Онлайн чтение книги Форрест Гамп Forrest Gump
2

Банкет в честь команд призеров состоялся в не большом городе Фломатоне, про который тренер Феллерс говорил «Кружополис». Из нашего района пятерых или шестерых игроков команды-победительницы посадили в автобус и повезли туда. Ехали мы часа два, тубзика в автобусе не было, а я на дорожку выдул две бутылки лимонада, так что по приезду в этот Фломатон мне ужастно захотелось по маленькому. Торжественное меропринятие назначили в фактовом зале Фломатонской средней школы, и там мы с ребятами сразу пошли искать тубзик. Я заторопился растегнуть ширинку, но молнию заело, посколько в ней застрял край рубашки. Дергал я, дергал – не туда и не сюда. Хорошо, какой-то добрый малец из команды соперников сбегал за тренером Феллерсом и двумя амбалами, и они попытались расстегнуть на мне штаны. Один амбал говорит, мол, единственный выход – порвать. Но тренер Феллерс, руки вбоки, уперся рогом: «Ты что думаешь, я так и приведу его в фактовый зал, с расстегнутой ширинкой, чтобы у него причиндалы торчали на всеобщее оборзение? Что о нас люди подумают?» Поворачиваеца ко мне и говорит: «Форрест, ты потерпи чуток, а когда все закончица, мы уж как-нибудь тебе поможем, лады?» Я кивнул, посколько ничего другого не придумал, но заподозрил, что терпеть придеца долго.

Войдя в фактовый зал, там уже была куча народу, все сидели за столами, улыбались и оплодировали нашему появлению. Нас усадили за длинный стол прямо на сцене, у всех на виду, и тут я понял, что опасался не напрастно: меропринятие затягивалось. Можно было подумать, каждый в этом зале должен толкнуть речь, в плоть до официантов и уборщитцы. Жаль, мамы рядом не было, чтоб меня успокоить, – она лежала дома в постели, посколько ее свалил гриб. В конце концов начали раздавать призы – мячики золотого цвета: каждого игрока выкликали по фамилии, чтоб он встал, подошел к микрофону, получил приз и сказал спасибо, а еще нас проинкрустировали, что при желании можно чего-нибудь добавить, но коротенечко, чтоб не застрять там до скончания века.

Почти все уже забрали свои призы, сказали спасибо, и наконец пришла моя очередь. В микрофон выкликнули: «Форрест Гамп!», а это – вроде я вам еще не говорил – и есть моя фамилия. Встаю, подхожу, мне вручают приз. Наклоняюсь к микрофону, чтобы сказать спасибо, – и тут все ожевились, захлопали, повскакали с мест. Ну, думаю, кто-то заранее наболтал, что я типо идиот, и публика теперь стараеца из вежливости. Но меня это до того удивило, что я растерялся и прирос к месту. Потом все умолкли, а ведущий, который у микрофона, спросил, не хочу ли я чего-нибудь добавить, ну, я и добавил: «Мне бы по маленькому».

Не на долго все в зале типо языки проглотили, потом начали как-то странно переглядываца, по залу тихий ропот пробежал, а тренер Феллерс подскочил ко мне, взял за локоть, увел на место и потом до конца меропринятия сверлил меня взглядом, но зато после окончания кликнул своих амбалов, с ихней помощью отвел меня обратно в тубзик, на мне рванули ширинку – и я напрудил чуть ли не ведро!

– Гамп, – сказал мне тренер, когда я облегчился, – ты у нас прирожденный оратор.

Следущий год был меньше наполнен событиями, но кто-то пустил слух, что в чемпионскую команду по футболу затесался кленический идиот, и на меня посыпались письма со всех концов страны. Мама их собирала и вклеивала в альбом. А как-то раз пришла бандыроль из Ню-Йорка: официальный безбольный мяч с автографами всей безбольной команды «Ню-Йорк янкиз». Никогда еще я так не радовался! Хранил этот кожаный мячик как синицу ока, но однажды вышел покидать его на заднем дворе, а там здоровенная псина: выскочила не извесно откуда, подпрыгнула, поймала мячик на лету и сгрызла. Вечно у меня какой-нибудь облом.

Как-то раз вызывает меня тренер Феллерс и ведет в кабинет директора. А там уже сидит везетёр из какого-то университета, пожал мне руку и спрашивает, не планирую ли я играть в студенческой команде. Мы, говорит, к тебе присматриваемся. Я только головой помотал, посколько ничего такого не планировал. А перед этим везетёром все заискивали: кланеюца, расшаркиваюца, величают его «мистер Брайант». Но мне он сразу сказал, чтоб я его звал просто Медведь, а я еще подумал, что имечко у него странноватое, хотя он и в правду чем-то на медведя смахивал. Тренер Феллерс чесно предупредил, что способности у меня не ах и мне, вероятно, потребуеца помощь в учебе. Через неделю дали мне тэст со всякими заковыристыми вопросами, нам такой материал не обьесняли. Прошло не много времени, и я, заскучав, этот тэст отложил.

А еще через два дня снова являеца Медведь, и тренер Феллерс тащит меня к директору. Медведь совсем скис, но разговаривает вежливо, спрашивает, хорошенько ли я постарался, когда писал тэст. Я киваю, директор только глаза таращит, а Медведь такой:

– Это крайне огорчительно, ведь результат свидетельствует, что мальчик – идиот.

Теперь уже и директор кивает, а тренер Феллерс стоит, руки в брюки, и растраиваеца. Похоже, со студенческой командой вопрос закрыли.

Но если для студенческого футбола меня сочли туповатым, то для армии США я оказался в самый раз.

Доучивался я последний год – весной всем нашим выдали атестаты. Мне хотя бы разрешили сидеть на сцене и даже выдали черную мантею, а когда подошла моя очередь, директор обьевил, что мне вручаеца «особое» сведетельство. Я двинулся к микрофону, и оба амбала, вскочив со своих мест, поспешили за мной – боялись, наверно, как бы я не выкинул такой же номер, как на том футбольном меропринятии. Моя мама сидела в первом ряду, плакала, заламывала руки, и я тоже радовался, посколько сумел кой-чего добица.

Но когда мы пришли домой, я понял, что убивалась она не напрастно: меня ждала повестка, где говорилось, что мне надлежит явица в эту… как ее… мебелизационную комиссию. Я не сразу собразил, что к чему, но мама-то все поняла, ведь шел одна тыща шесьдесят восьмой год и в воздухе уже пахло всяким дерьмом.

Она дала мне с собой справку от директора школы, для предъевления в мебелизационную комиссию, но я по дороге ее посеял. А в комиссии творился форменный дурдом. Здоровущий чернокожий в военной форме орал на призывников и делил их на групы. Мы стоим, а он подходит и орет: «Так, одна половина идет туда, другая идет сюда, третья остаеца на месте». Толчея, все запутались, и даже я понял, что нами командует какой-то дебил.

Затолкали меня в кабинет, там нас построили в одну шеренгу и велели раздеца. Мне это не очень-то понравилось, однако же все подчинились, ну и я тоже. Стали нас осматривать, заглядывали в глаза, в нос, в рот и, стыдно сказать, в трусы. А потом и говорят: «Нагнись», и когда я нагнулся, кто-то засунул мне палец в задницу.

Полный беспредел!

Развернулся я, сгреб этого гада и отоварил по башке. Что тут началось, прибежали какие-то люди, напрыгнули на меня с верху. Ну, я-то ученый. Стряхнул их с себя – и за дверь. Примчался домой, расказываю маме, что произошло, а она говорит:

– Успокойся, Форрест, все образуеца.

Но не тут-то было. На следущей неделе затормозил у нашего дома фургон, оттуда высыпали вояки в блестящих черных шлемах, подтянулись к дверям и спрашивают меня. А я у себя наверху спрятался, но мама поднялась ко мне и сказала, что они просто хотят прокатить меня до мебелизационной комиссии. Всю дорогу вояки с меня глаз не спускали, типо я маньяк, что ли.

Втолкнули в какую-то дверь, за которой оказался просторный кабинет, а там вояка постарше, при полном параде, и тоже внимательно меня изучает. Усадили меня за стол и подсунули очередной тэст, куда легче того, университецкого, но все равно не подарок.

Когда я управился, повели меня в другой кабинет, где за длинным столом сидели четверо хмырей, которые начали засыпать меня вопросами и передавать из рук в руки какие-то бумашки – похоже, мой тэст. Потом они все сбились в кучку, посовещались, один что-то черкнул на бланке и протянул мне. Я принес этот бланк домой, мама запустила руки в волосы, зарыдала и возблагодарила Господа, посколько там было написано: «Временно не годен» по причине умственной отсталости.

На той же неделе в моей жизни произошло эпохиальное событие. У нас в доме квартировала одна женщина, телефонистка по профессии. Звали ее мисс Френч. Очень хорошая, тихая, но как-то вечером, в самое пекло, когда что ни день были грозы, она высунула голову из комнаты, заслышав мои шаги по коридору, и говорит:

– Форрест, я сегодня купила чудесные конфеты, шоколадные, хочешь отведать?

Хочу, говорю, и она приглашает меня к себе в комнату, а там под зеркалом стоит целая коробка. Мисс Френч протягивает мне конфету, спрашивает, не хочу ли я еще, а потом жестом предлагает присесть на кровать. Таких конфет умял я, наверно, штук десять или пятнацать даже, а за окном молнии сверкают, занавески раздуваюца, и мисс Френч как бы потталкивает меня, чтоб я откинулся на подушку. А сама начинает не прилично меня поглаживать. «Закрой, – говорит, – глазки, и все у нас получица». Я оглянуца не успел, как со мной стало происходить кое-что новенькое. Точно не опишу, что конкретно, посколько мне велели глаза закрыть и посколько мама бы меня убила, но скажу одно: я совсем иначе стал смотреть в будующее. Проблема заключалась в том, что мисс Френч, хорошая, добрая, проделывала со мной такие штуки, которыми я бы предпочел заняца с Дженни Каррен. Но об этом я даже мечтать не мог, посколько такому, как я, назначить девушке свидание совсем не просто. Мягко говоря.

Впротчем, благодаря этому новому опыту я собрался здухом и спросил маму, как мне быть с Дженни, но, конечно, не словом не обмолвился про мисс Френч. Мама сказала, что сама все организует, позвонила маме Дженни Каррен, чтобы обрисовать ситуацию, и – о чудо! – кто появился у нашего порога на следущий же вечер: Дженни Каррен собственной персоной! Нарядная, в белом платьетце, с розовым цветком в волосах – я и вобразить не мог такую красоту. Вошла она в дом, мама провела ее в гостиную, подала молочный коктель и стала звать меня, чтоб я спустился из своей комнаты, где спрятался, завидев на дорожке Дженни Каррен. Пусть бы лучше за мной гналась пятитысячная банда, чем выходить в тот момент из комнаты, но мама поднялась по леснитце, взяла меня за руку и привела в гостиную, где мне тоже дала молочный коктель. У меня сразу гора сплечь.

Мама разрешила нам пойти в кино и за порогом выдала Дженни три доллара. До чего же Дженни была милая, как никогда: болтала, смеялась, а я только кивал и лыбился, как идиот. Киношка находилась кварталах в четырех или в пяти от нашего дома, Дженни сходила за билетами, мы вошли в зал и сели на свои места. Она спросила, не купить ли мне поп-корна, а когда вернулась, в зале уже крутили кино.

В фильме расказывалось про одну парочку, мужчину и девушку, их звали Бонни и Клайд, они грабили банки, но там показаны и другие интересные люди. Только слишком уж много убийств, стрельбы и всяких таких гадостей. Просто смешно смотреть, когда люди вот так шмаляют по чем зря, чтоб только друг друга укокошить, и я все время хохотал, а Дженни Каррен от этого поежевалась. Где-то на середине фильма чуть было в пол не вжалась. А я подумал, что она из кресла выпала, и вцепился ей в плечо, чтоб на место ее вернуть.

И вдруг слышу: что-то вроде как порвалось, гляжу – а у Дженни Каррен платье разодрано и все наружу. Я другой рукой пытаюсь ее прикрыть, а она зашумела, дико руками замахала, а я что – я пытаюсь ее обратно в кресло втянуть, чтоб она снова не выпала и не оголилась еще больше, тут на нас уже стали оглядываца – что за возня такая? Смотрю – по проходу бежит какой-то дядька и фонариком светит прямо на нас с Дженни, а ей даже прикрыца нечем, она как завизжит, вскочила с места и припустила вон из зала.

Я оглянуца не успел, как откуда-то появились двое охранников и приказали мне следовать за ними в дирекцию. Через несколько минут примчались четверо полицейских и меня забрали. Посадили в патрульную машину, двое в перед сели, а двое на зад – по бокам от меня, в точности как те амбалы тренера Феллерса, только теперь поехали мы «в город», и меня провели в какой-то кабинет, где перемазали мне пальцы чернилом, сфоткали и бросили в тюрьму. Вот ужас-то был. Я весь извелся – беспокоился на счет Дженни, но потом приехала мама: глаза промакает платочком, пальцы заламывает, и я понял, что мне снова не здобровать.

Через несколько дней назначили какой-то спектаколь в суде. Мама нарядила меня в костюм и пошла вместе со мной в суд. Там нас встретил обходительный человек, усатый, с толстой папкой для бумаг, который наплел судье с три короба, потом какие-то другие люди, в том числе и моя мама, стали говорить всякую фигню, а под конец вызвали меня.

Усатый потянул меня за локоть, чтоб я встал, и судья спрашивает: как такое могло случица? А я откуда знаю, что полагаеца отвечать? Пожал плечами, да и все, а судья такой: вы ничего не хотите добавить? Ну, я и говорю: «Мне бы по маленькому» – в самом деле, мы там пол дня торчали, я чуть не лопнул! А судья – он аж вперед поддался, сидя за своим столом, и уставился на меня как на марсианина. Потом взял слово усатый, а после судья велел ему вывести меня в тубзик. Мне жуть как хотелось писать, но в дверях я все же оглянулся на маму, а она, бедная, голову ладонью подперла и глаза платочком промакает.

Короче, возвращаемся мы, а судья чешет подбородок и говорит, что случай «весьма специфический», но мне, по его мнению, следует пойти в армию или еще куда – на перевоспитание. Мама ему обьесняет, что в армию Соединенных Штатов меня не берут, посколько я идиот, но зато не далее как этим утром нам пришло письмо из университета, где сказано, что при согласии играть в футбол за ихнюю команду я смогу обучаца там совершенно бесплатно.

Судья мямлит, что это тоже весьма специфическая ситауция, но он не возрожает, лишь бы я убрался подальше из города.

С утра пораньше у меня уже была собрана сумка, мама отвела меня на автобусный вокзал и посадила в автобус. Я смотрю в окошко, а мама стоит, плачет и глаза платочком утирает. Эта сцена мне уже хорошо знакома. Прямо-таки на вечно в память врезалась. Вобщем, автобус завелся, и я уехал.