Онлайн чтение книги По экватору Following the Equator
Глава XXVII. РОБИНСОН МИРОТВОРЕЦ

Из дневника.

1 ноября, полдень. — Чудесный день, яркое солнце. На солнце тепло, в тени холодно — с юга дует ледяной ветер. На север торжественно катится бесконечная волна. Она идет с Южного полюса, и нет на ее пути преград, нет ничего, что умерило бы ее решимость. Я читал в какой то книге, что наблюдательный первооткрыватель — не то Кук, не то Тасман — счел эту величественную волну убедительным доказательством того, что к югу значительного материка не найти, и, не теряя времени на бесплодные поиски в этом направлении, изменил курс и поплыл открывать новые земля куда-то в другое место.

Днем. — Плывем между Тасманией (прежде называлась Земля Ван-Дьемена) и соседними с ней островами — томи самыми, откуда несчастные изгнанники, тасманские дикари, глядели на свою утраченную родину и плакали, и умирали от тоски. Как я рад, что все — или почти все — эти туземные народы вымерли и их больше нет на свете. В иных местах Австралии расправа была жестокой, зато милосердно быстрой. Что касается Тасмании, то там истребили всех поголовно, не осталось ни одного коренного жителя. Борьба велась годами, десятками лет. Белые и черные охотились друг за другом, выслеживали друг друга из засады и убивали. Черных было немного. Но они были бдительны, осторожны, хитры и прекрасно знали свою страну. Они долго держались, хоть их была всего небольшая кучка, и успели вырезать порядочно белых.

Правительство стремилось по возможности уберечь черных от поголовного истребления. С этой целью придумали такой план: всех переловить, согнать на соседний остров и держать там под стражей. Идти на охоту вызвались толпы белых, так как за это хорошо платили — пять фунтов за каждого пойманного и доставленного черного; однако толку они почти не добились. Черный не носил одежды, тело его было смазано жиром: не так то просто его схватить и удержать. Вооруженные белые группами рыскали по стране, нежданно-негаданно нападали на небольшие семьи туземцев и кое-кого ловили; но вскоре возникли подозрения, что на каждого пойманного приходилось полдюжины убитых, а ведь правительство хотело не этого.

Другой план сводился к тому, чтобы загнать всех туземцев на край острова и оцепить кордоном белых, отрезав им таким образом путь к бегству; но туземцы то и дело умудрялись проскользнуть через кордон, и убийства и поджоги продолжались.

Губернатор предупредил этих невежественных дикарей печатным объявлением, чтобы они не смели покидать пустынную местность, официально для них отведенную. Объявление помогло как мертвому припарки — дикари не умели читать! Тогда выпустили объявление в рисунках: нарисовали картинки на досках и приколотили их к деревьям в лесу. Оно означало примерно следующее:

1) Губернатор желает, чтобы белые и черные любили друг друга.

2) Губернатор любит своих чернокожих подданных.

3) Если черный убьет белого, он будет повешен.

4) Если белый убьет черного, он будет повешен.

На осуществление своих планов правительство израсходовало тридцать тысяч фунтов и долгое время эксплуатировало руки и мозг нескольких тысяч белых — и все зря. Прошло четверть века, и только тогда наконец нашли нужного человека. Впрочем, он нашелся сам. То был Георг Огастес Робинсон, известный в истории под прозвищем «Миротворец». Человек он был необразованный, ничем не выдающийся, — простой рабочий-каменщик из Хобарта. И все же он, наверное, был любопытной фигурой. Чтобы поглядеть на такого, стоило съездить хоть на край света. Возможно, его двойник имеется в истории, но я не знаю, в какой эпохе его искать,

Робинсон поставил перед собой неслыханную задачу: он хотел пойти в глубь страны, в джунгли и горные ущелья, где прятались преследуемые по пятам, но непримиримые дикари; хотел явиться к ним безоружным, говорить с ними на языке дружбы и любви, убедить их покинуть свои дома, дикую привольную жизнь, которой они так дорожили, и последовать за ним — отдать себя в руки ненавистным белым, чтобы жить под их охраной и опекой, их милостями до конца дней своих! Ясно, что все это показалось мечтой безумца!

План Робинсона сперва язвительно окрестили «леденцовой теорией».Что и говорить, беспримерная затея просто ошеломляла, но ведь и само положение было беспримерным. Вот как обстояло дело. В 1831 году белых насчитывалось сорок тысяч. Черных — триста человек. Не триста воинов, а триста мужчин, женщин и детей. Белые были вооружены ружьями, черные — копьями и дубинками. Белые четверть века воевали с мерными, не брезгая никакими мыслимыми средствами, чтобы их поймать, убить или заставить покориться, но не сумели. А уж если эти не сумели, так в целом мире не сыскать белых, любой нации, которые бы сумели. Все планы провалились — блистательные три сотни, непревзойденные три сотни туземцев оставались непобежденными и явно непобедимыми. Они не желали подчиниться, не желали принимать никаких условий и защищались до последней капли крови. А ведь у них даже не было поэта, чтобы поддерживать в них мужество и воспевать чудеса их безграничной любви к отчизне.

Двадцать пять лет длилась ожесточенная борьба, по три сотни нагих патриотов, оставшихся в живых, по-прежнему не сгибались, по-прежнему упорствовали, по-прежнему умело действовали своим примитивным оружием, а губернатор и сорок тысяч белых не знали, как быть и что предпринять.

Тогда каменщик — этот удивительный человек — вызвался пойти в глубь страны, в логово озлобленных дикарей, скрывающихся в темных лесах и заснеженных горах, безоружным, надеясь только на силу своего убеждения, свой честный взгляд и отзывчивое сердце. Не удивительно, что его сочли сумасшедшим, но это было вовсе не так. Я бы даже сказал, что он был вполне разумен. Он строил свой план, опираясь на многолетнее и близкое знакомство с характером туземца. Люди, высмеивавшие этот план, были правы — со своей точки зрения, — ибо они считали туземцев дикими зверями; Робинсон был прав — со своей точки зрения, ибо он считал их человеческими существами. В действительности же и те и другие были и правы и не правы. Жизнь показала, что Робинсон рассудил более здраво; хотя в течение четырех лет, примерно раз в месяц, обстоятельства складывались в пользу насмешников, ибо примерно раз в месяц Робинсона спасало от копий туземцев только чудо.

История показывает, что он был человек весьма неглупый, а не просто сентиментальный фантазер. Он желал, например, чтобы белые приостановили военные действия, когда он, безоружный, тронется в путь со своей миссией мира. Он желал обеспечить себе полный успех, а не половинный. И он очень хотел иметь помощников, а посему было обещано щедрое вознаграждение тому, кто согласится, безоружный, пойти вместе с ним. Однако никто не отважился. Робинсон уговорил нескольких туземцев — мужчин и женщин, которые не враждовали с белыми, пойти с ним — яркое доказательство силы его убеждения: ведь эти люди отлично знали, что идут почтя на верную гибель. И они не ошибались — им пришлось неоднократно смотреть в глаза смерти.

Трудная задача была у Робинсона и его спутников. Они не могли въехать в лес с удобствами, верхом на лошадях, пригласить к себе на следующий день Леонида и его триста человек и тут же договориться с ними, ибо дикари не селились все вместе, они были разбросаны на огромных пространствах в крае таком пустынном, что даже птицы не могли там прокормиться, — разбросаны группами по двадцать, двенадцать, шесть, а то и три человека. А ведь посланцам приходилось идти пешком. Мистер Бонвик описывает эти страшные места, которые не удавалось пересечь даже бандам беглых, самым отъявленным, закоренелым дьяволам в человеческом обличье, каких когда-либо знал мир, — каторжникам, отобранным, чтобы населить адов Порт Макуори; если не считать одного-единственного случая, они не выдерживали ужасов пути, падали от голода и истощения, более крепкие поедали обессилевших, а в конце концов все умирали.

Вперед, все вперед вел своих спутников непреклонный Робинсон. Человек, не бывавший на западе Тасмании, никогда не сможет представить себе, какие опасности подстерегают там путешественника. Когда я жил в Хобарте, губернатор сэр Джон Франклин вместе с женой отправился через этот край в Порт Макуори; намучились они ужасно. Горьким опытом этого путешествия поделился со мною человек, помогавший нести леди Франклин через болота. Несколько человек на всю жизнь остались калеками. Не удивительно, что только одна группа каторжников, бежавших из Порта Макуори, благополучно достигла цивилизованной земли. Люди гибли в зарослях, проваливались в снежные сугробы или же их съедали спутники. Именно через эту местность шли мистер Робинсон и его чернокожие проводники. Честь и слава его отваге и их достойной удивления преданности! Вы только представьте себе, что испытали эти люди, когда им пришлось в разгар зимы переправляться через глубокие бурные потоки, идти через ущелья в горах в шесть тысяч футов высотой, прокладывать себе дорогу через опасные заросли, отыскивать еду в глуши, покинутой даже птицами.

После ужасающего похода вдоль горы Кредл и через высокое плато Мидлсекских равнин на путешественников свалились новые неслыханные беды, и тут раскрылись благороднейшие черты небольшого отряда мужественных людей. Впоследствии Робинсон описал мистеру Барнетту некоторые подробности этого страшного похода. В письмо от второго октября 1834 года он рассказывал, что его туземцам ужасно не хотелось перебираться через жуткие горные ущелья; что «семь дней подряд шли по сплошному снегу»; что «слой снега был невероятной толщины»; что «туземцы не раз проваливались в снег по грудь». И все же эти оборванные, голодные, больные, измученные дорогой мужчины и женщины остались верны своему бесстрашному другу и с истинным благородством отзывались на его неутомимый зов.

Мистер Бонвик пишет, что мирная победа над племенем Большой реки — не забудьте, над целым племенем! — «была самым замечательным событием этой войны и венцом усилий Робинсона». Слово «война» выбрано не очень удачно и вводят в заблуждение. Война еще шла, но вели ее только черные, — белые выжидали, пока Робинсону представится случай как следует испытать свой план на деле. Я полагаю, не может быть сомнений в том, что мирная победа над племенем — самое важное, самое ценное из всего, что произошло за тридцать лет непрерывных военных действий; что это решающее событие — мирное Ватерлоо, капитуляция тасманского Наполеона и его грозной армии, счастливый итог долгой борьбы. Ибо «то племя наводило ужас на колонии», а его вождь звался «Черным Дугласом царства зарослей».

Робинсон знал, что эти грозные воины скрываются где-то в далеких уголках описанных выше ужасных мест, и вместе со своим небольшим отрядом безоружных туземцев двинулся на изнурительные и опасные поиски. И вот наконец «здесь, под навесом горы Шапка Француза, вершина которой зловеще возвышалась на пять тысяч футов над безлюдной западной частью внутренней области страны», дикаря были найдены. Настала решающая минута. На этот раз Робинсон и сам был уверен, что его миссия, до тех пор успешная, кончится провалом и что пробил его смертный час.

Суровый вождь стоял в угрожающей позе, держа наготове копье в восемнадцать футов длиной; за ним столпились воины, готовые к битве; их лица красноречиво говорили о ненависти к белым, вынашиваемой долгие годы. «Они потрясали копьями и издавали свой боевой клич». Позади стояли женщины, нагруженные запасным оружием, и сдерживали сто пятьдесят нетерпеливых псов, которые только и ждали сигнала вождя к нападению.

— Скоро мы, наверное, попадем в рай, — прошептал кто-то из маленького отряда Робинсона.

— Я тоже так думаю, — ответил Робинсон; потом, собравшись с духом, он начал увещевать дикарей на их языке, что приятно удивило вождя. Однако вождь прервал его:

— Кто вы такие?

— Мы честные люди.

— Где ваши ружья?

— У нас нет ружей.

Вождь удивился.

— А ваши маленькие ружья (пистолеты)?

— У нас нет маленьких ружей.

Прошло несколько минут в молчании, нерешительности, переговорах. Тем временем сопровождавшие Робинсона туземки отважились перейти за черту и стали уговаривать женщин. Потом вождь отошел назад, «чтобы посовещаться со старыми женщинами, ибо в войне дикарей они имеют решающий голос». Мистер Бонвик продолжает:

То было веселое празднество. Начался пир. И хотя рассказы о горестях вызывали слезы, этот знаменательный день завершился танцами и веселым смехом.

За четыре года, нe пролив ни капли крови, Робинсон доставил и сдал на руки белому губернатору всех туземцев, этих добровольных пленников, положив конец войне, которую порохом и пулями безрезультатно вели тысячи людей с 1804 года.

Орфей, приручавший диких зверей своим пением, — миф; но чудеса, сотворенные Робинсоном, — непреложный факт. Это история совершенно достоверная; и я убежден, что история любой страны, древняя или новая, не знает факта более великого, заслуживающего большего уважения.

И в честь величайшего человека, какого породила или породит Австралазия, признательное потомство воздвигло Георгу Огастесу Робинсону Миротворцу величественный памятник в... впрочем, нет — памятник поставлен кому-то другому, не помню кому.

Как бы то ни было, современники Робинсона почитали его, и тем самым почитали себя. Правительство наградило его крупной денежной суммой и участком земли в тысячу акров; и люди собирались толпами и восхваляли его, подкрепляя свою хвалу значительными суммами, собранными по подписке.

Прекрасная драматическая ситуация, но занавес скрывает от нас другую картину:

Эти туземцы и впрямь были удивительные люди. Нельзя было допустить, чтобы они вымерли. Их следовало скрестить с белыми. Белые бы от этого только выиграли, а туземцы не потерпели бы ущерба.

Но туземцы все-таки вымерли, бедные отважные дети природы! Их собрали в маленькие поселения на соседних островах, правительство отечески пеклось о них, обучало религии и лишило табака, ибо надзиратель воскресной школы был некурящим и поэтому считал, что курить безнравственно,

Туземцы не приучены были придерживаться режима, носить одежду, вести размеренную жизнь; им были не нужны дома, церковь, образование, воскресная школа и прочие чуждые им учреждения цивилизованных людей, и они стремились к утраченной родине и дикой, вольной жизни. Слишком поздно спохватились они, что променяли свой рай на этот ад. День за днем сидели они на постылых им утесах и с неугасающей страстью, сквозь слезы, тоскливо глядели на море, на маячившую вдали громаду — призрак их земного рая; и то у одного, то у другого сердце не выдерживало, и он умирал.

Через несколько лет в живых осталась лишь жалкая кучка людей. Горстка дотянула до старости. В 1864 году умер последний мужчина, в 1876 — последняя женщина, и спартанцы Австралазии перестали существовать.

Даже самый доброжелательный белый неминуемо попадает впросак, когда имеет дело с дикарями, — белые вылавливают их, как рыб из океана, с самыми лучшими намерениями, потом суют их в курятник, рассчитывая, что там они обсушатся, обогреются, будут довольны и счастливы. Белый не в состояния поставить себя на место дикарей. Как бы ему понравилось, если бы добрый дикарь увел его из дома, лишил церкви, одежды, книг, лакомств и забросил в пустынное безбрежье песка, скал, снега, льда, слякоти, бурь и палящего солнца, где у него не будет ни крова, ни ложа, где ему и его близким нечем будет прикрыть свое нагое тело, где нет иной еды, кроме змей, гусениц и падали. Такая жизнь была бы для него сущим адом, и, обладай он хоть каплей разума, он понимал бы, что его цивилизация — ад для дикаря. Но разума у него нет и никогда не было, а посему он обрек бедных туземцев на невообразимую гибель в оковах его цивилизации, совершая это преступление с наилучшими намерениями, и смотрел, как эти бедняги умирали, не вынеся мук; смотрел несколько обеспокоенно и с огорчением, с удивлением спрашивая себя: чего же им недостает? И невольно проникаешься чуть ли не уважением к этим преступникам: ведь они такие доброжелательные, такие заботливые, гуманные и отзывчивые.

Они не понимали, отчего эти дикари-изгнанники умирают, и честно старались выяснить причину. И наконец один человек и Новом Южном Уэльсе выяснил и пришел к такому заключению:

На этом все и успокоились.