на деле стол, вода и стена состоят из частиц, а те, в свою очередь, из не связанных между собой атомов. Короче говоря, наша душа настолько цельна, что с непреодолимой силой навязывает свою цельность всему окружающему. Она только тогда признает разнообразие, когда ее насильно принуждают к этому органы чувств, которые все время пытаются нарушить цельность представления.

— Похоже, что это действительно так, — пробормотал Бжеский.

— А сейчас я докажу вам правильность моего главного утверждения, которое звучит так: «То, что химики называют материей, не может быть субстанцией, в которой рождается ощущение». То есть ни жиры, ни фосфор, ни их соединения, никакие клетки и нервные волокна…

— Тогда вы, пожалуй, совершите чудо, — прошептал Здислав.

— Если бы мозг был субстанцией, способной ощущать, — а мы знаем, что физиология это отрицает, — то, во-первых, этой способностью должен был бы обладать каждый атом кислорода, водорода, фосфора и других веществ, входящих в состав мозга; во-вторых, должен был бы существовать какой-то один атом, который вбирал бы в себя опыт всех остальных атомов, и этот центральный атом как раз и представлял бы собой нашу душу. Разумеется, бессмертную душу, ибо атомы, согласно науке, неуничтожаемы.

— А почему вы не допускаете, что из нечувствительных атомов может сложиться какое-нибудь соединение, способное ощущать? — спросил Бжеский.

— Да по той же причине, по которой слепые, собравшись в кучку, не станут зрячими.

— Но ведь атомы могут создавать соединения, обладающие совершенно новыми свойствами. К примеру, серная кислота в корне отличается от серы, кислорода и водорода, это — новое вещество, которое нельзя объяснить свойствами элементов, из которых оно состоит.

— Нет, сударь, — возразил Дембицкий, — серная кислота — это не «новое» вещество; она лишь стала новым видом химической энергии, который впитал в себя химическую энергию своих составных частей. И, что особенно интересно, в серной кислоте заключено меньше энергии напряжения, чем сумма энергии, заключенной в ее составных элементах. В этом отношении химические связи напоминают финансовые компании. Икс вкладывает сто рублей, игрек — двести, а зет — триста; все они внесли шестьсот рублей, но какую-то часть этой суммы поглотит помещение, инвентарь, бухгалтерские книги, без которых компания не может существовать, и только сто, двести, четыреста рублей составят оборотный капитал, то есть энергию напряжения этой финансовой компании. Но если бы икс, игрек и зет не имели каждый в отдельности ни гроша, то, как их ни переставляй, все равно у компании не будет ни гроша. Допустим, однако, что атомы обладают способностью ощущения, даже сознанием, что вполне вероятно, но и в этом случае сосредоточение подобных атомов не создаст единства, обладающего каким-то общим ощущением, каким-то единым «я». Ведь вот люди обладают способностью ощущения, сознанием, разумом и могут передавать друг другу свои ощущения и мысли. И что же? Если соберутся вместе два человека или миллион людей, если они будут общаться между собой любыми способами, если даже в одну и ту же секунду ими будут владеть одинаковые чувства: любовь, радость, гнев, все равно они вместе не создадут нового организма, который обладал бы единым ощущением и мог бы сказать: «Я, общество, ощущаю то-то и то-то». Ибо у каждого из этих людей было бы только свое собственное ощущение, которое никогда не слилось бы с иными и не создало бы нового, высшего ощущения, высшего «я». Мог бы произойти только один случай: общество выбирает одного из своей среды, сообщает ему свои мысли и тем самым порождает в нем некое подобие общественного разума. Но и тогда только этот человек будет ощущать порожденные в нем мысли. Так и с атомами мозга. Быть может, различные атомы обладают ощущением, каждый своим; быть может, они передают свои ощущения какому-то одному атому, который таким путем сочетает в себе все разнообразие раздражений с единством ощущения и становится как бы нашим «я», нашей душой, бессмертной, как бессмертен сам этот атом. К несчастью, физиология учит, что атомы мозга находятся в состоянии непрерывного изменения, и если бы даже в мозгу существовал какой-то центральный атом, то и он через несколько месяцев улетучился бы, а с ним исчезло бы и наше «я», которое в действительности остается самим собой и претерпевает лишь самые незначительные изменения.

— Так, так… — пробормотал Бжеский после минутного раздумья. — Но почему, рассуждая об атомах, вы подменяете их людьми, о которых заведомо известно, что они обладают способностью ощущения и сознанием?

— Да потому, что я не тот философ, который для создания теории света занимается не светом, а фитилем и керосином. Я говорю об ощущении, хочу объяснить его, следовательно, я должен заниматься поисками только ощущения и искать должен его там, где оно есть: в себе самом и в других людях. Если вы дадите мне возможность наблюдать ощущение в животном или в растении так же, как я могу наблюдать его в себе, то я буду говорить о животных и растениях, даже о минералах и химических элементах.

— Видите ли, — заметил Бжеский, — все, что вы говорите, может быть, и похоже на доказательство, но мне оно представляется мало убедительным.

— А что вы называете убедительным доказательством?

— Ну, хотя бы небольшой расчет…

— Хорошо. Сложите сколько угодно предметов, не обладающих ощущением, и умножьте сумму на любое число; этот расчет убедит вас, что никакого ощущения вы не получите.

— Так! Ну, а как же опыт? — с улыбкой спросил Здислав.

— Возьмите людей, обладающих способностью ощущения и сознанием, и попробуйте объединить их в любые группы, вы убедитесь, что у вас не получится ни общего, единого для всех ощущения, ни общего сознания.

— Так ведь это будет опыт по аналогии, а не непосредственный…

— А где вы, сударь, видели непосредственные доказательства ну хотя бы в измерении расстояния от земли до солнца? — спросил Дембицкий. — Механика, астрономия, физика в девяносто девяти случаях из ста опираются на дедукцию и аналогию, и тем не менее их называют точными науками. Почему же дедукция в области психологии не может дать точных результатов? Ведь она опирается на ощущение, а в мире и в науке нет истины более достоверной, чем ощущение.

Подперев голову рукой, Бжеский в раздумье пристально смотрел на старика.

— Вы правы, сударь, — сказал он наконец, — наше поколение не знакомо с философией и диалектикой, и поэтому я, например, не в состоянии опровергнуть ваши взгляды. Но что вы думаете о Тэне?

— Это великий мыслитель и писатель, — ответил Дембицкий.

— Видите ли, — продолжал Бжеский, — у вас большие расхождения с этим великим мыслителем, потому что вы говорите о единстве нашего «я», которое не может слагаться из атомов, а Тэн утверждает, что наше «я» как раз состоит из подобия атомов, вернее, из бесконечно дробных впечатлений, которые стоят так близко друг к другу, что выступают как одно целое. Выходит, никакого единого «я» нет.

— Простите, сударь, — возразил Дембицкий, — ссылаясь на автора, надо помнить, о чем он говорит и что хочет доказать. Так вот Тэн, насколько я его понимаю, в своей книге «О разуме» хотел показать, как из единичных впечатлений, идущих из внешнего мира или рождающихся в нас самих, создаются мысленные представления об этом мире и о нас самих. Он считает, что эти представления похожи на мозаику: издали это как будто живопись, а вблизи оказывается, что картина составлена из разноцветных камешков. Но что представляет собой основа, на которую налеплены эти камешки? Что представляет собой то существо, с его бытием или небытием, которое обманывает себя мнимой целостностью своей мозаики? Об этом Тэн не говорит. Напомню, однако, что в конце своей книги он признает правомерность существования метафизики и ее методов исследования. А душа относится к области метафизики, хотя, по моему мнению, к метафизике следует отнести и всю нынешнюю математическую физику с ее атомами, теорией газов и оптикой. Когда мы говорим, что величина атома равна одной двухмиллионной части миллиметра, что частица водорода в течение одной секунды девять миллиардов раз ударяется о соседние частицы или что красный свет возникает при трехстах восьмидесяти семи триллионах колебаний в секунду, — мы покидаем область опыта и выходим в океан метафизики. Ничего не поделаешь! Либо надо покинуть вершины, завоеванные современной наукой, и скатиться к плоскому скептицизму, признающему только то, что можно пощупать руками; либо нужно согласиться с тем, что «видимые вещи сделаны из вещей невидимых» и что реальный мир фактически начинается за пределами наших чувств.

— Вы открываете передо мной удивительный горизонт! — воскликнул Бжеский. — Но душа, бессмертная душа, говорите, сударь, о ней!

— Я, — продолжал старик, — уже доказал, если только подобные вещи можно отнести к разряду доказательств, что душа не может быть порождением тех явлений, которые происходят в материи делимой, то есть доступной нашим органам чувств. А сейчас я попробую объяснить вам, что должна представлять собой та субстанция, которая несет в себе наше ощущение — мое ощущение. Прежде всего духовная субстанция должна быть однородной; в отличие от материальных тел, особенно от мозга, она не может состоять из отдельных частиц. Во-вторых, определенная масса этой субстанции должна существовать вне своей среды, вне остальных духовных масс, иначе мое ощущение, вместо того чтобы сосредоточиться в моем «я», стало бы растекаться в каком-то безграничном пространстве; иначе я стал бы воспринимать ваши ощущения, а вы — мои. В-третьих, эта субстанция должна реагировать не только на такое грубое воздействие, как прикосновение или звук, но и на такое тонкое, как тепло, свет и тому подобное. В-четвертых, в этой ограниченной массе духовной субстанции должно быть накоплено определенное количество энергии, о чем свидетельствуют хотя бы наша умственная деятельность, проявления чувств и воля. Все эти выводы вытекают из самонаблюдения или из наблюдения явлений внешнего мира. А теперь, сударь, представьте себе шар, куб или какое-нибудь другое геометрическое тело, образованное из чувствительной и однородной субстанции. Если бы это тело не испытывало никаких влияний извне, то внутри него происходило бы какое-то однообразное движение, а ощущение было как бы полусонным. Но стоило бы кому-нибудь коснуться этого тела, стоило бы звуку, световому или тепловому лучу удариться о него, как в массе его возникло бы новое движение и ощущение. Точка, на которую был бы направлен толчок извне, восприняла бы раздражение, а остальная масса ощутила бы, что в ней произошли какие-то изменения, и сказала бы себе: «Я ощущаю раздражение!» — если, конечно, позволительно будет употребить подобные сравнения. Словом, в однородной массе, обладающей способностью ощущения, каждый толчок извне вызвал бы два явления. Во-первых, движение, возникшее извне, которому отвечало бы ощущение внешнего мира. Во-вторых, столкновение нового движения с уже существующим, которому отвечало бы ощущение собственной массы или своего я.

— Да, но вы описываете то, что происходит в массе мозга! — воскликнул Бжеский.

— Нет, сударь, — возразил старик. — Я говорю о том, что может происходить в массе однородной и обладающей способностью ощущения. А мозг не обладает ни тем, ни другим качеством. Мозг — всего лишь проводник, при посредстве которого мир материальный воздействует на механизм, состоящий из духовной субстанции.

— Но тогда вы, сударь, просто выдумали какую-то несуществующую субстанцию…

— Будьте покойны! Подобная субстанция может существовать, хотя ее и нельзя обнаружить нашими органами чувств. И открыли ее не психологи, не метафизики, а физики. Это — эфир, невесомое вещество, проницаемое для весомой материи, более тонкое, чем самый легкий газ, однородное и в то же время неделимое, то есть не состоящее из отдельных частиц. Эфир заполняет как межпланетные и межзвездные пространства, так и пространство между отдельными атомами. Он служит вместилищем таких форм энергии, как тепло, свет, электричество; и весьма правдоподобно, что известное нам всемирное тяготение, а также движение материальных тел обязаны своим происхождением особым колебаниям эфира. Вот субстанция, которой, для того чтобы называться духовной, не хватает только способности ощущения. Еще одна любопытная подробность. Вильям Томсон с помощью сложных расчетов пришел к следующему выводу: «Если бы в однородной массе эфира созидательная энергия вызвала „кольцеобразные завихрения“, наподобие тех колец табачного дыма, которые выпускают заправские курильщики, то эти завихрения не только выделились бы из массы эфира, но и стали бы неуничтожаемыми, то есть бессмертными». Мне кажется, что теория эфира и утверждение Томсона представляют собой тот мост, который мог бы соединить физику с психологией и со всеобщей верой людей в бессмертие души.

Заметив, что Бжеский то и дело хватается руками за голову, старик замолчал и, посидев еще несколько минут, стал прощаться.

— Но завтра вы зайдете к нам? — спросила Мадзя умоляющим голосом.

— Непременно, — ответил Дембицкий с порога.