Онлайн чтение книги Палач. Да прольется кровь En ce sang versé
7

Женское аббатство Клерет, ноябрь 1305 года

Несколькими минутами позже, войдя в скромный медицинский кабинет, мадам де Госбер увидела там двух мужчин, которые наклонились над телом Анриетты де Тизан, почтительно склонив головы и молитвенно сложив руки. Покойная лежала на длинном столе темного дерева, освещенном высоким застекленным окном – почетная привилегия для находящихся здесь больных. Двое мужчин молчаливо поприветствовали аббатису. Та пояснила, обращаясь к доктору Мешо, с которым была давно знакома и чей здравый смысл и знания она ценила:

– Мессир доктор, я так поспешно вызвала вас к себе, чтобы… Я даже не знаю, на что надеюсь… Это прискорбное и такое несправедливое событие затуманило мне разум.

– Насколько я понял из вашего короткого послания, от меня требуется почтительно освидетельствовать вашу почившую духовную дочь, чтобы как можно точнее узнать причину ее смерти и попытаться извлечь сведения о бесчестном безумном злодее, который отнял у нее жизнь.

Мадам де Госбер кивнула в знак согласия. Ей было в высшей степени наплевать на молчаливое неодобрение сестер по ордену. Чтобы эти ученые, но все же мужчины, раздевали покойную и оскверняли ее своими взглядами и прикосновениями, пусть даже самыми почтительными!.. Но аббатиса стремилась сделать все, что в ее власти, чтобы убийца был пойман и наказан. Антуан Мешо снова заговорил, сделав жест в сторону своего спутника:

– Время торопит нас, и я взял на себя смелость попросить своего высокоученого собрата присутствовать здесь и поделиться своими восхитительными знаниями. Он оказал мне честь, воспользовавшись моим гостеприимством во время своего пребывания в Ножан-ле-Ротру.

Высокий худой мужчина с серыми глазами еще раз склонился перед аббатисой и произнес мягким почтительным голосом:

– Йохан Фовель, доктор Брево, к вашим услугам, мадам матушка.

Мешо, в голосе которого слышалось самое неподдельное восхищение, продолжил фразу своего собрата по профессии:

– И, смею заверить, самый лучший среди нас.

– Мадам матушка, – снова вступил в разговор Йохан Фовель, который, казалось, не услышал лестных слов в свой адрес. – Могу ли я быть уверенным, что мы найдем вашу духовную дочь такой, какой видим ее сейчас? Что ее не станут ни мыть, ни переодевать?

– Да, разумеется… Я только приказала снять с ее шеи эту омерзительную веревку.

– Надеюсь, вы ее сохранили?

– По правде говоря, не знаю, но я могу об этом осведомиться у больничной сестры.

– Мне будут полезны любые сведения, – подтвердил высокий худой мужчина. – Какой именно была веревка?

– Да господи, я тогда была в таком волнении и ужасе, что не обратила на это ни малейшего внимания. Самая обычная пеньковая веревка, какие используют, чтобы перевязать охапку хвороста или кипу белья.

– Хм… И вот еще что: веревка была повязана на ее шею поверх ее пелерины, ее головного убора и воротника платья?

– Ну, разумеется, – ответила аббатиса, и ее голос чуть сдавленно прозвучал в этой ледяной комнате.

Внимательно глядя в голубые глаза этой женщины – хрупкой, как воробей, но вместе с тем излучающей необычайную силу и властность, – Фовель снова заговорил:

– Позволите ли вы удостовериться, что интимным частям тела мадам де Тизан не был нанесен ущерб?

Побледнев и судорожно сглотнув, мадам де Госбер пробормотала:

– Вы хотите сказать, что…

– К сожалению, речь идет о том, что может являться неизбежным следствием таких чудовищных явлений, – настаивал Йохан Фовель. – Конечно, у вас здесь нет ни судебной матроны[80]Судебная матрона – нечто вроде акушерки, которая могла засвидетельствовать девственность или, наоборот, беременность, когда это требовалось для судебного процесса., ни компаньонки[81]Компаньонка – имеется в виду женщина, которая заботилась о знатной даме в период ее беременности и после родов.. Но я принял роды у стольких женщин, что их гениталии уже не являются для меня тайной.

– Однако я полагала, что мужчины вашей профессии избегают подобных испытаний, – возразила аббатиса немного уязвленным тоном.

– С моей точки зрения, они совершают большую ошибку – все мои собратья, которые хотят сыновей и не знают, откуда те появляются на свет. Все превозносят зарождение жизни, но отводят глаза от живота, откуда вот-вот появится на свет младенец. Что же касается тех докторов медицины, которые рассуждают по-латыни об оттенках мочи, то они сожалеют лишь об одной, с их точки зрения, ошибке Всемогущего: что дети не рождаются ни в капусте, ни в лилиях. Таким образом, они могли бы обойтись вовсе без женщин, к большому удовлетворению некоторых из них.

Несмотря на трагизм этой минуты, аббатиса улыбнулась и заметила:

– Доктор Мешо, мне кажется, что ваш драгоценный друг – очень хороший человек, и я от всей души желаю ему стать отцом милой девушки. Думаю, он будет прекрасным отцом.

– Это уже произошло; очаровательной Элизе этой весной исполнится восемнадцать, что наполняет меня гордостью, – ответил Йохан Фовель, лицо которого на короткое мгновение осветилось нежной улыбкой.

И, вернувшись к печальной причине их появления здесь, он настойчиво повторил:

– Итак, мадам матушка, вы позволяете?

Но мадам де Госбер все еще не могла решиться:

– Но она девственница, это же очевидно; ведь она не была замужем.

– По крайней мере, не была ли она… до этого… – осторожно произнес доктор из Брево.

Наконец аббатиса со вздохом ответила:

– Хорошо, я даю вам позволение, мессир. Делайте, что считаете необходимым, дабы выяснить все, что может быть полезным для моего расследования. Анриетта была не робкого десятка, и она согласилась бы с моим решением. Конечно… и я сама на себя сержусь за то, что вынуждена быть настолько неделикатной, – пожалуйста, расскажите мне все, что вам удалось выяснить. Но только мне одной.

– Вы можете быть в этом совершенно уверенной, мадам матушка, – заверил ее Мешо.

– Могу ли я почтительно настаивать, чтобы нашли ту самую веревку? – подхватил Йохан Фовель.

– Я сейчас предупрежу больничную сестру и распоряжусь, чтобы никто вас не беспокоил до окончания… освидетельствования.

* * *

Как только аббатиса ушла, пришедшие принялись за дело. В помещении царил смертельный холод: здесь не зажигали огня, чтобы не ускорить разложения останков. Мешо ритмично сгибал и разгибал окоченевшие пальцы и, казалось, ожидал инструкций Йохана Фовеля. Наконец он сказал:

– Я полагаю, что вы накопили много знаний об орудиях смерти и о разложении.

– Что верно, то верно. В конце концов, мой дорогой Мешо, смерть – это последняя дань уважения, которую дает жизнь людям нашего искусства.

Йохан Фовель пристально вглядывался в каждую черточку лица умершей. Он внимательно обследовал кожу вокруг глаз, показывая пальцем на малейшие признаки кровотечения, приподнял одну из рук Анриетты и удостоверился в гибкости пальцев.

–  Rigor mortis [82]Трупное окоченение (лат.). почти нарушено, – заметил он. – Добавим к этому, что в ночь убийства было довольно холодно, что задержало его возникновение.

– Что вы об этом скажете? – осведомился доктор Мешо.

– Предположим, она скончалась чуть менее двух дней назад. Впрочем, нельзя этого точно утверждать, так как тело нашли позавчера ранним утром. Единственное заключение, которое можно сделать с большой осторожностью, – она была задушена незадолго до этого. Давайте теперь разденем ее, – предложил он. – Так как мы не сможем сделать даже частичное вскрытие[83]Вскрытия разрешались Церковью лишь в отношении самоубийц и приговоренных к смерти. Даже когда они перестали быть под запретом, проводились крайне редко..

– Какая невероятная жестокость, – бросил Антуан Мешо, засунув себе руки под мышки в надежде хоть немного их согреть.

Йохан предпочел оставить это замечание без ответа. Он испытывал к своему собрату дружеские чувства и большое уважение. В то же время Мешо был человеком их профессии. Для него были важны не столько причины, сколько последствия. Фовель был абсолютно убежден, что, когда наконец Наука получит свободу, человек начнет двигаться вперед гигантскими шагами. Не останется ничего необъяснимого, развеются самые ужасные страхи – например, те, которые ему внушают, чтобы держать в состоянии выгодной другим тупости и слепой покорности. Но Наука лишь делает первые шаги, довольствуясь бессмысленными суевериями, чему способствовало отсутствие научных догм и авторитетов. В сущности, доктора и врачи были не столько учеными, сколько деревенскими фельдшерами, знакомыми с анатомией скорее опытным, эмпирическим путем. Фовель нередко приходил в отчаяние: даже цирюльники и палачи, которых все презирают, и те лучше них могут облегчить страдания больного.

Они сняли головной убор. Голова Анриетты была обрита примерно две или три недели назад, насколько можно было судить по короткой темной щетине, которая покрывала череп цвета слоновой кости. На левом виске виднелся кровоподтек, большей частью скрытый под головным убором. Пощупав его, Йохан Фовель произнес, будто говоря сам с собой:

– Недавний. Опухший. Без сомнения, образовался вследствие удара или падения. Видите, красный цвет еще не перешел в фиолетовый или сине-черный… Кто-то хотел ее оглушить или же речь идет о несчастном случае, который произошел незадолго до смерти?.. Продолжим.

Они стянули с нее темный наплечник и белое платье из грубой шерстяной ткани. Анриетта де Тизан носила под ним власяницу. Фовель незаметно закусил губы. Эта страсть к умерщвлению плоти всегда вызывала у него удивление. Что заставило ее вырядиться в эту шероховатую, натирающую кожу рубашку из козьей шерсти? Может быть, присоединиться к последней жертве Божественного Агнца, разделить его муки? Глухой звук, с которым голова Анриетты ударилась о длинный деревянный стол, вернул его к действительности.

Она была худенькой и на удивление мускулистой для женщины, даже для монахини, занимающейся физическим трудом. Йохан Фовель склонился над трупом.

«Наблюдай, анализируй, сравнивай и делай выводы», – повторял он. Этот метод врач внушал своей дочери Элизе, скрывая ото всех ее необычайный ум и способности. Он много раз повторял ей, что она должна всегда производить впечатление хорошо воспитанной девицы: молитва, ведение хозяйства, скромные таланты в музыке, пении и вышивании. Учить девушек высокоумным наукам было бы подозрительно. И разве может быть лучшее средство, чем незнание, чтобы удерживать их в таких условиях? Такой судьбы избежало лишь несколько высокорожденных и очень богатых женщин. Но в конце концов, правила пишутся для того, чтобы те власть имущие, кто желает их обойти, относились к ним с почтением…

Шея Анриетты де Тизан была усеяна многочисленными точечными кровоизлияниями, диаметром крупнее тех, которые обнаружились у глаз. Вокруг горла, довольно низко, виднелась глубокая неширокая борозда, бледная посредине и окаймленная красным в тех местах, где кожа была стерта.