Онлайн чтение книги Фабиан. История одного моралиста
Глава одиннадцатая. Сюрприз на фабрике. Кройцберг и чудак. Жизнь — дурная привычка

На следующее утро фабиан явился в контору за четверть часа до начала работы. насвистывая что-то, он пробежал глазами свои записи касательно конкурса, которого ждала от него дирекция.

Фабрика должна выпустить в розничную продажу сто тысяч дешевых сигаретных наборов. в каждой ппонумерованной коробке будут лежать шесть различных сортов сигарет без обозначения марки. покупателям предлагается угадать, сколько сигарет каждого из шести широко известных сортов этой фирмы содержится в коробке. тот, кто купит такой дешевый набор, если захочет разгадать загадку и выиграть приз, вынужден будет купить хотя бы по одной пачке каждого сорта, давно имеющегося в продаже, итого шесть пачек, не считая набора. если найдется сто тысяч желающих, то, естественно, фирма продаст шестьсот тысяч пачек, иными словами, всего будет реализовано семьсот тысяч пачек. к тому же эта приманка для покупателей, искусно разрекламированная, неизбежно повлечет за собой общее увеличение сбыта. фабиан взялся за калькуляцию.

Вошел фишер, крикнул:

— Ну, как дела? — и с любопытством заглянул через плечо своего коллеги.

— Проект конкурса, — пояснил фабиан. фишер натянул серый люстриновый пиджак, который всегда носил на работе, и спросил:

— Вы не посмотрите потом мои двустишия?

— С удовольствием. меня сегодня тянет на лирику.

В дверь постучали. пожилой, прихрамывающий курьер шнейдерайт по прозвищу «изобретатель плоскостопия» вдвинулся в комнату, хмуро положил на стол фабиана большой желтый конверт и снова удалился. в конверте оказались документы фабиана, чек в центральную кассу и короткое письмецо следующего содержания:

«Глубокоуважаемый господин фабиан! фирма вынуждена сообщить вам, что с сегодняшнего дня вы уволены. ваше жалованье до конца месяца вы можете немедленно получить в кассе. при сем мы позволим себе высказать суждение, на коем мы особенно настаиваем, — мы считаем вас весьма квалифицированным специалистом по рекламе. увольнение вызвано прискорбными последствиями вынесенного наблюдательным советом решения о значительном сокращении ассигнований на рекламу. мы выражаем вам благодарность за вашу деятельность на благо фирмы и желаем в дальнейшем всего наилучшего». подпись. и все.

С минуту фабиан сидел не шевелясь. потом встал, оделся, сунул конверт в карман пальто и сказал фишеру:

— До свиданья. счастливо оставаться.

— Куда это вы собрались?

— Меня только что уволили. фишер вскочил, позеленев.

— Что вы говорите?! господи, неужто мне снова повезло?

— Просто ваше жалованье меньше, — заметил фабиан. — вот вас и оставили.

Фишер подошел к уволенному коллеге и потным рукопожатием выразил ему свое сожаление.

— К счастью, вы сохраняете присутствие духа. вы молодчина, и, кроме того, у вас нет жены.

Вдруг в дверях показался директор брейткопф, увидев, что фишер не один, он замялся, но потом все-таки произнес:

— Доброе утро.

— Доброе утро, господин директор, — ответил фишер и дважды поклонился.

Фабиан сделал вид, что не заметил брейткопфа, обернулся к фишеру и сказал:

— На моем столе лежит проект конкурса. я завещаю его вам.

С этими словами фабиан покинул свое поле деятельности и направился в кассу получить причитающиеся ему двести семьдесят марок. прежде чем выйти на улицу, он минуту-другую постоял в подворотне. мимо грохотали грузовики. разносчик телеграмм соскочил с велосипеда и бросился к зданию на противоположной стороне. соседний дом был зарешечен лесами. на дощатых настилах стояли штукатуры и счищали серую, крошащуюся штукатурку. цепочка пестрых мебельных фургонов медленно сворачивала в боковую улицу. вернулся разносчик, поспешно сел на велосипед и укатил. фабиан, стоя в подворотне, сунул руку в карман — там ли еще деньги — и подумал: «что же со мною будет?» и так как работы у него больше не было, он пошел гулять. он кружил по городу. в час обеда выпил у ашингера чашку кофе, — есть ему не хотелось, — снова отправился бродить по городу, хотя предпочел бы забиться в лесную чащу. но откуда здесь взяться лесной чаще? он все бродил и бродил, снашивая свое горе, как подошвы. на бельальянсштрассе он узнал дом, где студентом прожил два семестра. дом стоял как старый знакомый, с которым вы давно не встречались и который смущенно ждет, поздороваются с ним или нет. фабиан поднялся по лестнице посмотреть, живет ли еще здесь старая вдова тайного советника. но на двери висела новая табличка. он повернул назад. старая дама была совсем седая и очень красивая. фабиан вспомнил правильные черты глупого старушечьего лица. в ту зиму инфляции ему нечем было заплатить за отопление. закутавшись в пальто, он сидел там, наверху, и работал над докладом о морально-эстетической системе шиллера. по воскресеньям старая дама иногда приглашала его к обеду и повествовала о семейных событиях своих многочисленных знакомых. всегда, и раньше и теперь, он был голодранцем, имея все шансы остаться им и впредь. бедность уже вошла у него в привычку, как у других входит в привычку грызть ногти или сутулиться за столом.

Прошлой ночью, уже засыпая, он подумал: «может быть, все-таки стоит посеять хоть несколько зернышек честолюбия в этом городе, где оно так быстро приносит плоды, может быть, все-таки стоит относиться к себе посерьезнее и в шатком здании этого мира, притворяясь, что все в порядке, обзавестись уютной трехкомнатной квартиркой. наверно, это грех — любить жизнь, не имея по отношению к ней серьезных намерений». корнелия, стажерка, лежала рядом и во сне сжимала его руку. утром она сказала ему, что среди ночи проснулась от какого-то толчка. он сидел на кровати, настойчиво повторяя: «я заставлю рекламу светиться!» потом опять лег.

Он медленно поднялся на плато кройцберг и уселся на скамейку, рекомендованную вниманию публики. на щитке красовалась надпись: «граждане, берегите свое достояние!» эта весьма двусмысленная надпись была утверждена магистратом, а уж магистрат должен знать, что делает. фабиан рассматривал гигантский ствол какого-то дерева. кору избороздили тысячи вертикальных морщин. выходит, и у деревьев есть свои заботы. мимо скамейки прошли двое школьников. один, который держал руки за спиной, возмущенно спросил:

— Как можно это терпеть? второй помедлил с ответом.

— Против целой банды все равно не попрешь, — произнес он наконец.

Что они говорили дальше, уже не было слышно. с другой стороны площадки приближалась весьма странная личность: старый господин с седой бородкой клинышком и неаккуратно сложенным зонтом: вместо пальто на нем была зеленоватая выцветшая пелерина, голову его венчала жесткая серая шляпа, когда-то, вероятно, бывшая черной. старик в пелерине направился к скамейке, пробормотал что-то вроде приветствия, сел рядом с фабианом, основательно откашлялся и принялся зонтом чертить круги на песке. один из кругов он изобразил в виде зубчатого колеса, центр которого соединялся прямой линией с центром другого круга; он все более усложнял рисунок различными линиями и кривыми, писал сбоку и сверху формулы, зачеркивал их, снова вычислял что-то, затем дважды подчеркнул какую-то цифру и спросил:

— Вы понимаете что-нибудь в машинах?

— Увы, нет, — отвечал фабиан. — если меня кто-нибудь попросит завести граммофон, он может быть заранее уверен, что этот аппарат уже никогда не будет работать. зажигалки у меня в руках сроду не зажигались. я по сей день считаю, что электрический ток, судя по названию, — жидкость. и не могу понять, как с одной стороны в металлической камере с электрическим приводом лежат забитые на бойне быки, а с обратной — из нее выходят мясные консервы? кстати, ваша пелерина напомнила мне мою жизнь в интернате. каждое воскресенье в таких вот пелеринах и в зеленых шапках мы шагали на богослужение в мартин-лютер-кирхе. во время проповеди мы все спали, за исключением одного, которому вменялось в обязанность будить нас, если органист начнет играть хорал или если на хорах появится воспитатель. — фабиан глядел на пелерину соседа и чувствовал, что она, словно по тревоге, поднимает его прошлое. он видел бледного толстого директора, видел, как тот каждое утро перед молитвой, прежде чем сесть и раскрыть псалтырь, сгибал колени и проводил рукой по брюкам, дабы удостовериться, нет ли на них остатков грешной земли. он видел себя, крадущимся по вечерам к воротам интерната, бегущим по темным улицам, по учебному плацу мимо казарм. вот он взлетает по лестнице доходного дома, нажимает кнопку звонка, слышит дрожащий голос матери за дверью: «кто там?» — и, запыхавшись, отвечает: «это я, мама! я просто хотел узнать, не лучше ли тебе сегодня?» старик водил и водил концом своего неаккуратно сложенного зонта по песку, покуда не стер все вычисления.

— Если вы не понимаете в машинах, то, может быть, вы поймете меня, — сказал он. — я так называемый изобретатель, почетный член пяти академий. техника обязана мне значительным прогрессом. благодаря мне текстильная промышленность выпускает в день в пять раз больше сукна, чем раньше. на моих машинах множество людей наживало деньги, даже я. — старый господин закашлялся и нервно дернуя себя за острую бородку. — я изобретал мирные машины, не подозревая, что это были пушки. постоянный капитал рос непрерывно, возрастала продуктивность предприятий, а количество рабочих сокращалось. мои машины оказались пушками, которые вывели из строя целые армии рабочих. они лишили сотни тысяч людей права на существование. в манчестере я видел, как полиция разгоняла уволенных рабочих. их били шашками по головам. одну маленькую девочку растоптала лошадь. и виноват в этом был я. — старый господин сдвинул свою жесткую шляпу на затылок и закашлялся. — когда я вернулся, моя семья учредила надо мной опеку. их не устраивало, что я стал раздавать деньги направо и налево и объявил, что не желаю больше иметь дела с машинами. тогда я сбежал. у них есть средства, они живут в моем доме на штарнбергер-зе, а я уже полгода считаюсь пропавшим без вести. на прошлой неделе я прочитал в газете, что моя дочь родила ребенка. значит, я уже дедушка, а по берлину слоняюсь как последний бродяга.

— Старость от ума не спасает, — сказал фабиан, — к сожалению, не все изобретатели так сентиментальны.

— Я уж думал, не поехать ли мне в россию и не предложить ли там свои услуги. но без паспорта это невозможно. а если я открою свое имя, меня ни за что отсюда не выпустят. у меня в нагрудном кармане лежат чертежи и расчеты ткацкого станка, который даст сто очков вперед всем доселе известным текстильным машинам. в моем заплатанном кармане — миллионы. но я предпочитаю умереть голодной смертью. — старик горделиво похлопал себя по груди и снова закашлялся. — сегодня я ночую на йоркштрассе девяносто три. незадолго до того как закроют ворота, я войду в дом. если швейцар спросит, куда я иду, я отвечу: в гости к грюнбергам. грюнберги живут на четвертом этаже. глава семьи — старший кондуктор. я поднимаюсь наверх. прохожу мимо квартиры семейства грюнберг и взбираюсь на чердак. там я присаживаюсь на лестнице. не исключено, что дверь на чердак открыта. бывает даже, что в каком-нибудь углу валяется старый матрац. а завтра утром я снова исчезну.

— Откуда вы знаете грюнбергов?

— Из адресной книги, — отвечал изобретатель. — надо же мне назвать кого-нибудь из жильцов дома, если швейцар спросит, к кому я иду. на следующее утро ложь обычно выходит наружу. но извечное требование — уважать седины— принесло свои плоды и действует даже на швейцаров. кроме того, я каждый день меняю адрес. зимой я преподавал физику в одной частной школе. но, увы, мои уроки вылились в своего рода протест против чудес техники. это не нравилось ни ученикам, ни директору. и я предпочел три месяца греться в почтовых отделениях. теперь мне почтовые отделения уже ни к чему. теперь тепло. я часами сижу на вокзалах и наблюдаю за людьми: смотрю, как они уезжают, приезжают или остаются. это ведь очень занимательно. я сижу там и радуюсь жизни.

Фабиан написал свой адрес и протянул его старику.

— Спрячьте-ка получше эту записку. и если вас когда-нибудь остановит швейцар, приходите ко мне. мой диван в вашем распоряжении.

Старый господин, прочитав адрес, осведомился:

— А что на это скажет ваша хозяйка? фабиан пожал плечами.

— Моего кашля вам не надо бояться, — сказал старик. — когда я ночью сижу на темной лестнице, я совсем не кашляю. я слежу за собой, чтобы не напугать жильцов. забавный образ жизни, правда? я начинал бедняком, потом я разбогател, теперь опять беден, как церковная крыса, но это все роли не играет. как будет, так и будет. пригревает меня солнце на моей террасе в леони или здесь на кройцберге, мне так же безразлично как и солнцу. — старик закашлялся и вытянул ноги. фабиан встал и сказал, что ему пора идти.

— А кто вы, собственно, по профессии? — спросил изобретатель.

— Безработный, — отвечал фабиан и пошел по аллее, ведущей назад, к берлинским улицам.

Когда вечером, едва держась на ногах от многочасовой ходьбы, он вернулся домой, его сразу же потянуло к корнелии — рассказать о своей беде. предстоящий разговор взволновал его воображение. а может, он просто был голоден.

Фрау хольфельд, хозяйка, расстроила его планы. она поджидала его в коридоре и шепотом, без нужды таинственным, но такова уж была ее манера, сообщила, что здесь лабуде. лабуде сидел в комнате фабиана и, видимо, страдал от головной боли. он пришел извиниться за то, что вчера исчез из кафе, не попрощавшись. на самом деле он хотел совсем другого. хотел узнать, что думает фабиан об истории с зелов.

Лабуде был человек высоконравственный и считал делом чести писать свою биографию набело, без черновиков и ошибок. он и в детстве никогда не разрисовывал промокашек. его представления о нравственности зиждились на любви к порядку. разочарование, пережитое в гамбурге, поколебало этот порядок и тем самым нравственность. духовный график оказался под угрозой срыва. характер утратил опору. и теперь лабуде, любивший ставить перед собой цель, нуждавшийся в цели, пришел к фабиану, великому специалисту по бесцельности. он надеялся научиться у него, как можно, испытывая беспокойство, тем не менее оставаться спокойным.

— Ты плохо выглядишь, — сказал фабиан.

— Я всю ночь глаз не сомкнул, — признался лабуде. — эта зелов — унылая и в то же время вульгарная особа. она может часами сидеть на диване и бормотать себе под нос всякую похабщину, точно молитву. просто уши вянут. и к тому же в таких количествах поглощает спиртное, что можно опьянеть, даже глядя на нее. потом она вспоминает, что, как-никак, находится наедине с мужчиной и тут уж только держись. при этом она ведет себя не как нормальная женщина. лесбийкой ее, пожалуй, тоже не назовешь. я думаю, хоть это и комично звучит, она гомосексуальна.

Фабиан слушал друга, не перебивая. и так как он ничему не удивлялся, лабуде тоже стал успокаиваться.

— Завтра я на два дня еду во франкфурт, — сообщил лабуде перед уходом. — рассов тоже едет. мы хотим создать там инициативную группу. кстати, эта девица осталась пока что в квартире номер два. ей в последнее время чертовски трудно пришлось. пусть себе отоспится. до свидания, якоб. — и он ушел.

Фабиан отправился к корнелии. что-то она скажет о его увольнении? но у нее сидела рут рейтер, скульпторша, выглядевшая очень несчастной. она ничуть не удивилась, встретив здесь фабиана, и вкратце повторила то, что уже успела со всеми подробностями сообщить фрейлейн баттенберг: малютка кульп попала в шарите{ Название университетских клиник в берлине.} . У нее обнаружились какие-то внутренние повреждения, а вильгельми на деревянной ноге, кандидат в покойники, со вчерашнего дня валяется в ее ателье. он задыхается, хрипит, готовясь отойти в лучший мир.

Корнелия достала из чемодана чашки, тарелки и приборы, принесла какую-то еду и не без изящества накрыла стол. у нее в запасе имелась даже белая скатерть и букет цветов. рейтер сказала, что ей пора уходить. ах, да, она чуть не забыла, не знают ли они, где живет молодой лабуде. очевидно, только за этим она и пришла. надеялась узнать у своей школьной подруги адрес фабиана и через него разыскать квартиру лабуде, так как слуги на вилле в груневальде не могли ничего сообщить ей.

— Я знаю, где он живет, — отозвался фабиан. — и потом, всего несколько минут назад он сидел у меня, в соседней комнате. но адрес я вам дать не вправе.

— Он был здесь? — крикнула скульпторша. — до свиданья! — и бросилась вон из комнаты.

— Она не может без зелов, — сказала корнелия.

— Она не может без дурного обхождения, — сказал фабиан.

— А я могу. — она поцеловала его и потянула к столу, чтобы он оценил ее приготовления к ужину. — нравится? — спросила она.

— Великолепно! очень красиво! впрочем, будь так добра, говори и впредь, когда я должен чем-то восхищаться. на тебе, кажется, новое платье? а эти серьги я уже видел? у тебя и вчера был прямой пробор? то, что мне нравится, я не замечаю. меня надо во все тыкать носом.

— Ты весь состоишь из недостатков! — воскликнула она. — каждый недостаток в отдельности я готова ненавидеть, а все вместе — люблю.

За едой она рассказала, что завтра приступает к работе. сегодня ее представили целому ряду драматургов, режиссеров, директоров картин. она описала странное, обширное здание, битком набитое солидными людьми, которые бегают с одной конференции на другую и ставят палки в колеса развитию звукового кино. фабиан отложил свое сообщение на потом. покончив с едой, она отставила в сторону тарелку с двумя бутербродами и, улыбаясь, сказала:

— Неприкосновенный запас!

— Ты покраснела! — заметил он. она кивнула.

— Иногда ты все же замечаешь то, что достойно восхищения.

Он предложил пойти немного погулять. она оделась. он тем временем обдумывал, как бы рассказать ей об увольнении. но из прогулки ничего не получилось. едва они вышли из дому, как за спиной у них кто-то кашлянул и незнакомый голос пожелал доброго вечера. это был изобретатель в пелерине.

— Вы так заманчиво описали ваш диван, что сегодня у меня отпала охота лазить по лестницам и чердакам, — пояснил он. — я обошел стороной йоркштрассе и явился сюда, а теперь ругаю себя за то, что обременяю вас, ведь, в конце концов, вы и сами безработный.

— Ты безработный? — спросила корнелия. — это правда?

Старый господин рассыпался в извинениях, он предполагал, что спутница фабиана в курсе дела.

— Сегодня утром уволили, — фабиан выпустил руку корнелии, — на прощание дав мне двести семьдесят марок. если я заплачу вперед за квартиру, у нас останется еще сто девяносто марок. еще вчера меня бы это только рассмешило.

Уложив старика на диван и пододвинув торшер к нему поближе, так как он хотел заняться расчетами своей таинственной машины, они пожелали ему спокойной ночи и ушли в комнату корнелии. фабиан еще раз вернулся к себе и дал старику несколько бутербродов.

— Обещаю вам не кашлять, — прошептал тот.

— Здесь можете кашлять сколько угодно. ваш сосед по комнате позволяет себе еще и не такие удовольствия, однако это не мешает хозяйке, некой фрау хольфельд, которой «раньше не было нужды сдавать комнаты», спокойно спать в своей постели. а вот что мы будем делать завтра утром, я пока еще не знаю. хозяйка трясется над своей мебелью, а посему, узнав, что на диване всю ночь спал какой-то неизвестный, здорово обозлится. впрочем, спите спокойно. утром я вас разбужу. а до тех пор непременно что-нибудь придумаю.

— Спокойной ночи, мой юный друг, — отвечал старик, доставая из кармана свои драгоценные бумаги. — кланяйтесь от меня вашей невесте.

Корнелия казалась такой счастливой, что фабиан только диву давался. часом позже, умяв неприкосновенный запас, она сказала:

— Ах, жизнь прекрасна! ты веришь в верность?

— Ты сперва прожуй, а уж потом говори высокие слова! — он сидел, обхватив колени руками, и сверху вниз смотрел на распростертую рядом девушку. — верю, только я все жду случая проявить ее, хотя до вчерашнего дня считал себя на нее не способным.

— Это же объяснение в любви, — тихо проговорила она.

— Если ты сейчас заревешь, я спущу с тебя штаны и отшлепаю, — сказал он.

Корнелия соскочила с постели, натянула свои розовые штанишки и подошла к фабиану. она улыбалась сквозь слезы.

— Видишь, я уже реву, — прошептала она. — а теперь ты сдержи свое обещание. — и наклонилась над ним. он притянул ее к себе. — любимый, любимый мой, не надо огорчаться! — говорила она.