Онлайн чтение книги Емельян Пугачев. Кн. 3
Гл а в а VI. ПУТЬ-ДОРОГА. ПРЕД ЛИЦОМ ЦАРЯ

1

Наконец-то купец Долгополов добрался до Казани. Здесь проведал, что бунтовщики стоят в Берде, под Оренбургом. А другие толковали, что самозванец у Троицкой крепости.

Долгополов немедля пошёл на толчок, купил там разные интересные вещички: шляпу с золотым позументом, красные козловые сапоги форсистые, ещё кой-что, нанял надёжного провожатого Гаврилу (кузнец и крашенину красил) и, помолившись усердно Казанской богородице, выехал на Оренбургскую дорогу.

Гаврила поругивал Пугачёва, говорил, что он самозванный вор, послушай-ка, мол, что про него, злодея, казанский архиепископ Венимин в бумагах пишет… Тогда Долгополов разоткровенничался, сказал:

— По правде-то, я не сына еду искать, как тебе сказывал, а этого злодея. Я покойного государя знавал, он мне за овёс должен остался сот семь, поболе… Ежели оный злодей доподлинный государь, спрошу долг, а ежели нет, назовусь купцом, так, полагаю, вешать меня будет не за что…

К вечеру встретили запряжённую четвернёй карету. В карете старый барин с седыми усищами трубку курит, рядом с ним старуха в чепце, на запятках лакей. А сзади — обоз, на пятнадцати подводах барское добро везут. На переднем возу девка с двумя кошками.

— Откудова, куда? Кто такие? — не утерпел Долгополов.

— Барин Зотов, секунд-майор в отставке, в Казань перебирается, — ответил с воза рыжий мужик.

— А пошто в Казань?

— Животы спасаем. Лихо у нас, — и мужик махнул рукой в сторону Оренбурга.

Долгополов переглянулся с кузнецом Гаврилой, вздохнул, прочёл про себя «умную» молитву. По дороге — гонцы взад-вперёд на взмыленных лошадёнках, надетая через плечо кожаная с медными бляхами сумка бьёт по бедру.

— Дорогу, дорогу! — кричат они.

Попадались в кибитках — во весь мах — офицеры, трусцой пылили на двуколках сельские попики в поярковых, порыжевших от времени шляпах грибом. Вышагивали, подоткнув подолы, странницы по святым местам. Плелись слепцы, калеки, нищеброды.

В татарской деревне Долгополов нанял возницей татарина. Поехали дальше. Стали встречаться кучками человек по полсотне и больше пешие русские мужики, башкирцы, татары. Вид их необычен: загорелые, обросшие волосами, в лохмотьях, с топорами, пиками, дубинами.

— Откудова бог несёт, братцы?

— Из-под Берды, — отвечали Долгополову. — Царя-батюшку злодеи осилили там, с малым войском в горы батюшка ушёл, а мы по домам вот разбредаемся… Отвоевались!

— С чем же воевали-то? У вас и оружия-то нет.

— Ха, с чем!.. С кулаками!.. По тому по самому наших там густо полегло. Кои в плен забраны, кои побиты… Прямо тысячи… А мы утекли.

— Что ж, виниться будете? — спросил кузнец Гаврила.

— Пошто виниться… Мы за правду стояли, за землю, за вольности… Нам так и так пропадать.

— Супротив кого же, православные, воюете вы? — улыбаясь, спросил Долгополов.

Его телегу окружили. Высокий широкогрудый старик сказал гулким басом:

— Мирских супротивников много, мил человек… Господ будем щупать да начальников. Вся Русь вскорости возьмётся полымем, уж поверь. Либо наш верх содеется, либо миру окончание наступит.

Долгополов тронулся вперёд. Из толпы закричали:

— Эй, проезжающие! А что, солдатишек не чутко там?

— Нет, — ответил кузнец, — шагайте смело.

Вскоре попалась путникам ватага арестованных крестьян, человек в сорок. Все они связаны общей длинной верёвкой, идут в две вожжи, непокрытые головы наполовину выбриты, руки скручены назад, в глазах хмурь и злоба.

— Куда, солдатики, гоните? — спросил Долгополов.

— В Казань, в Секретную комиссию, — неохотно пробурчали конвойные.

— В чём проштрафились?

— За царя-батюшку постоять хотели, родимый, вот и казнимся, — с надрывом прокричал тоненьким голосом широкобородый дядя.

На третьи сутки, поздним вечером, путники увидели, как горит в версте от дороги барский дом со службами. Со всех сторон на подводах и вскачь мчались к пожарищу мужики соседних деревень, весело перебрасывались докрасна раскалёнными словами:

— Зачинается и у нас хвиль-метель!.. Ха-ха!

— Четвёртое поместье на сей неделе пластает.

— Ой, и лихо ж будет барам!

Долгополов с Гаврилой решили остановиться в большом селе Мазине, недельку отдохнуть, переждать тревожное время. Поселились у старого попа — отца Нила. Поп жил, как мужик, грязно, с клопами, с тараканами, ходил в лаптях, в холщовых портках и рубахе, а сверху — ветхая ряса из домотканой крашенины. Церковную землю обрабатывал сам-друг с поповичем, возил навоз, пахал, сеял, косил траву. Гаврила помогал отцу Нилу, Долгополов слонялся без дела, высматривал, вынюхивал, чем пахнет сегодняшняя жизнь. Повадился он к старому пасечнику Прову, на речке возле леса пчёл держал, сорок колодок барских да пять своих. Даст купец деду копейку или две, а тот ему мёду в угощенье.

— Пчела ныне мёдиста, — говорит согбённый дедка Пров, — гляди, господь батюшка цветов-то што насеял да уродил.

Разведут костёр, Долгополов щепоть чайку принесёт, попотчует деда невиданной травкой. Дед доволен: с мёдом, да при речке, да за разговорами целый котелок опорожнят с гостем.

К деду частенько хаживали крестьяне. Как-то под вечер собралось десятка полтора молодых и старых мужиков, среди них беглый солдат, бывший в лагере Пугачёва, и ещё барский конюх-парень, — он накануне, по приказу управляющего, был выдран. Появилось винцо. Дед речист. Подвыпив, стал небылицы говорить.

— Доподлинно это Пётр Фёдорыч, своего прародительского добивается престола. Уж так, ребятушки, уж так, — шамкал Пров; лицо и лысый череп крылись потом. — Петешествовал он по всему своему государству в тайности, разведывал обиды да отягощения мужикам от бар. И желал он ещё три года не объявляться, что жив, а токмо не смог стерпеть: уж больно в шибкой пагубе простой люд живёт. Он теперича, наш надёжа-государь, многими городами завладел, на Москву для покорения сто полков отправил, а под Кунгур собственный его полковник Белобородов двадцать полков ведёт. Два завода государь в степу построил, белый да чёрный порох вырабатывать чтобы… Белый порох, сказывают, шибко палит, а огоньку не даёт ни на эстолько…

— Враки… это… как его… Уж я в точности ведаю, враки, дедка, — перебил беглый солдат-пугачёвец; левая рука его подрублена под пазухой саблей, на перевязи; он лежал у костра, курил трубку, поплёвывал в огонь. — Белого пороху вовсе нет, дедка, а чёрный, это… как его… есть. Много. И пушки есть. Пушек без счёта. У Ново-Троицкой крепости они в шесть ярусов понатырканы. А зовётся тая крепость Петербургом, а Чабаркуль — Москвой.

Пасечник Пров озлился на беглого солдата, зафырчал:

— Есть белый порох, есть! Мне верные люди сказывали, тоже самовидцы… И ещё сказывали: приехали-де в Оренбург его высочество наследник Павел Петрович с супругой Натальей Алексеевной, и сам граф Захарий Чернышёв с ними. Ну, знамо, и главный командующий, генерал-аншеф Бибиков Александр Ильич, прикатил. Да как съехался Бибиков с государем, да как увидел точную его персону, зело устрашился. Вовсе это не Пугачёв Емелька, как в питерских манихвестах врут, а сам государь Пётр Фёдорыч перед ним. Что делать, как быть? Тут Бибиков глотнул из пуговицы лютого зелья, крикнул: «Прости меня, дурака, ваше величество!» и умер. Вот как было дело-то… А ты баешь, служба, белого пороху нет… Есть белый порох! Эй, ребята! Давайте-ка винца чуток.

Мужики не знали, кому верить: сухорукому солдату или Прову, однако они ловили каждое слово с упоением, поощрительно перемигивались друг с другом, с охотой поддакивали и Прову и солдату, — они в душе верили им обоим.

— Хоша белого пороху на свете и нет, — упрямо сказал солдат, с раздражением посмотрев на старика, — одначе, это… как его… Одначе ты, дедка…

— Не может тому статься, — оборвал солдата подвыпивший Долгополов, — чтобы сам Павел Петрович с супругой прибыл из Петербурга. В газетине печатали бы, гонцы бы скакали, скороходы, скоморохи… Я из Москвы недавно, в известности был бы об этом самом.

— Ну вот, толкуй, кто откуль, — недовольно перебил купца пасечник Пров. — А я-то знаю доподлинно. Нашему мельнику отписывал про это Гаврило Ситников, служитель Юговского завода, он ныне при армии государя в атаманах ходит. Ему ли уж не знать!

— Да уж это так, — поддержали деда со всех сторон. — Мимо нас беглые то и дело сигают: кто к царю в войско, кто от царя… Много верных толков идёт в народ… Ну и приврут когда, уж без того слово не молвится, а всё же таки…

— Да и каждому разуметь можно, — опять начал пасечник Пров, — ежели б то был не подлинный государь, давно бы царица против него полки прислала… А где они, полки-то? Пришлют роты две-три, и те без вести пропадут…

— Ну, а кто же царя под Бердой-то разбил? — прищурился на старика Долгополов. — Мне повстречались давеча мужики в дороге из его армии, сказывали.

— Врут мужики твои, либо ты врёшь! — закричали на Долгополова. — А мы всё с часу на час ждём, чтоб быть за государем. Хоша Катерине Алексеевне присягу и принимали, токмо не от чистого сердца, а поневоле. Раз она бабского званья, так пущай бабы и служат ей.

Разговоры велись до глубокого вечера. Вот и заря угасла, пчёлы спать легли, перекрякивались утки в камышах, потянуло из лесочка смолистым запахом. Выпито компанией изрядно. Конюх Гараська, что вчера выпорот на конюшне был, слетал к целовальнику за водкой. Долгополов на это дело три гривенника дал. Гулянка продолжалась. Костёр жарко потрескивал. Гараська плакал, бил себя в грудь, скрежетал зубами:

— Вот токмо пусть, токмо пусть государь придёт али гонец евонный, кишки управителю выпущу… Не трог мужиков!

— А помещика-то, барина-то своего, будешь вешать? — глядя на его буйство, хохотал народ.

— Пошто?! — крикнул Гараська и перестал плакать. — Барин у нас добрецкий, худа от него нет никому… Да и наезжает к нам редко…

— Это всё едино, — шумели мужики. — Худ ли, хорош ли, а вешать неминуемо. От царя-батюшки указ: дави!..

Пьяный солдат совался у костра носом, приплясывал, падал на землю, шумел:

— При государыне Анне Ивановне служил! А вот теперя батюшке Петру Фёдорычу этого… как его… довелось служить… мирскому печальнику. Он до простого люда жалостлив!

— Эка штука — Анна Ивановна твоя, — перебил его дед Пахом. — Я при самом Петре Перьвом службу нёс, да и то молчу, — кряхтел старик, стараясь приподняться с четверенек. — Он, царь-отец, может, своеручно дубинкой меня на смотру вдоль спины огрел… Да и то молчу… Он крут был, покойничек… А белый порох есть. Без полымя палит… Есть белый порох, есть!..

Пьяный Долгополов шёл домой один.

— Ур-ра, царю Петру Фёдорычу!.. Ур-ра!! — не помня себя, вопил он.

Тут на него наехал всадник, нагайка с визгом опоясала его вдоль спины, он сверзился под изгородь в крапиву и потерял сознание. Как сквозь сон чувствовал: волокут его за ноги по земле и накладывают в зашиворот.

2

Ранним утром Долгополов сидел в поповской избушке против офицера и трясся, как в лихорадке. Всё вчерашнее вылетело из головы, в мыслях мелькало: «Фальшивый вексель, фальшивый вексель, купец Серебряков погоню из Москвы послал… Пропал я…» У печки седовласый поп в лаптях трубку курит, на пол поплёвывает, взглянет исподлобья на купца — улыбнётся, взглянет на офицера — нахмурит брови. Попович курицу щиплет, матушка блины печёт. А в церковной ограде восемь под сёдлами коней пасутся, солдаты врастяжку на траве лежат.

Начался допрос с острасткой, то есть с поднесением офицерского кулака к бородёнке Долгополова и с угрозой выбить зубы, на что Долгополов смиренным голосом ответствовал, мол, зубы у него давно выбиты, а что касаемо векселя…

— Какого векселя?.. Отвечай на вопросы, мерзкий дурак! Мне возиться некогда с тобой.

Долгополов тотчас смекнул, что дело тут не в векселе, значит, всё слава богу, из остального всего можно, как ни-то, выкрутиться… Паспорт есть, денежки в штанах. Он сразу взбодрился.

Стал показывать, что он ржевский купец Остафий Трифоныч Долгополов, стал густо врать, что у него во Ржеве две мельницы, фабрика канатная, на три раствора лавка с красными товарами, он при дворе бывал, овёс для царских конюшен доставляет, саму матушку-государыню, ее императорское величество, Екатерину Алексеевну не единожды видывал. А ищет Долгополов распутного сына своего Ваську: он, наглец, с красным товаром в орду поехал, да, надо полагать, и товар и деньги пропил… Ах, как наказан он сыном от господа!

Узнав о богатстве Долгополова и просмотрев подорожную его, офицер тотчас изменил своё отношение к нему:

— Вот что, господин купец… Поелику пред законом её величества все равны, то я вас, в силу долга и присяги, обязан привлечь за ваши крамольные вчерашние кличи… Кому вы кричали «ура»?

— Не помню-с. Зело пьян был, васкородие. В забвении-с… Хоть убейте, ей-ей, ничего не помню-с. Окромя сего, не угодно ли в картишки со мной, васкородие, на золотце?

Офицер был умягчён питательным обедом, крепкой выпивкой и золотой игрой. В игре офицеру дьявольски везло. Долгополов от подозрения был освобождён, офицер перепорол на соседнем селе восемь человек да двух поджигателей повесил, в селе же Мазине, где квартировал купец, наказал розгами двенадцать крестьян и увёз с собой закованного в кандалы солдата-пугачёвца.

По отъезде офицера с карательным отрядом отец Нил перекрестился, взял Долгополова за плечи, сказал:

— Ну, чадо Остафие, возблагодарим господа, еже избавил еси тя…

Оба встали на колени и кланялись в землю с усердием.

На другой день Долгополов заторопился ехать дальше. Кузнец Гаврила в ночь от него сбежал, сказывают — поймал в поле барского коня и махом утёк в Уфу, будто бы в стан самого Емельяна Пугачёва.

Долгополов двинулся с верным татарином Махметом. Стали попадаться частые пугачёвские разъезды. Татарин присоветовал сказывать встречным, что едут-де они к государю. Долгополов так и делал. Поэтому обиды от пугачёвцев путникам не было. Из разговора татар да башкирцев Долгополов примечал, что были те к Пугачёву весьма усердны.

— Царь-бачка на реке Миас пошла, оттуль побежит крепости брать, воевод крошить. Красноуфимск заберёт да Осу. Оттуль на Казань…

— Ну, а что, — любопытствовал Долгополов, — доворян-то много извёл царь-батюшка?

— У-у-у… Борони бог! — защуриваясь, причмокивая, взмахивали татары руками. — Бульно много… Что дворян, что офицеров…

— Ну, а купцов не вешает?

— Нет, — сказал татарин.

— Ну, слава богу. Я купец.

— Купцам он… секим башка! — Татарин, ударив ребром ладони себе по шее, вытаращил глаза на купца.

Долгополов съёжился, испуганно передохнул.

В селе Яныч Долгополова окружили мещеряки и татаре: «Куда едешь? Пошто едешь?»

— А еду я к великому государю Петру Фёдорычу искать приказчика… С товаром поехал, без вести пропал. Пущай государь по своей великой милости сыск учинит подлецу!

Бывший тут «походный мещерятский полковник», мулла Канзафар Усаев, увидя в телеге Долгополова туго набитую кису, строго спросил его:

— Куда едешь? Какой дела? Какой прикащик? Чего врёшь?..

Он вытащил кинжал, раскосыми глазами стал рассматривать клинок, стал щупать на ноготь лезвие.

Долгополов оробел, подумал: «Влопался, никак. Кажись, бунтовский начальник?» И, запинаясь, ответил:

— Я везу государю подарок из Питера.

— А ну, кажи! — ещё строже приказал видный, дородный Канзафар и посверкал кинжалом.

Долгополов нехотя развязал кису.

— Карош подарок, шибко карош, — проговорил Канзафар.

Он был очень подозрителен и решил сопровождать купца до царской ставки. Приняли путь к городу Осе. Разъезды попадались ещё чаще, но путников никто теперь не останавливал.

На другой день Канзафар стал настойчиво приставать к купцу, от кого он везет подарки государю. Долгополов сначала мялся, потом не колеблясь объявил, что едет он с дарами от великого князя цесаревича Павла Петровича. Жирное скуластое лицо Канзафара растеклось в сладостную улыбку. Прикряхтывая, он зачастил: «Якши, якши, якши!» и послал сына своего предупредить государя о радостном известии.

3

Через три дня Долгополов прибыл в войско. Пугачёв стоял в сорока верстах от Осы. Сын Канзафара Усаева, присланный своим отцом, успел прискакать сюда ещё вчерашний день. Весть о гонце от наследника престола стала известна многим.

Долгополов был позван к Пугачёву. С немалым трепетом он подходил к царской палатке: вот сейчас увидит государя императора, бритого, напудренного, в буклях, в треуголке, в высоких тугих ботфортах. Но, войдя к царю, он остолбенел, едва не крикнул: перед ним сидел на ковре, поджав по-татарски ноги, чернобородый дядя в шёлковом халате, лицо крепкое, румяное, с загаром, тёмные глаза, выпуклые, быстрые, почти весь лоб закрыт в кружок подрубленными, наперед зачёсанными волосами. Всё же Долгополов низко поклонился.

— Здорово, дедушка, — ответил Пугачёв. В палатке никого больше не было. — Что за человек, откуда прибыл, к кому и зачем? — спросил Пугачёв негромко, усталым голосом.

— Я ржевский купец Остафий Долгополов, прибыл к вашему величеству с подарками от великого князя, наследника Павла Петровича.

— Гм, — промычал Пугачёв, и под его усами мелькнула едва приметная улыбка. — От наследника, говоришь?

— Так точно, ваше величество… Павел Петрович приказал вам кланяться и вот подарочки шлёт, — и Долгополов, развязав чёрную козловую кису, вышитую мишурой, стал подавать дары: шапку с золотым позументом, сапоги красные, отороченные серебром и мишурою, перчатки замшевые, шитые шёлком.

— Благодарствую, — сказал Пугачёв, — и тебе и Павлу Петровичу! Ну, каков он, всё ли благополучен?

— Он молодец хороший, ваше величество. На немецкой принцессе изволил обвенчаться.

— Как звать принцессу?

— Наталья Алексеевна… У меня и от неё есть вашему величеству подарок, два, многой цены стоящие, камня, — и, привстав на колени, Долгополов подал государю два самоцветных камушка: восточного хрусталя сердечко и четырёхугольный желтоватый.

Взяв на ладонь, Пугачёв полюбовался ими, лизнул один, сунул оба в карман за пазуху.

— Гм, — крепко сказал Пугачёв и сдвинул брови.

По спине Долгополова забегали мурашки. Запинаясь и отвешивая низкие поклоны, он зашамкал:

— А я служил при вашем величестве и ставил овёс для лошадок ваших в Рамбове. Я сразу узнал вас… Вы были ещё великим князем тогды, и за пятьсот четвертей мне контора не заплатила.

— Ага! Помню, помню тебя… Знаю и то, что должен тебе.

— А я теперича в несчастьи, ваше величество, дорогой-то ограбили меня.

— Молись богу, старче, вот разбогатею, всё уплачу, да, сверх того, и награду примешь.

Надо платить. Пугачёв сразу понял, что перед ним плут и проходимец. Он лихо посмеивался в бороду, щурил глаз, покрякивал.

Долгополов в свою очередь понимал, что бородатый казак, прикинувшийся императором, ни капельки ему, Долгополову, не верит, только ловко прикидывается, что верит.

Вслушиваясь, как сдержанно шумит и топчется за палаткой народ, Пугачёв что-то про себя решил. Он похлопал в ладоши. Вошёл Яким Васильевич Давилин. Пугачёв приказал приподнять полы палатки и, увидав стоявших сзади казаков: атамана Овчинникова, Перфильева, Творогова, Канзафара Усаева, Ильчигула, Чумакова и других, велел им войти в палатку.

— Садитесь на чём стоите, господа, — шутливо сказал он.

Все сели на ковёр, плечо в плечо.

— Вот, прислушайтесь, господа генералы, и вы, атаманы… Сей день бог великую радость послал мне, — и Пугачёв, указав на Долгополова, спросил его: — Ты с чем, дедушка, прислан? Говори!

— А прислал меня, ваше величество, наследник Павел Петрович. «Поезжай немедля, — говорит, — посмотри хорошень, доподлинно ли то родитель мой, да вертайся, — говорит, — обратно с отповедью».

— Узнал ли ты меня? — ликующим голосом воскликнул Пугачёв и вскинул голову.

— Как не узнать! — захлебнувшись восторгом, воскликнул и Долгополов. — Вы в Санкт-Петербурге жаловали меня, ваше величество, вот этим самым зипуном и шапкою… — Купец дёрнул за лацкан у своего купленного в Казани на барахолке коричневого зипуна, тронул бархатную, с мерлущатым околышем шапку и убеждённо сказал собравшимся: — Вы, господа великие начальники, не сумлевайтесь: есть он доподлинный император Пётр Фёдорыч, уж я точно знаю, много раз в Питере видывал их особу.

Пугачёв показал старшинам подарки, затем сказал хмуро:

— Сделайте народу объявление о сей радости нашей. И пускай прочь расходятся, каждый ко своему месту!

Все вместе с Долгополовым ушли. Остался один Перфильев. Полы палатки опустились. Корявый Перфильев, крутя ус, проговорил:

— Сдается мне, не высмотрень ли это подосланный… Помнишь, государь, как граф Орлов подослал меня схватить? Надо глаз да глаз за ним!

— Нетути, — молвил Пугачёв рассеянно, — этот человек верный! Он в Рамбове у меня бывал.

— Ну, как хошь… Тебе с горы виднее, — грубовато сказал Перфильев.

Свидание и весь разговор государя с Долгополовым облетел за ночь все войско. Большинство уверилось, что старик прибыл послом от цесаревича, стало быть, царь-батюшка есть воистину Пётр Фёдорыч Третий, не для-ча и мозги ломать.

И были среди яицких казаков, старшин и есаулов такие, кои в другой раз приступили к Пугачёву:

— Веди нас, ваше величество, на Москву! Непокорных князьёв да графьёв мы переловим, а простой люд за тебя весь горою! И наследник престола там с войском… И все прочие близкие твои!

Пугачёв не очень-то надеялся на «близких» своих в Москве и отвечал людям с хитринкою:

— Время, время детушки, не приспело ещё мне! Яблочко созреет, само упадёт… Вот втапоры и царь-колокол подымем, и из царь-пушки пальнём по супротивнице моей Катьке… Расходитесь, молодцы, с богом по местам. Сам ведаю, когда нам милостью божией на Москву идти.