Онлайн чтение книги Пятеро детей и чудище Five Children and It
Глава четвертая. Крылья

На следующий день было сыро — слишком сыро, чтобы идти гулять, и просто непозволительно сыро, чтобы помышлять об очередном визите к песочному эльфу, который был настолько чувствителен к влаге, что и поныне, спустя многие тысячи лет, у него побаливал некогда подмоченный левый усик. День получился неимоверно длинным, и только после полудня дети неожиданно решили написать маме по письму. И вышло так, что Роберт опрокинул чернильницу, к несчастью, на редкость большую и на удивление полную. Причем он опрокинул ее на стол Антеи, на склеенную из картона и раскрашенную цветными мелками коробку, из которой Антея устроила ларец для сокровищ. Собственно говоря, Роберт был не виноват, ему просто не повезло, что в тот самый момент, когда он проносил чернильницу над столом, Антея раскрыла ларец, а Ягненочек оказался под столом, где наконец-то доломал свою поющую механическую птичку. А в этой птичке была острая пружинка, которую Ягненочек не преминул тут же воткнуть в ногу Роберту. В результате, безо всякого злого умысла, ларец с сокровищами был залит чернилами. И разумеется, чернильный поток затопил недописанное письмо Антеи.

Оно теперь выглядело примерно так:

Далее, чуть ниже огромной кляксы, следовала приписка карандашом:

Свое письмо Роберт так и не начал. Раздумывая, о чем бы таком написать, он рисовал на промокашке корабль. А после того как он опрокинул чернильницу, пришлось помогать Антее вытирать стол. А еще он пообещал Антее склеить новый ларец, лучше прежнего.

— Вот и склей прямо сейчас! — потребовала Антея.

Так что к приходу почтальона письмо его не было готово, равно как и новый ларец.

Сирил же очень быстро написал длинное письмо и пошел в сад ставить ловушки для слизняков, о которых он прочитал в книге «Сам себе садовник». Однако к приходу почтальона его письмо куда-то подевалось, да так и не нашлось. Не иначе как слизняки его съели.

С почтой ушло только письмо Джейн. Она собиралась написать маме о псэммиде, — честно говоря, все дети собирались сделать то же самое, — но Джейн так много времени потратила, раздумывая о том, как правильно написать это слово, что времени рассказать что-либо по существу не осталось. А какой смысл рассказывать что-либо, если не рассказывать по существу? Поэтому Джейн ограничилась следующим:

Прошло не менее получаса, прежде чем Джейн пришла к твердому заключению, что никто из них не в состоянии правильно написать слово «псэммид». И в словаре они его не нашли, хотя честно туда заглянули. И Джейн поспешно завершила свое письмо:

А тут и почтальон протрубил в свой рожок. Роберт выбежал из дома на улицу, под дождь, остановил почтальона и отдал ему письмо. Вот так и вышло, что, хотя дети, все как один, собирались написать своей маме о песочном эльфе, она ничего о нем так и не узнала. Впрочем, она не узнала о нем еще по одной причине, но об этом я расскажу позже.

На следующий день приехал дядя Ричард, и все дети, кроме Ягненочка, поехали с ним в повозке в Мэйдстоун. Дядя Ричард был вообще дядя замечательный. В Мэйдстоуне он купил детям игрушки. Он завел их в магазин и просто предложил выбрать что хочется, невзирая на цены и на то, обычная это игрушка или «развивающая». И это очень правильно — предложить детям выбрать именно то, что им хочется: пускай дети не особенно умны и мало в чем разбираются, подчас они, сами того не ведая, выбирают вещи, действительно развивающие. Именно так и вышло с Робертом, который уже в спешке, в самый последний момент выбрал коробку, на которой были нарисованы крылатые быки с человеческими головами и крылатые люди с орлиными головами. Роберт подумал, что в коробке находятся те самые животные, которые на ней нарисованы. Однако, открыв ее дома, он обнаружил внутри цветную головоломку, предлагающую сложить большую картину из маленьких кусочков, а сюжет картины был о древней Ниневии. Остальные тоже выбирали в спешке, но остались вполне довольны. Сирил выбрал игрушечный паровоз, а девочки — двух кукол, а также фарфоровый чайный сервиз с незабудками, так сказать, «на двоих». Мальчики же «на двоих» выбрали лук и стрелы.

Потом дядя Ричард прокатил их в лодке по живописной Медуэй, а потом они пили чай в замечательной кондитерской, так что к тому времени, когда они вернулись домой, было уже слишком поздно загадывать какие-либо желания.

Дяде Ричарду дети ничего не рассказали о песочном эльфе, уж и не знаю почему. Да и сами дети не знали почему. Впрочем, я думаю, вы догадываетесь.

На следующий день, после замечательной поездки с дядей Ричардом, было на редкость жарко. Люди, которые принимают решение о том, какой быть погоде, и каждое утро публикуют свои постановления в газетах, говорили потом, что такого жаркого дня не было уже много-много лет. Эти люди постановили, что день будет «довольно жаркий, местами дожди», и день выдался определенно довольно жарким. Собственно, день так старался быть довольно жарким, что напрочь позабыл про дожди.

Случалось ли вам когда-нибудь погожим летним утром выйти из дому часов этак в пять? Красота неописуемая! Солнечный свет такой розовато-желтоватый, трава и деревья покрыты алмазной росой. Тени падают совсем в другую сторону, нежели вечером, что весьма занятно, и возникает впечатление, что вы попали в какой-то другой мир.

Антея проснулась в пять. Она проснулась сама, и я, пожалуй, расскажу, как это делается, несмотря на то что вам придется подождать продолжения истории.

Значит так, вечером вы ложитесь в постель и некоторое время тихо лежите на спинке, вытянув руки вдоль тела. Затем вы говорите: «Мне надо проснуться в пять» (шесть, семь, восемь, девять, то есть во сколько хотите) и вдавливаете подбородок себе в грудь, после чего откидываете голову на подушку. Эти действия нужно повторить столько раз, во сколько вы хотите проснуться (не так уж и много). Разумеется, все зависит от того, насколько сильно вы хотите проснуться в пять (шесть, семь, восемь или девять). Если вы хотите не очень сильно, то все это бесполезно. Но если сильно — попробуйте и сами увидите. Разумеется, успехи по этой части, равно как по части перевода с латыни и по части озорства, даются исключительно практикой.

Антея по этой части достигла совершенства.

Открыв глаза, Антея услышала, как внизу пробили часы в черном корпусе с золотой отделкой — один-надцать ударов. Антея сообразила, что сейчас без трех минут пять. Эти часы в черном корпусе с золотой отделкой всегда отбивали неверный час, но это не беда, если знаешь, что это значит. Это как общаться с человеком, который говорит на иностранном языке. Если вы знаете этот язык, то понимаете его так же легко, как и свой собственный. А Антея знала язык этих часов. Ей очень хотелось спать, но она спрыгнула с постели и окунула лицо и руки в таз с холодной водой. Это чудесное средство прогнать желание снова лечь в постель. Затем Антея оделась и сложила свою ночную рубашку. Она не скомкала ее, нет — она аккуратно сложила ее по швам, соединив рукава, что говорило о том, что она и впрямь была хорошо воспитанная девочка.

Затем Антея взяла в руки свои туфли и осторожно спустилась по лестнице. Она открыла окно в столовой и вылезла наружу. С равным успехом она могла бы выйти и в дверь, но вылезти через окно было куда более романтично и куда более надежно в том смысле, что Марта не заметит.

«Буду вставать в пять каждый день, — сказала себе Антея. — Это просто замечательно!»

Сердце ее билось часто-часто, потому что она принялась за осуществление своего тайного плана. Она не была до конца уверена, что ее план хорош, но она была совершенно уверена, что, расскажи она о нем остальным, он не стал бы лучше. А кроме того, у нее было предчувствие, что, права она или нет, будет лучше, если она осуществит свой план в одиночку. На веранде, выложенной блестящей красно-желтой плиткой, она надела туфли и побежала к карьеру, где отыскала помеченное место и выкопала песочного эльфа. Тот выглядел очень сердитым.

— Какая гадость! — проворчал он, а шерстка у него встопорщилась, как перья у голубей в морозный день. — Холод собачий. И вообще еще ночь.

— Извини, — вежливо сказала Антея, сняла свой передничек и накрыла им песочного эльфа, всего, кроме головы с ушами, как у летучей мыши, и с улиточьими глазами.

— Благодарю, — сказал эльф. — Так лучше. Ну и что ты нынче желаешь?

— В том-то и дело, что не знаю, — сказала Антея. — Видишь ли, до сих пор у нас не получалось ничего хорошего. И я хочу поговорить с тобой об этом. Но, быть может, ты не настроен исполнять желания, пока не позавтракаешь? Это ведь такая морока — разговаривать с теми, кто пристает к тебе со своими желаниями, хочешь ты этого или нет!

— Не желаешь, так нечего и говорить. В старое доброе время люди, как правило, знали, чего они хотят на обед — мегатерия или ихтиозавра.

— Постараюсь, — сказала Антея. — Я желаю…

— Подумай! — строго напомнил эльф и стал раздуваться. — Нет, это простое, совсем не волшебное желание. Я была бы очень рада, если бы ты не раздувался так сильно, чтобы исполнить мое желание сию же минуту. Подождем, когда придут остальные.

— Ладно, — снисходительно сказал эльф и поежился.

— А не сядешь ли ты ко мне на колени? — ласково спросила Антея. — Тебе будет теплее, и я закутаю тебя в свою юбку. Я буду очень осторожна.

Против всяких ожиданий Антеи эльф согласился.

— Спасибо, — поблагодарил он, — ты очень заботливая.

Он забрался к Антее на колени и свернулся калачиком, а та бережно обхватила его руками.

— Ну так что? — спросил эльф.

— А вот что, — сказала Антея. — Чего бы мы ни желали, получается какая-то ерунда. Я хочу, чтобы ты что-нибудь нам посоветовал. Ты такой старый и, наверное, очень мудрый.

— Я с малолетства был щедр, — пожал плечами эльф. — И с утра до ночи только и делал, что исполнял чужие желания. Но одного я не делал никогда — я никогда не давал советов.

— Видишь ли, — продолжила Антея, — ты подарил нам такую восхитительную возможность, что прямо дух захватывает. И это так бесконечно мило и любезно с твоей стороны — исполнять наши желания, но ужасно жаль, что все впустую, и по одной простой причине — мы такие глупые, что не знаем, чего хотим.

Именно это и хотела сказать Антея, причем прежде, чем придут остальные. Ведь одно дело признаться, что вы сами глупы, и совсем другое — отозваться так о других.

— Дитя мое, — пробормотал эльф сонно, — я могу посоветовать только одно: думайте, прежде чем говорить…

— А мне казалось, ты никогда не даешь советов.

— Этот совет не в счет. — Эльф вздохнул. — Все равно вы ему не последуете. А кроме того, в нем нет ничего оригинального. Это прописная истина.

— А что ты скажешь о желании иметь крылья? Это глупо или нет?

— Крылья? — переспросил эльф. — Я скажу, что бывают желания и похуже. Только на закате не надо летать слишком высоко. Я слыхал об одном мальчике из Ниневии, он был сыном царя Сеннахериба. Так вот, один путешественник принес мальчику псэмми- да, и тот держал его на дворцовой террасе в ящике с песком. Естественно, это было крайне унизительно, даром что мальчик был сыном ассирийского царя. А в один прекрасный день мальчик пожелал иметь крылья и получил их. Но он забыл, что на закате крылья превратятся в камень, и когда это случилось, он рухнул на одного из крылатых львов, что стояли на верхней площадке большой дворцовой лестницы.

Ты спросишь, что сталось с его каменными крыльями и с крыльями каменных львов, но это не очень веселая история. Однако я уверен, что до заката мальчик отлично провел время.

— А отчего не превращается в камень то, что желаем мы? — спросила Антея. — Оно просто исчезает.

— Autres temps, autres moeurs*, — глубокомысленно изрек эльф.

— Это что, ниневийский язык? — спросила Антея, которую в школе из иностранных языков учили только французскому.

— Я хочу сказать, что в прежние времена люди желали самые обыкновенные, повседневные вещи, скажем, мамонта или птеродактиля, которых запросто можно было превратить в камень. А теперь люди желают какие-то замысловатые вещи. Как прикажешь превращать в камень красивых, как ясное солнышко, или самых желанных? Сама понимаешь, этого делать нельзя, да и незачем придумывать новые правила. Поэтому все эти чудеса просто исчезают. Ведь если красивых, как ясное солнышко, превратить в камень, они будут существовать долго-долго, куда дольше, чем, скажем, ты. Вон, посмотри на античные статуи. Именно так. Прощай. Спать хочу.

Песочный эльф спрыгнул с колен Антеи и стал быстро закапываться. Раз! И он исчез. К завтраку Антея опоздала. За завтраком Роберт незаметно вылил ложку сладкой патоки на рубашку Ягненочку, так что сразу после завтрака того пришлось основательно мыть. Разумеется, это была гадкая выходка, но она преследовала две цели: во- первых, доставить удовольствие Ягненочку, который обожал перемазаться с головы до ног, а во-вторых, занять Марту делом и таким образом ускользнуть из дома без Ягненочка.

По дороге к карьеру Антея, задыхаясь от быстрой ходьбы, сказала:

— Я предлагаю установить очередь. И просить будем об исполнении только такого желания, которое все сочтут достойным.

— Кто же первый? — поинтересовался Роберт.

— Я, если вы не против, — произнесла Антея извиняющимся тоном. — И я уже придумала. Это крылья.

Все примолкли. Они старались отыскать какой- нибудь изъян у этого желания, но он никак не отыскивался, потому что слово «крылья» наполнило их сердца трепетом и восторгом.

— Недурственно, — сказал Сирил с одобрением.

— А ты, Пантера, не такая бестолковая, как кажешься, — сказал Роберт.

— А я считаю, что это просто замечательно, — сказала Джейн. — Это как прекрасный сон!

Дети отыскали эльфа без труда.

— Я хочу, чтобы у нас были крылья и чтобы мы могли летать, — сказала Антея.

Песочный эльф раздулся, и в следующее мгновение дети почувствовали под лопатками какую-то не то тяжесть, не то легкость.

Эльф склонил голову набок и переводил свой улиточий взгляд с одного ребенка на другого.

— Недурственно, — произнес он мечтательно. — Однако ты, Роберт, далеко не такой ангел, каким кажешься.

От этих слов Роберт немного покраснел.

Крылья оказались большущими и такими красивыми, что вы и представить себе не можете. Они были мягкие, гладкие, перышко к перышку. Перышки восхитительно переливались всеми цветами радуги, словно рюмочки с отливом или красивая пленочка на поверхности воды, которую лучше не пить.

— Как же мы полетим? — спросила Джейн, в недоумении поджимая то одну ногу, то другую.

— Осторожнее! — воскликнул Сирил. — Ты топчешь мое крыло!

— А это больно? — спросила Антея.

Но никто ей не ответил, потому что Роберт расправил свои крылья, подпрыгнул и стал медленно подниматься в небо. В своих штанишках до колен он выглядел довольно нелепо, ботинки беспомощно болтались в воздухе и казались значительно больше, чем когда Роберт стоял в них на земле. Однако остальным не было никакого дела до того, как выглядит Роберт, равно как и до того, как выглядят они сами. Потому что они тоже расправили свои крылья и поднялись в небо.

Вам, конечно, знакомо ощущение полета, ведь вы не раз летали во сне, — это же так легко! Только потом никак не вспомнить, как именно это было. А кроме того, во сне вы обычно летаете без крыльев, что куда более удобно и необычно, хотя потом, опять же, не припомнить, как это делается.

И вот четверо детей, взмахнув крыльями, оторвались от земли. Невозможно описать, что чувствуешь, когда в лицо вам дует ветер небесный! У крыльев был огромный размах, так что детям приходилось летать подальше друг от друга, чтобы ненароком не столкнуться. Но этим маленьким хитростям они быстро научились.

Всех слов, какие имеются в самом толстом словаре английского языка, равно как и в большом словаре языка древнегреческого, не хватит, чтобы точно описать восторг от полета, поэтому я и пытаться не стану. И все-таки я скажу вам, что смотреть на поля и рощи СВЕРХУ — это совсем не то, что смотреть на них, так сказать, ВДОЛЬ. Когда смотришь сверху, все выглядит словно прекрасная живая карта, на которой вместо дурацких мертвых красок видишь настоящие, залитые солнцем рощи и зеленые поля, которые уходят к горизонту одно за другим. Это было, как выразился Сирил, — уж не знаю, где он слышал это необыкновенное слово, — «умопомрачительно». Это было просто чудесно и гораздо больше походило на волшебство, чем все прочие дары, которые дети получили от эльфа. На своих огромных, переливающихся всеми цветами радуги крыльях они взмывали, скользили и парили между сипим небом и зеленой землей. Они пронеслись над Рочестером, потом полетели к Мэйдстоуну и в конце концов изрядно проголодались. И так уж вышло, что в это самое время они летели над каким-то фруктовым садом, где уже поспели ранние сливы.

Дети замерли в воздухе. Не возьмусь объяснить, как точно это делается, — скажем, примерно так же, как бывает, когда вы останавливаетесь, плавая в речке. Ястребы проделывают это виртуозно.

— Хорошая мысль, — сказал Сирил, хотя никто ничего не предлагал. — Но воровство остается воровством, даже если у тебя есть крылья.

— Ты правда так считаешь? — спросила Джейн. — Ведь если у тебя есть крылья, ты — птица, а никому и в голову не придет обвинять птиц в нарушении заповедей Господних. Может, это не всем по нраву, но птицы так поступают всегда, и никто их не бранит и не сажает в тюрьму.

Усесться на дерево было не так-то просто, как вам кажется, потому что крылья были очень большими. Тем не менее кое-как это сделать удалось. Сливы оказались на редкость сладкими и сочными.

К счастью, дети успели вволю наесться к тому времени, когда увидели полного мужчину, который выглядел точно так, как и должен выглядеть хозяин сада. Держа в руках толстую трость, мужчина вошел в сад через калитку, и дети, дружно расправив крылья, вспорхнули с отягощенных спелыми сливами ветвей и полетели прочь.

Мужчина застыл на месте, раскрыв рот от удивления. Он увидел, как сильно раскачиваются ветви его деревьев.

— Опять эти шалопаи! — пробормотал он и бросился на улицу, потому что ему уже не первый год приходилось охранять свои сливы от деревенских мальчишек. Но увидев над сливами переливающиеся всеми цветами радуги крылья, он подумал, что сошел с ума. Это ему очень не понравилось.

Антея бросила взгляд вниз и увидела, что мужчина так и стоит с открытым ртом, а его лицо пошло багровыми пятнами.

— Не пугайтесь! — крикнула она, поспешно нащупывая в кармане трехпенсовую монетку с дырочкой, которую собиралась укрепить на ленточке и носить на шее, па счастье. Делая круг над незадачливым хозяином фруктового сада, Антея добавила: — Мы съели несколько слив. Мы посчитали, что это не будет воровством. Но теперь я в этом не уверена. Возьмите, это за сливы.

Она круто спикировала на остолбеневшего хозяина сада, сунула монетку в карман его жилета и, несколько раз взмахнув крыльями, догнала остальных.

Фермер тяжело опустился на траву.

— Господи, спаси и помилуй! — пробормотал он. — Наверное, это и называется знамением. Но монетка… — Он вытащил ее из кармана и попробовал на зуб. — Настоящая! Отныне я буду другим человеком, лучше, чем был. Такие вещи действуют отрезвляюще. Хорошо еще, что это были всего-навсего крылья. Уж лучше эти невиданные птицы, пусть и говорящие, чем кое-что другое, чего я и называть не стану. Тяжело кряхтя, он встал на ноги и пошел в дом. И весь день он был так любезен со своей женой, что та не знала, куда деваться от радости, и подумала, дескать, наконец-то он взялся за ум. И надела свое лучшее платье с голубым бантом у ворота, и так в нем похорошела, что муж ее стал еще любезнее. Таким образом, не исключено, что в тот день крылатые дети сделали доброе дело. По если это и так, то это доброе дело было единственным, потому что, чтобы навлечь на свою голову неприятности, нет средства более верного, чем крылья. Но с другой стороны, если неприятности так и сыплются вам на голову, то, чтобы избежать их, нет средства более верного, чем те же крылья.

Именно так и получилось со злой собакой, которая бросилась на детей, когда у дверей какой-то фермы, сложив крылья до минимально возможных размеров, они собирались попросить корочку хлеба и кусочек сыру, потому что вскоре, несмотря на съеденные сливы, есть им захотелось пуще прежнего.

Будь это обыкновенные, бескрылые дети, эта злющая черная собака наверняка откусила бы изрядный кусок от коричневого чулка и от ноги Роберта, который был к собаке ближе всех. Но едва она зарычала, дети взмахнули крыльями, и та осталась внизу рваться на цепи, словно тоже задумала взлететь.

Дети несколько раз пробовали просить еду на других фермах, но там, где не было собак, хозяева только охали и громко вскрикивали от страха. В конце концов, часам уже к четырем, когда крылья у всех изрядно устали и отяжелели, дети уселись на церковной колокольне и стали держать военный совет.

— Не лететь же всю дорогу домой без обеда и чая! — сказал Роберт с отчаянной решимостью в голосе.

— Но никто не хочет кормить нас ни обедом, ни ужином, не говоря уже о чае, — вздохнул Сирил.

— А может, здешний священник? — предположила Антея. — Он должен все знать об ангелах…

— Всякий поймет, что мы не ангелы, — возразила Джейн. — Стоит только взглянуть на ботинки Роберта или на клетчатый галстук Сирила.

— Хватит! — твердо сказал Сирил. — Если в стране, где ты находишься, тебе не продают провизию, ты берешь ее силой. Я имею в виду — на войне. Именно так и поступают. Да и в других книжках ни один порядочный брат никогда не позволяет своим младшим сестренкам голодать посреди изобилия.

— Посреди изобилия? — удивился Роберт, у которого сильно сосало под ложечкой. — Где оно, твое изобилие?

Все стали хмуро оглядывать голую свинцовую кровлю колокольни.

— Прямо здесь, — твердо продолжил Сирил. — Вон там, в доме священника, я вижу окно кладовой, там полно всякой еды: сливочный пудинг, холодная курица и язык, пироги и джем. Это окно довольно высоко, но у нас крылья…

— Ты умница! — воскликнула Джейн.

— Не стоит благодарности, — скромно улыбнулся Сирил. — Любой прирожденный военачальник, скажем Наполеон или герцог Мальборо, наверняка обратил бы внимание на это окно, так же как и я.

— Но это нехорошо, — сказала Антея.

— Чепуха! — возразил Сирил. — Когда один солдат не дал сэру Филипу Сидни глотка воды, тот сказал: «Мне он нужнее, чем ему».

— Тогда, наверное, надо собрать все наши деньги и оставить их в уплату, — предложила последовательная в своих поступках Антея, едва не плача, потому что ужасно тяжело в одно и то же время испытывать страшный голод и боязнь совершить страшный грех.

— Не все, — последовал осторожный ответ.

Дети вывернули свои карманы на свинцовую кровлю колокольни, на которой посетители, побывавшие здесь за последние сто пятьдесят лет, оставили свои инициалы и инициалы своих возлюбленных, вырезав их перочинным ножиком на мягком свинце. Набралось пять шиллингов и семь с половиной пенсов, и даже исключительно щепетильная Антея согласилась, что этого многовато за обед на четверых. Роберт предложил оставить полтора шиллинга.

В итоге сошлись на том, что полкроны, то есть тридцать пенсов, будет «вполне достаточно».

В кармане у Антеи оказался ее последний школьный табель с оценками, и, предварительно оторвав от него полоску со своим именем и названием школы, она написала на обратной его стороне следующее послание:

— Заканчивай скорее! — поторопили Антею остальные, и та поспешно приписала:

Упомянутые пол кроны были завернуты в послание, и дети твердо рассчитывали на то, что, когда священник прочтет его, он все поймет, по крайней мере, настолько, насколько может понять человек, который не видал никаких крыльев.

— Дело, конечно, рискованное, — заметил Сирил. — Мы, пожалуй, спустимся с другой стороны колокольни, а через церковный двор пролетим низом, и дальше через кусты. Там, похоже, никого нет. Но никогда не знаешь. Окно выходит прямо в кусты и почти скрыто листвой, как это описывают в книжках. Я залезу в окно, возьму еду и передам ее Роберту с Аптеей, а Джейн будет стоять настороже, у нее зрение острое, и в случае чего она свистнет. И не возражай, Роберт! Уж как-нибудь свистнет. Настоящий свист тут ни к чему, так будет больше похоже на птичий посвист. А теперь пошли!

Я не стану утверждать, что воровать хорошо. Я хочу только сказать, что в глазах четверых голодных детей это вовсе не выглядело воровством, наоборот, они усматривали в этом совершенно разумную и честную сделку. Ведь у них не было случая убедиться в том, что язык, от которого отрезано совсем немного, полторы курицы, буханку хлеба и сифон с газированной водой никак не купишь в магазине всего за полкроны. Именно эти жизненно важные вещи никем не замеченный Сирил передал остальным без всяких приключений. При этом он считал, что совершает самый настоящий подвиг, отказываясь от джема, яблочных рогаликов, печенья и разноцветных цукатов, и я разделяю его чувства. А кроме того, он был особенно горд, что не взял сливочный пудинг, но тут, я думаю, он гордился напрасно, потому что, возьми он его, возникли бы сложности с возвратом блюда, поскольку даже самый что ни на есть голодный человек не имеет права присваивать себе дивное фарфоровое блюдо с красными цветочками. Совсем другое дело — сифон с газировкой. Надо же было что-то попить, а поскольку сифон имел маркировку с именем производителя, дети были уверены, что сифон ему вернут, где бы они его ни оставили. А если найдется время, они и сами его вернут. Этот производитель газировки живет, похоже, где-то в Рочестере, а это почти по пути домой.

Всю еду подняли на крышу колокольни и разложили на листе оберточной бумаги, которую Сирил нашел на верхней полке в кладовой. Едва Сирил развернул бумагу, Антея заявила:

— Не думаю, что это жизненно необходимая вещь.

— А я думаю, — возразил тот. — Все эго нам нужно хоть на чем-нибудь разложить, чтобы разрезать на куски. А я слыхал от папы, что от микробов, которые живут в дождевой воде, можно заболеть. Дождевая вода тут была повсюду, а когда она высохла, микробы остались. Они запросто могут попасть в еду, и тогда все мы умрем от скарлатины.

— А кто такие микробы? — Это такие малюсенькие ползучие твари, которых видно только в микроскоп, — ответил Сирил, приняв ученый вид. — Они вызывают все на свете болезни. Так что не сомневайтесь, бумага — предмет первой необходимости, так же как хлеб, мясо и вода. Приступим! Я голоден как волк!

У меня нет особого желания подробно описывать этот пикник на крыше колокольни. Вы и сами отлично можете себе представить, каково это — разрезать на куски курицу и язык перочинным ножиком с одним-единственным лезвием, да и то слишком коротким. Но дети справились. Однако есть руками не очень-то удобно, кроме того, руки становятся безобразно жирными. Да и бумажные тарелки вскоре покрылись отвратительными жирными пятнами. И все-таки одного вы себе представить не можете — как ведет себя газировка, когда пытаешься пить ее прямо из сифона, да к тому же еще и полного. Если воображение вам откажет, попробуйте провести эксперимент. Достаточно уговорить кого-нибудь из взрослых дать вам целый сифон газировки. Если вы хотите, чтобы эксперимент был максимально приближен к реальности, возьмите трубку в рот и надавите на ручку, желательно резко и сильно. Рекомендуется проделывать все это в одиночку, а еще лучше на улице.

Впрочем, как их ни ешь, курица, язык и свежий хлеб хороши, и не велика беда, если в погожий жаркий день вы забрызгались газировкой. Так что на самомделе обед всем очень даже понравился, и дети съели все без остатка — во-первых, потому, что они были страшно голодны, а во-вторых, потому, что, как уже было сказано, курица, язык и свежий хлеб — вещи очень вкусные.

А теперь я обращу ваше внимание на то, что вы, наверное, замечали и сами. Когда обед задерживается и приходится долго ждать, а потом съедаешь значительно больше обычного, а потом еще сидишь на жаре на крыше колокольни — или где-нибудь в другом месте, — вас вскоре неумолимо начинает клонить в сон. А Антея, Джейн, Сирил и Роберт во многом были очень похожи на вас, и когда они съели все, что могли, и выпили все, что было, их начало неумолимо клонить в сон. Особенно Антею, потому что проснулась она очень рано.

Один за другим дети замолкали и ложились на бочок, так что не прошло и четверти часа после обеда, как все они, свернувшись калачиком и прикрывшись своими большими крыльями, мягкими и теплыми, крепко заснули. А солнце меж тем медленно садилось на западе. (Мне обязательно следует уточнить, что именно на западе, потому что так обычно пишут в книжках, чтобы некоторые легкомысленные люди не подумали, что оно садилось на востоке. Вообще-то, садилось оно не точно па западе, но довольно близко к тому.) Так вот, я повторяю, солнце медленно садилось на западе, а дети всё спали и спали, в тепле и блаженстве, потому что куда уютнее спать под крыльями, чем под стеганым одеялом на гагачьем пуху. Тень от колокольни пересекла уже церковный двор, и дом священника, и лежавшее за домом поле. И вот уже тени стали неразличимы, солнце село и крылья исчезли. А дети всё спали. Но недолго. В сумерках очень красиво, но прохладно. Сами знаете, как бы ни хотелось вам спать, вы быстренько проснетесь, если ваш брат или сестра, встав чуть раньше, стащит с вас одеяло. Так что четверо бескрылых детей, озябнув, проснулись. И проснулись дети на крыше колокольни, в густых сумерках, когда голубоватые звезды высыпали в небе над их головами — одна, две, десять, двадцать. И проснулись они далеко от дома, имея в карманах три шиллинга и полтора пенса на всех, причем после совершения весьма сомнительного поступка по части добычи жизненно необходимых вещей, за который, наверное, придется отвечать, если кто-нибудь обнаружит их с сифоном для газировки на руках.

Дети молча смотрели друг на друга. Первым, взяв в руки сифон, заговорил Сирил:

— Нам надо спуститься и поскорее избавиться от этой проклятой штуки. Уже темно, и можно незаметно оставить его на крыльце у священника. Пошли!

На краю крыши была башенка, а в башенке — дверь. Дети заметили ее, когда ели, но они не открывали ее, что, наверное, обязательно сделали бы вы на их месте. Потому что, само собой разумеется, если у вас есть крылья и перед вами открыто все небо, зачем вам открывать какую-то там дверь?

Дети подошли к двери.

— Я думаю, спускаются здесь, — сказал Сирил.

Так оно и было. Однако дверь оказалась запертой изнутри!

А вокруг становилось все темнее и темнее. И дети были далеко от дома. И на руках у них был злополучный сифон.

Я не стану говорить вам, заплакал ли кто-нибудь из них, а если заплакал, — кто именно и на сколько голосов. Вы лучше подумайте, как повели бы себя вы, окажись вы на их месте.