Онлайн чтение книги Эшворт
Глава III

Каждый поворот колеса Фортуны означает, что кто-то выиграл, а кто-то проиграл. На долю мистера Эшворта выпал прискорбный проигрыш шестнадцать лет назад, когда он потерял дом и владения, но сейчас, по-видимому, ему выпал счастливый жребий. Он разорвал сотрудничество с Дэниелсом, Гордоном, Макшейном и компанией. Он оставил торгово-скотоводческое дело, но не прежде, чем оно обогатило его как главного хозяина в такой степени, на что он раньше не осмеливался и надеяться. Я не собираюсь наводить справки, благовидными ли путями было приобретено его новое богатство, — большая часть, очевидно, нет, так как Эшворт был человеком беспринципным и ни в грош не ставил такие пустяки, как совесть и честное слово. Однако золото есть золото независимо от того, добыто оно честным путем или мошенническим, и если оно не может купить человеку место на небесах и покой в лоне Авраамовом, то способно по крайней мере, доставить великолепное жилище и роскошные пурпурные одеяния царей земных.

Хотя дом в Хэмпшире снова стал собственностью мистера Эшворта, он больше не пожелал там жить. Возможно, причиной была неохота возвращаться в места, которые неминуемо бы вызвали воспоминания о событиях, что он хотел забыть совершенно. Поэтому он купил в Йоркшире поместье Гилвуд, прекрасные окрестности которого и старые леса, несомненно, придавали владельцу выдающееся положение в графстве. Мистер Эшворт обставил отделанные дубом комнаты особняка роскошной мебелью, которая подходила бы титулованной знати, и, когда все было готово, привез домой дочь, которая должна была служить драгоценным украшением, своего рода завершающим штрихом общего великолепия.

Но мог ли теперешний мистер Эшворт наслаждаться своим богатством? Не думаю. Никто не смог бы с такой яростью и так долго вершить безумную карьеру без того, чтобы не выдохнуться в конце гонки. Мистер Эшворт стал другим, человеком. Здоровье его было подорвано, телесные силы истощены. Мало кто мог признать атлета-скототорговца, который разъезжал верхом, пил запоем и постоянно воевал с конкурентами, в этом высоком, бледном, вечно жалующемся на плохое самочувствие человеке, чей облысевший лоб больше не осенялся густыми, бесследно исчезнувшими каштановыми локонами. Он казался таким печальным, когда бродил по темным покоям Гилвуда.

Однако если многие страсти мистера Эшворта почили навеки, того нельзя было сказать о его честолюбии. Оно тлело, как угли среди пепла. Разумеется, его честолюбивые надежды были политического характера. Он мечтал о месте в парламенте. Его новая резиденция была расположена поблизости от городка, который уже послал двух своих представителей в палату общин, и Эшворт ожидал первой же возможности выставить свою кандидатуру.

Так как Гилвуд был расположен в сельскохозяйственном районе, в прекрасных окрестностях Йорка, здесь не ощущалось недостатка в землевладельцах равного с мистером Эшвортом положения, а количество поселений, которые имели право посылать своего представителя в парламент, было ограничено. Один из претендентов владел особняком, чья крыша, украшенная башенками, была видна с возвышенного места в Гилвуде между стволами двух высоких берез, росших посреди лужайки. В летние вечера башни весьма живописно возвышались над темной полосой леса, на фоне холма в бледно-голубой дымке. Особняк из серого камня назывался «Башни Рипли» и являлся обиталищем старого генерала Уэста, заядлого тори. Он был также ветераном войн в Индии, за свои действия на поле боя получивший прозвище Неистового ассами.[5]Житель Ассама, присоединенного к владениям Великобритании в Индии вследствие англо-бирманских войн. С 1950 года — штат Республики Индии.

Генерал Уэст и мистер Эшворт встречались на званых обедах и собраниях графства, где обсуждались проблемы с зерном, католиками или финансами. На последнем из них мистер Эшворт выступил с длинной пылкой патриотической речью, пронизанной от начала до конца любовью к свободе, а когда он сел на место, генерал Уэст, с некоторым усилием утвердившись в вертикальном положении, хрипло объявил предыдущее словоизвержение совершеннейшей чепухой и, обратившись к собравшимся, рекомендовал им дважды подумать, прежде чем позволить своим принципам быть поколебленными такой опасной софистикой. Было замечено, однако, что мистер Эшворт совсем не рассердился на бесцеремонную оценку его красноречия. Напротив, он рассматривал говорившего с любопытством и вниманием и, когда тот сел, улыбнулся с выражением, которое, казалось, говорило: «А этот старикан может отличить сокола от вороны». По-видимому, такое мнение было недалеко от истины, если судить по проницательному взгляду серых глаз старого «раджи».

Два сельских джентльмена могли свести знакомство не только на таких собраниях. Будучи оба мировыми судьями, они иногда восседали на одной скамье и тогда раскланивались и обменивались замечаниями, не предпринимая, однако, никаких попыток к дружескому сближению. Тем не менее, несмотря на их отчужденную манеру держаться, внимательный наблюдатель отметил бы, что между обоими джентльменами существовало молчаливое взаимопонимание и что они по достоинству оценивают характер друг друга. При встрече они обменивались поклонами, часто сопровождаемыми мимолетной улыбкой, хотя на заседаниях, и это бывало нередко, они вступали в спор.

Однако, если генерал Уэст не поддерживал близкого знакомства с мистером Эшвортом, этого, по слухам, нельзя было сказать обо всех обитателях «Башен Рипли». Человек может, ко всеобщему восхищению, командовать целой армией, но не уметь управлять собственными чадами и домочадцами. Домашний круг генерала не был чересчур многочислен. Был один побег, взросла лишь одна оливковая ветвь, имелась единственная стрела в колчане, да и та с неудачным оперением, всегда стрелявшая мимо цели. Иными словами, его проклятием стал единственный сын, которого следовало бы назвать Авессаломом[6]Авессалом (библ.)  — третий сын царя Давида, поднявший против отца восстание. Уэстом, а отец звал ренегатом. Он сызмала держал его в черном теле, но по милости бога и многотерпеливости наставников молодой джентльмен все же выжил. В детстве и в юности во время учебы в университете генералу удавалось держать сына в повиновении, но когда тот окончил курс в Оксфорде и возвратился домой, генерал ослабил поводья и позволил ему свободно вращаться в местном обществе. Если бы старый «раджа», наоборот, взнуздал его покрепче и вздернул на высоту виселицы, мир от этой ошибки не стал бы хуже.

Сына, как я уже говорил, стоило бы назвать Авессаломом, но у купели крестные нарекли его Артуром Рипли, и между этим самым Артуром и владельцем Гилвуда, по слухам, существовали более близкие отношения, чем предполагал генерал Уэст. Возможно, однако, что генералу все было досконально известно, однако его это не тревожило, и он ни во что не желал вмешиваться. Уэст был хитрым и расчетливым старым воякой. Меня укрепляет в этом мнении тот факт, что, когда, как это иногда случалось, вмешивались друзья и пытались поговорить с генералом на эту тему, тот вдруг прикидывался ничего не соображающим, глухим к намекам стариком и не внимал ничьим советам. Особенно усердствовал один джентльмен. Будучи человеком серьезным и строгих правил, как старый друг семейства, а главное, крестный отец Артура, он полагал, что имеет право сказать свое слово по данному поводу. Человек, о котором я говорю, был не кто иной, как мистер Де Капелл, тем более что Де Капелл-Холл был расположен в непосредственной близости от Гилвуда и «Башен Рипли».

Теперь, как уже говорилось, мистер Де Капелл был негоциантом и деловым человеком, но от этого не перестал быть джентльменом. Его семейство было почтенным, как любое другое в Йоркшире. Будучи младшим сыном, не получившим ничего в наследство от отца, кроме имени и положения в обществе, он в этих ничем не примечательных обстоятельствах принял весьма экстраординарные меры и, презрев самолюбие, стал руководствоваться принципом наживы, пустившись в коммерцию. Он искал удачи в фабричном и складском деле, торговал лесом и углем и всем тем, чего не сыщешь на гербах с крестами, мечами и разноцветными щитами. Мистер Де Капелл был наделен качествами, необходимыми для той деятельности, которую избрал: непреклонностью в достижении цели, умом, жадностью и упрямством. Руки его давали скупо, а сердце не отличалось мягкостью. Однако у него были свои представления о чести и порядочности, и хотя он унизился до того, что охотился за прибылью в компании плебеев, пресмыкающихся перед золотым тельцом, и сам пресмыкался не меньше их, все же он еще лелеял в глубине сердца чувство фамильной гордости, не меньшее, чем у какого-нибудь лорда. И ныне, после долгих лет, проведенных за счетами, приобретя огромное состояние, изъяв свой капитал из торгового оборота и все вложив в землю, он в торжественном спокойствии отдыхал, наслаждаясь плодами своих усилий.

Кроме дочери, о которой я уже сообщил читателю, у мистера Де Капелла было двое сыновей. Относился он к ним сурово и строго. Казалось, он опасался, что они еще больше запачкают фамильное имя, чем он сам, когда чуть не погубил его нечестными способами обогащения. Старший сын, Джон, не посрамил строгие правила, в которых был воспитан. Он производил впечатление самолюбивого и благоразумного молодого человека, одаренного превосходным умением контролировать свои поступки, но в родных местах его почти не знали, так как, окончив Оксфорд, он обосновался в Лондоне, где, как говорили, занялся изучением юриспруденции. Торнтон, младший, оставлял желать много лучшего. Он был колючкой в глазу отца, бездельником и повесой, и старый джентльмен ежедневно собирался отречься от него и лишить наследства. Я уже говорил об Амелии Де Капелл, но боюсь, что создал у читателей слишком невыгодное о ней впечатление. У нее были и хорошие качества. Она была весела, умна и очень любила тех, кого могла любить, не опасаясь унизить себя этим чувством. Говоря о ней ранее, я сравнивал ее с девушкой, обладающей умом более высокого порядка, с той, которая могла видеть дальше, чувствовать глубже, воспарить выше. С той, чей характер можно было распознать не сразу, которая при первом взгляде могла показаться насмешливой и тоже живой, умной, гордой, но чья натура вызывала более длительный интерес.

Потребовалось бы несколько месяцев пристального изучения, прежде чем вы смогли бы судить об этом характере справедливо. Право, не знаю, была ли она умнее, чем Амелия Де Капелл, но ум ее был восприимчивее к разнообразным и глубоким впечатлениям, хотя, возможно, и более подверженным влиянию многих и глубоко укорененных недостатков.

Когда старый мистер Де Капелл был особенно недоволен своим блудным сыном Торнтоном, он имел обыкновение совершать вечером прогулку в «Башни Рипли», чтобы поискать сочувствия у хозяина особняка, которого постигло то же несчастье. И теперь, читатель, прежде чем пересказать в общих чертах один из их скорбных диалогов, я должен предупредить, что мистер Де Капелл говорит с легким йоркширским акцентом. Не удивляйся, читатель: во-первых, лет тридцать назад такое было свойственно даже йоркширским высшим классам, а во-вторых, мистер Де Капелл общался на протяжении своей жизни преимущественно с промышленниками и мануфактурщиками Брэдфорда.

Мистер Де Капелл имел также обыкновение курить трубку, которую предпочитал сигарам, и очень любил осушить небольшой стаканчик бренди с водой. К этим роскошествам он привык еще в годы своей торговой деятельности, но позволял их себе и в более поздние времена, когда трудился в счетной конторе. В описываемое время мистер Де Капелл почти не позволял себе этих удовольствий в домашней обстановке. Ему казалось, что это каким-то образом компрометирует его чувство собственного достоинства. Однако всякий раз, когда он наведывался к генералу и они сидели вдвоем, бренди с водой и чубук вишневого дерева были тут как тут, хотя мистер Де Капелл небрежно замечал в таких случаях, что это все «просто так, пустяки».

— И конца этому делу не предвидется, — заметил мистер Де Капелл, сгорбившись, но затем выпрямился и с глубоким вздохом вынул трубку изо рта. При этом он не отрываясь смотрел в окно, наблюдая, как под сильным снегопадом парк одевается в белое. Наступила зима. Мистер Де Капелл, однако, имел в виду не снег, хотя равнодушный собеседник мог именно так и подумать.

— Снова они вместе, — продолжал он, вздыхая еще глубже, — и оба оказывают друг на друга дурное влияние.

— Да, ночь будет настоящая январская, — отвечал генерал Уэст.

— Я порядком выбился из сил. Этот парень сведет меня в могилу.

— Наверное, будет мороз, и продолжительный.

— Я испробовал уже все средства, и, видно, надо отказаться от него. Он неисправим. Я иногда думаю даже, что восстаю на провидение, якшаясь с таким парнем. Вчера вечером он устроил пирушку в «Гербе Рипли» для рвани со всего графства. В вашей собственной, между прочим, таверне, генерал. И вот что я вам скажу: если вы отберёте у хозяина лицензию, то это будет только справедливо.

— Я об этом подумаю.

— А я… вот вы увидите, они оба, мой парень и ваш, сломают себе шею. Вы слышали, что они учинили месяц назад на болотах?

— Нет.

— Устроили дебош в двух гостиницах, пьянку, гульбу, танцы, одним словом — бал для всех шлюх и негодяев округа. Я уже написал обо всем Джону. Если бы не Джон и Амелия, то хоть ложись и помирай.

— Амелия, кажется, возвратилась домой?

— Да.

— Слышал, что она прекрасная девушка. Отбою от поклонников не будет. Вам надо бы послеживать за ней.

— Уж я об этом обязательно позабочусь, сэр. Мне в семье не нужно всяких там зятьев-негодяев. Но я не раз подумывал, почему бы Рипли Уэсту не жениться на нашей Амелии? С божьей помощью у нее будут деньжата, генерал. Я могу дать за ней тридцать тысяч, а то и поболе, если Торнтон не одумается.

— Да, это была бы разумная партия, — заметил генерал, — но кто же из наших парней слушается доводов рассудка? Рипли ведет себя, как башибузук,[7]Башибузук (тюрк.)  — разбойник, головорез. Изначально — солдат вольнонаемной турецкой конницы. и, смею сказать, вряд ли возымеет желание сочетаться браком в ближайшие двадцать лет.

— Для него самого было бы лучше, возымей он такое желание. Хотя слухи о нем до меня доходили. Он очень непостоянен, генерал.

— Да, что есть, то есть. Я с вами согласен.

— Ну а, может быть, жена его немного взнуздает, как вы полагаете?

— А не он ее? Нет, Де Капелл, я вот что вам скажу. Из Артура Рипли, если он сейчас женится, плохой муж получится.

— Вы хотите, чтобы он перебесился?

— Да, хочу, — ответил житейски мудрый генерал Уэст. — Для этого в прошлом году я и посылал его на континент.

— Вы прибегаете к странным способам, чтобы образумить парня, — заметил Де Капелл. — Что до меня, то я всегда старался держать своего подальше от соблазнов. А вы Артура ввергаете в них. Но… «Да не введи нас во искушение» — так, кажется, говорится в молитве господней?

Генерал рассмеялся.

— Артур может радоваться такому ходатаю, как вы. Я хочу лишь сказать, что нет никакого смысла стреножить и ограничивать такого парня, как он. Посмотрите на него, а потом толкуйте о том, что не надо его вводить во искушение. Если бы он был молодой девицей, ну тогда дело другое. Но я вам не посоветую посылать вашу Амелию без присмотра в Лондон, Париж или Флоренцию с их театрами, операми, кофейнями и тому подобным. Я бы не позволил ей даже приближаться к таким местам. И следил бы и за ее помыслами, и поступками. Но Рипли — другое дело, он должен был сам увидеть мир, взглянуть ему прямо в глаза. Если в нем есть золотая жила, он выдержит испытание. Если же одна пустая порода, пусть погибает.

— Боюсь, так или иначе, всякой дряни в нем намешано немало, — заметил мистер Де Капелл. — И мы еще не все о нем знаем. Но что бы вы ни говорили, генерал, есть на свете одна старая книга, которая учит, что дорога в ад вымощена благими намерениями, а добро может подпасть под дурное влияние зла.

— Но как же тогда случилось, что ваш Джон не поддался порче, ведь одно время он был таким закадычным дружком Рипли, как сейчас Торни. Однако теперь просто удивительно, до чего он прекрасный молодой человек.

— Да, господь его благослови, Джон — хороший мальчик. Он все, что у меня есть. Я много на него поставил. Если с ним что случится, не знаю, как я это перенесу.

Мистер Де Капелл вытащил из кармана носовой платок и поднес его к глазам. Он уже выпил три стаканчика бренди с водой.

— Ну-ну, развеселитесь, — подбодрил генерал. — Джон, смею полагать, прочно стоит на ногах. А вы не знаете, они с Рипли переписываются?

— Нет. Думаю, Рипли с ним почти порвал. Он теперь сдружился с этим бездельником Эшвортом. И вот что я вам скажу, генерал. Будь я на вашем месте и имей я такого сына, как ваш Артур, если бы он начал водить компанию с таким негодяем, как Эшворт, мошенником, банкротом, ставшим коннозаводчиком, злонамеренным, жаждущим крови республиканцем, богохульником, приспешником Тома Пэйна, то я бы вычеркнул сына из завещания и отдал бы все до последнего полупенса на больницу для бедных или на новую тюрьму для смертников в Ливерпуле, — продолжал мистер Де Капелл, снова воодушевляясь и все более горячась по мере того, как он развивал свою мысль. — Этот Эшворт пять раз заслужил быть повешенным. Из всех разбойников и подлецов, что ступали когда-нибудь по земле, он самый отъявленный! Этот безбожный обманщик уже лет двадцать должен бы влачить цепи на каторге, в Ботани-Бей. Когда я узнал, что он купил Гилвуд, сделался мировым судьей и собирается здесь у нас жить, я думал, что помру в одночасье. И потом, эти скандальные слухи — о жене Дэниелса, а потом о жене Ферстона и об этой вертушке мисс Аллан, и еще двух десятках таких же, как она. И говорят, генерал, что на следующих выборах он собирается выставить свою кандидатуру от Литлборо. Что вы обо всем этом думаете? — И мистер Де Капелл стукнул по столу кулаком так громко, словно заколачивал ящик.

Графин и стаканы в ответ задребезжали, но генерал не проронил ни слова. Он лишь довольно насмешливо посматривал на собеседника. Вообще-то говоря, генерал был слишком закаленный житейскими испытаниями человек, которого не трогали никакие душераздирающие сведения,

— Полагаю, — сказал он, помолчав, — что у Эшворта где-то есть два сына, которых он не признает.

— Сыновья, рожденные в браке, или незаконные? — осведомился мистер Де Капелл.

— Нет, законные, и сейчас уже взрослые, как я понимаю. Они оба учились в Хэрроу вместе с Рипли, и старший примерно того же возраста, что и он, — лет двадцати.

— И где же они?

— А черт их знает. О них ничего не слышно уже года три-четыре.

— И отца не заботит их судьба?

— Он от них отказался.

— Ну, тогда этот человек — противоестественное чудовище. Хотя у него есть еще ребенок — девица.

— Да, она училась с вашей дочерью в одном пансионе. Разве мисс Де Капелл вам никогда о ней не рассказывала?

— Амелия говорила, что есть такая невысокая девушка, гордая, со странностями. Да, но мне надо отправляться, вечер будет ненастный.

И с этими словами мистер Де Капелл вытряхнул пепел из трубки, позвонил, чтобы подали лошадь, и отбыл восвояси.