Онлайн чтение книги Европейское воспитание
16

Они собрались в землянке студентов. На огне весело свистел чайник: Пех вызвался заварить чай. Он как раз готовил его, совершая магические жесты и соблюдая волшебный рецепт, который якобы получил от старого, опытного и всеми любимого лесного козла. Впрочем, Пех охотно делился своим рецептом. «Возьмите морковь, — говаривал он, — высушите ее, натрите на терке, бросьте на три-четыре минуты в кипящую воду…» — «И что, вкусно?» — спрашивали его. «Нет, — откровенно признавался Пех, — но зато горячий, и цвет хороший!»

Тадек Хмура лежал на одеяле, подложив под голову спальный мешок, и смотрел на огонь. Его подруга сидела с закрытыми глазами рядом, держа его за руку; Янек видел ее красивое лицо, а за ним — винтовки и автоматы, прислоненные к земляной стене.

Теперь он хорошо знал их. Молодая женщина Ванда и Тадек Хмура познакомились в университете, где ходили на лекции по истории; Пех, молодой партизан, раненный в голову, изучал право. Университет, экзамены, карьера преподавателя, к которой они себя когда-то готовили, — все это было из другого, исчезнувшего мира. И, тем не менее, их берлога была наполнена книгами, и Янек с удивлением узнал, что они проводили долгие часы, склонившись над томами по истории и праву, которые продолжали изучать. Янек взял толстый фолиант по конституционному праву, открыл его на странице, озаглавленной «Декларация прав человека — Французская революция 1789 года», и закрыл книгу с насмешливой ухмылкой.

— Я понимаю, — тихо сказал Тадек Хмура. — Это очень трудно принимать всерьез. Университеты Европы всегда были лучшими и прекраснейшими в мире. Именно в них зарождались наши самые прекрасные идеи, вдохновившие наши самые великие творения: идеи свободы, человеческого достоинства, братства. Европейские университеты стали колыбелью цивилизации. Но есть и другое европейское воспитание, которое мы получаем сейчас: расстрелы, рабство, пытки, изнасилования — уничтожение всего, что делает жизнь прекрасной. Это година мрака.

— Она пройдет, — сказал Добранский.

Он обещал им прочесть отрывок из своей книги. Янек ждал с нетерпением, поставив обжигающий котелок на колени. Он уговорил студентов пригласить Черва, и сейчас Черв скромно сидел в углу, поджав колени и прислонившись спиной к земляной стене. Чтобы лучше слышать, он снял свой платок: Янек впервые видел его с непокрытой головой. У него были темные, вьющиеся, блестящие волосы, и выглядел он дикарем. Он ничего не говорил, пил свой чай, важно мигал глазом и, казалось, был доволен тем, что находится здесь. Тадек Хмура сильно кашлял — тихим, мягким кашлем… И всякий раз, как бы извиняясь, прикладывал руку к губам. Добранский часто с беспокойством посматривал на него.

— Начинай! — попросил Тадек.

Добранский порылся под гимнастеркой и вытащил толстую тетрадь.

— Если вам надоест, можете меня прервать.

Послышались возражения. Но Пех грубо сказал:

— Товарищ может положиться на меня.

— Спасибо. Действие отрывка, который я вам прочту, происходит во Франции. Он называется: «Французские буржуа».

— Буржуи, — заметил Пех, — везде одинаковые. Хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Варшаве. — И демонстративно заткнул себе нос: — Во всех странах мира от них одинаково смердит!

— Замолчи, Пех, — по-хорошему попросил его Тадек. — Ты у нас коммунист — ну и прекрасно, продолжай в том же духе, там будет видно! А пока что отстань от нас.

— Я начинаю, — сказал Добранский. И принялся читать:

Мсье Карл входит в дом и тщательно вытирает ноги, уважительно думая о консьержке мадам Лэтю. «Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе…» С радушным видом он стучит в дверь швейцарской и заходит, здороваясь на чистейшем французском: «Добрый вечер, мсье-дам».

— Мсье Карл! — восклицает мадам Лэтю. — Наконец-то вы пришли… Переведите мне, пожалуйста, что говорят эти господа.

Мсье Карл степенно надевает очки и поворачивается к двум молодым людям в плащах, которые с мрачным видом стоят в швейцарской. «Коллеги», — узнает он. Со второго взгляда он понимает, что в иерархии гестапо оба посетителя стоят намного выше него.

—  Meine Herren ?[30]Господа? (нем.)

Щелканье каблуков. Вежливый обмен гортанными, короткими фразами. «Французский бог, сделай так, чтобы все получилось! — думает мадам Лэтю. — Сделай так, чтобы все прошло благополучно!» Ее сердце странно ведет себя у нее в груди — точь-в-точь как два года назад, когда она получила первую весточку от мужа. «Я в плену. Думаю о тебе. Не падай духом». Опять щелканье каблуков.

—  Aber naturlich ![31]Ну, конечно! (нем.) — улыбается мсье Карл.

Он с отеческим видом поворачивается к мадам Лэтю.

— Чистая формальность, сударыня! Эти господа полагают, что в нашем доме прячется вражеский парашютист.

Он снимает свой ключ с гвоздя.

—  Ausgeschlossen ![32]Исключено! (нем.) — сухо говорит он. — Я знаю обо всем, что происходит в этом доме. Aber naturlich… Это ваш долг.

Он отвечает на их приветствие и уходит. Немецкие власти поручили мсье Карлу наблюдать за «спокойствием» в районе. Это ответственный пост. Его метода проста. Мягкость, такт, чувство меры. Знать обо всем, ни о чем не спрашивая. Выставлять себя другом, верным союзником. Он умышленно распространяет о себе фантастические слухи. Как однажды он укрывал у себя молодого студента, распространявшего листовки. Как в другой раз сурово наказал одного обнаглевшего немецкого офицера. Парижские буржуа наивны. Они даже не подозревают о подпольной борьбе. Завоевать их доверие — проще простого.

— Мсье Карл!

Мадам Лэтю взбегает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, несмотря на свое чудаковатое сердце.

— Совсем забыла… Эта течь у вас в ванной… Я вызвала водопроводчика, он как раз пришел.

— Я вам бесконечно признателен! — говорит мсье Карл, приподнимая шляпу.

Но мадам Лэтю уже бежит обратно в швейцарскую.

— Только бы все прошло благополучно…

Она натыкается на щуплого человечка, который робко извиняется.

— Я пришел попрощаться с вами, — бормочет мсье Леви.

«Чего ему от меня нужно? — пытается сообразить мадам Лэтю. — Ах да, он ведь съезжает. Вчера мсье Карл приказал ему освободить помещение в двадцать четыре часа. Надо бы сказать ему что-то приятное… Бедняжка! Но только не сейчас, не сейчас!» Она толкает дверь швейцарской и выходит с улыбкой на губах к двум угрюмым молодым людям. На лестнице мсье Карл встречает Грийе. Грийе всегда крутится где-то поблизости от мсье Карла, размахивая своими боксерскими ручищами, словно верный пес, и мсье Карл весьма гордится его немой преданностью. Он часто дает ему на чай, угощает сигаретами. «Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе!» Грийе — человек на побегушках. Он помогает мадам Лэтю и выполняет небольшие поручения жильцов. Он смотрит на мсье Карла добрыми глазами преданной собаки. Мсье Карл дружески похлопывает его по плечу и поднимается дальше по лестнице, насвистывая «Хорста Весселя».[33]«Хорст Вессель» — эсэсовский марш, позднее — официальный гимн нацистской партии и неофициальный гимн Германии. — Прим. пер. Он считает свой дом лучшим в районе. Никаких тебе неприятностей, никаких историй. Отношения с жильцами теплые и сердечные. Взаимное уважение, взаимопонимание. Вежливость. Полная откровенность. Взаимопомощь. Учтивость. Одним словом, сотрудничество! В других домах приходилось угрожать, арестовывать, даже расстреливать. Бывали истории с листовками, с подпольными газетами, укрыванием английских шпионов. Были даже покушения. Но этот дом такой послушный, такой покорный, просто паинька. За парочкой исключений, как водится. Например, мсье Оноре, семидесятидвухлетний старик, который никогда не отвечает на приветствия мсье Карла, не разговаривает с ним и, похоже, даже не догадывается о его существовании. А еще мсье Брюньон, торговец сыром. Сталкиваясь с мсье Карлом, он всегда грубо хлопает его по животу и орет, заливаясь сумасшедшим хохотом: «Сталинград, Сталинград, хмурая степь… ха-ха-ха!» Мсье Карл слышит шаги и поднимает голову: по лестнице спускается мсье Оноре. Он держится очень прямо, опираясь на трость. Смотрит не на мсье Карла, а сквозь него. «Все как обычно!» Мсье Карл всегда обижается; он согласен на то, чтобы его ненавидели, но ни за что не желает, чтобы его не замечали. Пока этот тронутый француз проходит мимо, у него появляется ощущение, будто его вообще не существует. И как бы для того, чтобы доказать свое существование, он хватается за шляпу и быстро здоровается. Мсье Оноре, естественно, не отвечает. Его взгляд проходит сквозь лицо мсье Карла, словно это пыльное стекло.

— Послушайте! — внезапно говорит мсье Карл шутливым тоном. — Объясните мне, в конце концов. Я пришел сюда не как победитель, а как друг и союзник.

Мсье Оноре останавливается. Он поворачивается к мсье Карлу. Смотрит на него. Да, он на него смотрит. Мсье Карлу кажется даже, что он не только смотрит, но и видит его.

— Да здравствует Россия, мсье! — выкрикивает мсье Оноре. — Да здравствует Россия!

Он ждет некоторое время, приковав взгляд к мсье Карлу, сжимает в руке трость и спускается дальше… Этажом ниже мадам де Мельвиль принимает мадам Лэтю в сопровождении двух угрюмых молодых людей. Мадам де Мельвиль — очень старая дама с седыми волосами. Она впускает их в прихожую и с ходу начинает:

— Живет ли у меня кто-нибудь? Нет, я одинока. Мой муж был убит в другую войну — в ту, хорошую! — а мой сын в Англии. Да, господа, его здесь нет, он в Англии. В Англии. Вы ведь знаете такую страну? Оттуда еще самолеты летали бомбить Берлин. Мой сын служит в авиации. Он воюет против вас. Каждую ночь он сбрасывает бомбы на ваши города. Вы не понимаете по-французски? Жаль. Мой сын… Аэроплан… Бомбы… Берлин… Понимаете?

Мадам де Мельвиль говорит медленно, с улыбкой. Она не нервничает. Она просто тянет время. «Только бы Грийе успел! Только бы он вовремя убрал корзину!» Два молодых человека пристально смотрят на мадам де Мельвиль.

— Это я уговорила его уехать. Неважно, что я осталась одна. Я счастлива. Я счастлива, что мой сын воюет против вас. Он приносит вам горе, которое научит вас быть человечными…

Молодые люди обмениваются хриплыми фразами и начинают обыскивать квартиру. Стучат в дверь, и мадам Лэтю открывает. Это всего лишь мсье Леви со шляпой в руке.

— Я просто хотел попрощаться с мадам де Мельвиль, — робко говорит он.

Мадам де Мельвиль переходит из комнаты в комнату вслед за двумя молодыми людьми. Их нужно задержать. Нужно выиграть время. Нужно, чтобы Грийе успел вынести корзину из дома.

— Ищите. Смотрите. Топчите. Можете жечь, грабить, убивать, если вам так больше нравится. Мне все равно. Вы не сможете помешать англичанам бомбить ваши города, улицу за улицей. Кёльн, Гамбург, Берлин… вы поймете. Англичане откроют вам глаза. Вы поймете нас на развалинах своих городов, перед могилами своих детей. Вы уже начинаете понимать… Недалек тот день, когда вы скажете: «Мы больше не будем!» Но будет слишком поздно.

—  Die alte Schickse ist verruckt ![34]Старуха рехнулась! (нем.) — говорит, наконец, наиболее нервный из молодых людей, пожимая плечами.

Добранский остановился и повернулся к Тадеку.

— Что ты об этом думаешь?

— Возможно, это правда. Наверное, это правда. Я не спешу с выводами, и парижские буржуа не вызывают у меня ни малейшего восхищения. Они учили в школе басни Лафонтена, размышляли над Монтенем, построили Нотр-Дам и дали миру то, что теперь мир пытается себе вернуть: Свободу. Они хотят оставаться французами. Здесь нечем восхищаться и не за что благодарить.

— А я думаю… — начал Пех.

— Лежи себе! Молчи!

— Эпинальские картинки![35]Эпиналь — город в Лотарингии (восточная Франция). В XVIII–XIX вв. прославился комиксами, популярными среди французского и голландского простонародья. «Эпинальские картинки» — невзыскательная, лубочная литература (нарицат.).  — Прим. пер. — все же прохрипел Пех. — Святая вода. Промывка мозгов.

Добранский продолжал:

Мсье Карл добрался до двери своей квартиры. Он вставляет ключ в замок…

В эту минуту открывается дверь напротив, и на площадку выходят мсье и мадам Шевалье.

— Мсье Карл!.. Какой приятный сюрприз!

Мсье Шевалье подскакивает к мсье Карлу и горячо жмет ему руку с таким видом, будто он наконец-то нашел своего старого друга. Мсье Карл приятно удивлен и не сопротивляется. Шевалье — его самые преданные друзья, самые послушные овечки. Мсье Шевалье никогда не говорит «Германия», а «наш благородный и великодушный зарейнский союзник»; никогда не говорит «фюрер», а «гениальный вождь Новой Европы»; в его устах немецкая армия всегда превращается в «армию порядка», а если он упоминает о «сотрудничестве», на лице проступает глубокое волнение, голос немного дрожит, а на глаза иногда наворачиваются слезы. Мадам Шевалье никогда не раскрывает рта, лишь молитвенно складывает руки, словно перед святой иконой, и смотрит на мсье Карла с немым и слегка туповатым обожанием. Иногда, в минуты сомнений, которые бывают у каждого, все это кажется мсье Карлу слишком хорошим, чтобы походить на правду. Порой у него возникает ощущение, будто он стал жертвой гнусной комедии или злого «розыгрыша», как говорят французы. Но он объясняет это своей врожденной подозрительностью и нервами, расшатавшимися за десять лет полицейской службы. Достаточно только послушать взволнованное тремоло в голосе мсье Шевалье, когда он говорит о «чете Франция-Германия». Достаточно посмотреть на его лицо, чтобы полностью успокоиться. У мсье Шевалье маленькие усы щеточкой, а на лбу — прядь непослушных волос, которой он очень гордится. «Я никого вам не напоминаю?» — словно бы спрашивает его лицо с очаровательной застенчивостью.

— Мсье Карл, — говорит мсье Шевалье, — мы всегда рады пожать вам руку…

Он замолкает. На площадке появляется Грийе с опущенными руками и прилипшим к нижней губе окурком. С потухшим взглядом он наклоняет вперед свое изуродованное боксерское лицо.

— Я пришел за бельем! — ворчит он.

— За бельем? — переспрашивает мсье Шевалье. — Бельем? Ах, да… ну, конечно, за грязным бельем… В ванной, старина!

Он хватает мсье Карла за руку и яростно трясет ее с влажным от пота лицом. «Белье» — это последний номер «Либерасьон», которую мсье и мадам Шевалье печатают на миниатюрном станке в ванной, а Грийе со своими друзьями разносит ночью по кварталу. Только бы мадам де Мельвиль задержала полицейских еще на несколько минут… Только бы Грийе проскочил. Квартира мадам де Мельвиль расположена этажом ниже. Вот сейчас двое молодых людей поднимутся, и тогда… станок надежно спрятан, но большую корзину спрятать невозможно. Достаточно будет только приподнять сукно, и «Либерасьон» перестанет существовать… вместе с мсье и мадам Шевалье.

— Благодарю вас! — торжественно говорит мсье Карл.

Мадам Шевалье смотрит на него с восторгом, слегка наклонив голову, приоткрыв рот и сложив руки… Грийе выходит из квартиры. Он несет в руках корзину, накрытую грязным сукном. С оторопевшим видом, зажав в зубах окурок, он начинает медленно спускаться по лестнице… Мсье Шевалье продолжает трясти руку мсье Карла, словно робот. «Один этаж… второй… Прошел!»

— Благодарю вас, — говорит мсье Карл, — и прошу вас извинить меня. Мне нужно представить рапорт…

Мсье Шевалье прикладывает палец к губам.

— Ни слова! — говорит он, понизив голос. — Мы все поняли!

Он трясет прядью, повторяя: «Тсс, ни слова!», и уходит на цыпочках, жена — за ним. Он закрывает дверь как раз вовремя, чтобы подхватить жену, бесшумно падающую в обморок… Безропотно, с закрытыми глазами мсье Карл ждет на площадке. К нему со всего разгону подбегает радостный мсье Брюньон. «Может, хоть сегодня, он изменит своим привычкам?» — думает мсье Карл, скривив лицо, как от зубной боли. Но уже слышит идиотский смех мсье Брюньона. «Только бы не хлопал меня по животу…» Но уже получает первого тумака.

— Сталинград, Сталинград… хмурая степь! — кричит мсье Брюньон. — Ха-ха-ха!

Мсье Карл яростно поворачивает ключ в замке и заходит в свою квартиру. Его хорошее настроение улетучилось, он взвинчен, ему не по себе.

«Ну, ну… побольше такта, мягкости!» Он слышит шум воды. «Ах да… водопроводчик!» Он заходит в ванную. Над ванной склонился молодой человек в синем комбинезоне, его инструменты разбросаны по паркету.

— Долго еще?

— С полчаса, мсье.

Звонят в дверь. «Это конец!» — думает молодой человек. Он не боится. Жаль только, что в Лондон не дойдут важные донесения и Сопротивление потеряет еще одного ценного связного… Мсье Карл открывает дверь и сталкивается нос к носу с мадам Лэтю и двумя угрюмыми молодыми людьми. Мадам Лэтю бледна и расстроенна. Но мсье Карлу наплевать на мадам Лэтю.

— Какого черта вам нужно? — кричит он по-немецки. — Das ist aber unerhort, unerhort! Glauben Sie vielleicht, dass ich einen englischen Spion unter meinem Bett verstecke ?[36]Это неслыханно! Или вы думаете, что я прячу английского шпиона у себя под кроватью? (нем.)

Щелканье каблуков. Извинения.

— Я им несколько раз сказала, что это ваша квартира, — объясняет мадам Лэтю. — Но они по-французски не понимают.

Она закрывает глаза. «Французский бог, сделай так, чтобы он захлопнул дверь!» Она слышит хлопок и открывает глаза: дверь заперта.

Добранский отпил чая. Пех воспользовался этим и ринулся в атаку.

— Товарищ работает даром, — поинтересовался он, — или, может, эта проституция приносит ему какой-то доход?

— Даром! — печально признался Добранский. И снова взялся за свою тетрадь:

Вечер. В доме тишина. Молодой человек в синей блузе ушел, прихватив подмышку свои инструменты. Двое угрюмых молодых людей тоже ушли, но в другую сторону. У себя на чердаке Грийе думает о завтрашнем дне. Завтра нужно будет перенести в другое место секретный радиопередатчик… Завтра нужно раздобыть документы для английского летчика, скрывающегося в Исси… Снова риск, снова опасность. Он закуривает и улыбается. Как далеко от него теперь Спиноза и Бергсон, подготовка лекций по философии и проверка письменных работ! Его учеников разбросало. Одни в Англии… Другие погибли или попали в плен. Третьи пока скрываются и работают, так же, как он… как он, вместе с ним. «Завтра, — думает он, — нужно заняться семьями двух рабочих, расстрелянных на „Рено“!» Уютно устроившись в своей квартире и обув теплые домашние тапочки, мсье Карл трудится над еженедельным рапортом начальству. «Могу без ложной скромности утверждать, — пишет он, — что на моем участке царит полнейшее спокойствие. Парижскими буржуа очень легко руководить. Немножко такта, чувство меры, чуткость… Принимать их такими, какие они есть, вот что главное. Нужно стать их другом, завоевать их уважение и доверие. Ласковое слово, небольшая услуга… установить атмосферу согласия, сердечности. Париж не в силах устоять перед любезным обращением…»

Довольный собой, он отрывает перо от бумаги и мечтает. Он уверен, что его рапорты будут высоко оценены и переданы выше… Еще выше, и еще выше… все выше и выше будут передаваться его рапорты. «Герр локальгауляйтер Обер — ценный человек», — скоро начнут о нем шептаться. Ему доверят новые должности. Более высокие, все более и более высокие! Держа перо на весу и засунув ноги в тапочки, мсье Карл мечтает… В своей комнате мсье Шевалье пишет статью для нового номера «Либерасьон». В ванной его жена склонилась над миниатюрным печатным станком. «Наберитесь терпения, — пишет мсье Шевалье. — Ведите двойную игру. Бейте только ночью и наверняка. Не подвергайте опасности свои семьи и детей. Не теряйте голову. Не сжимайте кулаков. Пусть ваши руки будут расслабленными, а лица — спокойными. Улыбайтесь. Ни в чем не сомневайтесь. И знайте одно: они придут, они готовятся. Они придут, как приходит завтрашний день. Тогда вы сбросите маску. Вы возьметесь за оружие. Вы дадите волю своему гневу… И тогда наступит Освобождение!»

На мадам Лэтю обрушивается новое трагическое испытание. Немного успокоившись, она поднимается к мсье Леви, чтобы попрощаться по всем правилам. Она звонит. Мсье Леви не открывает. «Съехал!» — думает мадам Лэтю. Она берет запасной ключ и отпирает дверь. Входит. Да, мсье Леви уехал. Его тщедушное тело висит на веревке посреди гостиной. Он уехал. Без пропуска пересек границу. Перешел в свободную зону. На столе положил на виду свое удостоверение личности, словно бы для того, чтобы уточнить, кто он такой и почему уехал. Наверное, немного колебался, перед тем как уехать. Наверное, немного побаивался, что двери того света перед ним запрутся, а вверху будет красоваться надпись: «Евреям вход воспрещен».

В тапочках и с довольной улыбкой на губах мсье Карл продолжает составлять свой замечательный рапорт. «Заставить себя полюбить, — пишет он, — вот в чем секрет моего скромного успеха, и таким должен быть наш лозунг в этой стране… Играть с младенцами. Уступать место дамам в метро… Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе. Обаяние, доброжелательность. У парижских буржуа нет опыта подпольной борьбы. Они еще не любят нас, но уже восхищаются нами. Через пятьдесят лет сыновья забудут о том, что их отцы говорили по-французски!»

Добранский закрыл тетрадь и спрятал ее под гимнастеркой.

— Ну как?

Пех напустил на себя совершенно равнодушный вид. Он налил кипятку в ведро и теперь с наслаждением окунал ноги в горячую воду. Зажмурился и склонил голову набок… Он наслаждался.

— У меня есть пара сомнений, — вдруг сказал Черв. — Я думаю…

Он запнулся и сильно покраснел.

— Говори прямо, Черв.

— Я думаю, ты ошибаешься. Ты все идеализируешь… Лично у меня буржуа не вызывают никакого доверия… парижские они или какие-нибудь еще. Я готов поспорить, что мсье Оноре служит Виши, и очень опасаюсь, что твой мсье Брюньон спокойно продает сыр немцам по сходной цене. Что же касается твоего мсье Леви…

— Ну?

— Он просто осел. В наше время евреи не кончают с собой. Они убивают или погибают. Если, конечно, эти евреи — не чертовы мелкие буржуа…

Послышалось одобрительное кудахтанье: то был Пех. Он библейским жестом вытер ноги, показал их присутствующим и сказал, указывая на Добранского огромным пальцем ноги:

— Видите… Я совершенно не виноват в смерти этого праведника!

Когда поздно ночью Янек вернулся в землянку, Зося уже спала. Она не слышала, как он вошел. Янек на минуту прислушался к ее размеренному, спокойному дыханию. Разделся, залез к ней под одеяло и положил голову ей на грудь. Но она не проснулась. Он слышал, как тихо бьется ее сердце… Так он и уснул, под безмятежный шепот ее сердца. Утром он сказал ей:

— Знаешь, Добранский пишет книгу.

— Он тебе ее показывал?

— Да.

— О чем она?

Янек замялся. Потом печально прижал девочку к себе:

— О том, что мы не одни, — сказал он.