Онлайн чтение книги Европейские поэты Возрождения
ДАЛМАЦИЯ

Всесильный боже мой, создатель и творец,

Гнев утиши ты мой, помилуй нас, отец.

Не отвращай свой лик от наших страшных мук,

Мы страждем каждый миг от басурманских рук.

Поля, и весь, и град ограбив, турок сжег.

Стенает стар и млад, всех в рабство он увел.

Юнаков пала рать, иссечена мечом,

Кто не успел бежать — стенает под бичом.

Враг и детей рубил в объятьях матерей,

Безжалостно губил невинность дочерей.

Он знал корысть одну, он семьи разрывал:

Здесь продавал жену, а мужа там сбывал.

Низвергнув алтари, святыни поругал,

Твои монастыри с землею он сровнял.

Коней вводили в храм, проклятою ногой

Сынам твоим на срам топтали крест честной.

И шили дерзкие из риз и стихарей

Кафтаны мерзкие для шайки главарей.

И, чаши для даров перековав в ковши,

Отделкой поясов кичилися паши.

В обители святой спасающихся дев

Покрыл он срамотой, их чистоту презрев.

Он обрезал детей для войска янычар,

И смерти был лютей постыдный тот удар.

Спешили разрушать и жечь дома господ,

И, не успев бежать, в них погибал народ.

Он мучит христиан, всечасно гонит их,

И чтить велит Коран оставшимся в живых.

Нас турок победил и крепнет, победив,

Ни у кого нет сил бороться супротив.

И гибнет твой народ, и грозен каждый час,

Всех лютый страх гнетет, а ты покинул нас.

Терзают нашу плоть, немил нам этот свет,

К тебе же, о господь, у них почтенья нет.

И под ноги попрать решили твой закон,

И силою сломать тех, кто не покорен.

Когда огонь зажжен среди лесов и гор,

То камень обнажен, стоит без листьев бор.

Так не осталось здесь ничто без перемен,

Горит и град и весь, людей уводят в плен.

Сражались грек, поляк, латинянин, хорват,

И серб, и с ним босняк — но крепок супостат.

Иные, ослабев, уже не рвутся в бой,

Мы узнаем твой гнев, отвергнуты тобой.

Зачем же созывать, коль нам прощенья нет,

На битву верных рать, бессилен наш обет.

Чтоб не погиб народ, грехи нам отпусти

И в этот страшный год помилуй и прости.

Сей агарянский меч сломи, о боже сил,

Чтоб всем костьми не лечь, чтоб всех не погубил.

От первых дней ты — спас, защита и покров,

Помилуй, боже, нас, услышь наш смертный зов.

За наш греховный путь такая нам судьба,

Но милосерден будь, вот страждущих мольба,

Пусть жала злых бичей, что свищут, нас губя,

Падут на палачей, не знающих тебя.

О, помоги своим, избавь нас от тягот,

За веру мы стоим, а нас неверный бьет…

Ты глаз дороже мне, Рагуза-родина!

Земли и моря, землю окружившего,

Дитя родное ты, родней колонии,

Дважды Рима наследье.

О чем же лучшем мне молить, о лучшая?

Блаженная когорта небожителей

Да сохранит тебя на веки вечные,

Вознося непрестанно!

Ты умереть, ты сгинуть не позволишь мне,

Начальнику той зачумленной крепости,

Где суша, море, воздух, все — зловоние

От болотной заразы.

Благая, возвратишь к себе ты Элия,

Воскормленника слабого и хворого,

Чтоб он опять, как Вакх в бедре Юпитера,

У тебя возрастал бы.

Бежав от сил подземных и от гибели.

С рассказами к тебе приду я, радуясь,

Как Геркулесу — фессалийка чистая,

Тезеид — Эскулапу.

Коль ты, читатель, вдруг взял песни эти в руки,

Будь весел твой досуг, не знай твой ум докуки.

А коль тебя они невольно чем-то ранят,

Терновник отклони — твоею роза станет.

Твори и сам, твори, что можешь, что по силам.

Ты волен: говори, что знаешь, с трезвым пылом.

Я об одном прошу — костей моих не трогай:

И так едва дышу, истерзанный тревогой.

Кто рай спешит познать, взгляни на вилу эту:

Подобной не сыскать, хоть век ищи по свету.

Как в сладостном раю, в ее лице блаженство.

Взгляни — и жизнь свою славь это совершенство.

Пред этой красотой как удержать волненье?

Как сохранить покой? Как скрыть в глазах смущенье?

Коль вила что-нибудь промолвит, голос дивный

Наполнит сразу грудь отрадой неизбывной.

Зачем так упорно лицо ты скрываешь?

Я раб твой покорный— ужели ие знаешь?

Я назван поэтом молвой легкокрылой.

Ужель ты об этом, цветок мой, забыла?

Позволь же поэту быть рядом всечасно.

На дерзость не сетуй, цветок мой прекрасный.

Хвалу воздавая красе безупречной,

Как солнце, тебя я прославлю навечно.

Не радость я пою, цветок благоуханный,—

Я в песнях слезы лью, сражен сердечной раной.

Не проявляй к мольбам слепого безучастья.

Зачем печалюсь там, где так возможно счастье?

В честь вилы молодой как петь мне гимны страстно,

Когда мечтой одной живу — мечтой напрасной?

Желаньями горю, а сердце грусть сжимает,

Как розу, что зарю последнюю встречает.

Случай, а не слухи: юношу тайком

Завлекли к старухе звонким кошельком.

Мы на все согласны ради кошелька.

Кошельки безгласны, но их власть крепка.

О время златое! Сколь ты быстротечно!

Неужто с тобою прощаюсь навечно?

Как быстрое лето, ты сникло, увяло,

В душе моей света так мало, так мало…

О время веселья! Сколь ты быстрокрыло!

Ты сладкое зелье мне щедро дарило,

Но все, что светилось безбрежностью счастья,

Теперь обратилось во мрак и в ненастье.

О ты, время рая! Где, где твоя сила?

Иль власть чья-то злая тебя погасила,

Иль просто с дороги свернуло ты круто,

Чтоб жить без тревоги другому кому-то?..

О радости время! Не жду с тобой встречи:

Гнетущее бремя легло мне на плечи —

Грустна моя участь, горьки мои муки,

И смех и певучесть со мною в разлуке.

О время цветенья! И как же случилось,

Что стал словно тень я, что все омрачилось,

Что взор мой впервые померк от печали,

Что песни былые в устах отзвучали?

О ты, время счастья! За что ж это горе,

Что должен попасть я в бурливое море,

Над тьмою глубокой держась так некрепко

В ладье одинокой, бессильной, как щепка?

О время слепое! Куда ж забрело ты,

Оставив со мною лишь боль да заботы?

Я сам, видно, сохну сухоткой твоею —

И слепну, и глохну, и скорбно немею…

Ты уверял меня, и нежен и влюблен,

Что только на три дня, не дольше, едешь в Стон.

Уж отцвела земля и минула весна,

Уж скошены поля, а я в слезах одна.

Достойно ль милый мой со мною поступил!

Я проклята судьбой, мне белый свет не мил.

Скажи, доколе ждать, напрасно глядя вдаль,

И море вопрошать? Утешь мою печаль!

Напрасно я платком всем лодочкам машу,

Покинув отчий дом, на узкий мол спешу.

О лилия моя, приди, мой белый цвет,

Вьюсь, как в кругу змея, — тебя, как прежде, нет.

О камень Купидон пусть стрелы разобьет,

Я знаю, другу он вернуться не дает.

Чтоб в белый парус твой попутный ветер дул

И чтоб простор морской тебя назад вернул,

Я призову богов: «Эол, приди скорей,

Владыка парусов и пенитель морей,

Услышь, Нептун седой, не преграждай пути,

Верни его домой, разлуку сократи!»

Внимательно читай, мой милый, письмецо,

Увидеть снова дай любимое лицо.

Как не цвести цветку без солнечных лучей,

Так жить я не могу без красоты твоей.

Все вы, паннонцы, пока самовластно, управы не зная,

Каждый нз вас у себя правит и властно царит,

Междоусобную брань разжигает в своей же отчизне

И ослабляет ее силу былую и мощь.

В прах повержен Таврун, покорилась Славония турку,

Петр и Буда уже рабское иго несут.

Общими силами вы не хотите в согласье сражаться!

Был бы Данубий тогда с Будою неодолим.

Что мне сказать вам, враги своей же великой державы,

Вам, о паннонцы, никем непобедимые встарь?

Тратить не надобно слов. Примером Греция служит.

Ясно: хотите вы все разом себя погубить.

Что раздираете вы своей же Паннонии тело,

Родину вашу и свой уничтожая народ?

Не выбивайтесь из сил: вот он, турок-тиран, перед вами!

Сможет он вас без труда всех уничтожить один.

Дюрер портрет написал Меланхтона с великим искусством,

Только не дышит, молчит и неподвижен портрет.

Весь же облик его исполнен жизненной силы:

Явственно выражен здесь мужа божественный ум.

Шея, глаза у него и все лицо его в целом

Истинной жизни полны в образе этом немом.

Что ж, коль дыхания нет и движений в картине безмолвной.

Славного не завершил в ней живописец труда.

Флот дубровиицкий прекрасный —

Всех морей владыка властный,

Всех судов и всех флотилий,

Где б они ни проходили.

Кто же в этом усомнится,

Жизнью должен поплатиться,

Ведь святого Влаха знамя

Гордо реет над судами.

Он над нами капитаном,

Он известен дальним странам,

И блестит его корона,

Как денница, с небосклона,

Возвестившая с восходом

Утро новое народам.

Судно каждое сравнится

С легкой златокрылой птицей,

Пролетающей проворно

Над поверхностью озерной.

Старики и молодые —

Все матросы удалые;

Волки с алчущими львами

Управляют парусами.

Им противен турок жалкий,

Как навоз, как грязь на свалке,

И когда врага встречают,

Парусов не опускают,

Принимая смерть без стона,

Рубятся ожесточенно,

Кровь из свежих рай струится —

Лишь бы славы не лишиться

И в любой стране далекой

Запада или востока

Дубровчан достойных знают,

Короли их уважают.

Нет нигде морей закрытых

Для матросов знаменитых,

Бороздят любые воды

Корабли сынов свободы,

Что прославлены без меры

За защиту правой веры.

На чужбине ли, в отчизне —

Всюду счастливы их жизни

В посрамленье чужестранцам,

Паче всех — венецианцам.

Дубровник, цели я не знаю величавей,

Чем воспевать тебя в твоей великой славе.

Дубровник, край отцов, часть милого предела,

Возникший в тьме веков, в века смотрящий смело.

Я рад тебе слагать хвалу нелицемерно,

До неба возвышать тебя, слуга твой верный,

Мой голос тих пускай, — я для тебя дерзаю,

Похвал не отвергай, что в честь тебе слагаю;

Пусть слышен он едва, но он звучит не ложно.

Правдивые слова отвергнуть невозможно.

Дубровник — горный дуб с могучею вершиной.

Взобравшись на уступ, стоит он над долиной.

Корнями он проник туда, где под землею

Питает их родник живительной водою.

Он испокон веков стоит неколебимо,

От северных ветров и от жары хранимый.

Как грозный богатырь, наперекор стихии

Разбрасывает вширь он ветви вековые,

А все, что вкруг растет, в тени его великой

Скрываясь от невзгод, — все немощно и дико:

Земля здесь так крепка, а корни здесь так хилы,

Что даже родника достичь у них нет силы.

Дубровник, разум твой и к истине стремленье

Несут тебе покой, и честь, и уваженье.

Ты только им одним обязан тем, что ныне

Стоишь неколебим, — и нет прочней твердыни.

Прельстясь твоим добром, твоей свободной долей,

Стал тот твоим врагом, кто сам живет в неволе.

Кто лживостью живет, кто немощен глазами,

Тот одного лишь ждет — чтоб свет померк над нами.

И властелин иной, что полон спеси гордой,

Тебя б хотел порой смирить рукою твердой.

Дубровник, наблюдай вокруг, рассудку верный,

Себя оберегай от зла, храни от скверны.

Всевышний, с высоты окинь Дубровник разом:

Во всем увидишь ты спокойствие и разум.

Как под плащом клинок, враг прячет озлобленье

И выжидает срок, чтоб сделать нападенье.

Но правдою тверда державная основа,

О правде никогда нельзя сказать худого.

Дубровник, твердо стой, смотри в глаза напасти,

Удел извечный твой — творить для граждан счастье.

Выйдя в полдень жаркий к берегу залива,

У рыбачьей барки повстречал я дивоз

Чувствами богатых бедняков я встретил,

Пусть наряд в заплатах — был бы разум светел!

Нас всегда смущает вид простонародный,

Знайте — он скрывает разум благородный.

Нищета богата, — бог тому свидетель! —

В ней, как в недрах злато, скрыта добродетель.

Бедняков считаем мы ненужным сором,

Так что нищета им кажется позором,

Но, когда при встрече к беднякам снисходим,

Их простые речи мудрыми находим.

Кажется убогим их существованье,

Но даны немногим мудрость их и знанье.

Диоген когда-то был увенчан славой,

Жил он не богато — в бочке жил дырявой.

Персов победитель знал величью цену,

Но познал властитель зависть к Диогену.

И сказал тогда я рыбакам смиренным?

«Что же, обладая опытом бесценным,

Вы свой дар таите? Братья, вы не правы!

Если знать хотите, вы достойны славы.

Разум ваш чудесен, он во все вникает,

Сладость ваших песен в сердце проникает.

Мне бы плыть беспечно с вами по просторам

И внимать бы вечно вашим разговорам».

И тогда Паское отвечал с поклоном:

«Вы со всей душою — к людям неученым.

Паше вам спасибо, вы добры без меры

К нам, крестьянам, ибо мы бедны и серы.

Не судите строго — знают даже дети:

Тех, чья жизнь убога, больше всех на свете».

Прекратив беседу, я сказал крестьянам:

«Приступить к обеду, кажется, пора нам».

Говорится слово — делается дело,

Варево готово, быстро закипело.

И когда вкусили мы горячей снеди,

Снова приступили к прерванной беседе.

Долго говорили про улов богатый

И о том, как плыли мы в ладье дощатой.

Я сказал: «Свершилось все, как мы хотели:

Море покорилось, волны отшумели.

Долго мы блуждали по морю седому,

Но опять пристали к берегу родному».

Слушай речи эти, молодой и старый,

Как сейчас на свете властвуют динары.

Дьявол в преисподней так вершит делами,

Что динар сегодня — господин над нами.

Где динар — забыто сразу там о боге,

Правда там открыто брошена под ноги.

Ныне ум и мудрость не в цене, заметьте,

Потому что глупость царствует на свете.

Жалкая бездарность с хитростью бесчестной

Верность, благодарность гонят повсеместно.

Где к добру стремленье? Нет его в помине.

Дружба, уваженье — не найти их ныне.

С каждым новым утром — новые страданья,

Преданным и мудрым — разочарованье.

Ты слывешь ученым. Но коль ты в заплатах,

Будь хоть Соломоном, — нуль ты для богатых.

Муцием будь, Гаем, бей врагов победно,

Храбрый почитаем… если он не бедный.

Кто сейчас полезен, тех не вспоминают.

А кто бесполезен — лаврами венчают.

О любви мечтаешь ты к земной богине,

Но ты нищ и знаешь: не полюбят ныне.

Люди в отношенье к беднякам едины:

Бедным лишь презренье и не лица — спины.

И друзья не знают ныне дружбы чистой,—

Кто дружить желает дружбой бескорыстной?

И любовь и верность позабыты, видно:

Всюду лишь неверность и обмап бесстыдный.

Суд забыли честный, мир забыли сладкий,

Ныне повсеместно видим беспорядки.

Богатей ничтожный ныне всем владеет,

Думает — все можно, коль мошну имеет.

Будь ты глуп отменно, — если ты с деньгами,

Мудрый ты, почтенный, господин меж нами.

В лавках беспощадно грабят и воруют

И того, кто жадный, щедрым именуют.

Этим — уваженье, судьи к ним не строги,

А тебе — презренье, умный, но убогий.

Голос бедных страстный отклика не знает,

Бедного всевластный только презирает.

А осел шумливый, золотом набитый,

Глупый и спесивый, — всеми чтим открыто.

Деньги порождают зло на этом свете,

Все сейчас страдают, кто попал в их сети.

Страна вершин суровых и бесплодных.

Живет здесь варвар, злобен и жесток,—

Толпа глупцов, толпа лжецов негодных,

Где каждый добрых помыслов далек.

Ты, злейший враг деяний благородных,

Недаром этот край тебя привлек,

В котором летом — пекло, ад — зимою,

Где все богаты бедностью одною.

Здесь влезли псы в нарядные одежды,

Здесь, щеголяя в дорогих мехах,

Зажгли в себе тщеславные надежды

Мужланы наяву — князья в мечтах,

Почтенный вор, ученые невежды

И храбрецы, чей так отважен страх.

Светлейшие, вы даже в масках лживых

Останетесь гуртом овец паршивых!

Вы знатными кичитесь именами,

Но кто труслив и лжив, не знатен тот.

Вы знатными себя назвали сами,

Но подлостью любой из вас живет.

Кто с низменными не сумел страстями

Проститься, тот ничтожеством умрет.

Бревну какая польза в славословье?

(И это проглотите на здоровье.)

Вот благородства вашего основа;

Всех угнетать и жить чужим трудом,

Сдирать три шкуры с должника любого,

Лишь в доме хорохориться своем,

Иметь надменность — ничего другого,

И каждого считать себе врагом,

И, с голодом воюя, жить без хлеба,

К врагам своим причислив даже небо.

Читаешь ты с трудом и текст печатный,

А сделался советником, дурак,

Тебе латынь с volgare [2]Здесь имеется в виду итальянский народный язык. непонятны,

Но ты уверен, что учен и так,

Что доктор ты, юрист, астролог знатный,

Что геометрия тебе — пустяк.

Как Демосфен красноречив порою.

Ты хвастаешь своею пустотою.

Не возразит никто, тебе внимая,

И не из уважения к тебе,

А потому, что, нрав твой алчный зная,

Никто не пожелает зла себе.

Готов бедняк сквозь землю провалиться,

Коль встретится ему такая птица:

Отдав поклон, бежит простолюдин,

Тебя завидев, Лютер и Кальвин.

В твоей груди и месть и яд сокрыты,

Но ты отчета небу не даешь

За слезы вдов: мужья тобой убиты,

А в ком тебе нужда, так тот хорош;

Для достиженья самой грязной цели

Ты называешь честным подлеца

(Закон еретика Макиавелли),

А всех других тиранишь без конца.

Ты бровь дугою изгибаешь, словно

Законодатель славный из Афин,

Но ты своей не помнишь родословной,

Так я тебе открою, чей ты сын:

Был варваром отец твой, иноверцем

С клыками острыми, с жестоким сердцем.

Как ты, он благородный был синьор,

Который крал всю жизнь и сдох, как вор.

Ты скажешь: «Я, трудиться не умея,

Открыл торговлю — польза для людей».

Наверно, у подобного злодея

Советником какой-то иудей.

Свершенные тобою преступленья

Суд божий вывесть могут из терпенья,

Тогда придется, хочешь или нет,

За все грехи тебе держать ответ.

Зато теперь в судебном заседанье,

Per fas et nefas [3]Всеми правдами и неправдами (лат.). слушая дела,

Кричишь: «Я умный, я имею званье!..»

По мне, произошел ты от осла.

Прочтя подчас из умных книг цитатку,

Ты хочешь ею скрыть ума нехватку.

Учись! Иначе, на свою беду,

В котел кипящий попадешь в аду.

Спроси тебя — не сможешь дать ответа,

Владеешь ли ты ремеслом каким.

Знакомого случайно встретив где-то,

Браниться тотчас начинаешь с ним —

Таков, безбожник, твой обычай скверный.

И здесь любой закон — слуга твой верный,

Ты все пороки воплощаешь сам,

Собой ты оскверняешь даже храм.

О знатности своей подумай снова:

Вся жизнь твоя проходит в грабежах.

Избавься от тщеславия пустого,

Родившегося на чужих слезах,

Доверься добродетели, тупица,

Тогда твой темный разум прояснится,

Сверни скорей с преступного пути,

Учти — иначе душу не спасти.

Стыдись кричать: «Я заслужил признанье…

Сенатор я, блюду законов свод!»

Ты глуп настолько, что не в состоянье

Пересчитать свой собственный доход.

Ты сам не знаешь, в чем твое призванье,

И вот в чужой забрался огород,

Без роздыха твердя как заведенный:

«Я знатный, следовательно, ученый».

Зависит все от вашего хотенья,

Про всех у вас подарок припасен:

Богатым — милость, бедным — притесненья,

Для слабых — брань, для сильных — льстивый тон.

Любой из вас готов на преступленья,

Едва заслышит где монеты звон.

Но вновь к словам вернусь, вам неприятным:

Никто из вас вовек не станет знатным!

Крестьянином был Цицерон ученый,

Был знатен Катилины римский род,

Но Катилина умер осужденный,

А Цицерон снискал себе почет.

Пример берите с римлян, пустозвоны:

В ком светел ум, безмерно знатен тот.

А вы, расхваставшись, забыли сами,

Что ваша знатность выдумана вами.

Пусть блещут мгновенья улыбкой твоею!

Мои песнопенья бессильны пред нею:

едва ли сумею воспеть я, как надор,

атласную шею, твой стан, о отрада,

роскошность наряда, как луч, золотого,

распахнутость взгляда, пленительность слова —

ах, сердце, мне снова ты жжешь, о царица,

оно ль не готово тебе покориться?

Пускай же темница надежды напрасной

в мечтах озарится звездой твоей ясной —

алтарной, прекрасной, которой не стою;

ревнивой душою исплачусь, любя,

а душу открою, чтоб славить тебя.

Увы, наша младость с годами увянет,

И с нею и радость в минувшее канет.

И сад твой цветущий, и май твой бесслезный,

И душу мне жгущий твой взор двоезвездный,

И лик — лик богини, как сорванный цвет,

Уж гибнут и ныне… И вот мой совет:

Весны нашей чудо прекрасно, но кратко, —

Так пей же, покуда оно еще сладко,

Вдохни это счастье, испей эту радость,

Любовью и страстью возвысь свою младость!

Как дождик весенний, пройдут эти дни —

Лишь боль сожалений оставят они.

Строка, ты крылата, лети же к Николе,

Сожрал с ним когда-то немало я соли,

Лети же с приветом над славной Рагузой,

Любезной поэтам, взлелеянной музой.

Порой мы в такие уносимся дали,

Которых иные во сне не видали.

В далеких державах скитаюсь я ныне.

Дворцов величавых полно на чужбине.

Мне столько изведать пришлось в этих странах —

Всего не поведать и в книгах пространных.

Сегодня в стране я неведомой, новой,

Здесь рожи чернее икры осетровой;

Здесь силу и старый подчас сохраняет,

Посмотришь — кантары шутя поднимает;

Здесь молодец ражий за трапезу сядет —

С подобной поклажей и лошадь не сладит;

Когда не хватает для выпивки денег,

Свой скарб пропивает мгновенно мошенник;

За выпивкой пищи глотает он горы —

Обжора почище любого обжоры.

В тех землях святыми считают безумных,

Толпятся за ними на торжищах шумных,

Они здесь персоны всех выше на свете,

Здесь бьют им поклоны и старцы и дети.

Диковин немало в земле этой странной:

Врата из металла, а ключ — деревянный,

Здесь люди норою к учтивости глухи:

Облают свиньею и отпрыском шлюхи.

Тебя лиходеи побьют между делом,

Беги поскорее — останешься целым.

Без чести, без сердца живут образины,

Любой иноверца предаст за майдины.

Тебя супостаты обманут открыто,

Здесь деньги лишь святы, а совесть забыта.

Налешкович славный, все это не диво:

Ведь силою главной здесь стала нажива.

Здесь можно порою нажиться не худо,

С набитой мошною уехать отсюда.

Венеция стала сильна и богата —

Не здесь ли стяжала Венеция злато?

Она посещает давно эти страны

И вдаль посылает галер караваны,

И грузит их, Нико, она не холстами —

Торгует гвоздикой, корицей, шелками.

Мы, друг мой, робеем в торговле недаром —

Совсем не владеем купеческим даром:

Тростник поставляем и лен басурманам,

Барыш уступаем купцам чужестранным.

Когда бы мы были немного лукавей,

Мы их бы затмили в богатстве и славе,

И мы б торговали тогда не впустую…

А впрочем, мой Нале, о чем я толкую!

Тебя бы о жизни хотел расспросить я:

Какие в отчизне случились событья?

Слыхал я: от мору страна пострадала,

Погибло в ту пору сограждан немало.

Пускай наградит их наш бог-вседержитель

И примет забытых в господню обитель!

А коли с чумою ты справился черной,

С болезнью любою ты сладишь бесспорно.

Ты силой отмечен и ладно сколочен,

Как тис долговечен, и кряжист, и прочен.

Ведь четверть ягненка съедал ты, бывало,

В придачу цыпленка, жаркого немало,

С друзьями гуляя под сенью Парнаса,

Вином запивая горячее мясо.

Обижен судьбою, я горько заплачу,

Коль дружбу с тобою навеки утрачу.

Кто рифмой не хуже владеет, чем Матко,

И пишет к тому же так нежно и сладко?

Тревожусь о Матке: он в Стон перебрался —

В краю лихорадки живым бы остался!

Но тягостней муки, когда умираем,

Скорбя от разлуки с отеческим краем,

Плывешь на чужбину — и солнце не светит;

А Матко кончину с улыбкою встретит,

Он мир ие покинет, останется здесь он,

Поскольку не сгинет краса его песен;

Поет для влюбленных он песни поныне,

Как пел Арион их, плывя на дельфине.

Хоть дома бывают болезни жестоки,

От них умирают и здесь, на востоке.

Мне страны такие еще не встречались,

Где жизни людские два раза кончались;

Два раза кончаться захочет ли каждый —

Со светом прощаться приятно ли дважды?

Нас гибель — о, боже! — одна ожидает,

Кто раньше, кто позже сей мир покидает.

О Нико мой милый, ты знаешь прекрасно:

Избегнуть могилы живое не властно.

Я жив, и при этом здоров я покуда;

Здесь гибельно летом, а нынче нехудо:

Зимой расцветают поля и долины,

Плоды созревают, бобы и маслины,

Пройди по базарам: капусты, салату

Дадут, коль не даром, — за малую плату.

Ни глада, ни стужи здесь нет и в помине,

А в поле к тому же привольно скотине,

Баранина всюду жирна неизменно,

И льется в сосуды молочная пена, —

В три гроша монету достань наудачу —

Получишь наседку и яйца в придачу,

И мелочи тоже на рынке достаток:

Динар — не дороже — голубок десяток.

Здесь сыра головки, там бочки сметаны,

На пыльной циновке огромные жбаны,

Здесь столько съестного всегда продается,

Лишь сала свиного купить не придется,

Огромнейшей рыбы цена — полдинара,

Вовек не уйти бы с такого базара!

Хлебов здесь пятнадцать за грош покупаем,

Два наших сравнятся с таким караваем.

Здесь сладостна даже вода из колодца —

В Рагузе не слаже вино продастся.

Всего не изложишь. Рассказ покороче

И то ты не сможешь дослушать до ночи.

Не край здесь, а чудо, с ним рай не сравнится;

Кто станет отсюда в могилу стремиться?

Я точку на этом поставлю, пожалуй,

Не медли с ответом, бродягу побалуй,

Матьело я тоже поклон посылаю.

(Он жив ли, о боже!) На этом кончаю.

Сей Александров град основан Македонцем,

Здесь, Нале, твой собрат живет под жарким солнцем,

Здесь в тысячу пятьсот пятьдесят третий год

С тех пор, когда господь явил Христа приход,

В день теплый января на солнечном востоке,

С тобою говоря, писал я эти строки .

В страну итальянцев когда б терпеливо

Искал ты посланцев разумных на диво,

Способных лукавить, в суждениях — зрелых,

Чтоб каждый прославить, увидев, хотел их,—

Тогда бы ты славы заслуживал вящей,

Мой град величавый, над морем стоящий,

Который красою и честью сравниться

Сумел бы с любою латинской столицей.

Но ежели кто-то, приверженный к злату,

Поедет с охотой — но только за плату,

Про общее дело совсем забывая,

Открыто и смело напомню тогда я:

Достоин несчастий, обижен судьбою

Тот город, где власти — с пустой головою.

Бери, человек, что захочешь, бери же!

Что делать! Свое нам дороже и ближе.

Ведь если бы взял свои горести каждый

И в общую кучу свалил их однажды,

Нам стало бы ясно, что мы оплошали,

Все горести наши с чужими смешали,

И каждый бы думал, забыв о покое:

Вернуть бы назад лишь свое — не чужое!

Мой ненавистник злой, ты, завистью взбешенный,

Написанное мной хулишь, неугомонный.

Пускай в стихах моих слова не сохранились,

Которыми других времен певцы гордились;

«О розочка моя, бесценное колечко,

О девочка моя, влюбленное сердечко,

Веночек золотой, о ясное светило,

Покинут я тобой, меня ты разлюбила».

Упрям ты и не нов, а наше поколенье

Находит для стихов иные украшенья.

Как сад теряет вдруг цветочное убранство,

Ничто, ничто вокруг не знает постоянства.

И слов удел таков: ведь старыми умами

Ценилось много слов, почти забытых нами,

Которые ж теперь поэт искусный ценит,

Потомство, мне поверь, отвергнет иль изменит.

Весь этот мир, судьбе неведомой подвластный,

Все до конца в себе меняет ежечасно.

Так вот, чтоб избежать хулы певцов нещадной,—

Собравшись их ругать, подумай-ка изрядно.

Как верное чадо, ты должен по праву

Родимого града поддерживать славу,

Отчизны былое ты помнить обязан,

Ты с этой землею, как с матерью, связан.

Нас мать породила, вскормила, и все же

Земли этой милой и мать не дороже,

Ведь женское бремя не длится столетье,

В известное время рождаются дети,

А лоно земное и после рожденья

Хранит все живое, все божьи творенья.

Адама когда-то земля породила

И вновь без возврата во чреве сокрыла.

Подумай же здраво, настрой свою лиру!

Прошла моя слава — верни ее миру!

Слагай свои песни, любовью пылая,—

В них дух мой воскреснет и слава былая.

Прославить дано мне отчизну родную.

Народу напомни, что я существую!

Хочу объясниться сегодня с тобою,

Нe стану таиться, всю правду открою.

Я здешняя вила, славянская муза,

Но жизнь мне постыла и стала обузой.

В безвестности людям темней, чем в могиле,

Себя мы забудем, коль нас позабыли.

Я в нашей отчизне была знаменита,

А ныне при жизни я всеми забыта.

Ты помнишь поэта Марулича славу?

Латинянам это пришлось ие по нраву.

По годы промчались бесследно, и ныне

У нас помешались на школьной латыни.

Все музы стяжали бессмертные лавры:

Своих почитали и греки и мавры,

Поляки, тевтоны гордятся своими,

У нас же каноны заимствуют в Риме.

Язык свой ругая, сограждане наши

Твердят, что другая поэзия краше.

Но мы бы стяжали всемирную славу,

Когда б уважали язык свой по праву.

Сегодня тает снег, проснулся мир растений,

И снова человек встречает день весенний,

Я к вам иду, луга, спеша навстречу той,

Что сердцу дорога, что блещет красотой.

Пусть ищет кто другой почет, богатство, славу,

А мне удел такой, признаться, не по нраву.

Под кровлею ветвей уснуть я был бы рад.

Где свищет соловей, не требуя наград,

Любимую мою его прославят трели,

Чтоб, вторя соловью, и горы зазвенели.

Глупцы! Вам не дано простую суть понять,

Что золото одно не может счастья дать.

Коль совесть нечиста, не пожелаешь трона,

Уж лучше нищета, чем царская корона,

Чем ты бы ни владел, — хотя бы всей землей,—

Не сладок твой удел, когда исчез покой.