Онлайн чтение книги Итан Фром Ethan Frome
ГЛАВА VII

Итан вышел в прихожую повесить мокрую одежду. Он постоял, прислушиваясь, не раздаются ли наверху шаги жены, потом окликнул ее. Ответа не было, и после минутного колебания он поднялся по лестнице и отворил дверь в спальню. В комнате было почти совсем темно, и в этом полумраке Итан с трудом разглядел жену: она сидела у незанавешенного окна, прямая как доска, и по жестким линиям ее силуэта на фоне оконного стекла он догадался, что она еще не переоделась с дороги.

— Как дела, Зена? — спросил он, стоя в дверях. Она не двинулась, и он добавил:

— Ужин на столе. Пойдешь ужинать? Она ответила:

— Я не в состоянии проглотить ни крошки.

Это была формула, освященная традицией, и он ожидал, что, произнеся ее, Зена, как всегда, поднимется и сойдет ужинать. Но она осталась сидеть, и он не нашел ничего лучшего, как заметить:

— Ты, должно быть, утомилась с дороги.

В ответ на это она повернула голову и торжественно изрекла:

— Я больна гораздо серьезнее, чем вы думаете. Хотя он слышал такие слова далеко не впервые, они заставили его встрепенуться: а вдруг на сей раз это правда?

Он сделал два шага в комнату.

— Надеюсь, что ты ошибаешься, Зена.

Она продолжала глядеть на него в густеющих сумерках с томно-величественным видом мученицы, отмеченной перстом судьбы.

— У меня признали осложнения, — объявила она наконец.

Услышав это грозное слово, Итан понял, что дело плохо. Оно произносилось в округе в редчайших, особо важных случаях. На людей обыкновенных нападали болезни и всякие «хворобы», которые нетрудно было распознать и определить, и лишь избранные страдали «осложнениями». «Осложнения» сами по себе были уже знаком отличия, хотя в большинстве случаев они оказывались равнозначными смертному приговору. С «хворобами» можно было жить да жить, «осложнения» же, как правило, сводили в могилу.

Сердце Итана разрывалось между двумя противоположными чувствами, но жалость все-таки пересилила. Очень уж мрачный и отрешенный вид был у его жены — и правда, невелика радость сидеть одной в темноте с такими мыслями.

— Это что, новый доктор у тебя нашел? — спросил Итан, невольно понижая голос.

— Да. И еще он сказал, что любой доктор с понятием посоветует мне лечь на операцию.

Итан знал, что окрестное женское население, проявляя жгучий интерес к проблеме хирургического вмешательства, придерживается различных точек зрения относительно его целесообразности. Одни утверждали, что подвергнуться операции весьма почетно, другие же находили такой способ лечения грубым и неприличным. Итан, по чисто финансовым соображениям, всегда радовался, что Зена примыкает ко второй фракции.

Неожиданная серьезность ее сообщения привела его в замешательство, и он попытался ее успокоить, выбрав самый простой и легкий путь.

— Что он смыслит, твой новый доктор? Откуда он вообще взялся? Раньше тебе никто ничего такого не говорил.

Ход был явно неудачный, и он понял свою оплошность еще до того, как Зена раскрыла рот: сейчас она нуждалась не в разубеждении, а в сочувствии.

— Мне и не надо ничего говорить. Я сама знаю, что мне с каждым днем хуже делается. И все это видят, кроме тебя. И если хочешь знать, доктор Бак не кто-нибудь, а очень даже известный врач. У него в Вустере свой кабинет, а раз в две недели он ездит в Бетсбридж и в Шедс-Фолз, дает там консультации. Элиза Спирс, например, сколько лет мучилась почками, прямо высохла вся, а доктор Бак ее в два счета поставил на ноги. Она теперь даже в церковном хоре поет.

— Видишь, как хорошо! Значит, надо его слушаться — что он скажет, то и делай.

Она пристально взглянула на него и ответила:

— Само собой.

Новая нотка в голосе Зены заставила Итана насторожиться. В ее последних словах он уловил не жалобу и не упрек, а сухую решимость.

— Так что же доктор тебе велит? — спросил он, и перед ним сразу же встала пугающая перспектива новых затрат.

— Он велит нанять прислугу. Говорит, что по дому мне ничего делать нельзя, что я даже пальцем ни к чему не должна прикасаться.

— Прислугу нанять? — Итан остолбенел.

— Вот именно. И тетя Марта мне уже нашла девушку. И все сказали, что мне еще повезло — в такую даль наниматься никто не соглашается. Я уж набавила ей лишний доллар, чтоб она не раздумала. Завтра и приедет, дневным поездом.

Гнев и смятение охватили Итана. Он уже приготовился к тому, что придется выложить какую-то сумму единовременно, но примириться с постоянной утечкой своих и без того скудных ресурсов никак не мог. Он сразу же решил, что Зена ему солгала, что никакого серьезного ухудшения в ее здоровье нет и не было, а поездку в Бетсбридж она затеяла только для того, чтобы в тайном сговоре с родственниками осуществить давно задуманный коварный план и навязать ему лишний расход на содержание прислуги. И на этот раз он дал волю гневу.

— Если ты собиралась нанимать работницу, надо было мне заранее сказать, — произнес он сквозь зубы.

— Интересно, как это я могла тебе заранее сказать? Откуда я знала, что мне скажет доктор Бак?

— Доктор Бак, доктор Бак! — злобно хмыкнул Итан. — Может, твой доктор Бак заодно сказал тебе, откуда мне взять денег платить ей жалованье?

Его слова тут же потонули в яростном крике Зены:

— Нет, этого он не сказал! Потому что я бы посовестилась ему говорить, что ты жалеешь мне денег на лечение! А я здоровье свое погубила из-за твоей же, матери!

— Ты… погубила здоровье из-за матери?!

— Вот именно! Недаром мои родные в один голос говорили, что ты обязан на мне жениться — хотя бы из благодарности!

— Зена!

Их лица скрывала темнота, но тем отчаяннее они метали друг в друга стрелы взаимной ненависти, и поединок их мыслей был похож на схватку двух ядовитых змей. Итан опомнился первым, осознав весь ужас этой сцены и свою собственную постыдную роль. Как два врага, сцепившиеся в темноте, они наносили удары вслепую — продолжать было жестоко и бессмысленно.

Он протянул руку к полке над камином, нашарил спички и зажег свечу. Пламя разгоралось медленно и неохотно, но мало-помалу на фоке уже не серого, а черного квадрата окна проступило хмурое лицо Зены.

За все семь безрадостных лет их совместной жизни они впервые поссорились в открытую, и Итану стало жаль, что, опустившись до уровня перебранки, он безвозвратно утратил какое-то важное преимущество. Между тем практическая сторона дела еще ожидала решения.

— Зена, ты ведь знаешь, что денег на прислугу у меня нет. Нанять твою девушку я не могу. Придется ей отказать.

— А доктор сказал, что если я буду надрываться, как раньше, то я себя угроблю. Он прямо удивился, как это я до сих пор жива.

— Надрываться! — Итан задохнулся, но тут же одернул себя. — Ладно, ты больше в доме пальцем ни к чему не притронешься. Я все буду делать сам…

— Ты и так ферму совсем забросил, — перебила Зена, и поскольку это была чистая правда, он сразу не нашелся что ответить, а она ехидно закончила: — Отправь меня сразу в богадельню — и дело с концом… Небось мне не первой там век доживать из вашего семейства!

Эта колкость больно задела его, но он решил пропустить ее мимо ушей.

— У меня нет денег. Выходит, и говорить не о чем.

В сражении наступила минутная передышка — противники проверяли оружие. Потом Зена ровным голосом сказала:

— Ты вроде должен был получить с Эндрю Хейла пятьдесят долларов за доски.

— Хейл платит всегда через три месяца, — отозвался Итан и тут же вспомнил, под каким предлогом он отказался вчера провожать Зену на станцию. Он нахмурился и покраснел.

— Да ты же сам вчера сказал, что договорился получить с него наличными. И поэтому не можешь отвезти меня к поезду.

По части лицемерия Итан был совершенно неопытен. Впервые в жизни его уличили во лжи, и вывернуться он не умел, как ни старался.

— Там вышло недоразумение, — в конце концов выдавил он из себя.

— Значит, денег у тебя нет?

— Нет.

— И он тебе заплатить не обещает?

— Нет.

— Вот видишь! Я же не могла про это знать, когда договаривалась с девушкой, — так или не так?

— Так. — Он помолчал, чтобы не сорваться опять. — Зато сейчас ты знаешь. Стало быть, ничего не попишешь. Не забывай — ты замужем за бедняком, Зена; но все, что я в силах для тебя сделать, я сделаю.

Какое-то время она сидела неподвижно, как бы в раздумье, положив руки на подлокотники кресла и устремив невидящий взгляд в пространство.

— Ну что ж, проживем как-нибудь, — сказала она неожиданно миролюбивым тоном.

Эта перемена настроения окрылила Итана.

— Конечно, проживем! И я буду больше по дому помогать, да и Мэтти…

Пока он говорил, Зена, по-видимому, производила в уме какие-то сложные расчеты и теперь подытожила их вслух:

— Мэтти больше кормить не придется, так что одной тратой уж всяко будет меньше…

Итан, который полагал спор оконченным, собирался уже сойти вниз, но, услышав последнюю реплику жены, застыл как вкопанный. Полно, да верно ли он расслышал?

— То есть как — не придется кормить?.. — начал он. Зена рассмеялась. Это был какой-то странный, незнакомый звук — Итан никогда прежде не слышал ее смеха.

— А ты что, думал — я двух прислуг собираюсь держать? То-то ты так переполошился!

Он все еще не мог взять в толк, что она такое говорит. С самого начала разговора он старался не упоминать имя Мэтти, безотчетно опасаясь чего-то, — он и сам не мог бы сказать чего: то ли жалоб и недовольства, то ли туманных намеков насчет ее возможного замужества. Однако он и подумать не мог, что Зена заведет речь о том, чтобы избавиться от Мэтти. Даже и сейчас эта мысль просто не укладывалась у него в голове.

— Я что-то не понимаю, — сказал он. — Какая же Мэтти Силвер прислуга? Она твоя родственница.

— Дармоедка она, вот кто! Сперва ее папаша чуть всю нашу родню не разорил, а теперь она присосалась, как пиявка. Я год ее кормила, хватит: пусть теперь другие помучаются!

Во время этой визгливой тирады Итан услышал осторожный стук в дверь, которую он притворил, вернувшись в комнату.

— Итан! Зена! — раздался веселый голос Мэтти. — Вы знаете, который час? Ужин давным-давно готов!

В комнате наступило минутное молчание, потом Зена крикнула от окна:

— Я ужинать не буду!

— Ах, как жалко! А ты не заболела? Может, наверх чего-нибудь принести?

С трудом Итан взял себя в руки и приоткрыл дверь.

— Ступай вниз, Мэтт. Зена просто устала с дороги. А я сейчас спущусь.

— Ладно! — отозвалась она, и с лестницы донесся дробный перестук ее каблучков. Он захлопнул дверь и вернулся в спальню. Зена сидела в прежней позе, все с тем же неумолимым лицом, и его охватило отчаяние от собственной беспомощности.

— Неужели ты это сделаешь, Зена?

— Что — это? — прошипела она, не разжимая губ.

— Ну… отошлешь Мэтти?

— Подрядилась я, что ли, всю жизнь с ней нянчиться?

Он собрался с духом и заговорил, все больше и больше распаляясь:

— Послушай, Зена, она ведь сирота. Без друзей, без денег. Нельзя же прямо так взять и выставить ее из дому, словно воровку какую-нибудь. Она как могла старалась тебе угодить, а теперь куда она денется? Ты вот хочешь от нее избавиться, знать ее не желаешь, но люди-то помнят, что она тебе не чужая. Подумай, что люди скажут!

Зена выждала минутку, как бы давая ему время в полной мере прочувствовать контраст между собственной горячностью и ее ледяным спокойствием, и ответила прежним бесстрастным тоном:

— Я знаю, что люди сейчас говорят. И что думают, тоже знаю.

После того как Мэтти ушла, Итан продолжал стоять у порога, держась за ручку двери; теперь его рука бессильно упала вниз. От злобного выпада жены у него подкосились колени, будто кто-то полоснул его ножом по поджилкам. Он уже готов был, откинув гордость, попытаться уломать Зену оставить Мэтти в доме; собирался объяснить, что кормить ее не так уж накладно, хотел пообещать, что как-нибудь выкроит денег на печку и оборудует для прислуги комнатку на чердаке… Но из последней реплики Зены ему стало ясно, что уговоры могут иметь опасные последствия.

— И что же, ты ее так сразу и отправишь?.. — пробормотал он, испугавшись, как бы Зена не захотела добавить еще что-нибудь к своему предыдущему высказыванию.

Она невозмутимо отозвалась, словно повторяя очевидную истину:

— Завтра приедет новая девушка — спать-то ей где-то надо.

Итан смотрел на нее с чувством острого отвращения. Это была уже не бессловесная, бесцветная фигура, привычно существовавшая где-то рядом и всецело поглощенная собой; нет, это была чужая и враждебная сила, сгусток злобной энергии, накопившейся за годы угрюмого молчания. Беспомощность только усугубляла его отвращение. Он и прежде не питал к жене никакой привязанности, но покуда он был хозяином положения, неприятные свойства ее характера мало его трогали. Теперь же, когда она одержала верх, она внушала ему ужас и омерзение. Он понимал, что бессилен повлиять на нее — в конце концов, в родстве с Мэтти была она, а не он. Волна горечи поднялась у него в груди — ему вспомнилась вся его несчастливо сложившаяся жизнь, молодость, потраченная на тяжкий и бессмысленный труд; все это всколыхнулось в памяти и воплотилось в женщине, которая вечно стояла ему поперек дороги. Она отобрала у него все, чем он дорожил, и теперь грозилась отобрать то единственное, что искупало все предыдущие потери. В его душе вдруг вспыхнула такая ненависть, что кулаки у него непроизвольно сжались. Не помня себя, он шагнул вперед, но вовремя остановился.

— Так что — не идешь ты вниз? — спросил он сдавленным голосом.

— Нет. Я, пожалуй, прилягу на часок, — ответила она мирным тоном. Тогда он повернулся и вышел.

Мэтти сидела у печки; на коленях у нее, свернувшись клубком, дремала кошка. Увидев Итана, она вскочила и перенесла с плиты на стол миску, где подогревалась запеканка с мясом.

— Зена случайно не заболела? — спросила она.

— Нет.

Она улыбнулась ему через стол сияющей улыбкой.

— Ну так садись. Наверно, умираешь с голоду!

Она сняла крышку и пододвинула к нему горячую запеканку. «Вот и еще один вечер нам подарили!» — казалось, говорил ее счастливый вид.

Он машинально положил кусок себе на тарелку и принялся за еду; но тут же у него перехватило горло, и он бросил вилку.

Мэтти, которая не спускала с него ласковых глаз, тут же это заметила.

— Что такое, Итан? Невкусно?

— Нет, нет, очень вкусно. Только я… — Он отодвинул тарелку и, обойдя стол, встал рядом с Мэтти. Она в испуге поднялась со стула.

— Итан, что-то стряслось! Я так и знала!

В страхе она прильнула к нему, и он порывисто обнял ее и крепко прижал к себе, чувствуя, как ее ресницы трепещут у его щеки, словно крылья попавшейся в сетку бабочки.

— Что же, что?.. — задыхаясь, прошептала она; но он нашел наконец ее губы, приник к ним и уже не сознавал ничего вокруг.

Охваченная тем же порывом, она не сопротивлялась, потом осторожно высвободилась и отступила на шаг, бледная и взволнованная. Итана пронзило ощущение вины — как будто во сне ему привиделось, что Мэтти утонула у него на глазах; и он исступленно выкрикнул:

— Ты не уедешь, Мэтт! Я тебя не отпущу!

— Не уеду?.. — растерянно повторила она. — А разве надо уезжать?

Звук этих слов еще долго отдавался у них в ушах, и раз от разу их грозный смысл разгорался все ярче, словно сигнал опасности, пылающий в ночи.

Итан проклинал себя за то, что не сдержался и так сразу огорошил ее этой новостью. Голова у него кружилась, и он бессильно прислонился к столу. Он еще чувствовал вкус ее губ и умирал от желания целовать их снова и снова…

— Что случилось, Итан? Я чем-то прогневала Зену? Ее возглас заставил его снова взять себя в руки, хотя сердце его переполняли гнев и жалость.

— Нет, нет, — запротестовал он, — не в этом дело! Просто доктор ее напугал. Знаешь ведь, она как найдет себе нового советчика, так по первости только его и слушает. А этот, из Бетсбриджа, ей напел, что надо сидеть сложа руки, а еще лучше лежать в кровати, иначе, мол, она не поправится, а лечиться надо долго — много месяцев…

Он умолк и, окончательно уничтоженный, отвел глаза. Она тоже молчала и стояла перед ним — маленькая, хрупкая, поникшая, как сломанная ветка. Душа его разрывалась; но Мэтти вдруг подняла голову и взглянула на него в упор.

— И она решила вместо меня подыскать кого-нибудь попроворнее? Верно?

— Сегодня она так говорит.

— Если сегодня говорит, то и завтра не передумает.

Это была чистая правда, и им обоим оставалось только покориться: они знали, что Зена никогда не отступается от своих слов и единожды принятое решение у нее равносильно действию.

После долгой паузы Мэтти тихо сказала:

— Не надо так убиваться, Итан.

— О, господи, господи! — простонал он. Недавний порыв страсти сменился у него щемящим чувством нежности. Он увидел, как она смаргивает навернувшиеся на глаза слезинки, и ему хотелось только одного — обнять ее, приласкать и утешить.

— Смотри-ка, твой ужин совсем простыл, — попеняла она ему, силясь улыбнуться сквозь слезы.

— Ох, Мэтт, что с тобой теперь будет?

Она опустила ресницы, и по лицу у нее пробежала тень. Он понял, что только сейчас она всерьез задумалась о собственном будущем.

— Ну… может, подвернется какое-нибудь местечко в Стамфорде, — нерешительно произнесла она, зная, что он ей не поверит, как не верила в это она сама.

Он сел на стул и закрыл руками лицо. При мысли о том, что ей придется одной, без всякой помощи, обивать пороги в надежде найти работу, его охватило отчаяние. В единственном месте, где ее знали, в ее родном городке, она была окружена равнодушием, если не враждебностью; что же ожидало ее в больших городах, где ей, неопытной и ничему не обученной, пришлось бы в погоне за пропитанием соперничать с сотнями и тысячами других?..

Ему припомнились скверные истории, которые он слышал в Вустере; припомнились лица девушек, жизнь которых начиналась так же радужно, как у Мэтти… Нет, про такое нельзя было даже думать — все его нутро восставало против этого. Он вскочил на ноги.

— Ты не уедешь, Мэтт! Я тебя не пущу! Она всегда делала как ей заблагорассудится, но теперь пришел мой черед поставить на своем!

Мэтти предостерегающе подняла руку, и он услышал за спиной шаги жены.

Зена вошла в кухню, шаркая стоптанными туфлями, и не спеша уселась в кресло у стола.

— Мне малость полегчало, а доктор Бак говорит, что даже если совсем нет аппетита, все равно надо кушать, а то у меня сил не будет, — сообщила она своим бесстрастным голосом и протянула руку за чайником. «Парадную форму» она успела снять и облачилась в свой всегдашний ситцевый капот и коричневую вязаную шаль; вместе с будничным нарядом на ее лицо вернулось всегдашнее постное выражение. Она налила себе большую чашку чаю, щедро плеснула туда молока, положила на тарелку солидную порцию запеканки, зачерпнула ложкой маринаду, и перед тем как приступить к еде, привычным жестом подправила во рту искусственную челюсть. Кошка тут же принялась усердно тереться ей об ноги; она сказала: «Кисанька, умница!», наклонилась ее погладить и кинула ей кусочек запеканки.

Итан сидел, не произнося ни звука, и не дотрагивался до ужина. Мэтти, напротив, самоотверженно что-то жевала и даже поинтересовалась, хорошо ли Зена съездила. Та отвечала ей как ни в чем не бывало, а под конец даже увлеклась и описала, с упоминанием всех красочных подробностей, наиболее примечательные случаи расстройства пищеварительного тракта среди ее знакомых и родственников. Рассказывая, она глядела на Мэтти с едва заметной усмешкой, углублявшей складки, которые тянулись у нее от носа к подбородку.

Поужинав, она встала и приложила руку к тому участку плоской поверхности, под которым должно было находиться ее сердце.

— После твоей запеканки, Мэтт, мне всегда не продохнуть, — заметила она незлобиво. Она редко звала девушку этим домашним именем — разве что пребывала в особо благодушном настроении.

— Пойти, пожалуй, поискать порошки от несварения, что мне прошлый год прописали в Спрингфилде, — продолжала она. — Давненько я их не пила — вдруг помогут, а то у меня изжога.

Мэтти подняла глаза.

— Может, мне сходить? — несмело предложила она.

— Нет, нет, они у меня в таком месте, где только я сама знаю, — уклончиво отвечала Зена, напустив на себя многозначительный вид.

Она вышла из кухни; Мэтти тоже встала и принялась убирать со стола. Итан следил за ней в горестном молчании. В какую-то секунду взгляды их встретились, и потом они еще долго не могли отвести глаз друг от друга. В кухне было тепло и тихо; она выглядела так же мирно, как накануне. Кошка снова примостилась в качалке Зены; огонь в печке догорал, и, как всегда в натопленном помещении, стал сильнее чувствоваться резковатый запах герани.

Итан с трудом заставил себя подняться на ноги.

— Выйду взгляну, все ли в порядке, — проговорил он и направился в прихожую за фонарем.

Не успел он дойти до двери, как чуть не столкнулся с Зеной, которая появилась на пороге. Губы ее в бешенстве подергивались, а обычно бескровное лицо горело лихорадочным румянцем. Шаль сползла у нее с плеч и волочилась по полу, а в руках она несла осколки разбитого блюда.

— Я хочу знать, кто это сделал, — произнесла она, смерив их обоих грозным взглядом.

Ответа не последовало. Тогда она заговорила прерывающимся голосом:

— Иду это я преспокойно за порошками — а они у меня были в чулане припрятаны, в отцовом футляре от очков, на верхней полке — я там все свои самые драгоценные вещи храню, от чужих рук подальше… — Голос ее дрогнул; две слезы повисли на лишенных ресниц веках и медленно сползли по щекам. — До верху без стремянки не дотянешься, вот я и подумала — приберу-ка я туда блюдо, что мне тетушка Филура Мейпл к свадьбе подарила, целее будет, и как поставила, так больше и не снимала — смахну, бывало, пыль, когда весной чулан проветриваю, и все. Уж так берегла, так берегла… — Она благоговейно разложила черепки на столе. — Я желаю знать, кто это сделал, — повторила она дрожащим голосом.

Молчать Итан больше не мог. Он отошел от двери и встал напротив Зены.

— Я тебе скажу, кто это сделал. Кошка!

— Как это кошка? Что ты городишь?

— То, что слышишь.

Она сверкнула на него глазами и повернулась к Мэтти, которая несла к столу таз для посуды.

— Интересно знать, как это кошка попала в чулан, — ядовито заметила она.

— Наверно, мышь учуяла, — отозвался Итан. — Она вчера целый вечер по кухне за мышью гонялась.

Зена постояла, переводя взгляд с Итана на Мэтти, потом сказала с коротким, странным смешком, подчеркивая каждое слово:

— Я и раньше знала, что кошка у нас смышленая, а она, выходит, умнее, чем я думала! Смотрите-ка: все осколочки подобрала и на верхнюю полочку сложила, да еще так ловко приладила — не вдруг заметишь!

Мэтти не выдержала и бросила мыть тарелки.

— Зена, Итан ни при чем! Блюдо правда кошка разбила, но из чулана я его вынула, так что я и виновата.

Зена стояла над своим погибшим сокровищем, и ее лицо на глазах застывало в каменную маску негодования.

— Ты… ты его вынула? Чего ради? Мэтти залилась краской.

— Я хотела… чтобы на столе было красиво, — еле выговорила она.

— Ты хотела, чтобы на столе было красиво, и ты воспользовалась моим отсутствием и взяла самовольно вещь, которую я берегла как зеницу ока! Да знаешь ли ты, что я это блюдо ни разу на стол не ставила, даже когда пастор приходил к обеду, когда тетя Марта приезжала из Бетсбриджа! — Зена задохнулась, словно заново потрясенная подобным святотатством. — Ты плохо кончишь, Мэтти Силвер. Ты, видно, в отца пошла. Не зря мне люди говорили, когда я тебя брала в дом, не зря меня предупреждали, и уж как я старалась свое добро от тебя уберечь, а все-таки ты до него добралась, погубила самое мое любимое… — Тут у нее вырвалось рыдание, но она поборола минутную слабость и снова окаменела, на этот раз окончательно.

— Если б я вовремя людей послушалась, тебя бы уже давно здесь не было, и все бы было в целости и сохранности, — сказала она, снова собрала осколки и вышла из кухни, неся их перед собой, словно мертвое тело…