Онлайн чтение книги Не спешите с харакири Fleur de nave vinaigrette
Глава 6

Помещение агентства «Франс-Пресс» находится по соседству с редакцией крупной токийской вечерней газеты «Нерогоносктобдит».

Меня встречает восхитительная блондинка, чей взгляд игрив, как неотредактированное издание Гамиани. Я спрашиваю, француженка ли она, что, впрочем, абсолютно излишне, так как и слепой сразу поймет, что эта мышка с головы до пят славная дочь Парижа.

Она кокетливо, чудесно и обворожительно одета в легонький костюмчик-двойку с альковами, от которых так и хочется найти застежки.

Она заверяет меня в своей принадлежности к французской столице; подтверждает, что я — ее соотечественник и что месье Рульт будет очень рад принять меня, для чего мне достаточно показать свою визитку.

Вместо своей визитки я отделываюсь полицейским удостоверением. Малышка смотрит на него, хмурит бровки, окидывает меня удивленным и одновременно заинтересованным взглядом, после чего удаляется, выписывая своей ломбадкой цифру 8.888.888.888 в благоухающем воздухе приемной.

Спустя двадцать три секунды меня принимает Рульт (я предпочел оставить Берю за дверями приемной).

Это крепкий парень с серебрящимися висками. — Атлетичный, симпатичный и жизнерадостный, он протягивает мне ладошку шириной с капустный лист и восклицает:

— Привет французским легавым, прибывшим покорять Японию!

Мы обмениваемся теплым хрящепожатием, после чего он кивает мне на кресло и подталкивает ко мне коробку с сигаретами, огромную, как сундук иллюзиониста.

— Вы курите?

— Иногда, но никогда не сосу заводские трубы, — улыбаюсь я в ответ.

Он смеется и хлопает меня по спине. У меня стальные мышцы, во мне требуется напрячь свою стальную волю, чтобы сдержать стон.

— Пропустим по глоточку?

Я отвечаю: «с удовольствием», спрашивая себя, что он имеет ввиду под «глоточком».

Рульт отодвигает картину на стене. Оказывается, что это дверца, хитроумно срывающая содержимое маленького бара.

Он берет два больших стакана, наполняет их на две трети виски и протягивает мне один из них.

Я говорю ему, что явился от Старикана. Корреспондент ничуть не удивлен. Он лукаво подмигивает мне.

— Я вас ждал… Ощипанный дал мне телеграмму. Мне кажется, что я должен обязательно помочь вам. В чем загвоздка?

— В моих мозгах, — говорю я. — Вот уже два дня, как они объявили сидячую забастовку.

— Вздрогнем, чин-чин! Я вас слушаю!

— Яп-яп! — отвечаю я.

Он хохочет от всей души, демонстрируя мне универсальную клавиатуру с тридцатью двумя клавишами из натуральной кости, а затем опрокидывает свой стакан так, как если бы в нем была чистая прохладная вода и, не откладывая в долгий ящик, наполняет его вновь.

Я принимаюсь излагать ему все дело от А до Я. Он слушает, урча, как мишка-сладкоежка в предвкушении бочонка меда. «Как только едва», как говорит Берю, я заканчиваю, Рульт щелкает пальцами.

— Покажите мне этот конверт.

— Повинуюсь.

Он берет бум-конверт, осматривает его так же, как это недавно делал книготорговец, морщится и возвращает мне.

— Надеюсь, что вы сейчас не сделаете себе харакири? — спрашиваю его я.

Рульт качает головой.

— Конечно, нет. Но должен сказать вам, что не понимаю того, что на нем написано. Кажется, это действительно японский, но древний японский язык…

— Древний! Но конверт-то с маркой!

— Эта марка мне незнакома. Жаль, что печать почти не видна, и нельзя прочитать дату, это могло бы помочь нам.

Он с удивлением смотрит на меня и спрашивает:

— О чем вы думаете, дорогой комиссар?

А я думаю о том, что парень Хелдер, который обхаживал японочку, укокошенную Фузи Хотьубе, является экспертом филателии. Не играет ли эта загадочная марка на еще более загадочном конверте ключевую роль в этом таинственном деле?

— У меня голова идет кругом. Это японское приключение — настоящая китайская головоломка.

Рульт наливает очередную порцию гари в мой сосуд.

— Послушайте, приходите-ка этим вечером к моей славной подруге, мистресс Ловикайфмен. Она устраивает небольшой прием, на который приглашен профессор Ямамототвердолобо, специалист по древним языкам. Вы сможете обратиться к нему с вашим непонятным дельцем.

Тут он ненавязчиво меняет тему.

— Даже если профессор и не сможет вам помочь, вы не пожалеете об этом вечере, так как с Барбарой не соскучишься. Ее муж работал в американском посольстве. Два года тому назад он скончался от удара бамбуковой палкой одного не в меру ретивого студента-анархиста. Барбара не захотела вернуться на родину. Она решила развеять свою тоску в этой стране, и я, как могу, помогаю ей в этом.

Я говорю «о'кей». Он дает мне адрес своей подружки, и я оставляю его на произвол секретарши.

* * *

А секретаршу уже вовсю охмуряет Берюрье. Вы можете смело смотреть на эту крошку под любым углом, она фотогенична по всей длине своих линий: миндалевидный разрез глаз, район талии в форме Х и грушевидные литавры. Для того, чтобы они были перпендикулярны позвоночнику, ей не нужно становиться на четвереньки или надевать бюстгальтер из железобетона.

— Ваш друг на редкость хорошо для японца говорит по-французски, — замечает она.

Толстяк адресует мне красноречивый взгляд за ее спиной, и я прихлопываюсь. Выйдя на улицу, он объясняет мне:

— Из-за своей желтизны я сказал ей, что — местный, ну, сам понимаешь. Она уверяла меня, что я похож на японского актера Ниш-тяк-внатуре. Прикольная кликуха, да?

Окрыленный счастливыми мгновениями, проведенными наедине с красоткой секретаршей, он безудержно тараторит:

— Но я не стану спешить с заявлением о том, что мне удалось покорить эту сияющую вершину.

— Ты прав, не стоит спешить, иначе ты рискуешь угодить в пропасть забвения.

— Ну и ну! Не хватало, чтобы ты начал выражаться, как японцы!

На этот раз, вместо того, чтобы искать такси, я иду в агентство «Хертц» и беру напрокат машину. Это замечательный Катчеворно — последний писк автомобильной моды. После этого я направляюсь я Кавазаки. Мы проезжаем богатые кварталы, затем менее богатые, и, наконец, бедные и совсем бедные, прежде чем попасть в супербедные. Удивительная вещь, но даже в самых забытых Богом уголках японцам удается сохранить чистоту. Это самая вымытая нация в мире, так как ее представители моются не менее одного раза в сутки.

Через час мы приезжаем в Кавазаки и каким-то чудом сразу же попадаем на улицу Фузи Хотьубе. Он поселился в довольно представительном квартале. Перед нами старая Япония. Восхитительные сады с искусственными ручейками и карликовыми кедрами, картонные домики, маленькие мостики, узенькие аллеи, посыпанные изумрудным гравием, чуете?! Берю полностью очарован.

— Эх! Увидела бы все это моя Толстуха! — вздыхает он.

Я притормаживаю и вскоре нахожу дом захаракиренного в самолете. Это изумительное сооружение, возвышающееся посередине любовно ухоженного сада, который отделен от улицы оградой высотой тринадцать сантиметров. Мы перепрыгиваем через нее на одной ножке и устремляемся к двери.

Звонок отсутствует, зато есть гонг. Я ударяю в него. Эта штука исправно вибрирует, но никто не отвечает. Тогда я решаю воспользоваться своим мальцом. Только на этот раз, мои дорогие и храбрые друзья, мне приходится иметь дело с японским замком — самым мерзким замком в мире. Я скоро смекаю, что нет смысла слишком упорствовать.

— А что, если взломать? — вздыхает Берю.

— Дверь?

— Нет, стену. Картон должен легко проломиться.

С этими словами он толкает плечом стенку… и вверх тормашками летит на землю. Бумага неизвестным мне способом туго натянута на каркас, как кожа барабана, благодаря чему Толстяк отскакивает словно мяч.

— Невероятно, — говорю я, — это все равно, что пытаться раскусить зубами резиновый шарик.

— Заруби себе на носу, — возражает мне Амбал, — слово «невозможно» не для французов, особенно здесь, в Японии. Там, где отступает сила, берет верх хитрость!

Через секунду он добавляет:

— Я дико извиняюсь…

И начинает… Осмелюсь ли я сказать вам это? Нет, боюсь, что какая-нибудь очаровательная читательница наверняка упрекнет меня за эту непристойность Берюрье… Я колеблюсь. Ладно уж, чему быть, того не миновать! Несмотря ни на что, моя милая читательница будет читать о наших приключениях, потому что, если ее это шокирует, то, значит, и понравится. Ведь женщины предпочитают шампанское прокисшему компоту.

Ну, так вот! Мой Берю, дорогой, уважаемый, благородный Берю, вспоминает, что он должен вернуть долг природе за все напитки, которые она любезно предоставила в его распоряжение. И… мягко, скромно, добросовестно, последовательно, но без всякого намека на перебои в работе предстательной железы он смачивает стену пивом, профильтрованным через почки18Признайтесь, что мне удалось с честью выйти из этого положения. Ведь я не сказал, что он писает..

Размеры мочевого пузыря отважного Берю подстать размерам его глотки. Операция занимает определенное время. Но результат того стоит. Тайфун над Кавазаки, чуваки! Халупы — на произвол морских волн! Спасайте первыми детей и женщин!

— Сейчас, — заявляет Берю-неукротимый, — посмотрим, что увидим.

И, правда, мы видим. Толстяк делает тридцати четырехметровый разбег, для чего слегка поворачивает свой мужественный профиль и выставляет вперед плечо. Внимание, стыковка! Он врезается в бумажную стену, и та уступает (уступайте места инвалидам!). Безудержный продолжает свое триумфальное шествие внутри дома. Он по инерции пролетает через зал, сметая все на своем пути. Пробивает следующую перегородку и оказывается в спальне. Влекомый стремительным порывом, он не останавливается на этом, и вот уже третья стенка не успевает попросить пощады. Все это сопровождается шумом хлопающих на шквальном ветру стягов. Соседи думают, что началось землетрясение, и собирают свои пожитки в чемоданы. А Берю выскакивает с другой стороны жилища, проносится через клумбу, сносит перила изящного мостика в форме ослиной спины и грохается в речушку, покрытую цветами лотоса. Конец пути! Финиш!

Я помогаю своему приятелю выбраться из тины. Это весьма затруднительно, так как во время своего беспрецедентного полета через комнаты он нацепил на шею чудесную деревянную раму с портретом генерала Ди-Гола19Знаменитый японский генерал с потрясающим литературным стилем. Автор сногсшибательного романа «На лезвии самурая» и полной биографии Отто Детерминазона..

Его красивый белый пиджак становится зеленым-презеленым. Точнее, бутылочно-зеленым, что в общем-то гармонирует с нравом и вкусом Берюрье. Он выплевывает трех китайских рыбок, стряхивает лепестки лотоса с ушей и изрыгает несколько добротных проклятий. Тем не менее, чувство гордости победителя компенсирует в его душе потерю красоты костюма.

— Ты видел, как я разделался с этим дергамом, Сан-А!

— Ты — настоящий человек-торпеда. Толстяк! После бомбы в Хиросиме Япония не видела ничего подобного!

Через оставшиеся в стенах пробоины мы легко проникаем в разрушенный дом Фузи Хотьубе. Нас встречают низкие столики, циновки и подушки.

— Это обстановка для безногого, — усмехается Струящийся, — конура для таксы.

Кроме двух подобий комодов, мы не встречаем ни одного шкафа для одежды. В комодах — только кимоно.

Толстяк спрашивает у меня разрешение взять одно кимоно, для Берты в качестве военного трофея. Я соглашаюсь. Ведь Фузи Хотьубе они больше не понадобятся. Не считая тряпья и чайного сервиза, на этой хазе ничего нет.

— Выходит, что мы пришли сюда лишь для того, чтобы смочить мою задницу! — ухмыляется Берю.

Вдруг его лицо сжимается, а глаза расширяются. Губы растягиваются, как пара до смерти надоевших друг другу слизняков.

— Что с тобой, душечка?

Но мне уже поздновато объяснять это на чертеже или покупать зеркало заднего вида. Я чувствую, как какая-то твердая штуковина беспардонно уперлась в мой бок.

Мне не в первый раз суют шпалер под ребра. Поэтому я прихожу к выводу, что нас с Толстяком застукали.

И действительно, в подтверждение моей мысли из-за спины его илистого Величества появляется мерзкая, будоражащая воображение харя. Ну, что же, каждому — свое! Зато таких не ревнуют. Я не имею чести знать это рыло, но говорю себе, что этот брат-близняшка Толстяка может легко сделать заикой любую впечатлительную девушку, случайно встретившуюся с ним взглядом. В самых жутких ночных кошмарах я никогда не встречался с таким страшилкой!

Представьте себе индивида в общем-то небольшого роста, но такого же в ширину, с глазами на 99% скрытыми под веками, — земноводного чудища. У него круглая, гладкая и фантастически желтая ряха, рот в форме равнобедренного треугольника, суперсплюснутый нос и очень высокие и очень острые скулы. Сущий катаклизм! Бедный папочка, наверно, сделал себе харакири в день его появления на свет!

От созерцания меня отвлекает чья-то рука, проскользнувшая подмышкой и начавшая ощупывать карманы моего пиджака. Тонкая, маленькая, восковая, жестокая рука. Я говорю себе, что судьба дарит нам шанс. Конечно, я рискую головой, но если рефлексы того фраера, сработают с опозданием на одну двадцатую секунду, мне этого будет достаточно.

Мы оба с Толстяком безоружны. Объявлять войну этим заспинкам — нам совсем не в цист, как сказал бы мой знакомый из Марселя, торгующий живой рыбой из цистерны. Но ваш Сан-Антонио, прекрасные дамы, если и не рыцарь без упрека, то уж наверняка месье без страха. В тот самый момент, когда рука оказывается во внутреннем кармане моего пиджака, я начинаю крутиться, как юла, головокружительно до умопомрачения! Я стараюсь изо всех сил, а мой мучитель оказывается плотно прижат ко мне. В этой круговерти дуло его бодяги соскальзывает вниз и теперь зажато между нами. Мне удается увидеть того, кто так неожиданно стал моим визави, — это молодой японец с продолговатым лицом и глазами, напоминающими два не зарубцевавшихся шрама.

Все это происходит за промежуток времени, который понадобился бы пироману на те, чтобы поджечь бутыль эфира. Я откидываю свой чан назад и наношу чертовски удачный удар в. лобешник приятеля. Вижу, как у него из глаз сыплются звезды, но за неимением времени не успеваю сосчитать их. Рекомендую вам сделать это вместо того, чтобы принимать снотворное. Мой обидчик отбывает в аут. Он обмяк в моих руках, и мне нужно лишь отстранить его от себя, чтобы дать возможность упасть. Но прежде, чем он занимает место в партере, я освобождаю его от аркебузы.

Ну а сейчас можно себе позволить посмотреть, как идут дела у Берюрье.

Ну что же, должен вам сообщить, что, слава Богу, мой малыш чувствует себя совсем не плохо. Окрыленный моим успехом, он со своей стороны с присущим ему юношеским задаром исполнил «Турецкий марш». В тот момент, когда я поворачиваюсь к нему, он добивает своего орангутанга дробными ударами копыт (я вам говорил, что мне удалось заменить его домашние тапочки на туфли?).

Мой дорогой Берю так усердствует, что начинает тяжело дышать.

— Чертова кукла? — возмущается он, вытирая обильный пролетарский пот. — Когда он увидел, что ты вырубил его кента, он вздумал пальнуть в тебя из своей дуры. Но я вовремя мочканул его ногой по близняшкам. А еще говорят: «японцы, японцы»! Они такие же, как и все — стоит им схлопотать по висюлькам, как они начинают просить замену.

И вот в наших руках находятся две крупнокалиберные дуры в полном комплекте со своими хозяевами. Что делать? Предупредить полицию? Но зачем? Это может привести к малоприятным юридическим разбирательствам. Лучше уж самим заниматься своей кухней. Я обыскиваю обоих японцев. В их бумажниках имеются документы: одни на японском, другие на иероглифах, короче говоря, я в них ни бельмеса не въезжаю. Но вот мне попадается удостоверение, на обложке которого стоит надпись на двух языках — японском и английском. Это слово, которое так же как и слово «Hotel» с небольшими вариациями хорошо известно во всех странах — «Police». Я чувствую легкий приступ смущения.

— Ты видишь. Толстяк? — обращаюсь я к своему сообщнику.

Он пасет на гербы.

— Не может быть! Выходит, это наши японские коллеги?

— Выходит, что так. Соседи, наверное, вызвали легавых, когда увидели, как ты взламываешь дергам.

— Нужно познакомиться с ними и извиниться, — решает Берю.

— Я думаю, что нам лучше смотаться, пока они в ауте. Иначе нас ждет куча неприятностей, мой храбрый малыш.

— Пожалуй, ты прав. Когда они оклемаются, то вряд ли поймут нас.

Сказано — сделано. Мы мылимся к нашей тачке. Черная полицейская машина стоит прямо за ней. За рулем сидит тип и читает газету, но, увидя нас, опускает ее. Я иду прямо к нему. Это маленький человек с недобрым взглядом. Он задает мне вопрос, на который — и на то есть основания — я не могу ответить. Я резко распахиваю дверцу. Он тянется к кобуре, но быстрота реакции Сан-Антонио уже стала притчей во языцех — о ней недавно писали в спортивных рубриках ведущих газет.

Я делаю ему японский ключ (правда, кстати?) с целью нейтрализовать его руку. Мой неразлучный друг Берю сходу предлагает ему продегустировать оплеуху «язычок проглотишь» в качестве Десерта, и шофер принимает ее за милую душу, да так, что за ушами трещит. Прежде чем сесть в нашу телегу, я спускаю шины у полицейского автомобиля. А сейчас нам нужно побыстрее катить в Токио. С такой историей в багаже мы можем не обобраться хлопот. Ну и везет же нам: посадили себе на хвост японских легавых, когда и так дела — не в жилу.

Не следует исключать того, что наши жертвы заметили номер нашей каталки, и тогда готовься принимать гостей…

Это прозорливо отмечает Берю в лынде стрита20Удачное супружество русской фени с литературным английским — улица, если верить англо-русскому словарю. В переводе на литературный русский — «по дороге» (Прим. пер.) .

— Наверное, есть способ замести следы, — говорю я.

— Хотелось бы узнать, — интересуется Амбал.

— Мы подадим заявление об угоне машины.

— Что это нам даст?

— В этом случае станет известна наша принадлежность к легаве. Тогда местной полиции не должна прийти в голову мысль брать у нас интервью.

Он соглашается с тем, что это единственно правильное решение.

Вернувшись в Токио, мы скромно оставляем машину в оживленном квартале и берем такси до гостиницы. По пути мы заскакиваем к Хертцу и сообщаем ему об угоне автомобиля. Может быть, эта затея слегка хромает, но я не вижу других путей.

Очутившись у себя в номере, я снимаю верещалку и звоню Рульту в Агентство Франс-Пресс.

— Что-нибудь новенькое? — с интересом спрашивает он.

— Нет, кроме неприятного недоразумения, о котором я вам расскажу в другой раз. Послушайте, дружище, если вдруг нам понадобится алиби, то вы не забыли, что мы покинули ваш кабинет четверть часа тому назад, правда?

— А как же! Об этом мне только что говорила моя секретарша, — усмехается он. — А вы не забыли о сегодняшней вечеринке?

— Только о ней и думаю.

Я кладу трубку. И все же это происшествие не дает мне покоя. Я думаю, что лучше известить о нем Старикана на крайний случай. Мне не хочется стать клиентом японских тюряг. Поэтому я заказываю новый разговор. Так же как и утром, после небольшого ожидания на другом конце провода, раздается голос дорогого Босса. Воздушными намеками (а он схватывает их на лету, как парус — ветер) я рассказываю ему о втором харакири, о нашей экспедиции в Кавазаки и ее последствиях. Он говорит мне, что срочно свяжется с нашим посольством, чтобы в случае необходимости они были готовы быстро и эффективно помочь нам.

Новостей об Агентстве Пинодер все нет. Мы расстаемся. Я ещё никогда так часто не общался по телефону с Лысым. Если дела так пойдут и дальше, то мой гостиничный счет испортит мне аппетит, как бочка тухлой сельди — фужер шампанского.

В тот момент, когда я кладу трубку, появляется Толстяк в пижамных шакаренках в цветочек.

— Я сдал свой костюм в чистку и глажку, — говорит он — Правда ведь, невезуха! Мой первый костюм из белой фланели… Но я надеюсь заполучить его к концу дня, чтобы надеть на вечеринку к американке.

Я цементирую его энтузиазм:

— Будет лучше, если ты не пойдешь туда, Толстяк.

— Чего это вдруг?

— Надо же понимать, что с твоей желтизной ты непрезентабелен!

Он хмурится.

— Послушай, Сан-А, ты меня удивляешь. Здесь миллионы ребят с таким же цветом кожи.

— Да, но для них — это естественная окраска. Поверь мне, будет гораздо лучше, если ты отдохнешь. К тому же, твое вынужденное купание, да и…

Он молча возвращается в свою комнату, яростно захлопнув за собой дверь.