Онлайн чтение книги Евгения, или Тайны французского двора
XXI. МЕРТВАЯ РУКА

Открытие Суэцкого канала последовало с восточной пышностью 17 ноября 1869 года под открытым небом в Порт-Саиде; на этом празднике присутствовали европейские гости со свитами.

Хедив пригласил Евгению с ее свитой сесть на его верблюдов, чтобы с высоты удобней было ей смотреть на торжество.

Бесчисленная толпа стояла на берегу Средиземного моря, где начинается канал; были выстроены храмы, в которых служили молебны; высились мачты со знаменами всех наций; произносились торжественные речи, и гром пушек вторил оглушительной музыке янычар. Затем все сели на пароходы, стоявшие в Порт-Саиде, чтобы отправиться в Суэц.

Впереди ехал хедив, показывая гостям, что нет никакой опасности, и вызывая своим появлением крики радости и одобрения своих поданных.

За ним на пароходе «Aigle» ехала императрица, за ней император австрийский, затем на пароходном корвете «Hertha» прусский наследный принц.

До Измаила, около половины пути, все шло хорошо, но здесь был нанос песку, и с большими трудностями удалось перетащить пассажирские пароходы в Суэц, где сто один пушечный выстрел известил арабов о прибытии высоких гостей.

Гости вице-короля египетского возвратились в Каир, где он устроил для них великолепные праздники. Свита Евгении поместилась в старом замке, прежнем дворце хедива.

Замок пользовался в Каире дурной славой. Говорили, что там находили свой конец все надоевшие паше богатые рабы, прекрасные чужеземцы и слуги, которыми долго пользовались, но которые затем стали лишними. С одной мрачной стороны замка находился глубокий ров с водой, к которому ведет дверь замка; туда бросали всех, кто считался неблагонадежным или опасным египетским правителям.

Улицы Каира ночью не были безопасны даже и во время открытия Суэцкого канала, а хедив не имел достаточно могущества, чтобы прекратить грабежи. Среди белого дня совершались ужаснейшие преступления, имевшие своей целью не ограбление, а скорее такие побуждения, о которых наше перо отказывается даже писать. Все эти ужаснейшие убийства приписывались грекам, которые действовали так ловко, что всегда ускользали из рук правосудия.

Вечер перед отъездом императрицы в Иерусалим был отпразднован великолепно. Окна были ярко освещены, музыка гремела, и жители Каира ходили по улицам, чтобы увидеть иностранцев.

Трое мужчин вышли из ближайшего кафе. По одежде двое были греки; третий был в черном плаще и, судя по манерам и любопытству, принадлежал к франкам, как называют на Востоке всех иностранцев.

Все они сошлись в кафе и громко разговаривали на французском языке.

— Куда, Ниниас? — спросил один грек другого.

— Куда нас поведет испанец. Вы, кажется, сказали, что вы испанец?

— Да, господа.

— Вы обещали нам работу?

— Да, когда вы мне признались, что жаждете такой, — сказал тихо иностранец с рыжей, взъерошенной бородой и черными быстрыми глазами.

— Скажите!

— Только не среди этого шума.

— Напротив есть безлюдная улица, если ваше' поручение так таинственно.

Все трое пробрались через толпу и скоро достигли узкой безлюдной улицы.

— Вам нужны деньги, сказали вы, — начал иностранец.

Оба грека подтвердили его слова каким-то странным и диким звуком.

— Вы можете заработать несколько тысяч франков, если обладаете смелостью и твердой рукой.

Иностранец заметил, что греки обменялись быстрым взглядом.

— Не думайте, что я имею эту сумму при себе! Не стоит начинать дело со мной и грабить меня.

— Ого, вы опытны, — сказал Коно, между тем как его друг Ниниас рассмеялся.

— Вы все не высказываетесь, — сказал он потом, — если вам нужно устранить кого-нибудь, так скажите прямо, без обиняков.

— Вы можете быть уверены, что работа в точности будет исполнена, — прибавил Конон.

— Хотя бы тот, о котором идет речь, носил саблю и отлично владел ею?

— Не беспокойтесь! Наш ли он, или франк, давайте только денег и можете быть уверены, что рано утром иностранца найдут где-нибудь на улице.

— Вы, кажется, слишком уверены.

— Мы, греки, составляем здесь, в Каире, целое общество. Иностранец, которого ненавидит или опасается один из нас, есть враг всех! Достаточно одного знака, чтобы в случае, если мы с ним не справимся, созвать сотню наших товарищей — наши кинжалы длинны и остры.

— Давайте деньги и скажите, с кем нужно справиться. Иностранец, который был не кто иной, как Эндемо, многозначительно засмеялся.

— Вы очень торопите; деньги вы получите по окончании работы! Повторяю, что я их не имею при себе.

— Хорошо, мы не обманем вас. Дар за дар. Завтра мы вам принесем доказательство нашего дела, и вы нам заплатите… сколько вы сказали?

— Три тысячи франков золотом. Глаза обоих греков засверкали.

— Дело, значит, сделано. Где мы вас найдем?

— У пристани. Какое доказательство принесете вы с собой?

— Руку мертвого; у нас такой обычай, господин!

Эндемо с удовольствием посмотрел на греков, он нашел в них настоящих разбойников.

— Я доволен! И вы не наделаете шуму, который выдал бы меня и вас?

Конон и Ниниас презрительно засмеялись.

— Убийство совершится ночью, господин, и прежде чем стража подоспеет, мы будем уже за горами; найдут только труп!

— Вы должны выманить того, о котором я говорю, из дворца хедива.

— Этого нельзя, господин; греков не пускают туда.

— Впустят того из вас, кто принесет одному из гостей срочное письмо.

— Это может быть, господин.

— Вот письмо!

— От красивой женщины? — спросил Конон лукаво.

— Без сомнения; прочитав это письмо, молодой офицер выйдет из дворца в полночь и отправится в замок.

— На свидание?

— Шепните молодому офицеру, что вас послала француженка Маргарита.

— Хорошо, господин!

— Он примет приглашение. Все остальное я поручаю вам.

— А красивая женщина будет там? — спросил Ниниас.

— Нет.

— Следовательно, письмо подложное; франк не узнает этого?

— Не бойтесь! Делайте, как я вам говорю. Когда вы при передаче произнесете имя Маргариты, он не будет сомневаться в том, что вы посланы этой прекрасной женщиной.

— А три тысячи франков вы завтра принесете на пристань?

— Понимаю! Вот тысяча франков, единственные, которые я имею с собой, это треть вашей суммы.

— Вы, значит, прежде не сказали всей правды.

— Я вас больше не боюсь, потому что вы завтра должны еще получить от меня две тысячи франков; вы повредили бы себе, если бы обманули меня. Такие суммы не всегда зарабатываются.

— Вы знаете, как делаются эти дела, — сказали греки.

— Поспешите, через полчаса полночь, — проговорил Эндемо. Греки совещались, кто из них вручит письмо.

— Этот мошенник хитер, — сказал Конон, который решился идти во дворец, — его не обманешь чужой рукой. Он не очень дорого заплатил, потому что если рабы схватят меня, то не удастся заманить франка в замок.

— Они не посмеют, когда у тебя есть поручение к иностранцу. Не думаешь ли ты, что у испанца завтра будет больше денег?

— Очень возможно, Ниниас. Он, кажется, богат.

— И лисица не без основания пригласил нас днем, на оживленную пристань.

— Ничего! Мы, надеюсь, перехитрим его. Ты будешь меня ждать возле замка.

— В роще, возле речки, — прошептал Ниниас и исчез; Конон протолкался через толпу перед замком и достиг входа, украшенного тропическими растениями и великолепными фонтанами.

У стены стояли мавры, арабские слуги, евреи и слуги европейских гостей. Конон, держа высоко над головой письмо, приблизился ко входу, у которого стояли два негра-стражника. Они схватили грека, когда тот хотел проскользнуть между ними в коридор. Конон показал им письмо; по его требованию подошел один из турецких старших лакеев и взял у грека письмо с наставлением передать его одному из советников хедива, чтобы он, как знающий гостей, передал его по назначению; Конон объяснил при этом, что будет дожидаться франкского офицера.

Хуан вышел в коридор, держа в руке письмо, которое заключало в себе лишь несколько слов и было запечатано кольцом Маргариты. Грек с какой-то почти нахальной доверчивостью подошел к молодому офицеру.

— Вы принесли письмо? — спросил Хуан.

— Да, господин, — прошептал Конон. — Прекрасная француженка Маргарита ждет вас сегодня в полночь возле замка.

— Там она живет, — прошептал Хуан, потом прибавил громко: — Не давала ли вам прекрасная француженка еще какого поручения?

— Нет, господин, я все сказал вам.

Хуан вынул из кошелька золотую монету и сунул ее в руку грека, который, почтительно поклонившись, ушел.

Когда он скрылся, подошел к Хуану один из негров.

— Молодой начальник, будь осторожен, — прошептал он на ломаном французском языке. — Греки злые собаки. Завлекут молодого начальника в западню и растерзают его тело.

Хуан посмотрел на негра, который, по-видимому, хотел его предупредить о возможной опасности.

— Он принес мне письмо, — сказал Хуан, готовясь поскорее уйти из дворца.

— О, греки хитры, как тигры; письмо фальшивое, чтобы заманить молодого начальника.

— Нет, нет, — смеясь, сказал Хуан, очень хорошо знавший печать. — Благодарю за твое предостережение, но в этом случае твои опасения неосновательны.

Он хотел подарить негру монету, но тот отрицательно покачал головой.

— Не ради получения монеты говорил Гассун, — сказал он.

— Ты хороший человек, Гассун, — похвалил невольника Хуан и, к удивлению всех стоявших, дружески протянул ему руку.

Гассун бросился на колени и поцеловал протянутую руку.

Хуан вышел из дворца хедива.

Он знал дорогу к замку; хотя он жил не там, а в отеле французского посольства, однако каждый вечер ходил к замку, надеясь увидеть Маргариту или поговорить с ней. До сих пор ему это не удавалось, и наконец ему представился случай.

Хуан не думал об измене, несмотря на предостережение негра. Мог ли он предполагать измену, когда получил письмо от самой Маргариты?

Ему удалось пробраться сквозь толпу в одну из боковых улиц; он шел быстро и не оглядываясь, так как была уже почти полночь, и Маргарита, вероятно, ждала его с большим нетерпением.

Хуан не видел, что в двадцати шагах осторожно пробирался за ним грек, который принес ему письмо. Но Конон не предполагал, что и за ним следили также зорко.

Негр Гассун украдкой пошел за французским офицером и, пройдя немного, заметил грека, скрывавшегося в тени домов; завидев мошенника, Гассун не переставал следить за ним; теперь он был убежден, что грек, как он и предвидел, хотел убить молодого офицера. Он стиснул крепкие, как слоновая кость, зубы и сильно сжал кулаки.

Едва слышно шел он по улице; нетерпение подстрекало его тут же броситься на Конона, не доходя до замка. Гассун не знал, что именно там предполагалось убить франкского офицера; он скорее опасался того, что грек бросится на свою жертву в первую удобную минуту и заколет его своим длинным ножом, который греки всегда используют для своих злодеяний.

Кроме того, негр имел еще одно основание броситься теперь же на Конона. С этой улицы грек мог бы скрыться в другую, относящуюся к кварталу, населенному самыми отъявленными злодеями, и Гассун погиб бы, так как крик или свисток привлек бы целую толпу этих преступников и убийц. Негр уже много лет был невольником хедива и хорошо знал Каир с его опасностями, а также и то, как ловко греки умеют ускользнуть от преследования закона.

Он хотел спасти молодого французского офицера, оказавшего ему, бедному невольнику, такое дружеское внимание. Гассун предвидел его гибель, если он его не спасет.

Осторожно следуя большими шагами за греком, он подошел к нему так близко, что мог бы уже одним прыжком броситься на него.

Хуан шел далеко впереди, но Конон не терял его из виду.

Улица была совершенно пуста и освещена только луной. Окна в домах были занавешены сплетенными занавесями; двери заперты.

В это время Гассун бросился на грека. Нападение было так неожиданно и быстро, что мошенник не имел времени выхватить свой длинный нож; он почувствовал, что две сильные руки обхватили его шею, сдавили горло и со страшной силой бросили на землю; он видел черные руки невольника, который с удивительной ловкостью бросился на него, вытаращив глаза с торжествующим видом.

— Черная собака, — с трудом проговорил Конон и хотел достать свой нож, но невольник одной рукой сжал горло грека, лежавшего на земле, а другой схватил его руку.

— Ни звука, — вскричал он, между тем как Хуан оглянулся на шум и, не заметив лежавши а на земле, спокойно продолжал свой путь к замку. — Ни звука, не то Гассун задавит злого грека, как дикое животное.

— Пусти меня, проклятый невольник, — проговорил Конон и хотел дать свисток, но негр зажал ему рот рукой.

В это мгновение он вскрикнул, ибо грек так сильно укусил ему руку, что кровь полилась из нее ручьями.

Тогда Гассун пришел в неописуемую ярость и нанес Конону такой сильный удар, что грек почувствовал свой близкий конец; потом вскочил и начал так сильно топтать лежавшего грека своими сильными ногами, что тот, попробовав еще защищаться, лишился наконец сил и лежал без всяких признаков жизни.

Из руки Гассуна лилась кровь; противник откусил ему целый кусок мяса. Негр не обращал внимания на свою рану. Он схватил грека за волосы и потащил по земле в одну из боковых улиц, в которой находилась казарма телохранителей.

Здесь он оставил бесчувственное тело и затем, как будто ни в чем не бывало, отправился во дворец. Там он приложил откушенный кусок тела и перевязал рану.

— Теперь молодой офицер спасен, — прошептал он с довольной улыбкой. — Без Гассуна его нашли бы на улице мертвым.

Но Хуан, несмотря на эту оказанную ему помощь, не избежал своей участи. Гонимый нетерпением, он быстро проходил улицы и достиг наконец площади, лежавшей перед объятым мраком замком.

Этот древнеегипетский царский дворец походил на огромную мрачную массу домов, окруженных угрюмой тишиной. Только некоторые окна были освещены; все другие части были темны и как будто пусты.

Направо от замка тянулись улицы с мечетями и стройными минаретами; налево виднелся темный ров, на дне которого, недалеко от замка, росли кустарники и деревья, распространявшие непроницаемую тень.

Хуан подошел к этому месту; он надеялся встретить там ожидавшую его Маргариту, любимое несчастное существо, прикованное к Мараньону.

Кругом царствовала совершенная тишина; на улицах было мертво, только ночной ветерок тихо шевелил ветками кустарников и деревьев около каменного здания и мрачного рва замка.

Хуан тщетно вглядывался в темноту. Наконец он приблизился к цели; ему показалось, будто что-то движется между деревьями, и он подумал, что это Маргарита идет к нему навстречу. Под деревом в густой тени скрывался грек Ниниас, который удивлялся, что французский офицер идет один; он не видел своего товарища Конона.

Хуан вступил в чащу кустарников, не подозревая о возможной засаде. Но едва только он поравнялся с Нинианом, зорко наблюдавшим за ним, как последний, обнажив свой длинный нож, так быстро кинулся на него, что Хуан тогда только почувствовал нападение, когда острый конец железа проник ему в спину и пронзил насквозь.

Грек нанес такой меткий и сильный удар, что Хуан упал, испустив стон умирающего. Он не в силах был обнажить шпагу и защищаться; злодейское нападение совершилось так быстро и так удачно, что Ниниас одним ударом смертельно ранил молодого офицера.

Хуан стонал. Кровавая пена выступила на его губах, потухший взор остановился на убийце, которого он не знал.

— Пресвятая Матерь Божья, — едва слышно проговорил он, — я умираю. — Кровь мешала ему говорить. Руки его оцепенели, только из груди еще вырывалось хриплое дыхание и голова судорожно подергивалась.

Хуан лежал в агонии.

— Маргарита, — прошептал он, — прощай!

Ниниас с дикой злобой вытащил из раны нож, всаженный по самую рукоять.

Еще три раза судорожно вздохнул Хуан, затем глаза его закрылись. Тогда убийца встал на колени возле мертвого.

Грек не поморщился. Довольный тем, что совершил убийство один, без Конона, он стал обыскивать карманы французского офицера, взял кошелек и бумажник, в котором находились банковские билеты, спрятал все это к себе и начал готовиться к тому, чтобы отрезать правую руку мертвого, которую следовало доставить тому, кто нанял его совершить это убийство.

Греки Каира и Порт-Саида узнаются по способу уродования своих жертв; они, так сказать, разделяются на секты, из которых одна отнимает руку у мертвого, другая известные пальцы, третья ухо или какую-нибудь . ю часть мертвого тела.

Египетское правительство знает это и тем не менее ничего не может сделать против этих злодейств и уродований. Греки как будто пользуются там привилегией совершать преступления, или правительство не имеет никакой возможности предупредить злодеяния, часто превосходящие своим зверством все, что только можно себе представить.

Впрочем, и в Берлине был несколько лет тому назад случай, напоминающий подобное зверство; мы говорим о страшном убийстве мальчика Корни, сопровождавшемся ужасными обстоятельствами, и вследствие которого внезапно и бесследно исчез один из attache при греческом посольстве.

Греки, кажется, сохранили со времен своего падения все те пороки, которые характеризовали именно то время и тот упадок и с которым стоит в известной связи преступление Застрова, томившегося в одиночном заключении в Берлине.

В основе всего этого лежит глубочайшее распутство; и выражение «заблуждение», которым стараются объяснить подобные действия приверженцы Спинозы, по нашему мнению, мало применимо в подобных случаях.

Злодейство грека Ниниаса было следствием не порочной чувственности, но алчного корыстолюбия и жажды убийства. Этот несчастный боязливо озирался, опасаясь не уличных сторожей, но своего товарища Конона; он боялся, чтобы тот не пришел и не потребовал половины добычи. Он не мог объяснить себе его отсутствия, хотя оно было до того желательно, что он, как свидетельствовали его сверкавшие злобой глаза, был в состоянии убить его самого.

Но Конон не приходил, он лежал в страшной ярости и страданиях в казарменной палатке, куда оттащил его Гассун.

Ниниас скоро покончил со своей страшной работой; он отыскал ножом сустав руки и отрезал ее от мертвого тела. Никто не потревожил его; замок был объят такой тишиной, как будто там все вымерли.

Гости хедива, жившие в замке, казалось, с таким удовольствием проводили время, что совершенно забыли о возвращении домой.

Грек спрятал мертвую руку в карман своего платья и потащил труп к мрачным водам близ замка.

Уже бесчисленное множество жертв поглотила эта мрачная глубина и скрыла их от взоров и розысков, так как ров этот был неизмеримо глубок и имел отвратительное иловатое дно, сокрывшее много жертв прежнего паши.

Ниниас столкнул франкского офицера, раздался плеск, затем мутная вода снова сомкнулась над мертвым, и ничто не выдавало места, где он был брошен в глубину. Хитрый и осторожный грек затер ногой кровавые следы.

Вдруг он услышал стук приближающихся экипажей. Жившие в замке иностранцы возвращались из дворца хедива.

Он спрятался в тени деревьев и оставил это место только тогда, когда все снова пришло в глубокое спокойствие.

На другой день был назначен отъезд императрицы Евгении и ее свиты. Эндемо с намерением выбрал этот день для свидания с греками у залива. Он увидел Ниниаса и подошел к нему с деньгами в руке.

Около того места, где они стояли, не было ни одного судна, так что они могли спокойно разговаривать.

Грек передал мертвую руку и получил условленную плату. Эндемо быстро спрятал кровавый залог совершенного злодейства.

Начались приготовления к отъезду императрицы.

Теперь только хватились Хуана. Он исчез бесследно.

Темные воды замкового рва не выдали того, что было сокрыто в их глубине.

Только Маргарита знала, что произошло, когда Мараньон с дьявольской улыбкой подал ей руку Хуана.

Она упала с криком ужаса. Когда она очнулась, Эндемо давно уже бросил в море немой знак совершенного преступления.

Бедная Маргарита скорбела и плакала день и ночь; теперь она чувствовала больший страх и ужас к злодею, с которым была соединена и от которого хотела избавиться во что бы то ни стало; его присутствие было для нее пыткой; она дрожала перед ним и не могла спать ночью, так как ей постоянно представлялись улыбающийся Эндемо и мертвая рука; вместе с Хуаном, которого сильно любила, она потеряла последнюю надежду; в нем она видела единственное, что еще привязывало ее к жизни, — теперь она была одинока, оставлена, без утешения и спасения.