Онлайн чтение книги Странник играет под сурдинку En Vandrer spiller med Sordin
I

Все вышло не так, как я предполагал: капитан Фалькенберг спустился ко мне, выслушал мою прось бу и не сходя с места, отказал: людей у него до статочно, а пахота почти закончена.

Ладно. А нельзя.ли мне посидеть в людской и отдох нуть немного?

Это пожалуйста.

Капитан не предложил мне остаться на воскресенье, он повернулся и ушел. Вид у него был такой, будто он только что встал, на нем была нижняя рубашка, он даже жилета не надел, а поверх рубашки набросил курт ку. У него поседели волосы на висках и в бороде.

Я сидел в людской и ждал, когда батраки соберутся к полднику. Пришел один взрослый батрак и один маль чишка, я поговорил с ними и узнал, что капитан ошибся, когда сказал, будто пахота почти закончена. Пусть так! Я не скрываю от них, что ищу работы, а если они хотят знать, чего я стою, то вот, пожалуйста, хороший отзыв, который я давным-давно получил от херсетского ленсмана. Когда батраки снова идут в поле, я вскидываю на плечи мешок и иду за ними. Я заглядываю в конюшню и вижу там непривычно много лошадей, я за глядываю в коровник, курятник, свинарник и вижу, что прошлогодний навоз лежит в куче и до сих пор не вывезен на поле.

Как же это?

– А мы чем виноваты? – отвечает батрак. – Я с конца зимы начал возить, а был один. Сейчас нас, можно сказать, двое, но уже приспело время пахать и боро нить.

Пусть так!

– Счастливо оставаться, – говорю я и иду прочь. Я хочу побывать у своего дружка, у Ларса Фалькенбер га, но об этом я ничего им не говорю. Высоко, по-над лесом я вижу несколько новых домиков и понимаю, что это, должно быть, и есть вырубка.

Батрак явно встревожился при мысли, что капитан упускает рабочую силу, оглядываясь на ходу, я вижу, как он мчится через двор к господскому дому.

Я успеваю отойти шагов эдак на двести, когда бат рак догоняет меня и говорит, что меня все-таки в зяли, он переговорил с капитаном, и капитан предоставил ему распоряжаться п о-своему. «До понедельника тебе все равно делать нечего, ступай пока в людскую, тебе дадут поесть».

Батрак вообще неплохой парень. Он идет за мной на кухню и говорит: «Накормите этого человека, он будет у нас работать».

Незнакомая стряпуха, незнакомые служанки, я съедаю свою порцию и выхожу во двор. Из господ никого не видать.

Мне тошно целый вечер сидеть без дела в людской, и я иду за батраками в поле. Мы разговариваем. Бат рак родом из крестьянской семьи, их хутор в северной части прихода, но раз он не старший сын, хутор к нему не перейдет, вот он и решил на время наняться в батра ки. Ей-же-ей, он мог сделать выбор и похуже. Нельзя сказать, что капитан с каждым годом все больше и больше занимается хозяйством, напротив, он все больше и больше его запускает, дома он теперь бывает ред ко, и батрак действует по своему усмотрению. Вот, к примеру, в прошлую осень он поднял большие участки заболоченной целины, в этом году он будет там сеять, батрак показывает: вот здесь он распахал, здесь еще со бирается распахать, а погляди-ка на озимые, ишь как поднялись.

Видно было, что этот молодой человек хорошо знает свое дело, и я не без удовольствия слушал его разум ную речь. Он, оказывается, кончил школу, выучился там вести хозяйственный календарь и заносить количество копен в одну графу, а дни отела – в другую. Пусть так. Раньше крестьянин держал такие выкладки в голове, а его жена знала с точностью до одного дня, когда должна отелиться любая из ее двадцати или пятидесяти коров.

Вообще же парень он толковый и от работы не бе гает, просто за последнее время он малость оплошал под бременем всех дел, навалившихся на него в капитан ской усадьбе.

Найдя помощника, он заметно взыграл духом. С по недельника возьмешь лошадь возить навоз, приказывает он, а мальчик пусть возьмет одну из двух выездных ло шадей капитана и встанет за борону, а сам он как па хал, так и будет пахать! Помяните мое слово, мы еще управимся с севом день в день.

Воскресенье.

Я слежу за собой, чтобы не показывать, что уже давно знаю эту усадьбу, знаю, например, где конча ются капитанские леса, где расположены дома, надворн ые постройки, колодцы и дороги. Я старательно готов люсь к завтрашнему утру – я смазал колеса и сбрую и на отличку вычистил лошадь. После обеда я часа на че тыре – на пять отправляюсь бродить по капитанским лесам, я миную Ларсову вырубку, в дом к нему не за хожу, а достигнув границы прихода, поворачиваю об ратно. Мне бросается в глаза, что лес изрядно поредел. Когда я возвращаюсь, батрак спрашивает меня:

– Ты слышал ночью песни и крики?

– Слышал. А кто это пел?

– Гости, – с улыбкой отвечает батрак.

Ах да, гости! Их теперь в Эвребё всегда полно. Сре ди них на редкость толстый и шустрый господин с за крученными кверху усами, он тоже капитан и служит в одной части с Фалькенбергом; я видел его вчера вече ром, когда гости высыпали из дома. Еще среди них есть господин, которого они называют инженером. Этот молодой – ему лет двадцать с небольшим, – он среднего роста, смуглый и безбородый. И еще Элисабет, пастор ская дочка. Я сохранил в памяти черты Элисабет, по этому сразу узнал ее, хотя прошло шесть лет и она стала зрелой дамой. Маленькая Элисабет прошлых дней теперь уже не девочка, у нее пышная грудь, свидетель ствующая об отменном здоровье; батрак сказал мне, что Элисабет замужем, она все-таки вышла за сына хуторя нина, того самого Эрика, которого любила с детских лет. Она по-прежнему дружит с фру Фалькенберг и часто наезжает в Эвребё. Но мужа ни разу с собой не при возила.

Теперь Элисабет стоит у флагштока, и капитан под ходит к ней. Они о чем-то говорят и очень заняты разговором: капитан всякий раз оглядывается, перед тем как сказать что-нибудь, должно быть, речь идет не о безразличных предметах, а напротив, о таких, которые требуют осторожности.

А вот и толстый весельчак, даже в людской слышно, как он смеется и потом зовет куда-то Фалькенберга, но получа e т лишь короткий и небрежный ответ. Каменная лестница ведет в заросли сирени, толстый капитан устремляется туда, горничная несет следом вино и ста каны. Замыкает шествие инженер.

Батрак, сидящий подле меня, громко хохочет:

– Ну и капитан!

– Как его зовут?

– Они его называют Братцем, и в прошлом году так же называли. А чтоб по имени – я ни разу не слышал.

– А инженера как?

– Этого Лассен, я слышал. При мне он здесь вто рой раз.

Теперь из дому выходит фру Фалькенберг, она замедляет шаг на верхней ступеньке и бросает взгляд в сторону флагштока, где стоят те двое. Фигура у нее та кая же стройная и красивая, но лицо увяло – впечатление такое, будто щеки у нее раньше были наливные, а теперь запали. Она тоже идет к кустам сирени, я узнаю ее походку, спокойную и плавную, как встарь. Но, конечно, красота ее за минувшие годы заметно поблекла.

Еще какие-то люди выходят из дому, немолодая дама с шалью на плечах, за ней два господина.

Батрак рассказывает, что обычно гостей бывает меньше, но позавчера капитан справлял день рождения, и гости приехали в двух экипажах; на конюш н е до сих пор стоят четыре чужие лошади.

Тех двоих, что у флагштока, зовут теперь настойчивее, и капитан отвечает с досадой: «Иду, иду!» – но не трогается с места. Он то снимет соринку с плеча Элисабет, то оглянется по сторонам и возьмет ее за локоток, а сам что-то ей втолковывает.

Батрак говорит:

– Эти двое всегда найдут о чем поговорить. Она как приедет, оба сразу отправляются гулять куда-ни будь подальше.

– И фру Фалькенберг не возражает?

– Не слыхал, чтоб возражала.

– А у Элисабет тоже нет детей?

– Отчего же, у нее много детей.

– Как же тогда она может так часто оставлять без призора детей и хозяйство?

– Покуда жива мать Эрика, это дело нетрудное, уезжай, сколько хочешь.

Батрак выходит, и я остаюсь один в людской. Здесь я сидел когда-то и мастерил механическую пилу. До чего ж я был увлечен своим делом! За стеной лежал больной Петтер. Разгорячась от усердия, я бегал в амбар всякий раз, когда мне надо было приколотить что-нибудь. Теперь я и пилу эту вспоминаю, как книжную выдумку. Так разделываются с нами годы.

Возвращается батрак.

– Если гости к завтрему не разъедутся, я возьму двух гостевых лошадей и буду на них пахать, – гово рит он, занятый исключительно хозяйственными забо тами.

Я выглядываю в окно. Наконец-то двое у флагшто ка отправились вслед за остальными.

Чем ближе к вечеру, тем шумней веселье в зарослях сирени. Горничные снуют с подносами взад и вперед, – на подносах не только вино, но и закуски, господа за теяли обедать под сенью ветвей. То и дело раздается: «Братец! Братец!», но всех громче кричит и хохочет сам Братец. Один стул уже рухнул под его непомерной тяжестью. Братец посылает в людскую, чтоб ему прислали добротный деревянный стул, который его выдержит. Да, в зарослях сирени не скучно. Капитан Фалькенберг время от времени показывается во дворе, чтобы все видели, что он твердо держится на ногах и не упускает из виду хозяйственные дела.

– За нашего я ручаюсь! – говорит батрак. – Его легко не свалишь. Помнится, о прошлом годе я вез его, так он пил всю дорогу – и ни в одном глазу.

Солнце заходит. В кустах сирени теперь, должно быть, стало прохладно – господа перебираются в дом. Но большие окна распахнуты, и мы слышим, как бла гозвучно поет рояль под руками фру Фалькенберг. Потом до нас доносится танцевальная музыка. Это, долж но быть, играет толстый капитан Братец.

– Ну и народ, – ворчит батрак. – Поют и пляшут ночи напролет, а днем отсыпаются. Ладно, я пошел спать.

Я остаюсь у окна и вижу, как мой дружок, Ларс Фалькенберг, спешит через двор и скрывается и господ ском доме. Его пригласили петь перед господами. Потом капитан Братец и другие начинают подтягивать, полу чается громко и весело. Немного спустя Ларс Фалькенберг входит в людскую. Из кармана у него торчит бутылка как плата за беспокойство. Увидев, что в людской сижу только я, незнакомый человек, он проходит к Нильсу, чтобы пропустить с ним по одной. Потом туда же приглашают и меня. Я остерегаюсь много говорить, как бы меня не признали, но перед уходом Ларс вдруг просит меня немного проводить его. Тут по дороге вы ясняется, что меня давным-давно раскусили. Ларс знает, что я его прежний напарник.

Это сказал ему капитан.

Ладно же, думаю я. Коли так, все мои предосторож ности ни к чему. Я, признаться, даже доволен таким оборотом дела. Значит, капитану наплевать, чем я за нимаюсь у него в усадьбе.

Я проводил Ларса Фалькенберга до самого дома, мы вспоминали былые дни, говорили о Ларсовом хозяйстве и о всяких здешних делах: капитан давно уже не поль зуется прежним уважением, он теперь не председатель ствует в общине, люди перестали приходить к нему за советом. «Видишь дорогу – это он велел довести ее до самого шоссе, а больше он ничего не делал, хотя с тех пор уже минуло целых пять лет. Дом п ора красить, а ему и горя мало, п оля запущены, лес повырублен». – «Уж не пьет ли он, часом?» – «Поговаривают, но на верняка сказать нельзя, черт бы побрал всех сплетни ков. Выпивает, не без того, и из дому он часто уезжает и не скоро возвращается, а хоть и вернется, у него к хозяйству душа не лежит, вот в чем горе. Не иначе в него вселился злой дух», – рассказывает Ларс.

– А фру Фалькенберг?

– Она-то? Она-то не переменилась, играет на рояле, и уж такая обходительная, что лучше и желать нельзя. Дом у них гостеприимный, гостей всегда полно: а нало ги большие и расходы большие. Чтобы хоть как-то со держать в порядке все постройки, нужна уйма денег. Жалко сердечных, и капитана, и его супругу, они так друг другу осточертели! Да где ж такое видано! Если они и перекинутся когда словечком, так не гля дят друг на друга и губ почти не разжимают. Они по нескольку месяцев подряд только с чужими и раз говаривают. Летом капитан уезжает на учения, домой не наведывается, за женой не следит, да и за хозяй ством тоже. «Детей у них нет – вот в чем беда», – гово рит Ларс.

Из дома выглядывает Эмма и подходит к нам. Она все так же мила и привлекательна, о чем я ей и говорю. «Да, моя Эмма хоть куда, – подтверждает Ларс, – вот только рожать она больно горазда». Он и ей наливает из своей бутылочки и заставляет ее выпить. Эмма при глашает нас войти, – чем так стоять перед дверью, луч ше посидеть за столом. «Эка важность, лето на дво ре!» – отвечает Ларс, он и не думает впускать меня в дом. Когда я ухожу, он идет немного проводить меня и по дороге показывает, где он копал канаву, где пахал, где ставил изгородь. Он неплохо и очень толково потру дился на своем маленьком участке, вид этого уютного домика в лесу наполняет меня удивительным спокойст вием. Чуть поодаль, за домом и коровником, негромко шумит лес, здесь все больше лиственные деревья, и осиновая листва издает шелковистый шорох.

Я ухожу. Близится вечер, замолкли птицы, погода мягкая, голубые нежные сумерки.

– Сегодня вечером мы все будем молоды! – гром ко и отчетливо говорит мужской голос в кустах сире ни. – Пойдемте танцевать на выгон.

– А помните, какой вы были в прошлом году? – отвечает голос фру Фалькенберг. – Вы были милый и юный и ничего подобного не говорили.

– Да, в прошлом году я ничего подобного не гово рил. Подумать только, что вы это запомнили. H о и в прошлом году вы однажды выбранили меня. «Как вы прекрасны сегодня вечером», – сказал я. «Нет, – отве тили вы, – моя красота давно ушла, но вы совсем как дитя, и я прошу вас не пить так много», – сказали вы.

– Да, так я говорила, – с улыбкой признается фру Фалькенберг.

– Так вы говорили. Но это неправда: мне лучше знать, прекрасны вы или нет, недаром я целый вечер лю бовался вами.

– О, дитя, дитя!

– А сегодня вечером вы еще прекраснее.

– Кто-то идет.

В кустах сирени двое – фру Фалькенберг с приез жим инженером. Увидев, что это всего-навсего я, они как ни в чем не бывало возобновляют прерванный разговор, будто меня здесь нет. Так уж устроен ум челове ческий. Хотя я только о том и мечтал, чтобы меня оста вили в покое, теперь мне досадно, что эти двое так от кровенно мной пренебрегают. У меня уже седая голова, думается мне, неужели мои седины не заслуживают уважения?

– Да, сегодня вечером вы еще прекраснее, – по вторяет инженер.

Я поравнялся с ними, я спокойно здороваюсь и про хожу мимо.

– Я только хотела вам сказать, что все это ни к чему, – отвечает фру и тут же кричит мне вдогонку: – Вы что-то потеряли!

Потерял? На дороге лежит мой носовой платок, я нарочно уронил его; я возвращаюсь, поднимаю платок, благодарю и ухожу.

– Не отвлекайтесь из-за пустяков, – восклицает инженер. – Какой-то мужицкий платок с красными цветочками. Идемте лучше в беседку!

– Беседка по ночам заперта, – отвечает фру. – Или там кто-нибудь есть.

Остального я не слышу.

Жить я буду в комнате над людской. Единственное открытое окно моей комнаты смотрит как раз в заросли сирени. Поднявшись к себе, я слышу, что те двое все еще продолжают разговаривать в зарослях, но не слышу о чем. Почему это беседка заперта по ночам и кто завел такой порядок, – рассуждаю я про себя. Наверно, какая-нибудь продувная бестия смекнула, что, если всегда держать дверь на запоре, можно будет однажды без особого риска наведаться туда в приятном обществе, запереть за собой дверь и провести там время.

Вдали, на дороге, по которой я только что пришел, показались еще двое, это толстый капитан Братец и пожилая дама с шалью. Должно быть, они сидели где-то в роще, когда я шел мимо, и я мучительно стараюсь вспомнить, не разговаривал ли я на ходу сам с собой.

Вдруг я вижу, как инженер выскакивает из-за кустов и стремглав бросается к беседке. Дверь заперта, он наваливается плечом и высаживает ее. Слышен треск.

– Идите сюда, здесь никого нет! – кричит он.

Фру Фалькенберг встает и говорит очень сердито:

– Что вы вытворяете, безумный вы человек!

Однако, говоря эти сердитые слова, она покорно идет на его зов.

– Вытворяю? – переспрашивает инженер. – Любовь это не глицерин. Любовь это нитроглицерин.

Он берет ее за руку и уводит в беседку.

Пусть так.

Но тут появляется жирный капитан со своей дамой. Те двое в беседке этого, разумеется, не подозревают, а фру Фалькенберг навряд ли будет рада, если ее застанут в таком уединенном месте с посторонним мужчиной. Я обвожу глазами комнату, ищу, чем бы их предупредить, замечаю пустую бутылку, подхожу к окну и изо всех сил кидаю ее. Слышен звон, бутылка разбилась вдребезги, осколки стекла и черепицы сыплются с крыши, в беседке раздается вопль ужаса и оттуда выбегает фру Фалькенберг, инженер следует по пятам, все еще держась за ее одежды. Они застывают на месте и оглядываются по сторонам. «Братец! Братец! – восклицает вдруг фру Фалькенберг и мчится сквозь заросли. – Не ходите за мной! – приказывает она на бегу. – Не смейте ходить за мной!»

Но инженер прытко скачет за ней. На редкость мо лодой и несговорчивый субъект.

Итак появляется жирный капитан со своей дамой. Они ведут волнующий разговор о том, будто в мире нет ничего, что могло бы сравниться с любовью. Жир ному наверняка лет под шестьдесят, даме не меньше сорока; презабавно наблюдать их нежности.

Капитан говорит:

– До нынешнего вечера я еще мог как-то терпеть, но сейчас это выше сил человеческих. Вы окончательно свели меня с ума, мадам.

– Ах, я не думала, что это так серьезно, – отвечает она и хочет отвлечь его, направить его мысли по дру гому руслу.

– Очень серьезно, – говорит он. – Пора положить этому конец, понимаете? Мы вышли из леса; там я думал, что смогу вытерпеть еще одну ночь, и поэтому ничего вам не сказал. Но теперь я умоляю вас вернуться со мной в лес.

Она качает головой:

– Нет, я, конечно, готова помочь вам… сделать все, что вы…

– Благодарю! – выпаливает он.

Он обхватывает ее руками тут же, посреди дороги и прижимает свой шарообразный живот к ее животу. Издали кажется, будто они рвутся прочь друг от друга. Ну и ловкач этот капитан.

– Отпустите меня! – молит она.

Он слегка разнимает руки, потом опять стискивает свою даму. И опять это выглядит издали так, будто они дерутся.

– Давайте вернемся в лес, – твердит он.

– Ах, это невозможно, – отвечает она. – И к тому же выпала роса.

Но слова любви распирают капитана, он открывает шлюзы.

– Было время, когда я не обращал внимания на цвет женских глаз. Голубые глаза – подумаешь! Серые глаза – подумаешь! Взгляд любой силы, глаза любого цвета – подумаешь! Но вот явились вы с карими гла зами.

– Да, глаза у меня карие, – подтверждает и дама.

– Вы опалили меня своими глазами! Ваши глаза сжигают меня.

– Не вы первый хвалите мои глаза, – отвечает да ма. – Мой муж, к примеру…

– Не о нем речь… Могу вам сказать одно: если бы я встретил вас двадцать лет назад, я не поручился бы за свой рассудок. Идем же, в лесу не так уж много росы.

– Пошли лучше в дом, – предлагает она.

– В дом! Да там нет ни одного уголка, где мы мог ли бы уединиться.

– Уж один-то найдется!

– Ладно, но сегодня вечером этому надо положить конец, – говорит капитан.

И они уходят.

Я спрашиваю себя, а точно ли я бросил бутылку затем, чтобы кого-то предостеречь.

На рассвете в три часа я слышу, как батрак встает и выходит кормить лошадей. В четыре он стучит мне сни зу. Я не хочу огорчать его, пусть себе думает, что встал первым, хотя при желании я мог бы разбудить его в лю бой час ночи, я совсем не спал. Когда воздух так чист и свеж, ничего не стоит провести без сна ночь, а то и две – воздух разгоняет сон.

Сегодня батрак вывел в поле новую упряжку. Он внимательно осмотрел чужих лошадей и выбрал пару, принадлежащую Элисабет. Это добрые крестьян ские коняги с сильными ногами.