Онлайн чтение книги Европейские поэты Возрождения
ГЕРМАНИЯ

Спрячь недовольство, хмурость, злость,

Когда к тебе приходит гость.

Радушьем теплым встреть его,—

Себя уважишь самого.

Коль сбился твой сынок с пути,

Не медли: розгу в ход пусти,

Сумевши вовремя постичь,

Что бьет больнее божий бич!

По правде, сын мой, поступай.

От истины не отступай.

И, в честности неколебим,

Ты будешь счастлив и любим.

Перед тобою — даль и ширь.

Так — в путь!.. Но деньги не транжирь!

Останешься без кошелька,

Вот и намнут тебе бока.

Смотри, не очень заносись,

С умом к удаче относись:

Какой бы ни нашел ты клад,

Все может бог забрать назад.

Порою глянешь на иных:

Добро промотано в пивных.

Разумен будь! Не лезь в кабак!

Живи по средствам! Только так!..

Взвесь, разгляди себя, проверь:

Кем был ты, кто ты есть теперь,

Куда ты будешь занесен?..

И ты — безгрешен. Ты — спасен!..

Ты, о дочь небес, богоматерь-дева,

Мир вдохни в народ, распаленный злобой,

Чтоб немецкий край не сломило бремя

Мерзости нашей.

Чернь кипит, бурлит, разоряя слепо

Все, что не вконец разорили предки,

Стены городов укрепляет, пушки

К бою готовит.

Нам пойти б войной на свирепых турок,

С гордым Римом нам потягаться б в сече

Иль чужих князей потеснить бы к вящей

Славе германцев.

Нет, пуская кровь соплеменным братьям,

Руки мы свои оскверняем только,

Только лишь урон, дураки, себе же

Сами наносим.

Кто, гляжу я, шлем поспешил напялить,

Кто, гляжу, мечом замахпулся грозно,

Кто рычит, как зверь, потрясая палкой

Или секирой.

Тот, глядишь, из искр раздувая пламя,

Знай себе палит и, свинцом летучим

Воздух распоров, наполняет местность

Дымом и громом.

Угнан крупный скот, приуныли овцы,

Страшно им пастись. Лишь прядут ушами,

Как услышат гул, да дрожат, бедняги,

Мелкою дрожью.

Вот стоит в строю кольцевом пехота.

Сколько грозных лиц! Как сурова песня,

Что поют бойцы под глухой и дробный

Бой барабанов!

Пышет жаром конь, облаченный в латы,

Битву чуя, вдаль, белопенный, рвется,

Звонко ржет, взыграв, и копытом землю

Бьет в нетерпенье.

Всюду слышен стон матерей почтенных:

Слезы льют, клянут кровопийцу Марса.

Нынче этот гость северян изводит,

Завтра — богемцев.

Дева, ты внемли неустанным зовам,

Ты конец войне положи нелепой,

Мир нам дай, сплоти племена родные

Дружбой, любовью!

Рейнских лоз красу сбереги, опекой

Ты своей святой осчастливь предгорья

Альп, и славный Пфальц, и у волн дунайских

Пышные нивы!

Вот о чем тебя умиленно молим

В храмах, где горит благовонный ладан,

Где тебе хвалу воздаем и к небу

Гимны возносим.

Ты, о Феб, творец звонкострунной лиры,

Пинд и Геликон возлюбивший древле,

К нам теперь явись, не отвергни нашей

Песни призывной!

Пусть придут с тобой баловницы музы,

Пусть поют, резвясь, под студеным небом.

Край наш посети, где неведом сладкий

Голос кифары!

Варвар, чьи отцы, космачи-мужланы,

Прожили свой век, о латинском лоске

Слыхом не слыхав, наделен да будет

Певческим даром,

Словно тот Орфей, что певал пеласгам,

Пеньем за собой увлекая следом

Хищное зверье, дерева с корнями,

Ланей проворных.

Ты, веселый гость, пожелал пустыню

Моря пересечь и, придя от греков,

Музам дал приют, утвердил науки

В землях латинян.

Так же, Феб, и к нам, как во время оно

В Лаций ты пришел, препожалуй ныне.

Грубый пусть язык, темнота людская

Сгинут бесследно!

Какая слава громкая цезарей

В камнях умолкла города вашего,

О Трира жители, которых

Мозель поит ледяной водою!

Как будто снова Рима развалины

Воочью вижу, глядя на эти вот

Колонны, портики, ворота

Или бродя пустырем убогим,

Где только остов царской хоромины

Теперь маячит кровлей, поросшею

Чертополохом, или купол

Ветки кустов к облакам вздымает.

Как хлам ненужный, глыбами мрамора,

Лежат, о жалость, прямо на улицах

Кумиры, чье величье только

В литерах гордых застыло ныне.

Порой увидишь где-нибудь в садике

Плиту надгробья с надписью греческой

Иль вдруг найдешь, гуляя в поле,

Холм безымянный, обломки урны.

Чего не смелет мельница времени?

Столпов Геракла медных как не было,

И мы со скарбом нашим тоже

В прах превратимся под небом вечным.

Тот, кто в беде бросает друга,

Когда тому живется туго,

Кто сердце не готов отдать

Тому, кто вынужден страдать,

Кто сам страдает безутешно,

Когда дела идут успешно

У друга первого его,—

Достоин только одного:

Неумолимого презренья!

Сторонник этой точки зренья,

Я не желаю предпочесть

Суровой искренности лесть.

Держаться надо бы подальше

От лицемерия и фальши,

Поскольку добрый друг не тот,

Кто перед нами спину гнет,

К уловкам прибегая лисьим!..

Но кто, в поступках независим,

Удачу иль беду твою

Воспримет также, как свою,

Кто за тебя горою встанет,

Не подведет и не обманет,

За то не требуя наград,—

Тот верный друг тебе и брат.

И этой верности сердечной

Ты сам ответишь дружбой вечной.

Я белый свет исколесил

И потерял немало сил.

Терпел одни лишения,

Позор и унижения.

Я глаз ночами не смыкал.

Корпел и потом истекал.

Я исхудал, устал и сник,

Прочел тома мудреных книг.

Сносил нужду и муки,

Штудировал науки.

И вот за все старания

Узнал я заклинания,

Как сжить на вечные века

Со света орден Дурака.

Дураков полным-полно.

Беда! В глазах от них темно.

И куда ни сделай шаг,

Тут дурак и там дурак.

Их развез по всей земле

На дурацком корабле

Брант Себастиан… Доколе

Дуракам гулять на воле?

Их теперь на свете тьма,

Тех, что бог лишил ума.

Как вокруг ни погляди:

Дураков — хоть пруд пруди.

И вам, быть может, невдомек,

Что Брант и сам себя нарек

Дураком. Но кто ж умен,

Если вправду дурень он?

Но, видно, Брант не просто так

Признал открыто: «Я дурак».

Повел почтенный Себастиан

Свой корабль, как капитан.

И взял с собой в морской поход

Безмозглых дурней хоровод.

Средь них себя узнает всяк,

Кто вправду олух и дурак.

И Брант, что к дурням был немил,

Их всех позором заклеймил.

В злобе корчится тупица:

«Лучше б в землю провалиться».

Он лишится состоянья,

Чтоб избегнуть осмеянья.

Чтобы на глазах у всех

Не попасть в компашку тех,

Кто с времен былых веков

Носит званье дураков.

Сказал недаром Соломон,

Что ими свет заполонен.

Земля, что олухов не знает,

Где дурень хлеб не пожинает,

Счастливей испокон веков,

Чем та, где много дураков.

От них не жизнь — кромешный ад.

От них томится стар и млад.

Они несут страдания,

Но эти заклинания,

Которым обучился я,

От них избавят все края.

И враз покинет наш народ

Ленивых трутней глупый сброд.

Скрылись дурни под личиной,

Словно волки под овчиной.

Полон ими высший свет,

И дурак попал в совет.

Убирайтесь восвояси,

Дураки в поповской рясе!

Мы пролили много слез

Из-за вас, что Брант привез.

Я как-то видел простака,

Что, пожалевши дурака,

Его пригрел в глухую ночь.

Дурак беднягу выгнал прочь.

Гласят предания отцов

О том, как полчища глупцов,

Что арманьяками звались,

На нашу землю ворвались.

Но был недолог разговор.

Мы дали им такой отпор!

И с них содрали шкуру.

Пусть не воюют сдуру!

Но дурни прибыли опять.

И как нам повернуть их вспять?

И как изжить в конце концов

Рать лиходеев и глупцов?

На свете есть одна страна,

Где службы служит сатана.

Он настоятель не простой.

Он прочь отринул крест святой.

И выкинул бесценные

Писания священные.

Пусть кто-то думает из вас,

Что небылица сей рассказ.

Но на земле, поверьте,

Есть пострашиее черти.

И каждый может в них узнать

Прелатов, княжескую знать.

Священник — тот мертвецки пьян.

Князь топчет пахоты крестьян.

Поляжет вся пшеница,

Коль князь с охоты мчится.

Они бесчинствуют и лгут.

Они вершат неправый суд.

Разбой, вино и битвы

Им слаще, чем молитвы.

И кто покуда не ослеп,

В монастырях узрит вертеп.

Пируют здесь прелаты,

Пороками богаты.

Где есть епископ иль аббат,

Царят бесчестье и разврат.

Что Библия, что Часослов?

Они разводят гончих псов.

И нищих подаянья

Идут на злодеянья.

Грошами бедняков полна,

Звенит церковная мошна.

Забыты паства и приход.

Но поднимается народ,

И лютые проклятья

Уже разносят братья.

Нечистой силы слугам

Воздастся по заслугам.

И будет им награда — Позор и муки ада.

Твердыня наша — наш Господь.

Мы под покровом Божьим.

В напастях нас не побороть.

Все с Богом превозможем.

Наш злой супостат

Свирепствовать рад.

Лукавый силен.

И нет ему препон,

И нет ему подобных.

Давно бы нам пришел конец,

Когда бы не подмога.

Грядет Он, праведный боец,

Святой сподвижник Бога.

Гонимым принес

Победу Христос.

Наш Бог-Саваоф,

И больше нет богов.

За Ним всегда победа.

Пускай вселенная полна

Исчадиями ада,

Нас не проглотит Сатана,

Не нам бояться надо.

Осилим его!

Князь мира сего,

Наш враг осужден.

Всесильный, рухнет он

От одного словечка.

Осталось только бы при нас

Навеки Божье слово!

Не пожалеем в грозный час

Имения мирского.

Берите в полон

Детей наших, жен!

Лишите всего!

За нами — торжество!

И царство будет наше!

Я к вам прямехонько с небес.

Узнал я чудо из чудес.

Услышьте, люди, весть мою!

Я говорю, и я пою.

Младенец девою рожден.

На благо вам родился Он.

Хорош Младенец до того,

Что всюду в мире торжество.

Он всем спасение принес,

Господь наш Иисус Христос.

Он пострадать за вас готов.

Очистит вас Он от грехов.

Блаженство даст Он вам в удел.

Отец небесный так велел:

И днесь и присно и вовек

Живи на небе, человек!

По всем приметам это Он:

Беднее не сыскать пелен.

В убогих этих яслях Тот,

Кто на Себе весь мир иесет.

Отныне радость наша — в Нем.

За пастухами в дверь войдем!

Приносит счастье Он один,

Благословенный Божий сын.

Ах, сердце, верь моим глазам!

Кто это в бедных яслях там?

Младенец этот, милый нам,

Христос, Господь, Спаситель сам.

Привет, желанный гость, привет!

Не презирая наших бед,

Нисходишь к нашим Ты грехам.

За это чем Тебе воздам?

Господь, начало всех начал,

Творец вселенной, как Ты мал!

Осел и вол траву жуют.

У них в кормушке — Твой приют.

Однако даже целый свет,

Где самоцветам счету нет,

Весь мир, где столько звезд блестит,

Христа-младенца не вместит.

Ни бархата, ни багреца…

Охапка прелого сенца.

Но Ты, Небесный Царь, на нем

Во всем величии Своем.

Христа всем сердцем узнаю.

Явил Ты правду мне Свою.

Богатство, слава, блеск мирской —

Ничто, Господь, перед Тобой.

Войди в меия, Спаситель мой,

Как возвращаются домой.

В смиренном сердце — Твой покой!

Нет, не расстанусь я с Тобой.

Не ведать мне печали впредь!

Я буду прыгать, буду петь.

Я в ликовании святом

Слагаю сладостный псалом.

Пою о Боге всеблагом,

О Божьем сыне дорогом.

Все войско райское поет,

Нам возвещая Новый год.

Из глубины моих скорбей

К Тебе, Господь, взываю.

Слух преклони к мольбе моей.

Я в муках изнываю.

Когда за первородный грех

Ты будешь взыскивать со всех,

Кто на земле спасется?

В небесном царствии Твоем

Лишь благодать всевластна.

И даже праведным житьем

Кичимся мы напрасно.

Не с горделивой похвальбой,

А со смиренною мольбой

Обрящешь милость Божью.

На Господа надеюсь я,—

Не на свои заслуги.

Зовет Его душа моя

В земном своем недуге.

Не нужно мне других наград.

Мой самый драгоценный клад —

Святое слово Божье.

И пусть продлится долго ночь,

И снова на рассвете

Под силу с Богом превозмочь

Сомненья злые эти.

Иаковлев завет храни,

Который нам в былые дни

Дарован духом Божьим!

Пускай, блуждая наугад,

Мы нагрешили много,

Простится больше во сто крат

Тому, кто помнит Бога.

Бог — пастырь добрый. Бог спасет

Заблудший, грешный Свой народ

От всяческих напастей.

Сегодня правда спасена,

Сегодня ложь посрамлена.

Спасибо господу скажи

И слух свой не склоняй ко лжи.

Да, правда попрана была,

Но верх, гляди, опять взяла.

Хвали же тех, кто столько сил

На это дело положил,

Хотя служение добру

Иным совсем не по нутру.

Попы-прохвосты — за обман.

Так вот, я честных христиан

Прошу вранья не слушать впредь

И делу общему радеть.

Не бог ведь папа, если он,

Как все, скончаться обречен.

Ах, немцы, вот вам мой совет:

Назад — ни шагу! Поздно. Нет

Для вас обратного пути.

За то, что вас вперед идти

Я призывал, наград не жду,

И пусть я попаду в беду,

Лишившись помощи, — клянусь,

От правды я не отступлюсь!

Пусть предо мною лебезят,

Пусть мне анафемой грозят,

Пусть меч заносят надо мной —

На свете силы нет такой,

Чтобы сломить могла меня,

Хоть плачет мать моя, кляня

Тот день, когда решил начать

Я это дело. Полно, мать,

Оно пойдет! А если бог

Судил ему короткий срок,—

Что ж, тут обратных нет дорог.

Я шел на это смело.

Я знал, на что иду.

И пусть я начал дело

Себе же на беду.

Не о себе,

А о судьбе

Страны своей радею,

Хотя твердят,

Что я лишь рад

Попам намылить шею.

Твердите что угодно —

Все вздор и болтовня.

Будь лжец я, всенародно

Хвалили бы меня.

А я не лгал,

Я не молчал

И вот в изгнанье ныне.

Ну что. ж, вернусь,

Не заживусь,

Надеюсь, на чужбине.

Мне милости не надо:

За мною нет вины.

Ни жалость, ни пощада

Мне, право, не нужны.

Нет, пусть дадут

На честный суд

Мне выйти для ответа.

Припрет нужда —

Они тогда

Решатся и на это.

Такое уж бывало,

Что все менялось вдруг

И кто брал верх сначала,

Проигрывал на круг.

Пожар, глядишь,

От искры лишь

Иной раз и займется.

Паду ль в бою

Иль устою —

Но я решил бороться.

Сознанье мне поможет,

Что честен был мой путь,

Что враг меня не может

В корысти упрекнуть,

Что и врагу

Сказать могу:

Я вел себя достойно.

Я не юлил

И не хитрил,

Душа моя спокойна.

Но если правды слово

Для немцев звук пустой

И нация готова

Вредить себе самой —

Как ей помочь?

Тут выйти прочь

Мне из игры пристало.

Что ж, удалюсь,

Конца дождусь,

Коль заварил начало.

А что задать мне перца

Грозит придворный сброд —

Плевать! Спокойно сердце,

Хула врага не в счет.

Итак, за мной

Бросайтесь в бой,

Ландскнехт и рыцарь, вместе

Чтоб Гуттен жил

И победил,

К своей и к вашей чести.

Мужик, не ведая тревоги,

Однажды ехал по дороге.

Все б хорошо, но вот с разбега

В канаву съехала телега.

Крестьянин просит у небес;

«О, помоги мне, Геркулес!

О, если б мне всесильный бог

Отсюда выбраться помог!»

Но голос с неба отвечал:

«Глупца такого не встречал.

Сидишь, покорно ждешь чудес.

Уж лучше б ты с телеги слез.

Телегу поднял, а потом

Кобылу отхлестал кнутом.

И, если сделал все, что мог,

То жди — теперь поможет бог».

Однажды в путь я поспешил

С товаром в Ригу и решил

Поплыть туда на корабле.

Я мог бы ехать по земле,

Но этот путь (я твердо знал)

Меня бы скоро в грусть вогнал.

Толпился на корме народ.

Сновал меж нами всякий сброд.

Ведь поговаривают так,

Что будет рад любой моряк

С собою вора прихватить —

Он может много заплатить

(Но я об этом не тужил).

Вот наконец корабль отплыл.

Вдруг у Шотландских берегов

Поднялся шторм до облаков.

За валом возвышался вал.

И ветер парус разорвал.

Повсюду стоны, крики, вой.

И чернота над головой.

Волна людей сбивала с йог.

«О, помоги, всесильный бог! —

Моряк что силы закричал.—

Не ты ли жизнь нам даровал?

Друзья, молитесь! Час придет —

Нас бог от гибели спасет».

И лютый страх людей сковал.

Тут каждый на колени встал.

И все стали молиться богу,

Призывать его на подмогу.

Бушует шторм, за валом вал.

Моряк, как мог, всех утешал.

Так он по палубе ходил…

Его немало удивил

Вид одного мужчины —

Тот и не знал кручины.

Он в стороне от всех стоял

И тихо песню напевал.

«Ему не страшен шторм и тьма,

Должно быть, он сошел с ума.

Но я спросить его решусь:

«Скажи мне, что же ты за гусь,

Что смерти не боишься?

Иль смелостью кичишься?»

«В мои дела — не суй-ка нос.

Но есть ответ на твой вопрос.

Всю жизнь я краденым кормлюсь,

И умереть я не боюсь.

Коль твой корабль пойдет ко дну,

Я все равно не утону.

Пусть шторм, пусть ветер. Все одпо

Нет, мне другое суждено:

Моя погибель — плаха.

Так что ж дрожать от страха?»

Шлаураффия — так названа

Необычайная страна,

Лежащая от нас к Востоку,

От рождества неподалеку.

Желающий туда попасть

Вовсю пускай разинет пасть,

Большую раздобудет ложку

И постепенно, понемножку,

Бесстрашно двигаясь вперед,

В горе пшена проест проход.

Не так вкусна гора пшена,

Зато Шлаураффия вкусна.

Дома там просто бесподобны —

Они поджаристы и сдобны,

А возле дома на порог

Кладут рассыпчатый пирог;

Окошки там из рафинада,

Булыжники из мармелада,

Плетень, сплетенный из колбас,

Щекочет нос, ласкает глаз.

Вино сухое из колодца

Бродяге прямо в глотку льется,

Как будто он — великий князь;

Мечтает жареный карась,

Вися в лесу на ветке ели,

Чтоб все его скорее съели;

На соснах там висят не шишки,

А соблазнительные пышки;

Там на столбах не фонари,

А сливочные сухари;

Не черепица там, не дранки

Лежат на крышах, а баранки;

Там среди города река

Струит потоки молока,

В которое валятся с неба

Душистые краюхи хлеба.

Там рыбки плавают в пруду,

Забравшись на сковороду,

Шипят и, жарясь без огня,

Пищат: «Рыбак, поймай меня!»

Там среди красочной натуры

Летают жареные куры,

А жареные каплуны

На вкус особенно нежны:

Лентяям в рот они влетают

И, неразжеванные, тают.

Петух, крича «Кукареку!»,

Там носится с ножом в боку

На случай, если кто захочет

Отрезать от него кусочек;

И у свиньи в спине ножи:

Отрежь — на место положи.

Как яблоки, висят на ветке

Крестьяне — взрослые и детки;

Созрев, спадают муяшки

С деревьев прямо в башмаки.

Кобыла там, секрет достатка,

Несет яиц по три десятка;

Там фиги делает ишак;

Там вишни собирают так:

Сидят на корточках ребята,

В руках у каждого лопата.

Там есть волшебный родничок:

Помылся древний старичок,

Утерся ветхим полотенцем,

Глядишь — он, снова став младенцем,

Посасывает карамель.

Из лука там стреляют в цель;

Тому награда достается,

Который больше промахнется.

А в беге первым будет тот,

Который позже всех придет.

Пастух пасет там не баранов,

А вошек, блох и тараканов.

Там деньги зашибать — пустяк:

Кто дрыхнуть день и ночь мастак,

За сутки получает пфенниг.

Там тунеядец и мошенник

Богаче всех во много крат.

Там проиграться каждый рад:

Продутое вернут обратно,

Умножив сумму троекратно.

Там возвращающих долги

Всегда преследуют враги;

Того же, кто большого долга

Платить не хочет очень долго,

Там поощряет правый суд,

Для плута не жалея ссуд.

Там суд и ложь в законном браке,

Награды платят там за враки;

За ложь поменьше платят грош,

И плапперт — за большую ложь.

За рассудительное слово

Людей карают там сурово,

Кто работает, тому

Грозят, что заточат в тюрьму.

Кто честен и богобоязнен,

Не избежит позорной казни.

Кого же в этом крае чтут?

Того, кто лизоблюд и плут.

Кто признан первым их лентяем,

Тот государем избираем.

Кто дик, невежествен и зол,

Обороняет их престол

Своею заячьей отвагой.

А машущий колбасной шпагой

В сословье рыцарей введен.

А тот, кто жалок и смешон,

Кто жрет и пьет за спинкой трона,

Тот получает сан барона.

Кто туп, и глуп, и сукин сын —

Тот в этом крае дворянин.

Так вот, не забывайте, братцы:

Хлыщи, обжоры, тунеядцы,

Лентяи, плуты — все найдут

В стране Шлаураффии приют.

Ее в былые годы предки

Придумали, чтоб наши детки

Боялись в этот край попасть,—

Боялись врать, грубить и красть,

Быть лоботрясом и обжорой…

Шлаураффия — страна, в которой

В любое время место есть

Для тех, кто любит спать и есть.

Трудитесь! Мир не будет раем

Для тех, кто хочет жить лентяем.

Крестьянин бедный полон дум:

Ему понадобился кум.

Он было в путь, но к воротам

Подходит вдруг всевышний сам

И вопрошает: «Ты куда?»

«Да кум мне нужен, вот беда!»

«Возьми меня», — господь в ответ,

Но мужичонка молвит: «Нет!

Ты делишь блага кое-как:

Один — богач, другой — бедняк!»

Идет навстречу Смерть: «А я

Не подойду ли в кумовья?

Коли меня захочешь взять,

То научу я врачевать,

И вскорости ты — богатей!»

«Коль так, нет кума мне милей!»

Вот и дитя окрещено.

Смерть куманьку твердит одно:

«Придешь к больному — так гляди,

За мною только и следи!

Коль в головах я у больного,

То ждать ему конца худого,

Но коли я в ногах стою,

Поборет он болезнь свою».

Раз заболел мужик богатый.

Пришел наш лекарь, кисловато

Взглянул, ответил на поклон,

А сам на кума — где же он?

Глядит — а он в ногах стоит.

Больному лекарь говорит:

«Дай мне двенадцать золотых,

И ты здоров». — «Не жаль мне их!»

Мужик поправился, и вот

О лекаре молва идет,

А тот знай лечит — всякий раз

Лишь с кума не спуская глаз:

Кум в головах — больной не встанет,

В ногах — опять здоровым станет!

Разбогател наш врач: за ним

Лишь посылают за одним.

Чрез десять лет — увы и ах! —

Смерть уж у кума в головах

Стоит и речь к нему ведет.

«Теперь настал и твой черед!»

Но лекарь просит погодить:

«Дай мне молитву сотворить!

Вот «Отче наш» прочту, — тогда

Уйду с тобою навсегда!»

Согласна Смерть: «Пусть будет так!»

Молиться принялся бедняк.

Но только первые слова

Он произнес едва-едва…

И этак молится… шесть лет:

Конца молитве нет как нет.

Смерть выбивается из сил:

«Ну, как? Молитву сотворил?..»

Смекнув, что тут обойдена,

Прибегла к хитрости она:

Прикинулась больной тотчас

И у порога улеглась,

Кричит: «Ах, лекарь! Я в огне!

Лишь «Отче наш» поможет мне!»

Прочел тут врач все до конца —

А Смерть скрутила молодца

И молвила: «Попался, брат!..»

Недаром люди говорят:

От смерти не уйти. Придет

И Ганса Сакса заберет.

Проснитесь! Утро настает!

Я слышу: соловей поет

Среди листвы в лесу зеленом;

Несется трель по горным склонам,

Звенит в долинах, ночь гоня,

И возвещает царство дня.

Заря восходит золотая,

И солнце, тучи разгоняя,

На землю шлет свои лучи.

Луна, сиявшая в ночи,

Теперь бледнеет и тускнеет

И власти больше не имеет

Над стадом жалобным овец,

Которых страшный ждал конец.

Страдает от попов народ,

Не перечесть его невзгод:

Зимой и летом гнет он спину,

Чтоб отдавать им десятину.

Коль не заплатишь — проклянут,

Изгонят, свечи вслед швырнут,

Другим чтоб было не повадно;

Трудиться разве не досадно

Крестьянину по целым дням,

Чтобы поповским холуям

Сидеть в трактирах было можно,

Кутить и пьянствовать безбожно?

Есть у попов про всех товар —

Лишь покупай и млад и стар!

Известно — каждый поп и инок

Дом божий превращает в рынок:

Дают реликвии доход,

А главное — в церквах идет

Продажа индульгенций бойко.

Вот что и есть овечья дойка!

Толпа церковников жадна:

Привыкнув грабить издавна,

Живя бессовестным обманом,

Церковник ловко лжет мирянам:

За мощи выдав зуб быка,

Он им притронется слегка

К болящему — и дань сбирает.

Мирян церковник уверяет,

Что в братства надо им вступать

И чинш исправно отдавать.

Поистине — в алчбе неистов

Любой из братии папистов;

Они из края в край пешком

Бредут — всегда с большим мешком,

В котором индульгенций ворох,

С крестом, с хоругвями, и хор их

Звучит везде: «Спасенье тут!

Чистилища же избегут

И те на небо будут взяты,

Кто по природе тороваты.

Монета звякнет — ты спасен!»

Тот, кто нанес другим урон

И приобрел добро нечестно,

Благодаря им, как известно,

Выходит из воды сухим.

Всех обирает папский Рим

С настойчивостью и упорством.

Вот что зову я шкуродерством!

Епископов я до поры

Не поминал, а их дворы

С нотариусами, с писцами,

Глумящимися над истцами,

Что правосудья ищут там,

Отнюдь не безразличны нам.

Ведь здесь супругов разлучают,

Насильно браки заключают,

На бедняков наводят страх,

Честят, разносят в пух и прах!

Ах, еретик! Ах, еретичка!

В день постный смели съесть яичко!

Немедленно их отлучить!

Не жди того, чтоб облегчить

Здесь согласились наказанье:

Напрасно издавать стенанья,

О снисхождении моля.

Охотой потравлять поля

И прочие творить бесчинства,

Всемерно поощряя свинства

Своих наемников-солдат,

Что грабят всех людей подряд,

И вкупе с челядью разбойной

Вести бесчисленные войны,

Потоки крови проливать,

Людей нещадно убивать,

Сжигать их мирные жилища

И оставлять лишь пепелища

Там, где недавно жизнь цвела —

Вот вам епископов дела!

Не значит ли то — жрать овечек?

Ягненок у волков ответчик

За ненасытный голод их;

Но часто и волков самих

Мы под овечьим зрим обличьем;

Овец так поудобней стричь им.

Но жадность волка выдает,

И всяк его опознает.

Нет хищников жадней и злее.

Теперь на очереди — змеи,

Или, иначе говоря,

Монахи. Племя их не зря

Веками кровь из нас сосало:

За деньги, яйца, свечи, сало,

За уток, кур, сыры, масла

Творили добрые дела

У нас монашеские братства —

На том и нажили богатство!

Повадки их теперь ясны:

Пустые выдумки и сны,

Нелепейшие измышленья

Нам выдают за откровенья,

А так как освятил их Рим,

Выходит — надо верить им

И не скупиться на монету!

Что в баснях этих правды нету,

А есть один обман и ложь,

Не так-то сразу и поймешь!

Вот и заводят понемножку

Тебя на скользкую дорожку.

Чтоб от Христа ушел ты прочь

В безверье иль — что то же — в ночь…

Есть расположенный в лесах

Над Рейном город Андернах,

И жил в том городе купец,—

Он был удачливый отец,

Родивший много сыновей;

Однажды он семье своей —

Немногословен, мудр и строг —

Сравненьем преподал урок:

«Мои любимые сыны,

Пока вы будете дружны,

Пока меж вас не будет ссор,

Пока вы все, как до сих пор,

Стоите твердо друг за друга,—

Вам не придется слишком туго.

Но если в злополучный час

Позволите поссорить вас

И в стороны себя развесть,—

Тогда погибнет все — и честь,

И дом, который мною нажит,

Как эта притча вам покажет».

Вручил он веник сыновьям,

Сказав: «Сломайте пополам!»

Старался каждый, как умел,

Но веник был упруг и цел.

Никто сломать его не мог.

«Сынки, запомните урок:

Пока тесьма на нем крепка,

Ничья могучая рука

Вреда не причинит ему».

Но развязал старик тесьму

И всем по прутику раздал.

И каждый без труда сломал

Ему врученный тонкий прут.

Старик сказал: «Вот так и тут!

Тесьмою стянутые туго,

Стоят все прутья друг за друга.

Не ослабляйте же тесьму,

Живя в отеческом дому.

Вражду не допускайте в дом,

Построенный с таким трудом.

Вражда безжалостна, как зверь,

Она вас выгонит за дверь».

Concordia res parvae crescunt,

discordia maximae dilabuntur (Salustius).

Согласье нам богатство копит,

А несогласье сразу топит.

В Ионии есть город Кума,

Где в оны дни у толстосума

Большая мельница была,

При ней старик держал осла,

Который, не любя трудиться,

Сбежал из Кумы за границу;

Бредя пустыней, тот осел

На шкуру львиную набрел,

Нагромоздил ее на плечи

И принял облик человечий.

«Несчастный мельник, трепещи

И сам свои мешки тащи!

Нет, мельник! Я отныне мельник,

А ты — ворочайся, бездельник!

Тебя беру я в батраки;

А ну, тащи мои мешки!

Нет, досадил ты нам, скотинам,—

Я лучше буду дворянином.

Чем я не герцог? Чем не князь?

Таких не знал ты отродясь!

Ну что, перекосилась харя?

Я буду выше государя!

Эй, поглядите на меня!

Красив, могуч… Кто мне ровня?

У кайзера без промедленья

Я отберу его владенья,

Пускай вельмож терзает страх,

Пускай они падут во прах.

Сам кайзер пусть меня боится

И пусть целует мне копытца!

И днесь и присно мне, ослу,

Пускай возносит он хвалу!

Всех попирая львиной лапой,

Над кайзером я буду папой!»

Тут все умолкли, присмирев,

И стал осел — завзятый лев.

Он овладел святейшим троном

И подчинил своим законам

Священников; он, самодур,

Спускает с них по восемь шкур

Попам он запрещает браки,

И вот прелаты, как собаки

(На передок-то каждый слаб),

Кидаются на бедных баб,

Бахвалясь перед всей округой;

А если со своей супругой

Застигнет муж духовника,

То мужу и намнут бока,—

Попы несчастного ославят

И каяться еще заставят.

Так власть святейшего осла

Несчастье людям принесла.

Кто нарушает пост великий?

Придется худо горемыке!

Яичек, масла хочешь? Нет,

На них теперь лежит запрет.

Сыр? Молоко? Забудь об этом,

Все это подлежит запретам.

Всё под ослом — стол и престол.

Владыка христиан — осел.

Все государи всей Европы —

Его покорные холопы,

Все бьют обманщику челом

И смирно ходят под ослом,

Который правит ими строго,

Как будто он — наместпик бога.

Всем продает в раю места

Уполномоченный Христа…

Так над вселенной власть обрел

Владыка христиан, осел.

Не странно ли? В обличье львином

Осел стал грозным властелином.

Ты скажешь, это басня? Нет!

Прошло, мой друг, шесть сотен лет,

Как Иисус за правду нашу

Испил мучительную чашу,—

И вот, мечтавший отдохнуть,

Осел пошел в далекий путь

И, львиную напялив шкуру,

Другую приобрел фигуру.

Он одурачил целый свет

И девятьсот двенадцать лет

Тянулось это представленье.

Но как-то всем на удивленье

Разумный человек, едва

Взглянув на правящего льва,

Довольного своей наживой,

Вдруг догадался: он фальшивый!

Под гривою, которой лев

Потряхивал, рассвирепев,

Людские потрясая души,

Ослиные торчали уши;

Смекнув немедля, в чем тут суть,

Он тихо стал за них тянуть,

И все увидели в натуре

Осла-злодея в львиной шкуре.

Тут шкуру он с него совлек,

Осел же в огорченье слег.

Все стало ясно христианам,

И разнеслось по разным странам,

Стонавшим под фальшивым львом,

Что оказался лев — ослом.

Как только шкуру льва спалили,

Еще недавно бывший в силе

Святейший господин осел

Внезапно оказался гол;

Расстался с оболочкой тленной

Могущественный царь вселенной.

Того ж, который мудро нас

От гнусного тирана спас,

Который, мужественный воин,

Великих почестей достоин

(Хоть он и скромен выше мер),

Который нам явил пример,

Как свергнуть Гога и Магога,

Как верить в истинного бога,

Как уничтожить ложь и блуд —

Мартином Лютером зовут.

Он нам явил господне слово,

Чтоб никогда лукавый снова

Не отвратил нас от креста.

На том — благодарим Христа.

Случилось это как-то в ночь,

Когда никто поспать не прочь.

Дремали птички на ветвях.

Форель не плавала в ручьях

(Она спала на дне реки).

Заснули звери и жуки.

Луна на небе засверкала,

И землю тишина сковала.

И вот, когда все в мире спят,

Две мыши у ворот стоят.

Пред ними каменный забор.

Закрыты двери на запор.

Но только сторожа заснули,

Как эти мыши прошмыгнули

В щель под забором, а потом

Они в большой прокрались дом.

Хозяин дома крепко спал.

Он целый вечер пировал,

С гостями много ел и пил.

Так день за днем он проводил.

А на столе — вот благодать!

Чего там только не сыскать!

Фисташки из заморских стран,

Гусь и зажаренный баран,

Изюм, фазаны и жирна

В огромном блюде ветчина.

Ковриги, сахар, виноград

И пироги кругом лежат.

Кувшины с пивом и вином.

Весь стол завален серебром…

И все, что на столе лежало,

Тех мышек очень привлекало.

Никто заметить их не мог.

Они на стол скорее — скок!

Гуткезхен — городская мышь.

Ее ничем ие удивишь.

Варнфрида — полевая мышка

(Она ужасная трусишка).

И тут Гуткезхен говорит!

«О гостья! Все, что здесь лежит,

Хочу тебе я подарить.

О нет! К чему благодарить!

Не надо. Лучше поживей

Наешься вдоволь и попей!»

Варнфрида только: «Ах» и «Ох».

«Да этот стол совсем не плох.

Какая вкусная еда!

Вот это жизнь! Вот это да!

Какой божественный паштет!

Какое множество конфет!»

И снова только «ох» и «ах».

«Как можешь жить ты на полях?

Питаться лишь одним зерном?

Я часто думаю о том,—

Гуткезхен молвит, как царица,—

Здесь можно только подивиться!»

И тут внезапно пробудился

Хозяин дома. Он напился

Сегодня здорово, и вот

Болят и сердце и живот.

Так где ж его былая сила?

Ему мерещится могила,

Не может он ни сесть, ни встать…

И он от страха стал кричать;

Ему до смерти два шага!

Бегут служанка и слуга…

Свою жену позвать он просит!

«И где ж ее, дуреху, носит?»

Но вот, заботлива, нежна,

К нему бежит его жена…

Она дрожит. «Мой дорогой!

Я отпою тебя водой!

Господь да не оставит нас!»

И слезы катятся из глаз…

Повсюду шум и суета.

Смела Гуткезхен, да и та

Бежит в нору, забыв с испугу

Свою любимую подругу.

Но час прошел, прошел другой,

И вновь царит кругом покой.

Две мыши встретились опять.

«Давай продолжим пировать,—

Гуткезхен говорит Варифриде,—

Ты на меня не будь в обиде!»

Пищит Варнфрида и вздыхает:

«Скажи., и часто так бывает,

Что в доме все идет вверх дном?»

«Да, да. Скандалы день за днем.

Хозяин всякий раз кричит.

Но возрастает аппетит,

И все вкуснее кажется,

Когда скандал уляжется».

На что Варнфрида отвечала:

«Я часто в поле голодала

И мокла под дождем. Но все же

Мне тишина всего дороже.

Я шум и крик не выношу.

Сейчас же в поле поспешу,

Пока светать не стало.

Прощай! Я побежала!..»

Блоха, рассказать мне тебе разреши

О жизни одной неприметной вши.

К ней, представь себе, были внимательны

Лица, которые крайне влиятельны.

Однажды один император славный

Велел подавать свой камзол исправный.

Вдруг камердинера бросило в дрожь —

Он на камзоле заметил вошь.

Несчастный от страха совсем зачах.

Теперь не сносить головы на плечах.

И, поправляя кружево манжетное,

Движение сделал он еле заметное.

Снял с рукава рыжеватую вошь,

Но императора не проведешь.

Жизнь камердинера на волоске.

«Что же ты держишь в правой руке?»

В крови от стыда разгорелся огонь.

Как он боится разжать ладонь!

В последней надежде на чудеса

Молит о помощи он небеса:

«О, ниспошли мне, господь, милосердие

За все мое рвение и усердие!»

Он раскрывает ладонь. И что ж?

Император смеется, увидев вошь.

«Значит, и мне даровал господь

Всего лишь навсего тленную плоть.

Пусть я сижу на высоком троне,

С жезлом в руке, в золотой короне!

Как ни старайся, как ни пляши,

И у меня, императора, вши!

Может, проживу еще немного я.

До чего же наша жизнь убогая!»

И слугу, что был таким проворным,

Наградил он титулом придворным.

И тут же смекнул камердинер-пройдоха!

«Еще поживлюсь я на этом неплохо.

И, коль понадеюсь я вновь на удачу,

Мешок золотых получу я в придачу.

Куй железо, пока горячо!»

На высочайшее глянув плечо,

К особе светлейшей он сделал шаг,

Что-то усердно зажал в кулак

И тотчас признался, как на духу,

Что на камзоле поймал блоху.

«Как? — закричал император в злости.—

Пересчитаю тебе я кости!

Выпущу я из тебя потроха.

Откуда на платье моем блоха?

Ах ты, негодник, коварный и лживый,

Что ж я, по-твоему, пес шелудивый?

Катись отсюда без оглядки,

Да так, чтобы сверкали пятки!»

В назиданье нерадивым слугам

Получил обманщик по заслугам.

И в тот же день и в тот же час

Издал император строжайший указ.

И всем с тех пор считать приходится,

Что только у животных блохи водятся.

Людей же порою кусают вши,

Несмотря на наличие вечной души.

Тот, кто жить привык беспечно,

Вспомнит: жизнь не вековечна.

Коль тебя укусит вошь,

Знай, от смерти не уйдешь.

Пусть вши порой приносят муку,

Но деньги платят за науку.

Ведь император понял сам,

Что вши угодны небесам!

Мы, вши, прямое подтверждение

Тому, что все охватит тление.

Как мне жаль вас, прыгучие блохи.

До чего же дела ваши плохи!

Ужель, Германия, скажи,

Ты лести поддалась и лжи?

Неужто жребий твой прославлен

Тем, что весь мир тобой отравлен?

Ах, не стыдясь своих детей,

Кичишься ты картиной сей,

Которой бы страшиться надо!

О, недостойнейшее чадо

Могучих предков!.. Почему,

На гибель сердцу и уму,

Отцов притворно восхваляешь

И память их в грязи валяешь?

Твердишь, в делах увязнув злых,

О добродетелях былых

И к дедовским взываешь нравам,

Предавшись мерзостным забавам!

Ты вся пронизана пороком,

Хоть и глаголешь о высоком!

Напоминаешь сим птенца,

Что, сидя в клетке у ловца,

Обозреваемый народом,

Кичится именитым родом,

Он-де орлов привольных сын,

Жильцов заоблачных вершин,

Царей в заоблачной державе!..

Но проку нет в отцовской славе,

Коль отпрыск чахлый — под замком…

Пример подобный нам знаком.

Германия, не ты ли это,

Чье сердце пагубой задето?

Что нам сияние побед

И доблесть немцев прошлых лет?

Во благо своему народу

Они сражались за свободу

И злых соседей — видит бог! —

Не допускали на порог!

А нынче мы и в самом деле

Свободу родины презрели.

Толпится враг у наших врат,

Верша бесчинства и разврат!

Ужели Трусости царица

В германских землях воцарится?

Отдать ли скипетр ей и трон?!

Нет, полагаю, не резон!

Мы по-иному с ней поладим:

С почтеньицем ее подсадим

На деревянного коня

И, погремушками звеня,

Напялим на нее «корону»,

Взамен орла дадим ворону,

Взамен державы — круглый мяч,

Тот самый, что несется вскачь,

Как только по нему ударят…

О, нам свободу не подарят!

Завоевать ее спеши!

Прочь страх, прочь робость из души!..

Без благочестья нет свободы!

Чужие мысли, нравы, моды

Свободно в наш проникли дом,

И кажется давнишним сном

Германских строгих нравов прочность.

Всё — легкомыслие, порочность,

Распутство бабье!.. Что за стыд!..

Нет, нам потомство не простит

Того, что мы столь низко пали

И честь отцовскую распяли!..

Германский край, остепенись!

Орел германский, вознесись!

Да возвратит господь нам снова

То, что родной земли основа —

Бесстрашие твоих бойцов!..

Геройство дедов и отцов

И в нас геройством отзовется,

И высоко орел взовьется,

Победы ввысь взовьется стяг…

Воспрянет друг! И сгинет враг!..

Поляки. — доблестное панство —

Блюдут в одежде постоянство.

У москвитян, у турков есть

Понятья: мера, ум и честь.

И лишь в краю германском нашем

На разум мы рукою машем,

Своих обычаев не чтим —

Все собезьянничать хотим.

В одеждах ходим иностранных,

Добытых в сопредельных странах.

Я «итальянец»! Ты «француз»!..

Что говорить! Вошли во вкус!

На что у них сегодня мода —

Нам слаще сахара и меда.

Взгляните на господ и дам:

Все носят всё, что носят там.

Болезнью тяжкой мы болеем!

Ни сил, ни денег не жалеем.

Чужой покрой, чужой наряд,

Страшусь, нас вскоре разорят.

Да как угонимся мы с вами

За шляпками, за башмаками,

Длиною юбок, цветом лент,

Коль все меняется в момент

И в моде новые фасоны!

Влиятельнейшие персоны

И те не выдержат такой

Безумной гонки колдовской!

Придет ли к немцам час прозренья,

Дабы избегнуть разоренья?..

Сколь нищ, сколь глуп безмозглый мот

Любитель чужестранных мод!

Настали золотые

Для Коршуна деньки,

Птенцы его лихие —

Простые мужики.

Они теперь восстали —

Немецкий весь народ,—

Оружие достали

И двинулись в поход.

Зачем им не сиделось

В насиженном гнезде?

Откуда взяли смелость

И силу взяли где?

По божьему веленью

Идут они на бой —

Идут на искупленье

Греховности мирской.

Отчаянным народом

Силен крестьянский полк.

Иной зовет их сбродом.

Глядит на них как волк.

Так делают злодеи,

Гордец, ханжа и трус.

Мы с каждым днем сильнее —

Мотайте-ка на ус!

Еще на нас косится

Высокомерный враг:

Мол, что они за птицы

И кто у них вожак?

Вожак наш этим барам

Покажет, что почем!

Ведь Гайера недаром

Мы Коршуном зовем.

И вот идут крестьяне,

Бесстрашны и честны,

Идут на поле брани,

На тяжкий труд войны.

И пусть они покуда

Не ведали побед —

Дворянам будет худо,—

Такой дают обет.

Бесчисленное войско

Отважных мужиков

Сражается геройски

И не щадит врагов.

Оно разрушит храмы,

Оно сожжет дворцы,—

Недаром нас упрямо

Порочат подлецы.

Тебе воздать хваленья,

Пречистая, спешим.

Мария! Все моленья

Несем к стопам твоим!

На конях наши роты

Сидят, полны заботы;

Щадить нам нет охоты,

Лишь ты, Христова мать,

Не устаешь внимать.

Свят Юрий благородный,

Хорунжим будь у нас!

Дай нам денек погодный,

Даруй счастливый час,

Чтоб мы не оплошали,

Крестьян в силки забрали,

Что нас взнуздать мечтали,

Не им в дворянстве быть!

Им лиса не словить.

Купцы с дворянской спесью

Сроднились, мнят, вполне.

Так грянем по полесью,

Мы на борзом коне.

Почешем ихни спины!

Из темных нор дубиной,

Зажженной хворостиной

Начнем зверье травить,

Чтоб ихню спесь посбить.

Да знает каждый рыцарь

Наш орденский статут;

Нам от нужды не скрыться,

Нам яств не нанесут,

Нас голод мучил с детства.

Но есть другое средство:

Сорвать с купца наследство,

Все, чем нажился плут.

Пускай себе ревут!

Ну, как себе на пищу

Доходы соберу?

Но эту дичь мы сыщем

Залетную в бору:

Франконцев с их сумою,

Что, не готовясь к бою,

Сидели за стеною.

Вот эта дичь — по мне,

В глухом бору — вдвойне.

Как птицу мы подымем,

Так не устанем гнать.

Со всех сторон нахлынем

Мы, рыцарская рать.

Пошлем ребят дозором

По рощам, косогорам.

Того прославим хором,

Кто вечный даст покой

Певунье городской.

Рыбачить мы умеем

И на сухой земле.

Мы ветерочком веем

Вдоль рощи. На седле

Не будем мы гнусавить:

«Как одежонку справить?»

Иль не вподъем заставить

Платить того, кто в лес

С тугой сумой полез?

В Франконии нам любо

Ни год, ни два сновать.

Крестьяне точат зубы

На рыцарскую знать.

Господь от бед избави!

По полю, по дубраве

Дай волю всей ораве

Гулять, пока петлей

Не стянут ворот мой.

Дай покарать нам, боже,

Лихих бунтовщиков!

Иль молодец пригожий

Не стоит ста голов?

Их спесь навеки скрутим,

Смерть братьев не забудем.

В них страх такой пробудим,

Что с трепетом в сердцах

Поймут, кто Шенкенбах.

Такой лихой печали,

Таких великих бед

Сыздетства не видали

Ни я, ни мой сосед.

И господа и слуги

На покаянье туги.

Живут по всей округе

Без бога, без узды,

Смирению чужды.

Не рыцарскому роду

Бить, грабить, жечь, пытать!

Торговцам нет проходу:

Всех тщатся обобрать.

Легко ль от бед укрыться?

Как лих в разбое рыцарь,

И в песне говорится,

Что лютая семья

Сложила про себя.

Свят Юрий, божий витязь,

Водитель ваших орд?

Эх, подлые, стыдитесь —

Над ним не властен черт!

Свят Юрий вас оставит,

Сразит мечом, удавит

Иль сам топор направит

В загривок гордый твой

На площади большой.

Вы пели о затраве

Охотничьей в лесу?

Не всякий час забаве,

Приходит смерть и псу.

Качнется в дреме вечной

Под балкой поперечной,

Охотничек беспечный,

Что по лесу гулял,

Не заслужив похвал.

Хвалились вы заране

Ухлопать дичь в упор.

Эх, господа-дворяне,

Не крепок ваш дозор,

Не медлим мы с расправой,

Сведем свой счет кровавый.

А суд не знает правый

Ни смердов, ни господ,

На плаху всех сведет.

Дозорных ваших любо

В темнице зреть, в цепях,

Под одежонкой грубой,

В тревоге и мольбах.

Иную песню птахи

Поют при виде плахи.

«О сударь! — молят в страхе.

Хоть мессу нам пропой

Душе на упокой».

Мы рассказать могли бы

Про муки, крики, плач;

Невинного на дыбы

С виновным взвил палач,

Так вор-разбойник губит

И тех, кого он любит;

Он жизнь под корень рубит

Супруги и детей.

А это мук больней.

Вы плутовством, нахрапом

Позорили свой род;

Нас звали «сиволапым»,

Брань чести не берет.

А вас — которых чтили

С младенчества не мы ли? —

Дворянства-то лишили.

В кого всадили клин,

Уж тот не дворянин.

Дворянству денег мало,

На то и господа!

А слугам-то пристало

За них платить всегда?

Иссякнут все колодцы,

А коли сердце бьется,

Садись на иноходца

Да мчись в шумливый бор,

А там виси, как вор.

Максимилиану славу

Мы, кесарю, поем

За твердую расправу

С сиятельным жульем.

Петля пришлася впору

И Гогенкранцу-вору.

Колите песью свору,

Что кесаря хулит,

В них божий глас молчит!

Хотите песенке внимать,

Что пелась про князей да знать,

Высокоблагородных

Теснителей народных?

Им христианскую-то кровь

Пивать за трапезой не вновь,

Им миловать негоже,

Спаси нас, бедных, боже!

В четверг стряслась у нас беда.

Сошлись князья и господа

Под Шлотгейм всей оравой,

Грозили нам расправой.

Как герцог Юрий зол и лют,

Расскажет эббелейдский люд;

К князьям он едет в поле,

Чтоб благ стяжать поболе.

Мюльгаузен — крепость хоть куда,

Но взяли город господа,

В том доктор был виною

С багряной бородою.

Ты, доктор, признанный злодей,

Ты худо сделал, ей-же-ей!

Но мы тебя отвадим,

На кол тебя посадим.

И Генрих Баумгард был из тех,

Кого не устрашает грех,

Он знал, что доктор хочет,

О чем злодей хлопочет.

Их плутни Кенемунд открыл.

Зато и голову сложил

В угоду барам злобным

У нас, на месте лобном.

Был Пфейфер честен и учен,

Славней не сыщется имен.

В пути его схватили,

Навеки уложили.

Так нам Мюльгаузенский совет

Не мало понаделал бед,

Из злобы и из мести

Нас бьют на лобном месте.

И даже тех, кому князья

Свободу дали, видел я,

Прислужники хватали

И насмерть убивали.

Людей не милуют они.

Господь, теснителей казни!

Пусть черти в хворостины

Их примут в час кончины.

Нам Ламгарт, воевода-плут,

Сказал: на Попперекский пруд

Идите всей толпою

С повинной головою.

И жены бедные гурьбой,

Ведомы докторской женой,

Пошли молить злодеев…

Спусти на ведьму змеев!

Кто эту песенку сложил,

Тот на земле недолго жил —

Он выпил злую чашу.

Ты песню слышал нашу?