Онлайн чтение книги Эмма
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мистер Эллин, любивший во всем порядок, сначала отправился в Лондон и получил в министерстве иностранных дел бумаги, дающие ему право на розыски и возвращение домой мисс Мартины Дирсли, десяти лет, которая была незаконно разлучена со своей опекуншей, миссис Арминель Чалфонт из Клинтон-Сент-Джеймс, графство …шир, Англия. Мистер Эллин много лет проработал в министерстве, и оформление бумаг прошло гладко, теперь оставалось терпеливо дожидаться парохода, который дважды в неделю отправлялся из Дувра в Остенде. Прибыв в Бельгию, он первым делом посетил Отдел регистрации иностранцев в Брюсселе, чтобы заявить о цели своего визита. К его огромному неудовольствию — ибо он был убежден, что гораздо лучше справится со своей задачей без посторонней помощи, — к нему приставили двух полицейских чиновников, получивших приказ сопровождать его и, что хуже всего, руководить поисками.

Подобное развитие событий любого другого человека привело бы в ярость, но мистер Эллин всегда старался следовать правилу, гласящему, что криком и угрозами делу не поможешь. Он покорился судьбе и лишь констатировал впоследствии, что они отправились к цели кружным путем.

Он с самого начала полагал, что Тину поместили в сиротский приют, но оба полицейских настаивали на том, что девочка находится в руках кого-нибудь из тех, кто уже прежде был замешан в похищении детей. Лишь после того, как эти подозрительные личности были допрошены, а их заявления о полной непричастности к делу тщательно проверены, чиновники позволили мистеру Эллину обратиться в приюты. Но мало этого, поначалу они направили мистера Эллина не в самые близкие, а в наиболее удаленные от столицы приюты, и возвращаться пришлось ни с чем. На обратном пути они заехали в маленький городок, расположенный в нескольких милях от Брюсселя. Это случилось в субботу днем — за день до того, как одолевавшие меня дурные предчувствия внезапно рассеялись. Настроение мистера Эллина, шагавшего меж уродливых домов под низким хмурым небом, было не столь радужным. Его внимание привлекла высокая длинная стена монастыря. Напротив нее возвышалась приходская церковь, в которой, судя по освещенным окнам, шла служба.

Когда мистер Эллин и его провожатые подошли ближе, служба закончилась и из дверей, в сопровождении нескольких монахинь, вышла процессия сирот в черных накидках и передниках. Позади всех шла маленькая девочка, державшаяся очень прямо. Не успел мистер Эллин подумать, что в ее позе есть что-то знакомое, как Тина, издав пронзительный вопль, бросилась к нему в объятия.

Монахини мгновенно окружили их, как стая встревоженных голубок. Тина подняла лицо. С непередаваемой болью мистер Эллин увидел перед собой не ту веселую проказницу, которая выбегала к нему навстречу в «Серебряном логе», а горестно сжатые губы и отсутствующий взгляд воспитанницы «Фуксии», наполнившие его сердце жалостью.

— Все хорошо, детка, — сказал он. — Теперь ты в безопасности.

Она не плакала. Крепко прижавшись к нему, она стянула капюшон с коротко остриженной, как у других сирот, головы. Пока двое полицейских давали пространное объяснение матери-настоятельнице, Тина лихорадочно пыталась расстегнуть пуговицы накидки и передника.

Не прошло и получаса, как процессия направилась к зданию монастыря, а спасители и спасенная — в кабинет настоятельницы. Показывая ей свои бумаги и просматривая полученное от нее странное сопроводительное письмо, которое передала ей женщина, приведшая Тину в монастырь, мистер Эллин ни на секунду не снимал руки с плеча Тины.

На отвратительном французском языке там было написано, что Матильда Фицгиббон является сиротой. Добрых сестер просят взять ее на воспитание, пока она не достигнет четырнадцати лет и не сможет зарабатывать себе на жизнь достойным образом. Ей следует запретить сношения с ее английскими знакомыми, на что имеются веские причины. К письму прилагались сто фунтов в бельгийских франках. В постскриптуме указывалось, что следующие сто фунтов поступят в монастырь через два года, когда Матильде исполнится двенадцать.

Мать-настоятельница была убеждена, что женщина, сопровождавшая Матильду, не могла написать это письмо. Хотя та и была хорошо одета, в ее необразованности не приходилось сомневаться: она не понимала ни слова по-французски и даже не сумела подписаться тем именем, которое выдавала за свое собственное. Несомненно, она действовала по поручению другого лица.

Мистер Эллин и полицейские согласились с матерью-настоятельницей, и мистер Эллин прибавил, что догадывается, кто это мог быть. Вернувшись домой, он тщательно расследует это постыдное дело. А пока хочет выразить свою признательность матери-настоятельнице и сестрам за заботу о его подопечной, чье настоящее имя не Матильда Фицгиббон, а Мартина Дирсли.

Он почувствовал, что при звуках этого имени Тина вздрогнула. Не выказав ни малейшего удивления, мать-настоятельница невозмутимо записала в толстой регистрационной книге, что Мартина Дирсли, она же Матильда Фицгиббон, с этого дня выбывает из приюта. Она согласилась принять от мистера Эллина плату за врача и сиделку, так как почти все время Тина провела в изоляторе, страдая, по-видимому, от затянувшейся морской болезни, осложненной слишком большой дозой лекарств. Затем она с сожалением в голосе спросила, что делать с полученными монастырем ста фунтами.

— Оставьте их себе, достопочтенная матушка, оставьте их себе. Употребите на ваши добрые дела, — радостно воскликнули бельгийские чиновники.

У монахинь имелось для продажи кое-что из детской одежды и целый ворох ярких полосатых шалей. Мистер Эллин попросил упаковать для его подопечной все, что может понадобиться в путешествии, которое продлится до следующей среды. Услышав это, Тина потянула его за рукав.

— Моя голубая накидка украдена. Та женщина взяла ее и сунула к себе в мешок. Она сказала, что мне такая роскошная вещь больше не понадобится, а за нее можно выручить хорошие деньги.

Мистер Эллин купил Тине теплый шерстяной капор, но так как накидок у монахинь не оказалось, ему пришлось приобрести одну из ярких шалей. Заметив напряженный взгляд той, кому предназначался этот экстравагантный наряд, он поспешил ее успокоить:

— Ничего не поделаешь, Тина. Тебе нельзя без теплой одежды. А когда мы вернемся домой, ты сможешь отдать шаль старой Энни.

Магическое слово «дом» немного успокоило Тину: горькие складки вокруг рта разгладились, отчужденность во взгляде исчезла. Мистер Эллин тихонько тронул Тину за плечо, и она поблагодарила за заботу мать-настоятельницу, а затем, повернувшись к сопровождавшим мистера Эллина бельгийцам, произнесла не совсем уверенно, но внятно: «Je vous remercie, messieurs».

Доблестные мужи были крайне растроганы этой сценой. Они приложили к глазам носовые платки, благосклонно улыбнулись Тине и вместе со своими подопечными отправились в Брюссель. Как верные сторожевые псы, следовали они за мистером Эллином и Тиной и вместе с ними явились в Отдел регистрации иностранцев, чтобы отрапортовать начальству об успешном завершении своей миссии.

Последовали комплименты, энергичный обмен рукопожатиями и поздравления, во время которых один из начальников шепнул что-то клерку, который, выбежав из здания, возвратился с огромной коробкой конфет, обтянутой белоснежным атласом и перевязанной белыми лентами. Мистеру Эллину пришлось самому поблагодарить любезных бельгийцев от Тининого имени: после всего пережитого она могла лишь улыбнуться и сделать реверанс.

— Почему они подарили мне конфеты? — спросила она по пути в гостиницу, где мистер Эллин собирался провести две оставшиеся ночи.

— Потому что, Мартина, теперь ты важная персона. Не всякая юная леди удостаивается чести быть похищенной.

— Похищенной? Так, по-вашему, меня похитили?

— Вот именно.

— А она не станет снова меня похищать?

— Кто? Женщина, которая привела тебя в монастырь?

— Нет, не она. Ее я не боюсь. Она сделала это, потому что ей заплатили. Она получила сто фунтов, билет до Австралии и одежду. Вдобавок она стащила у меня голубую накидку. Я имела в виду Эмму.

— Эмму?

— Мама называла ее Эммой, поэтому я всегда думаю о ней как об Эмме. Когда я говорила с ней, я называла ее мисс Чалфонт. Это падчерица тети Арминель.

Мистер Эллин не мог точно сказать, когда впервые стал подозревать Эмму, но твердо знал, что поверил в ее виновность ровно через две минуты после того, как впервые увидел Гая. Теперь его подозрения подтвердились.

— Клянусь тебе, Тина, мисс Чалфонт больше не посмеет этого сделать. Я сам позабочусь об этом!

Послышался облегченный вздох.

— До ужина все разговоры прекращаются. Гляди, вот и гостиница.

Яркий свет, огонь в камине и нарядная мебель выгодно отличались от голых стен и каменного пола монастыря. Тина ела с аппетитом, и на ее щеки вернулся румянец. Теперь она могла продолжить свой рассказ о похищении, но сначала ей хотелось задать один вопрос:

— Вы дважды назвали меня по имени и фамилии: первый раз в приюте, а второй в том месте, где мне дали подарок за то, что меня похитили. Откуда вы знаете, что меня зовут Мартина Дирсли?

— Мартина, кто здесь задает вопросы: ты или я? Твое имя я узнал, прочитав одну из маленьких книжек, которые ты писала для кукол. Из нее стало ясно, что ты знакома с мисс Чалфонт и леди Сибил Клаверинг. Поэтому я отправился в Грейт-Парборо с письмом от тети Арминель, в котором она просила мисс Чалфонт помочь в наших поисках. Мы надеялись, что ей, может быть, известно, кто мог тебя увезти — например, кто-то из родственников. Мистер Гай Чалфонт принес ее ответ в гостиницу, где я остановился. Она писала, что ей ничего не известно о мисс Матильде Фицгиббон. Но пока я разговаривал с мистером Чалфонтом, он увидел твой портрет, узнал тебя и сказал, как тебя зовут. А потом я отправился в Бельгию.

— Это Бельгия? — Да.

— Я думала, Франция. А почему вы решили, что я в Бельгии?

Мистер Эллин в нескольких словах пересказал, что говорила миссис Тидмарш, пока они ждали карету на вокзале в Наксворте.

— Я знаю миссис Тидмарш. Эмма как-то раз назвала ее старой болтливой сорокой. Я слышала, как она говорила это маме. Но почему вы подумали, что Эмма отвезла меня в Бельгию?

— Это была не более, чем догадка. Вот почему я никому не сказал, куда я еду.

— Даже тете Арминель?

— Даже ей. О моем путешествии знают лишь несколько человек в Лондоне, которые умеют хранить тайну. Они помогли мне получить необходимые полномочия, чтобы я смог привезти тебя назад, когда найду. Но мы должны быть очень осторожны, чтобы не обвинить невинного человека в таком ужасном преступлении. Ты уверена, совершенно уверена, что это сделала мисс Чалфонт?

— Да, это она, она! Я совершенно уверена! — взволнованно воскликнула Тина. — Она правила лошадьми. Сейчас я расскажу, как это случилось. Мне принесли записку, в которой говорилось, что тетя Арминель хочет поехать со мной за покупками. Я тут же помчалась к ней, потому что я обожаю ездить с ней за покупками.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал мистер Эллин.

— Когда я увидела коляску, не ту, которую тетя Арминель обычно нанимает у старого мистера Тодхантера, а другую, закрытую, на козлах которой сидел высокий человек в черном плаще и низко надвинутой шляпе, я не заподозрила ничего дурного — ведь у меня не было на то никаких причин. Хотя при виде этого человека по спине у меня побежали мурашки, сама не знаю почему. Я вскочила в коляску. Внутри было темно, и в ту же минуту мне замотали рот толстым шарфом, кучер хлестнул лошадей, и мы помчались. Я изо всех сил старалась вырваться, но женщина, которая меня держала, была очень сильной, к тому же из-за этого ужасного шарфа я чуть не задохнулась: от него отвратительно пахло. Так мы ехали много миль — не могу сказать, сколько именно, — и наконец очутились на покрытой вереском равнине, где не было ни одного дома. Тут женщина размотала шарф, я кричала не переставая, но никто не пришел на помощь, потому что вокруг никого не было. Но я все кричала и кричала, пока совсем не охрипла. Я не могла издать ни звука, так у меня болело горло. Тогда женщина сказала:

— Ну что, наоралась? Веди себя смирно, и я тебя не трону. Я не собираюсь тебя убивать. Леди, которая тебя приютила, больше не желает тебя видеть, она дала мне денег, чтобы я определила тебя в школу, где ты останешься до тех пор, пока не сможешь кормиться своим трудом. Там тебе будет хорошо, будешь играть с другими девочками. Будь умницей и перестань визжать, как резаная, а то у меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

— Я не поверила ни одному ее слову. И тут у меня в голове мелькнула мысль, что человек на козлах — это Эмма, переодетая кучером. Я не знала, почему она меня увозит, но я великолепно помнила, как папа однажды сказал, что Эмма — его смертельный враг и мой тоже и что она может отправить его на виселицу. Мне стало так плохо, словно я умираю и… и… — она запнулась, умолкла и задрожала. — Ах, я забыла, забыла! Я не должна была этого говорить.

Мистер Эллин утешил ее, напомнив, что мистер Дирсли теперь находится вне досягаемости Эммы, как, впрочем, и сама Мартина. Она сбивчиво досказала свою историю.

— Ноги и руки у меня стали ватными, голова кружилась. Наверное, так чувствует себя медуза, когда ее вытащат на берег. Миссис Смит — она велела называть ее так, но я уверена, что это не настоящее ее имя, — вынула флягу из большого мешка у себя за спиной и дала мне что-то выпить. Что было потом, я не помню. Когда я наконец очнулась, мы с миссис Смит садились в поезд, и она говорила всем, чтобы они не заходили к нам в купе, потому что я чем-то больна, а чем, она не знает. Я не могла ничего сказать, потому что шарф, закрывавший мне рот, душил меня. Только когда мы остались одни, она призналась, что «некая особа» — она поняла, что я все равно не поверю, будто это тетя Арминель, — не поскупилась и, как она сказала, заплатила ей по-царски. Ее муж и сын много лет назад отправились в Австралию, и она давно пыталась наскрести себе денег на дорогу, чтобы приехать к ним, когда у них кончится срок. Я спросила, почему мистер Смит с сыном отправились в Австралию без нее, с их стороны было очень жестоко оставлять ее одну. Мои слова ей почему-то не понравились. «Беднякам, — сказала она, — не приходится выбирать. — Им пришлось поехать, вот и все». Я не поняла, что она имела в виду, но догадалась, что она не хочет дальнейших расспросов. Тогда я стала умолять ее написать вам и тете Арминель, как только она доберется до Австралии, и сообщить, где я нахожусь. Но она не обещала. Она сказала, что если с ней поступают честно, то и она поступает честно, — так написано в Библии и мне следовало бы это знать.

— В твоей или моей Библии ничего подобного нет, — заметил мистер Эллин. — Прошу тебя, продолжай.

— Не помню, что произошло потом, — сказала Тина. — У меня в голове все перепуталось. Кажется, миссис Смит снова дала мне что-то выпить. Когда я проснулась, мы плыли по морю. Нас сильно качало, и все женщины в каюте страдали от морской болезни, кроме Эммы.

— Эммы? Ты видела мисс Чалфонт? Ты уверена, что это была она?

— Да, да, да! Совершенно уверена. Это единственный раз, когда я видела ее лицо. Я быстро закрыла глаза, чтобы она не заметила. Она уже не была в костюме кучера. Она успела переодеться в женское платье. Миссис Смит тоже укачало, но все же не так, как других женщин, и она все время пыталась сделать так, чтобы я перестала кричать. Мне кажется, Эмма подошла, поглядела на меня и дала какие-то пилюли, которые миссис Смит заставила меня проглотить. После этого я словно целую вечность плавала в тумане.

— Ты все время звала меня, — сказал мистер Эллин. — Вот почему тебе дали пилюли.

— Но… но вас не было. Откуда вы знаете, что я вас звала?

— Это очень просто, Тина. Когда я плыл из Англии, я спросил горничную, не видела ли она похожую на тебя девочку. Поначалу она ничего не смогла мне ответить, но потом припомнила, что как-то ночью в сильный шторм все дамы на корабле изнемогали от морской болезни, кроме одной надменной молодой леди, которая сидела особняком и даже пальцем не шевельнула, чтобы помочь плакавшим и стонавшим бедняжкам, причем одни причитали, что корабль вот-вот пойдет ко дну, а другие, всхлипывая, отвечали, что чем скорее это случится, тем лучше! Горничная была очень удивлена, когда бессердечная леди вдруг решила помочь маленькой девочке, которая совсем обезумела от качки. Она дала сопровождавшей ее женщине несколько пилюль, чтобы успокоить малышку; жалобным голосом она все время звала кого-то по имени Эллин — сестру, как подумала горничная.

— И вовсе не сестру, а вас! — воскликнула Тина. — Я звала и звала. Вы догадались, что бессердечная женщина была Эмма?

— Неважно, догадался я или нет, — осторожно заметил мистер Эллин. — У меня не было доказательств.

— А теперь есть?

— По-моему, да.

— Когда я проснулась, мы ехали на поезде. Перед глазами у меня все плыло, я не могла держаться на ногах. Хуже всего было то, что Эмма находилась рядом, снова переодетая кучером. Я больше уже не видела ее так ясно, как на корабле, но она время от времени появлялась и снова исчезала из виду. Я пыталась сказать пассажирам и станционным служителям, что меня украли, но никто меня не понимал, потому что я не знала, как по-французски «похитить». У мисс Спиндлер есть книга, французская грамматика, и мы с Элизабет каждый день заучивали из нее по четыре вопроса и ответа. Но ни от одного из этих вопросов не было никакого толка. Они такие глупые: «Есть ли у вас удобный диван с желтыми подушками? Есть ли у вас сочный кочан капусты? Есть ли у вас свежее яйцо?» И множество других, таких же глупых. Неужели французы на самом деле говорят так, как в книге мисс Спиндлер?

— К счастью, нет, — ответил мистер Эллин.

— В конце концов миссис Смит ужасно разозлилась. Она сказала, что знает одного человека, который упрячет меня туда, откуда я никогда уже не выберусь. Мне показалось, что этим она хочет сказать, что, если я не перестану, Эмма убьет меня. Я очень испугалась и решила терпеливо ждать, пока тетя Арминель не пошлет вас за мной. Наконец мы приехали в город с яркими огнями. Наверное, это был Брюссель. Там мы пересели на другой поезд. В темноте мы позвонили в колокольчик у дверей монастыря. Эмма в одежде кучера пряталась у стены, она не знала, что я ее вижу. Не помню, что было потом. Я оказалась в комнате, где стояло много кроватей. Других больных там не было, одна я. Монахини были добрые. Они не говорили по-английски, но когда они коротко остригли мне волосы, я каким-то образом поняла, что таково правило для всех сирот. Они принесли мне то, что Элиза называет «питательным супом» и дали Библию с картинками. Когда голова у меня перестала кружиться, я стала ночевать в большой спальне с другими девочками и ходить вместе с ними в школу. Я не могла делать уроков, но монахини-учительницы говорили только «Pauvre enfant!» Я молилась и ждала, ждала, ждала. И вы пришли.

Мистер Эллин объяснил причины своей задержки. Тина милостиво приняла его объяснения.

— Я понимаю, вы делали все, что могли. Но каждый день тянулся без конца!

Вскоре и мистер Эллин с полным правом мог повторить эти слова. Заботиться о ребенке, который вздрагивал при каждом звуке, со страхом глядел на двери, ожидая появления врага, и ни за что не соглашался заходить в тенистые аллеи даже при свете дня, было нелегко. К счастью, в каждой из гостиниц, где они останавливались, ему удавалось найти добросердечную горничную, которая за некоторое вознаграждение соглашалась присматривать за Тиной днем и спать в ее комнате ночью.

В воскресенье Брюссель проснулся под звуки проливного дождя. Вялая и скучная Мартина согласилась провести утро на диване у окна, то погружаясь в дремоту, то слушая колокола и с некоторым интересом наблюдая толпы горожан, спешащих под зонтами к мессе. Однако в полдень, воспользовавшись перерывом между ливнями, мистер Эллин взял Мартину на прогулку, во время которой обнаружилось, что они находятся недалеко от дома на Рю-де-Сандр, в котором герцогиня Ричмонд давала бал накануне битвы при Ватерлоо.

— О, пожалуйста, отведите меня туда! — сказала Тина, в первый раз оживившись. — На уроках декламации мы с Элизабет читали стихи про этот бал. Они написаны человеком, который называет себя Чайльд Гарольдом, хотя это не настоящее его имя, как у миссис Смит. Стихи начинаются словами:

Мисс Спиндлер сказала нам, что он великий поэт, но дурной человек. Но если он такой дурной, пожалуй, лучше не читать его стихов в воскресенье.

— Пожалуй, — согласился мистер Эллин, не готовый обсуждать эту нравственную проблему.

Над историческим домом на Рю-де-Сандр нависли тучи, но путешественники благополучно добрались до гостиницы прежде, чем первые капли дождя сменились бурей. Днем мистер Эллин попытался найти духовную пищу для себя и Тины среди книг, оставленных бывшими постояльцами. Для чтения вслух были выбраны «Притчи» Круммахера[27]Круммахер Фридрих Вильгельм (1796–1868) — один из руководителей так называемого движения за возрождение церкви в Германии. в английском переводе, и Тина, вооружившись карандашом и листами писчей бумаги, с упоением принялась рисовать картинки к некоторым темам, чтобы затем порадовать ими тетю Арминель.

В понедельник они отправились в Остенде. Хотя в поезде Тина говорила мало, мистер Эллин заметил, что она с тревогой ожидает второго морского переезда, и стал думать, как отвлечь ее от мрачных мыслей. Когда они прибыли в город, ему посчастливилось обнаружить в лавке поблизости от гостиницы несколько корзиночек с крышкой, откинув которую можно было увидеть три или четыре великолепные экзотические раковины, лежавшие поверх целой россыпи более мелких ракушек, обернутых в зеленые и фиолетовые бумажки. Мистер Эллин решил купить одну из них, предоставив выбор Тине.

Она долго и придирчиво изучала корзинки, вновь и вновь сравнивая их достоинства и недостатки. Зато потом, когда решение было принято, с какой радостью и восхищением она развертывала, пересчитывала и вновь заворачивала свои сокровища! Мистеру Эллину больше не пришлось выслушивать рассказы об ужасах морской пучины. Во вторник корабль на несколько часов задержался в Остенде из-за неполадок с мотором. В то время как другие пассажиры ворчали и жаловались, Тина с упоением играла со своими ракушками.

Море было спокойным, а погода ясной, так что большую часть дня Тина провела с мистером Эллином, сбежав из дамской каюты от «злющей», как она объяснила, горничной.

— Быть может, ты чем-то ее рассердила? — полюбопытствовал мистер Эллин.

— Не я, а один моряк, — ответила Тина. — Он вошел и стал смеяться над ней из-за того, что она разиня — это он так сказал, а не я, — не распознала похищенного ребенка. Ведь если бы она сказала капитану, то получила бы щедрое вознаграждение. Вот что вывело ее из себя.

Любопытство мистера Эллина было удовлетворено. Он прогуливался по палубе, и тут появилась Тина, по самые глаза закутанная в новую шаль, ей не терпелось задать ему один вопрос.

— Мистер Эллин, вы не будете возражать, если вместо Энни мы отдадим эту шаль бабушке Джейн? Тогда мне не придется каждый Божий день смотреть на нее. Вдобавок, Энни эта шаль не нужна. Если вы пообещаете никому не говорить, то я открою вам один секрет. Я знаю, какой подарок готовит ей тетя Арминель на Рождество.

Мистер Эллин пообещал, что скорее с него живьем сдерут кожу, чем он проговорится Энни.

— Это необыкновенная шаль, тетя Арминель вяжет ее по образцу, который давным-давно дала ей покойная тетушка, жившая на севере Шотландии. Эта шаль совсем не похожа на те, что вяжет мисс Мэрфи. Узор изображает берег моря. Скалы и утесы вяжутся черными нитками, песок — коричневыми, зимнее море — серой шерстью, а пена у берега — белой. Поэтому Энни не понадобится шаль, которую мы купили у монашек, а бабушка Джейн ей обрадуется. И, может быть, Элиза захочет взять мой капор для одной из своих племянниц.

— Можешь распорядиться капором и шалью по своему усмотрению, — сказал мистер Эллин. — Тогда ничто не будет напоминать тебе о том, что ты предпочла бы забыть.

— Волосы все равно останутся короткими, — вздохнула Тина. — В приюте мы все выглядели как пугала! Я вполне могла бы сойти за мальчика. Ансельм станет называть меня Мартином, я уверена. Он так любит дразниться! А тетя Арминель страшно огорчится. Сколько времени отрастают волосы?

— Не знаю, — признался мистер Эллин. — Но могу поклясться, что тетя Арминель все равно была бы страшно рада снова тебя увидеть, даже если бы ты вернулась совершенно лысая!

— Вы в самом деле так думаете? — радостно спросила Тина.

Затем она снова закуталась в шаль, но вскоре выглянула из нее, чтобы посетовать на предстоящие уроки французской грамматики.

— Чуть не забыл, — сказал мистер Эллин. — Я знаю, как горячо ты любила в свое время «Вопросы» Маньяла, и вот, наткнувшись на эту книгу, приобрел ее, чтобы ты передала ее мисс Спиндлер. Ты как-то говорила мне, будто она жаловалась на то, что не может достать экземпляр для тебя и Элизабет.

— Я не отдам ее мисс Спиндлер, ни за что не отдам! — принялась кричать Тина, приплясывая на месте.

— Тогда оставь ее себе, — сказал мистер Эллин, — и прилежно изучай в свободное время.

Тина убежала, но вскоре появилась снова. Размышления мистера Эллина были прерваны звуком тонкого голоска, который спрашивал:

— О чем вы думаете с таким мрачным видом?

— Я думаю о том, что скоро останусь совсем один в своем огромном доме в Валинкуре. За несколько дней до того, как я отправился тебя разыскивать, моя старая тетушка, вдова моего покойного дяди, сказала мне, что больше не хочет там жить. У нее есть собственный дом, поблизости от ее любимого племянника, и она собирается переехать туда, а Валинкур оставить мне.

Тина не на шутку встревожилась.

— Нет, нет, не уезжайте в Валинкур, мистер Эллин, это будет ужасно. Пожалуйста, не оставляйте нас. И пусть ваша старая тетушка никуда не переезжает.

— Я не собираюсь немедленно покидать Клинтон-Сент-Джеймс, дорогая, — поспешил утешить Тину мистер Эллин. — Пожилые леди не любят переезжать в холодное зимнее время. Так что до весны я никуда не денусь.

Детскому сознанию Тины весна представлялась чем-то бесконечно далеким. Она успокоилась.

— Ах, тогда вам еще рано думать о большом доме, — сказала она.

— И правда, рано, — согласился мистер Эллин. — Но я люблю все делать заранее. Знаешь ли, Тина, моя тетушка заберет с собой всех слуг, когда уедет. Всех до единого, от кучера до кухарки. И я останусь совсем один в огромном доме. Разве этого мало, чтобы быть мрачным?

— У вас останутся мистер и миссис Браун, — предположила Тина.

— Нет, не останутся. Мистер и миссис Браун много лет верно служили моей семье, а теперь им пора на покой, чтобы долго и счастливо жить в уютном домике в Валинвике.

У лукавого мистера Эллина были свои причины — я предпочла бы их не называть, — по которым он хотел разжалобить доброе сердце Мартины. Тогда он не мог предвидеть, в каком затруднительном положении я окажусь из-за него. Тина сгорала от желания ему помочь.

— Но вы можете взять Ларри кучером! Тетя Арминель наверняка позволит вам взять Ларри. Вы знаете его историю, мистер Эллин? Я чуть не заплакала, когда Джейн мне ее рассказала. Он служил кучером в большой семье и однажды повез свою хозяйку на бал за много миль от дома. Он ехал под проливным дождем, а потом ему еще пришлось долго ждать ее в мокрой одежде и ехать назад тоже под дождем. Не удивительно, что он заболел, а хозяйка выгнала его и наняла другого. Вы слышали когда-нибудь о такой жестокости? Все его скромные сбережения растаяли, и он не мог найти работу, потому что больной кучер никому не нужен. И ему ничего не оставалось, как наняться садовником. Такой печальный конец, как говорит Джейн. Теперь он совсем здоров, и тетя Арминель пыталась найти ему место кучера у своих друзей, но пока безуспешно. Конечно, вы сможете взять Ларри! Он так будет рад!

— Я с огромным удовольствием найму Ларри, если миссис Чалфонт его отпустит. Я очень высокого мнения о нем, — сказал мистер Эллин. — Но ты не подумала о том, что Ларри не сможет составить мне компанию. Он будет жить со своей женой и маленькой Шарлоттой в увитом розами домике кучера, а я все равно останусь один как перст в своем огромном доме.

— Тетя Арминель очень добрая, возможно, она позволит вам взять еще и Джейн с Элизой, — сказала Тина. — Элиза великолепно готовит, а Джейн бесподобно чистит серебро. Так говорила тетя Арминель, я сама слышала.

Мистер Эллин заметил, что он весьма признателен за любезное предложение, но вынужден его отклонить.

— Элиза будет орудовать скалкой на кухне, Джейн — полировать серебро в буфетной, а я все равно останусь совсем один в своем огромном доме.

— Но если… — начала Тина.

В этот момент мистер Эллин понял — слишком поздно, как я впоследствии убедилась, — что пора прекратить слезливые намеки на грядущее одиночество. Сказав, что он наверняка отлично устроится на новом месте, он поспешил привлечь внимание Тины к горизонту, где, как предполагалось, должны были вскоре появиться белые скалы Дувра.

— Кто их увидит первым, Тина, ты или я?

В гостиницах Брюсселя и Остенде мистер Эллин считал излишним объяснять, кем он доводится Тине. Он полагал, что его принимают за эксцентричного английского отца, который не обращает внимания на странный вид своей юной дочери. Все это изменилось, как только они взошли на корабль, где прекрасно знали не только мистера Эллина, но и зачем он отправился на континент. К своему удовольствию и изумлению Тина обнаружила, что сделалась объектом живейшего интереса не только со стороны пассажиров, но и команды: все жадно расспрашивали ее о спасении, оказывая почести, достойные принцессы. Весь день ей дарили булочки, пряники, кексы, и мистер Эллин не пытался этому противодействовать, но вечером предусмотрительно попросил старшего официанта, чтобы его подопечной подали самый легкий ужин.

Однако старший официант истолковал это требование по-своему, он, несомненно, имел собственное мнение о том, как полагается кормить спасенную барышню. Мистер Эллин, который неожиданно встретил старого знакомого и разговорился с ним, не удосужился проверить, исполнено ли его поручение. Поэтому его душевный покой не был нарушен лицезрением того, как в атмосфере всеобщего восторга Тина поглощает роскошный ужин, состоящий из омаров, пудинга с мороженым и прочих яств.

В Дувре их торжественно встретили, а вечером Тина и мистер Эллин оказались вдвоем в кофейной комнате. Никто не описал комфорт кофейной комнаты в дуврском отеле «Шип» лучше американского писателя Н. П. Уиллиса[28]Уиллис Натаниел Паркер (1806–1867) — американский писатель и журналист, автор нескольких книг путевых очерков. в его занимательной книге «Путевые очерки». Пылающий камин, толстый турецкий ковер, полированные столы из красного дерева с кипами английских газет, темно-красные шторы из дамаста — все было безупречно. Мистер Эллин бросил взгляд на Тину, расположившуюся в кожаном кресле у камина, и ему пришло в голову, что сейчас самое время попытаться пролить свет на некоторые тайны, не дожидаясь грядущей весны.

— Мартина, дорогая, — начал он, — помнишь, когда ты впервые появилась в «Серебряном логе», миссис Чалфонт и я обещали не мучить тебя вопросами, на которые ты не хотела бы отвечать?

— Помню, — ответила Мартина.

— Тебе запретили открывать свое имя и адрес, впрочем, как и все остальное, касающееся твой прежней жизни. Я полагаю, теперь ты можешь говорить свободно, поскольку твой отец не выполнил и уже никогда не сможет выполнить обещания написать очень важное письмо, о котором он говорил.

— Если бы я сказала вам раньше, то, может быть, Эмма не похитила бы меня?

— Может быть.

— Но что вы хотите от меня услышать? Вы сами все узнали, приехав в Грейт-Парборо.

— Не все, Тина.

— Кто вам мог рассказать? Мистер Гай Чалфонт знал, как меня зовут и где я жила, но не знал остального. Он был в Южной Америке, когда это случилось.

— Среди тех, с кем я говорил, была миссис Сайкс из гостиницы в Парборо.

— Это она сказала вам, что папа, мама и я собирались поехать в Нью-Йорк, потому что из-за огромных долгов папа не мог жить в Англии? Я чуть не проговорилась про Нью-Йорк, когда мы играли в «Вышли в море корабли».

— Да, мне сказала миссис Сайкс. Не будем в это углубляться.

— А она говорила вам, что у папы был смертельный враг?

Мистер Эллин на секунду задумался над тем, можно ли так назвать многочисленных кредиторов или ближайших родственников покойной мисс Крейшоу.

— Нет, миссис Сайкс говорила о людях, у которых были основания не любить твоего отца, но она не упоминала ни о каких врагах.

— Я знаю лучше миссис Сайкс. У папы был смертельный враг: Эмма.

Тина огляделась вокруг, словно испугавшись звуков собственного голоса.

— Это Эмма, — повторила она шепотом. И еще раз, громче: — Это Эмма.

Мистер Эллин молчал.

— Папа терпеть не мог Эмму. Я догадалась об этом давно, но до того дня, как мама умерла, я не знала, что Эмма его смертельный враг. Я была в комнате, когда он это сказал. И когда мама услышала это, она умерла.

— Моя дорогая девочка, ты, вероятно, ошибаешься, — с усилием произнес мистер Эллин. — Миссис Сайке говорила мне, что тебя там не было… в то время.

— Миссис Сайке самой там не было, откуда ей знать? Это случилось так. Папа не жил дома, мне кажется, он не хотел попадаться на глаза людям, которым был должен. Но он вернулся за день или два до нашего отъезда в Америку. Я сидела в гостиной с мамой, которая переделывала одно из купленных мне накануне платьев. Оно оказалось слишком длинным, а посылать его к портному не было времени. Мы услыхали шум в прихожей. И мама решила, что к нам пришел кто-то из визитеров. Так как я была раздета, мама сказала: «Пойди, спрячься за ширму и оставайся там, пока я не позову». Я сделала, как она велела. Но в комнату вошел папа. Он узнал, что мама потратила очень много денег, хотя он просил их беречь. И они… они стали ссориться. Я никогда не видела такой ужасной ссоры. Наконец папа успокоился и перестал кричать. Затем он спросил, на какие средства она собирается расплатиться со слугами и купить билеты в Америку.

— Ах, не беспокойся. Мы можем попросить денег у Эммы, — сказала мама. — У нее их много, и она одолжит нам столько, сколько нужно.

Папа опять вспылил, даже сильнее, чем раньше.

— Попросить у Эммы? У моего злейшего врага! Мама сказала, что он преувеличивает и, как всегда, говорит вздор.

— Очень хорошо, мадам, — ответил он тоном, от которого я задрожала и чуть не опрокинула ширму. — Я долго щадил ваши чувства, но теперь знайте, что в ее власти отправить меня на виселицу!

Я понимаю, что папа имел в виду, когда сказал «на виселицу». Я читала «Семейство Фэрчайлд»[29]«Семейство Фэрчайлд» Мэри Шервуд (1818–1847) — семейная хроника. и «Народные рассказы» мисс Эджуорт.[30]Эджуорт Мария (1767–1849) — английская писательница, известна своими книгами для детей и романами о жизни в Ирландии. Но я не знала, что папа сделал плохого, разве только это как-то связано со старой леди по имени мисс Крейшоу, с которой мы довольно часто виделись. Папа говорил быстро и очень тихо, я только смогла разобрать слова «Крейшоу» и «Эмма». Мама вскрикнула: «Нет! Нет! Не может быть! Какой ужас!» — и упала на пол. Папа позвонил в колокольчик и позвал экономку. Прибежала миссис Блейдс и с ней все слуги. Служанки плакали, кому-то стало дурно. Никто не заметил, как я прокралась к себе в комнату. В окно я увидела конюха, который куда-то помчался верхом. Он поехал за доктором, но тогда я этого не знала. Я боялась оставаться одна, надела другое платье и спустилась на кухню. Через некоторое время появился доктор Винсент, который позвал меня: «Тина, Тина, где ты?» Он был вежливый и добрый, как доктор Перси. Он сказал мне, что мама очень тяжело больна, и тут я поняла, что она умерла… Всю неделю я сидела в комнате у миссис Блейдс — она была нашей экономкой — или в помещении для слуг, или на кухне, когда мне позволяли туда приходить, я по-прежнему боялась оставаться одна. Слуги говорили между собой, не обращая на меня никакого внимания. Они были озабочены тем, как получить жалование и деньги, причитавшиеся им на траур. Из-за маминого мотовства, говорили они, у папы не осталось в Англии ни шиллинга, и сколько бы денег мисс Крейшоу он ни припрятал в Америке, их оттуда не получить. Я точно не знаю, что они имели в виду, говоря о деньгах мисс Крейшоу, и откуда им стало об этом известно. Но я знала то, чего не знали они. Эмма была смертельным врагом папы и, если бы захотела, могла отправить его на виселицу. Но я ничего им не сказала. Решила, что лучше этого не делать.

— Правильно решила, — согласился мистер Эллин.

— Потом случилось что-то очень странное. Папа сумел раздобыть где-то денег и заплатил слугам все, что, как они говорили, им причиталось. И они стали ходить с довольным видом и всеми силами пытались разузнать, откуда он взял деньги. Они даже подумали, что, может, их дала ему Эмма, потому что они с мамой были близкими подругами, и Эмма присутствовала на похоронах, мрачная, словно статуя скорби, а леди обычно так себя не ведут, говорили они. Но я не могла поверить в то, что Эмма одолжила или дала папе деньги, ведь она была его смертельным врагом, я решила, что, наверное, их дал ему кто-то другой. Миссис Блейдс пришла в ужас от того, что папа не купил мне траурного платья, но он сказал, что у меня и так достаточно новых нарядов. Всю эту неделю он почти со мной не говорил, но вечером, после похорон, пришел в классную комнату и спросил: «Мама вышила метки на твоей одежде?» Я удивилась, почему он об этом спрашивает, ведь это не мужское дело — заботиться о метках. Я ответила: «Нет, мама сказала, что займется этим во время путешествия».

Мой сундучок с игрушками стоял на полу открытый, потому что я хотела заменить кое-какие вещи, которые собиралась взять с собой в Америку. Папа попросил дать ему ножницы и вырезал мое имя из всех моих книжек. Я не видела, как он это делал, потому что он отослал меня с каким-то поручением к миссис Блейдс. Когда я вернулась, сундучок оказался заперт и папа сказал, чтобы я не открывала его до отъезда. Он не говорил, зачем ему понадобились ножницы, но я поняла, когда сундучок снова оказался у меня в день рождения.

На следующий день мы покинули «Рощу». Когда мы остались одни, папа сказал, что не возьмет меня с собой в Америку. Вместо этого я некоторое время побуду в школе, которую ему рекомендовали. Но так как у него есть злейший враг, который является и моим врагом, мне необходимо назваться другим именем и никому никогда не говорить о себе ни единого слова. Он заставил меня вновь и вновь повторять «Матильда Фицгиббон, Мэй-Парк, Мидлендс», пока не уверился, что я ничего не забуду. Я почувствовала, что все это добром не кончится, не знаю, почему. Папа сказал:

— Не робей, не будь глупышкой. Если будешь держать язык за зубами, наш враг не сможет причинить зла ни тебе, ни мне. Мне не хотелось бы налагать на тебя столь тяжкие обязательства, но ничего не поделаешь. У тебя всего один враг, а у меня их множество, и пока я благополучно не достигну Америки, нужно будет хранить тайну. Теперь слушай. Как только я там окажусь, я вышлю тебе письмо, получив которое ты станешь счастливой, как никогда в жизни. Там будут очень важные и очень хорошие вести. Покажи письмо своей учительнице, и она скажет тебе, что делать дальше. Но до этого — ни слова!

Он не сказал мне, кем был этот враг, но я и так знала: это Эмма. Мы путешествовали тайно, опасаясь преследования. Когда мы остановились в последней гостинице, папа велел мне оставить там сундучок с игрушками. Теперь я понимаю, он боялся, что кто-нибудь прочтет его имя, красиво напечатанное на крышке. Бедная мамочка хотела купить мне новый сундучок, но не успела. Потому что умерла.

Через некоторое время мы остановились в другом городе, у лавки зеленщика. Папа заказал и оплатил большой ящик с фруктами, которые следовало доставить в «Фуксию» через шесть недель. Он сказал зеленщику, что определил меня в школу, а фрукты понадобятся для того, «чтобы учительница была поласковее». Зеленщик рассмеялся и дал мне спелую грушу, но папа не позволил мне ее съесть, чтобы сок не закапал платье.

Потом мы приехали в «Фуксию»… потом бедный папа утонул… а письмо с хорошими вестями так и не пришло…

— Это все, что ты хотела мне сказать?

— Я сказала вам все, что папа запретил говорить. Мне было так тяжело хранить тайну! Я старалась не играть и не говорить с девочками, чтобы они не задавали мне вопросов, на которые я не смогу ответить. Я стала совсем другой. Превратилась в другую девочку, которая мне не нравилась. Раньше я не знала, что во мне могут жить два разных человека, один из которых равнодушный и чужой. Когда вы взяли меня в «Серебряный лог», Матильда Фицгиббон начала исчезать. Она уходила медленно, постепенно. Но теперь, когда я открыла вам папину тайну, она исчезла совсем.

Мистер Эллин давно хотел задать Мартине несколько деликатных вопросов, однако не знал, как это сделать. Но девочка вывела его из затруднительного положения, начав рассказывать сама.

— Я не Матильда Фицгиббон, — сказала она. — Я знаю, что меня зовут Мартина, я видела бумагу, где это написано.

— Свидетельство о крещении?

— А, вот как это называется. Когда мы собирались ехать в Америку, мама дала мне пачку старых писем, чтобы я их порвала, и среди них была эта бумага. Когда я спросила, почему меня крестили в чужой церкви, в городе, о котором я никогда не слышала, мама рассердилась. Сначала она сказала, что я надоедливая девчонка, а потом объяснила, что я родилась, когда она ехала к папе во Францию. Церковь была в двух шагах от гостиницы, где она остановилась, а так как я родилась слабенькой, хозяйка гостиницы подняла ужасный шум, настаивая, чтобы меня крестили как можно скорее. Меня назвали Мартиной в честь моего дедушки, Мартина Лестранжа, который умер.

— Это все? — спросил мистер Эллин, когда Тина, задумавшись, умолкла.

— Я точно знаю, что меня зовут Мартина, но, может быть, моя фамилия не Дирсли. Потому что я не уверена, что папа и мама мои настоящие родители.

— Интересно, почему ты так решила? — спросил мистер Эллин, доставая из несессера ручку, бумагу и непроливающуюся чернильницу.

— Мне приходилось слышать обрывки разговоров, которые всегда велись шепотом. Я была маленькой и не понимала их смысла, да и теперь не понимаю. Потихоньку говорились разные вещи.

Мистер Эллин не перебивал.

— Этот шепот раздавался не всегда, лишь время от времени. Когда я подросла, я часто замечала, что люди смотрят на меня и шепчутся. Особенно старая миссис Тидмарш…

— Могу себе представить, — заметил мистер Эллин.

— Откуда вы знаете?

— Я с ней встречался, — сказал мистер Эллин. — Пожалуйста, продолжай.

— Однажды я слышала, как она сказала своей приятельнице мисс Паттисон: «Я не склонна к опрометчивым суждениям, однако фамильное сходство с каждым днем делается все заметнее. Даю голову на отсечение, что девочка…» — и тут мисс Паттисон сказала: «Тс-с-с!» Я попыталась представить себе, кого я могу напоминать, и пришла к выводу, что они шептались, будто я похожа на мамину подругу Эмму. Не знаю, почему я так решила, потому что у меня в голове не укладывалось, что я могу быть дочерью Эммы, а не папы с мамой. Но однажды произошло событие, заставившее меня со страхом поверить в то, что я не мамина, а Эммина дочка. Мама поссорилась с Эммой. Они были подругами, но часто ссорились, так же часто, как мама с папой. После того, как Эмма велела подать ей лошадь и ускакала прочь, мама вошла ко мне в комнату, держа в руках браслет в виде змейки. Она еще не остыла от гнева. Швырнув браслет на стол, она сказала: «Вот, возьми его себе и положи в шкатулку для украшений. Я больше его не надену!» «Мне он не нужен», — ответила я. По правде говоря, мне никогда не нравились эти браслеты-змейки, мамин и Эммин…

— Не тебе одной, — вырвалось у мистера Эллина. Тина вопросительно на него посмотрела.

— Они не нравились еще кому-то?

— Брату мисс Чалфонт. Гай видел браслет, когда я показывал ему твой портрет. У его сестры на браслете вырезана надпись «Гарриет».

— Так звали мою маму. Они обменялись браслетами. Но я не любила Эмму, и Эмма не любила меня. Мама стала кричать: «Как? Ты отказываешься от подарка, которому позавидовала бы любая девочка! Негодница! Возьми его и скажи спасибо. У тебя на него больше прав, чем у меня!» — И выбежала из комнаты.

И я опять начала бояться, что все-таки я Эммина. Через некоторое время произошла еще одна ссора. На этот раз между папой и мамой. Не знаю, из-за чего они поругались. Когда они стали ссориться, я лежала на диване, завернувшись в плед, потому что у меня болело ухо, и мама забыла, что я там лежу. Папа сказал, что Эмма — его проклятие и что по ее милости у них с мамой на руках оказался чужой ребенок. И он бросился вон из комнаты, а мама побежала за ним.

— Мартина, ты уверена, что он произнес именно эти слова?

— Совершенно уверена, потому что они страшно меня испугали. Ведь выходило так, что у меня никого не осталось, кроме Эммы. Вскоре я заболела. Доктор не мог понять, что со мной, и посоветовал отдых на свежем воздухе. Мисс Мэрфи отвезла меня на ферму, где были разные животные, и цыплята, и полевые цветы. Там мне было хорошо, пока я не нашла книжку о шведских ведьмах. Я втайне от всех стала думать, что, может быть, Эмма — это шведская ведьма, которая сбежала в Англию. Глупо, правда? Однажды мама заметила, что я плачу. Она принялась допытываться у меня, почему, и в конце концов мне пришлось признаться. Но все же о шведских ведьмах я ничего ей не сказала. Я объяснила, что плачу из-за того, что боюсь быть Эмминой, боюсь оказаться Эмминой дочкой.

Мама ужасно рассердилась. Она сказала, что я противная девчонка, раз мне приходят в голову такие мысли, и что она не ручается за последствия, если Эмма об этом узнает. И она принялась трясти меня так, словно хотела, чтобы я разлетелась на куски, а потом сказала, чтобы я отправлялась спать без чая и ужина, что она велит мисс Мэрфи назначить мне самое суровое наказание. Она все трясла меня и кричала, и тут вошел папа. «В чем дело?» — спросил он. Я безумно испугалась. Папа всегда был ко мне добр, но я видела, каким он бывает сердитым с другими людьми. Но он ничуть не рассердился. Он откинул голову назад и расхохотался. «Так вот что ты насочиняла? Какая же ты глупышка!» «Мистер Дирсли, мистер Дирсли, это не смешно!» — сказала мама, но папа только смеялся еще громче. Я думала, он никогда не перестанет. «Это неправда, моя дорогая, — сказал он наконец. — Честное слово, неправда. Клянусь жизнью. А теперь иди играй и больше не думай об этом. И не забудь сказать поварихе, чтобы она прислала тебе к чаю джем и лучшее пирожное».

И когда я выходила из комнаты, он опять рассмеялся и сказал маме: «Эмма заслужила это. Тысячу раз заслужила!»

Я больше не боялась, что я Эммина дочка. Но я до сих пор не понимаю, почему она стала моим и папиным врагом. Что мы ей сделали? И я не могу понять, почему папа сказал, что я чужой ребенок. Может быть, со мной случилось то же, что с одной девочкой в книжке, которую я читала, как вы думаете? Ее оставили на ступеньках крыльца, когда она была совсем маленькая, и добрые люди взяли ее на воспитание. Но как же тогда я могла родиться, когда мама ехала к папе в Париж? Ведь я своими глазами видела — как это называется? — свидетельство о крещении. Когда я начинаю об этом думать, у меня голова идет кругом, как тогда в монастыре.

— На твоем месте я пожалел бы свою голову, — сказал мистер Эллин, который все время, пока Тина говорила, деловито писал. — То, что ты мне рассказала, очень интересно, я постарался как можно точнее записать твою историю. Если ты будешь согласна с тем, что я сейчас тебе прочту, я попрошу тебя поставить в конце свою подпись.

— А для чего вы это записали? Для тети Арминель?

— Конечно. Но не только для нее. В настоящее время я предпочел бы не объяснять своих намерений, — сказал мистер Эллин.

Перегнувшись через подлокотник кресла, Тина прочла записанное. Медленно, с чувством собственной значимости она вывела внизу свое имя.