Онлайн чтение книги Эрминия
VI. БЛИЗОК ЛОКОТОК, ДА НЕ УКУСИШЬ

Проснулся Эдуар в совершенном убеждении, что он безумно влюблен в Эрминию. Он давал себе обеты верности и молчания и думал лишь о той счастливой минуте, когда снова предстанет перед ней. Во второй раз все произошло так, как накануне. Разве что Эдуар, отчасти уже натренировавшись, шел по мосту с изумительной быстротою и беспечностью. И на третий день — та же любовь, та же вера. Шло время, и каждую ночь все повторялось сызнова, так что к концу недели уж не было в Париже человека, могущего столь же ловко ходить по доске, как Эдуар. Продлись это дело год — он бы стал, пожалуй, одним из самых замечательных акробатов столицы.

Первые десять или двенадцать дней промелькнули для Эдуара незаметно. Все они были наполнены воспоминаниями о прошедшем свидании и ожиданием вечера; тем не менее по временам ему стало казаться, что дни все больше делаются какими-то пустыми, и он ощутил потребность вновь видеться со старыми друзьями, которых совсем забыл ради своей новой любви.

Что до Мари, легко примирившейся, казалось, с бегством своего любовника, то она очень хотела бы знать, что с ним сталось, и даже была бы не прочь, если бы случай как-нибудь отомстил ему за нее; но, как ни старалась, она ничего не смогла выведать: Эдуара не видели нигде — ни на прогулке, ни в театре, и уже начали подумывать, не бросился ли он, точно Курций, в какую-нибудь бездну. Тут-то он и появился на бульваре — месте ежедневных встреч его приятелей.

Одним из первых он увидел Эдмона, по-прежнему искавшего квартиру и любовницу и, разумеется, не находившего ни того, ни другого.

— Ах, мой дорогой! — говорил он Эдуару. — Мне нужна такая женщина, как Мари, и такая квартира, как твоя!

— Так Мари не хочет тебя любить?

— Увы!

— Как она тебя принимает?

— Иногда плохо, но чаще очень плохо.

— Найди к ней особый подход.

— Я не знаю особого подхода.

— Что мне в таком случае тебе посоветовать?

Жди.

— Если б еще я мог перебраться на другую квартиру! Но найти ее невозможно. Тебе вот как-то быстро удается!

— Ищи.

— Я только этим и занят. Если надумаешь оставить свою, уступи ее мне.

— Не надумаю.

— Ну так прощай.

— Прощай!

Той же ночью, в двенадцать часов, Эдуар вновь ступил на воздушную дорогу, по которой шел накануне и которой должен будет пройти завтра.

Однако жизнь его становилась несколько однообразной. Не однажды уже он отказывался от развлечений, на которые прежде, двумя неделями ранее, с охотою согласился бы и которых теперь был вовсе не чужд, несмотря на свое новое состояние. Он видел, что все его приятели продолжают жить той же жизнью, которой некогда жил и он, и уж находил их более счастливыми. Первое упоение прошло, он стал раздумывать о нелепости своего положения, и прежние мысли о том, что с ним происходило, вернулись к нему, только более настоятельные и отчетливые, чем вначале. По временам у него выдавался свободный вечер, оттого что Эрминия отправлялась на бал и посвящала платьям, цветам и танцам время, которое ежедневно должна была отдавать ему. Как читатель уже убедился, Эдуар не был влюблен серьезно, однако рассуждал так, как если бы был, и сердился на Эрминию за то именно, что весьма часто доставляло немалую радость ему самому. Итак, хотя удовольствие было велико, но тяготы огромны, и то ли оттого, что он не мог выносить ночных бдений, то ли из-за требовательного характера Эрминии, но Эдуар заметно скучал.

Балы шли своим чередом. Эрминии очень хотелось бывать на них, и в то же время она не желала, чтобы свободные вечера ее любовник занимал чем-либо иным, нежели мечтаниями о ней, а поскольку в лице той женщины, которая непременно сопровождала ее в Оперу, она имела отличную полицию, в случае, если бы до нее дошло, что Эдуар провел ночь вне дома, она на следующий же день устроила бы ему сцену упреков и ревности. И Эдуар чувствовал, что, чем дальше, тем менее сносным будет становиться его положение, и малейшая случайность сделает его с его доской постыдно смешным в глазах друзей.

Множество раз он пробовал коротать с Эрминией часы уныния, и прежде наступавшие в его душе, но с некоторых пор участившиеся. Он устраивался у ее ног и в течение нескольких минут пытался забыть, что она его любовница, и вспомнить, что она могла бы быть еще и его другом; но очень скоро он замечал, что та задушевная беседа, которой предаются люди даже самые счастливые и которая, словно сон, дает отдохновение, совершенно неведома девушке. Ей несвойственно было даже то сочувствие, какое имела Мари, у которой, какой бы сумасбродкой она ни была, исчезала улыбка с розовых губок, когда на Эдуара находила грусть. Раз двадцать уже он брал ее руки в свои и с тем блаженством, которое испытывает всякий мужчина, когда говорит о своей жизни, пусть безразличной для других и однообразной для него самого, он рассказывал Эрминии о своей юности, ища в ее любви продолжение любви материнской. Но никогда ни слова утешения не слетало с уст девушки, ее сердце, пылкое и открытое страстям, казалось наглухо закрытым для простых чувств.

Эдуар, пойдя на эту новую и необычную для него любовную связь, хотел привнести в нее как можно больше поэзии; однако он вынужден был признаться себе, что дело это неосуществимое и что он будет счастлив, если его роману с Эрминией придет конец. Итак, случилось то, что должно было случиться: не найдя в этой женщине ничего истинного, кроме страсти, он стал презирать ее и думал теперь только о том, как бы разорвать связь, длившуюся от силы два месяца.

В канун четверга на третьей неделе великого поста Эдуар, как и во все предыдущие дни, установил доску между двумя окнами, прошел по ней, убрал, потом вновь установил, прошел и снова убрал — и все это с видом покорности судьбе.

— Завтра вы будете свободны, — сказала ему Эрминия. — В Опере последний бал, я хочу на него пойти. Я ведь увижу вас там, не правда ли?

Эдуар так долго не ходил на балы, что, словно ребенок, обрадовался дарованному ему позволению и на следующий день поехал в Оперу.

Первым к нему подошел Эдмон.

— Ну что, — спросил Эдуар, — ничего нового? Нашел квартиру?

— Нет.

— А женщину?

— Тоже нет.

— А та, что только что держала тебя под руку?

— Это Мари.

— По-прежнему непреклонна?

— По-прежнему.

— Тем лучше для тебя, с женщинами ведь не все выглядит в розовом цвете.

— У тебя сердечные огорчения?

— Нет, но, признаюсь тебе, я весьма озабочен.

— Расскажи.

— Ты проболтаешься.

— Да нет же, расскажи.

И Эдуар, уже давно испытывавший потребность поведать кому-нибудь о своих приключениях и злополучиях, принялся рассказывать Эдмону, пообещавшему все держать в секрете, о том, как познакомился с Эриннией, какие получил от нее письма, о еженощных свиданиях, о странностях ее натуры и, наконец, выложил все причины, побуждающие его разорвать связь. Эдмон слушал очень внимательно. Когда Эдуар закончил, он сказал:

— Тебе остается только одно.

— Что же?

— Уехать.

— Я думал об этом. Кстати…

— Что?

— Если хочешь, я уеду и квартиру оставлю тебе.

— Я хотел просить тебя об этом. А когда?

— Завтра же. Преимущество серьезных решений в том, что они осуществляются без промедлений. Мне всегда хотелось съездить посмотреть пирамиды. Вот я и воспользуюсь случаем.

«Я счастливейший из людей!» — подумал Эдмон.

— Ну, уговорились, — продолжал Эдуар. — Мебель я оставлю тебе, пользуйся до моего возвращения.

— Превосходно!

— Но никому ни слова?

— Будь спокоен.

— Завтра в полдень у меня.

— Я буду, прощай.

Эдуар постучался в ложу номер двадцать, где находилась Эрминия. А Эдмон в эту минуту весь искрился радостью оттого, что завладеет вожделенной квартирой.

Кто-то в домино взял его за руку. Он узнал Мари.

— Эдуар здесь? — спросила она.

— Здесь.

— Двадцатая ложа, не так ли? Я только что видела его там с женщиной.

— Может быть.

— Вы ее знаете?

— Нет.

— Назовите мне только ее имя.

— Я его не знаю.

— Вы лжете.

— Все, что я могу вам сказать, это то, что я переселяюсь в его квартиру. Если вы соблаговолите пожаловать туда…

— А куда девается он?

— Он уезжает.

— Почему?

— Ах, не спрашивайте! — ответил Эдмон тоном человека, наполовину посвященного в тайну и делающего вид, что намерен ее хранить.

— Мой Эдмондик, — ласково защебетала Мари, — ну, скажите мне почему.

— Вы слишком болтливы.

— Ну я прошу вас! Я стану вас очень любить.

— В самом деле? И вы никому не выдадите эту тайну?

— Никому, вот увидите.

И Эдмон принялся слово в слово пересказывать Мари то, что сообщил ему Эдуар.

— Вот так история! — воскликнула Мари.

— Но обо всем этом молчок!

— Можете на меня положиться. Простите, я увидела знакомого.

Под предлогом, что ей нужно с кем-то поговорить, Мари оставила Эдмона, потом покинула бальную залу и стала наблюдать в окошечко за тем, что делается в ложе номер двадцать. Эдуар был еще там, но через несколько минут он вышел. Когда его уже не было в Опере, Мари приблизилась к окошку ложи и, приподнявшись на носки и взявшись руками за проем, сказала:

— Доска по-прежнему крепка?

Эрминия резко обернулась, словно ее ужалила змея, но Мари, безумно хохоча, уже скрылась.

Эрминия немедленно уехала с бала.

А тем временем Эдуар вернулся к себе и улегся спать, чтобы назавтра встать пораньше и заняться приготовлениями к отъезду. Поутру он вышел из дому, сбегал взять место в почтовой карете до Марселя, отдал паспорт на визу, сходил за деньгами к нотариусу и в половине двенадцатого возвратился домой.

В полдень к нему явился Эдмон.

— Так ты едешь?

— Как видишь! — ответил Эдуар, показав на частично уложенные вещи.

— Я, стало быть, могу распорядиться, чтобы сюда везли мои?

— Конечно, можешь.

— Я пробуду с тобой до шести и провожу тебя.

— Ну и прекрасно.

Эдмон, сияя от счастья, принялся осматривать свою новую квартиру.

— Ах, так вот эта здоровенная доска! — воскликнул он, войдя в умывальную комнату.

— Да.

— А-а, понимаю, ты клал ее на оба подоконника и шел по ней. Смотри-ка, счастливый малый! Ты отправлялся в дом напротив в полночь?

— Да.

— Подавал сигнал?

— Нет, я открывал свое окно, она открывала свое — и я шел.

— А если бы тебя кто-нибудь увидел?

— Ни у меня, ни у нее в окне не было света, к тому же комната, где она меня принимала, отдалена от остальных покоев, а ее тетка живет в другой части дома.

Когда все вещи были уложены, оба приятеля вышли из дому.

— Я уезжаю, — сказал Эдуар консьержу. — Пока я буду отсутствовать, в моей квартире поживет этот господин. Я вернусь через четыре месяца. Кстати, заплачено за шесть.

— Хорошо, месье. Вам только что пришло письмо.

— Дайте.

Эдуар узнал почерк Эрминии.

— Она велит мне не манкировать сегодня вечером, — сказал он Эдмону, пробежав глазами письмо. — Вечером я буду в двадцати лье от Паримо!

В шесть часов Эдуар уехал.

В полночь Эдмон, устроившись на новом месте, прошел в умывальную и раскрыл окно. Тотчас же растворилось и окно Эрминии. Стоял туман, и противоположной степы не было видно. Взяв доску, Эдмон стал проталкивать ее вперед и вскоре почувствовал, что кто-то взял противоположный конец.

«Что за женщина! — думал Эдмон. — Черт меня побери, если на этот раз я не заставлю себя обожать».

Он двинулся по доске, и сердце у него учащенно забилось. Через минуту он ощутил, что чья-то рука остановила его, и услыхал обращенный к нему голос:

— Вы помните, что я сказала вам в первый раз, когда вас увидела?

— Что же?

— Что, если вы когда-нибудь расскажете обо мне, я вас убью! Я держу слово!

В тот же миг молодая женщина оттолкнула доску, и та, с шумом упав, заглушила последний крик Эдмона.

* * *

Эдуар возвратился, как и обещал, через четыре месяца.

Очутившись на своей улице, он увидел, что дом Эрминии сносят. Он спросил, дома ли Эдмон, и в ответ консьерж поведал ему, что на следующий же день после его отъезда во дворе был найден труп его друга и доска: упав, она размозжила ему голову.

— Так и не дознались, что он собирался делать с этой доской, — добавил консьерж.

Эдуар все понял и остолбенел.

— А почему сносят соседний дом? — наконец проговорил он.

— Мадемуазель Эрминия, когда уезжала в Италию, три месяца назад, продала его, а новый владелец взял да и перепродал, чтобы на этом месте могли проложить улицу.

Эдуар словно лишился рассудка. Он поднялся к себе, нашел все на прежних местах, увидел окно напротив, которое пока еще оставалось нетронутым, потом вновь оделся, вышел из дому и, поспешив к Мари, застал там все тех же, кто был у нее шесть месяцев назад, когда мы начинали эту историю. Только вместо ландскнехта теперь играли в двадцать одно.

Это была единственная перемена в жизни его давней подруги.