Онлайн чтение книги Форсированным маршем
КРИСТИНА ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К НАМ

Ее звали Кристина Поланска, и ей недавно исполнилось семнадцать лет. Вот уже два дня она ничего не ела и была крайне голодна. Мы порылись в мешках и отдали ей остатки еды. Она поглотила их с глубоко сосредоточенным видом, как полуживой от голода зверь. Время от времени девушка шмыгала носом и вытиралась изнанкой рукава. Мы были очарованы ею. Присев на корточки, мы не отрывали от нее глаз. Только Смит держался в сторонке. Он тоже рассматривал ее, но с более безразличным видом. Затем она прекратила есть и сказала нам свое имя.

— Я не заблудилась, — объяснила она нам, — а сбежала из колхоза. Я иду уже несколько дней, — затем, после паузы: “Вы первые господа, которых я встретила с тех пор, как покинула свой дом”.

Она сильно подчеркнула это слово “господа”. Я осведомился:

— Где ты жила, Кристина?

— У моего отца была ферма возле Люка в Галиции. Я видела его в последний раз в 1939 году. У меня больше нет дома.

Американец прервал нас, чтобы обсудить вопрос о ближайших планах. Ночь наступает, заметил он, разумно считая, что нужно идти вверх к северу вдоль реки, пока не найдем место, благоприятное для переправы завтра рано утром. По его мнению, было бы неразумно вновь окунаться в воду сегодня вечером. По крайней мере, мы спали бы в сухой одежде.

Все согласились с этим. Мы прошли шесть или семь километров вдоль реки, окаймленной деревьями. Я несколько раз заметил, что Кристина смотрела на Смита. Она с ним не разговаривала. Я думаю, что девушка чувствовала: этот спокойный и задумчивый человек — единственное препятствие для нахождения ее среди нас. Мы, поляки, разговаривали с ней. Смит ничего не говорил.

Была уже глубокая ночь, когда мы разыскали место для ночлега. Соорудили укрытие у ствола свалившегося дерева. Затем разостлали мешки для нашего новобранца. Совершенно доверчивая, она свернулась клубочком между нами и заснула. Наш сон был более прерывистым, чем ее, потому что мы, как обычно, караулили по очереди. Она спала без просыпу, как уставший и забывшийся от холода ребенок. Она еще спала, когда с первым лучом солнца Смит дотронулся до моего плеча, и знаком показал мне отойти с ним в сторонку.

Он сразу приступил к сути:

— Что будем делать с ней, Слав?

Я ждал этого вопроса, но не знал, что ответить.

— Надо бы спросить об ее планах.

Это был уход от проблемы, и я прекрасно осознавал это. Краем глаза я заметил Маковски, который разговаривал с Палушовичем. Они шли в нашем направлении. Колеменос шел за ними. Через минуту двое остальных тоже вышли из укрытия, чтобы присоединиться к нам.

— Отлично, — сказал американец, — у нас пленарное заседание.

Мы, конечно, посовещались, но не решили основной проблемы. Возьмем ли мы девушку с собой? Основной вопрос был в этом. Заключение нашего разговора было таково, что мы поговорим с Кристиной и примем дальнейшее решение.

Мы мягко разбудили ее. Она зевнула, потянулась. Села и, улыбаясь, посмотрела на нас, по-настоящему счастливая тем, кого видит. Мы ответили ей той же монетой за нашими бородами, плененные этой очаровательной улыбкой. Затем собрали немного еды и поели в тишине, пока поднималось солнце. Палушович немного принужденно откашлялся и спросил Кристину, как она дошла до того места, где мы ее нашли, и куда она направлялась.

— Я попыталась дойти до Иркутска, — объяснила она. — Водитель грузовика подвез меня на несколько десятков километров. Он пожалел меня и сказал, что если я пойду на товарную станцию, смогу, может быть, незаметно пробраться на поезд, идущий на запад. Он высадил меня в нескольких километрах отсюда, и я попыталась обогнуть город.

Она уставилась на американца. Он мрачно ответил ей взглядом. Она поднесла пальцы к прядям волос, высовывавшимся из-под шапки, и поправила их женским движением, трогательным и пленительным одновременно.

— Я думаю, что мне нужно рассказать вам про свою историю.

Мы согласно кивнули.

Это была вариация на тему, которую мы хорошо знали. Лагеря для заключенных были переполнены людьми, которые прошли через аналогичные испытания. Различие было лишь в местностях и деталях, но ужас и глубокое отчаяние были для них общими элементами и имели одинаковые причины возникновения.

После I мировой войны в период передела территорий Центральной Европы отец Кристины получил земли на Украине в награду за его действия во время конфликта. Он сражался против большевиков и генерал Пилсудский видел в этом способ конкретным образом засвидетельствовать ему благодарность Польши. Девушка была единственным ребенком. Родители Кристины, упорные труженики, хотели, чтобы их дочь пользовалась всеми благами, которые они могли ей дать. В 1939 году она ходила в лицей Люка и семья Поланска была довольна ее успехами.

Затем наступил сентябрь 1939 года. Русские начали движение. До украинских крестьян дошла новость о скором прибытии “освободителей” — Красной Армии. Тайное коммунистическое движение подготовилось. Хватило нескольких горячих речей на тему об изгнании иностранных собственников и возвращении земли трудящимся, чтобы превратить украинское крестьянство в толпу убийц. Поланска поняли, что их положение безнадежно. Они знали, что чернь возьмется и за них. Они спрятали Кристину в чердаке и ждали. “Что бы ни случилось, — посоветовала ей мать, — не выходи отсюда до тех пор, пока мы не придем за тобой”.

Она слышала, как нагрянули мятежники, их вопли, как удары топоров и дубин обрушивались с разрушительным исступлением на имущество в пристройках фермы. Ей показалось, что она услышала голоса людей из соседней деревни. Во дворе старший Поланска окликал по именам тех, кого он знал. Сидя на чердаке, несчастный ребенок отчетливо различал его мольбы: “Берите все, что хотите, только не разрушайте наш дом...”. Последовали одна-две минуты тишины. Затем поднялся угрожающий ропот: грабители объединились и пошли толпой на Поланска и его жилище. Кристина не слышала голоса матери, но она была уверена, что та была рядом с отцом. Кто-то начал выступать перед толпой с жестокой и злобной речью. Она услышала еще раз отцовский голос, но его вскоре заглушил грубый вопль. Ее мать пронзительно закричала, затем Кристина, дрожа и стоная, заткнула уши.

Она оставалась в укрытии, как ей показалось, в течение нескольких часов, хотя теперь она считала, что, вероятнее всего, это не длилось так долго. Все ушли. В доме было совершенно тихо. Прислуга сбежала накануне. Ни отец, ни мать не пришли за ней. Может быть, жители деревни увели их с собой. Она спустилась, потом вышла во двор. Ее родители безжизненно лежали сбоку дома. Она подошла и в последний раз рассмотрела их. Их избили, потом задушили колючей проволокой.

Я внимательно рассмотрел ее мертвенно-бледное лицо, пока она рассказывала нам об ужасе, случившемся в это прекрасное сентябрьское утро. Она говорила отсутствующим голосом без особой выразительности, как человек, все еще пребывающий под влиянием глубокого шока.

— Я вернулась вовнутрь, собрала кое-что из съестных припасов, завернула их в тряпку и ушла.

Она не помнила о подробностях последующих дней. В деревнях, через которые она проходила, сочувствующие люди давали ей ночлег и приют. У нее была навязчивая мысль: не попадаться в руки русским. Ирония судьбы — ее схватили тогда, когда она переходила границу, даже не зная, что была так близка к цели. Красная Армия привлекла ее к гражданскому суду, который быстро приговорил ее к депортации в Западную Сибирь в качестве работницы колхоза в районе Енисея.

Она рассказала нам более подробно о жизни в советском коллективном хозяйстве. Это испытание было недавним, и поэтому она помнила об этом более ясно. Большинство русских работниц были грудастые, коренастые и крепкие женщины. Кристина была единственной полячкой. На третий день после прибытия ее отправили молотить зерно и таскать огромные мешки с зерном. Другие насмехались над ее нежностью и слабостью, издевались, когда она не могла справиться с тяжелой работой, которую они сами выполняли без труда. По вечерам у нее болело все тело с ног до головы, она всхлипывала в своем уголке, пока не засыпала. Питание было жалкое, основу его составлял килограмм хлеба в день.

Но, в конце концов, Кристина сбежала не из-за своих коллег. Хозяйством руководил бригадир, и все работницы старались заслужить его расположение. Кристина боялась его и старалась не сталкиваться с ним. Это был большой весельчак, очень сильный и весь волосатый. Иногда он находил ее и расточал перед ней cвои неуклюжие любезности: он говорил ей, что она очень отличается от русских женщин, и что ей нужен кто-то, кто охранял бы ее. После чего другие работницы отпускали в ее адрес грязные шутки, неприятные замечания о ее худобе и настоятельно советовали ей “умело вести свои дела”.

Однажды он попросил ее не ехать со всеми на телеге, а явиться к бригадиру на “допрос”. Она сразу поняла, что у него было в уме. Он обещал ей, что если она будет вести себя с ним хорошо, то никогда больше не будет выполнять изнурительную работу. Перепуганная Кристина умоляла его отпустить. Последовала попытка откровенного насилия. Она кричала, царапала ему лицо, била ногой. Пораженный ее яростным сопротивлением, он ослабил хватку, и она смогла броситься на улицу и добежала до женского помещения. Он кричал ей вслед самые грубые ругательства и уверил, что найдет способ заставить ее изменить к нему отношение.

Она ждала наступления темноты, боясь, что он может появиться в любую минуту. Когда она решила, что другие женщины должны вот-вот вернуться, выскользнула на улицу, не забывая следить за колхозными зданиями, и убежала. В ту ночь она спала в камышах около реки, и на следующее утро, пробежав несколько километров, вышла на дорогу. И там ее подобрал водитель грузовика, затем другой, который увез ее на много километров на восток.

— Не все русские плохие, — сказала она нам. — Эти двое пожалели меня и дали немного хлеба. Второй посоветовал мне попытаться добраться до Иркутска, но дальше он не мог меня везти, — она поочередно обвела нас взглядом, и в конце остановила его на Смите. — Вот так я и добралась сюда.

Американец сунул руки в карманы фуфайки. Он заговорил спокойным голосом:

— Мы совершенно не намерены проходить через Иркутск, мы направляемся на юг, по другому берегу озера. Что ты сейчас рассчитываешь делать?

Кристина выглядела удивленной и расстроенной. Она умоляюще посмотрела на нас шестерых. Мы молчали. У нас были свои соображения, но мы предпочитали, чтобы Смит действовал по своему усмотрению. Губы Кристины слегка задрожали. Затем она подняла свой маленький подбородок.

— Я пойду с вами. Вы не можете бросить меня.

Смит какое-то время стоял, уставившись далеко в сторону реки.

— Ты умеешь плавать?

— Я плаваю очень хорошо, — стала утверждать она с нескрываемой гордостью. — В лицее я была очень хорошей пловчихой.

Слабая улыбка осветила седеющую бороду Смита. Мы успокоились, когда он заявил:

— Прости меня, девочка, если мои вопросы показались тебе грубыми. Просто мы думали, что у тебя, может быть, был свой собственный план. Все, что мы можем предложить тебе, это бесконечные трудности. Наша провизия на исходе, а нам еще очень долго идти. Но тебе нужно также учесть и то, что если ты пойдешь с нами, то тебе не так просто будет бежать, как если бы ты была одна. Но если ты намерена присоединиться к нам, мы будем считать тебя одной из нас.

— Спасибо, — просто ответила Кристина. — Все, что я хочу, это пойти с вами.

На этом она ушла уединиться за кусты. В ее отсутствие я спросил, что мы решим с продовольствием. Каждый открыл свой мешок и вытащил остатки еды. Как мы и боялись, у нас оставалось ее очень мало. В общем и целом, у нас было два фунта крупы, немного муки, соли, несколько килограммов почти почерневшего мяса лани. Мы решили ограничивать себя и довольствоваться одним приемом пищи в день до тех пор, пока не восполним наши запасы. Единственное, чего у нас было в большом количестве, так это губки для разжигания огня. По крайней мере, у нас было чем согреться.

Несомненно, кроме общей еды, вытащенной на свет, у каждого из нас оставался, по крайней мере, кусок сухаря в глубине кармана куртки. Я помню, что у меня был один такой кусок и, как выяснилось впоследствии, у остальных тоже были маленькие запасы такого рода. В этом не было ничего нечестного или антисоциального. Заключенный прятал хлеб чисто рефлекторно, это было признаком жизни невольника. Заключенный, который хранил корку хлеба, чувствовал себя способным выжить, так же как в цивилизованных местах человек хранил бы всегда у себя на счастье монетку, дающую ему ощущение того, что у него никогда не переведутся деньги. Тот факт, что потом тот или иной из нас вытаскивал этот последний кусок хлеба, чтобы уменьшить чувство голода нашей юной полячки, показывало степень привязанности, которую мы испытывали к ней.

В то утро мы быстро позавтракали, решив немедленно перейти реку. Начало утра обещало прекрасный весенний день, и мы намеревались совершить длинный этап, так, чтобы при первой возможности снова взять курс на юг.

Для девушки эта первая река стала тяжким испытанием. Мы посоветовали ей снять куртку, штаны и сапоги. У меня сжалось сердце, когда я увидел ее в старом выцветшем платье. Я осторожно двинулся по краю льда, таща веревку за собой и засунув топор за пояс. Довольно быстро преодолев незамерзшую часть воды, вскоре оказался на другой стороне. Колеменос перешел не без труда, держа в воздухе свернутую одежду Кристины. Палушович и Маковски перешли вместе, за ними — Кристина, каждый из мужчин держал в руке кончик ремня, которым они опоясали ее вокруг талии. Трое других замыкали колонну, один из них держал сапоги барышни. Мы быстро направились к укрытию, сворачивая кругами ремень по всей длине.

Кристина посинела от холода и стучала зубами. Колеменос вернул ей одежду.

— Не стой без движения, малышка, — сказал американец. — Отойди немного и сними платье. Отожми его быстро, оботрись как можно лучше и надевай быстро свои сухие штаны и фуфайку.

Она согласилась и побежала в сторону. Мы разделись, подпрыгивая на месте и отжимая нашу одежду. На это ушло совсем немного времени, и снова надев наше влажное тряпье, мы подождали несколько минут, пока девушка не подошла к нам. Она прибежала, свернув платье и нижнее белье в клубок и держа их под рукой.

— Вы видели? Видите, я умею плавать.

Смит улыбнулся ей.

— Да, я видел, — и, обращаясь ко мне: “В конце концов, маленькая барышня не будет обузой”.

Мы шагали без передышки весь день, позволяя себе только короткие остановки, и Кристина держалась и не жаловалась. В полдень майское солнце одарило нас приятным теплом и в то же время способствовало тому, что жар, исходящий от наших тел, полностью высушил нашу одежду. Когда стемнело, мы преодолели сорок пять километров в сторону северо-востока, отдаляясь, таким образом, от озера Байкал, и провели тем более спокойную ночь, что обнаружили крупный строевой лес.

На третий день после того, как мы ушли с берега озера, я решил, что мы достигли места, где должны свернуть на юг, чтобы выбрать направление, которое привело бы нас к границе Байкала (где-то в семидесяти пяти километрах справа от нас). Это были приблизительные расчеты, но я не думаю, что они так уж ошибочны, даже если невозможно было идти все время по дороге, точно параллельной берегу озера. Местность была холмистая и очень лесистая, и мы переходили по крутым тропинкам и склонам во впадины с крутыми скатами, где текли реки и ручьи, впадающие в озеро. Эти лощины почти все были обращены на юго-запад. Большинство рек можно было перейти вброд, хотя там было мощное течение, усиливаемое ледоходом. Колеменос шел впереди, проверяя перед собой длинным шестом.

Меня изумляло, как подросток выносил все это. Мы все опасались из-за ее хрупкости, и я предполагаю, что она знала об этом. В эти первые дни она ни разу не заставила нас замедлить ход. Даже тогда, когда мы были разбиты от усталости и хмуры, она оставалась веселой и радостной. Она относилась к нам как к компании старших братьев, но за исключением Смита. Между ними двумя установились отношения почти как между отцом и дочерью. Часто по вечерам на ночном дозоре она просила его рассказать ей про Америку, и не один раз я слышал, как Смит говорил ей, что когда все будет позади, она поедет с ним в Соединенные Штаты. Он ласково дразнил Кристину по поводу больших русских сапог, потом убеждал:

— Не расстраивайся, Кристина, в Америке я подарю тебе красивые платья и очаровательные туфли на высоких каблуках.

И Кристина смеялась от радости.

Она становилась нам все дороже, до такой степени, что каждый из нас легко отдал бы жизнь, чтобы спасти ее. По утрам она открывала глаза, смотрела на эту группу плохо одетых мужчин, окружавших ее, и говорила:

— Так чудно видеть всех вас здесь. С вами я чувствую себя в такой безопасности!

По дороге ей нравилось подстрекать Заро к паясничанию. Даже если он был уныл и невесел, ей всегда удавалось с помощью поддразниваний привести его в хорошее расположение духа. Ободряемый вниманием к нему, он переполнялся юмором. Иногда, глядя на них, мне с трудом верилось в то, что мы находимся в таком затруднительном положении, что мы — полуживы от голода и впереди у нас остается самая тяжелая часть пути. Сдержаннее всех в нашей группе был Маршинковас, литовец. Он мало говорил и обычно высказывал свое мнение только тогда, когда его спрашивали об этом. Кристина шла рядом с ним на протяжении многих километров, разговаривая тихо и серьезно, и мы становились свидетелями чуда, когда видели, как Маршинковас улыбался и даже хохотал во все горло.

Отныне в группе появилась еще и медсестра. Колеменос начал прихрамывать. У него болели пальцы ног. Кристина промыла их, оторвала от своей юбки полоски ткани и забинтовала ими места, где была содрана кожа. Когда открылась моя рана на ноге, она забинтовала и ее. Как только кто-нибудь получал порез или царапину, она приступала к делу. Когда повязки становились уже ненужными, она стирала их в ручейке, сушила и хранила до следующего применения.

На подходах к реке Баргузин, чуть выше озера, проблемы возникли у нее. Она отстала, и я увидел, что девушка хромает. Я попросил остальных остановиться и вернулся к ней.

— Мои сапоги немного причиняют мне боль, — сказала она.

Я снял их. У нее на подошвах ног и на пятках была содрана кожа из-за того, что лопнули волдыри. Кристина, наверняка, испытывала муки уже несколько часов. Эти сапоги были слишком большие и тяжелые для нее. Она утверждала, что все нормально, что она может идти дальше, на что мы все семеро резко возразили. Я перевязал ей ноги ее же повязками и уговорил отрезать длинные голенища сапог, чтобы проверить, легче ли ей будет ходить с меньшим весом на ногах. Войлок мы взяли с собой, чтобы потом подшить их в мокасины. Но спустя час она захромала еще сильнее, и мы решили смастерить ей обувь.

Итак, я принялся за работу и постарался приложить все свое умение, на которое был способен, чтобы сделать достойную обувь из материалов, которые имелись у меня. Остальные стояли вокруг меня и наблюдали за всеми стадиями кройки и шитья. Для большей прочности я сделал двойную подошву и внутреннюю подкладку из соболя. Все поздравили меня с этой работой, и Кристина от избытка чувств поцеловала меня в лоб.

Мы все начали думать, что она приносит нам удачу. Наше движение ни разу не задерживалось до тех пор, пока однажды вечером, на пятый день после того, как мы свернули на юг, перед нами не предстала река Баргузин. Проблемы с этими большими реками заключались в том, что надо было ходить вдоль берега в поисках подходящего для переправы места. На следующее утро мы обнаружили, что перед нами еще три другие большие реки. Перейдя через первую, мы через час ходьбы были уже у второй. Затем через час дошли до третьей, более широкой, и потеряли несколько часов на разведку, прежде чем перейти. Эти три реки чуть дальше на западе сходились в одной точке, расширяя Баргузин, и впадали в Байкал. Перейдя через третью реку, мы взобрались на один из холмов и разожгли огонь, чтобы обсохнуть. Мы все страшно устали и проголодались.

Я терпел голод без сильных мук в течение восьми дней. Все мои товарищи уже испытывали тяжкие муки голода. Но когда боли одолевали меня, я страдал от них тяжелее, чем остальные. В тот вечер мы приготовили кашу из крупы, но ее у нас получилось так мало, что это было почти хуже, чем совсем ничего. Добывание еды превращалось в навязчивую мысль. Некоторые предлагали сходить стащить что-нибудь на ферме. Но даже в крайности, в которой мы находились, больше всего боялись, что нас заметят местные. Если бы нас преследовали решительно, то, по крайней мере, некоторые из нас были бы схвачены.

Пока мы обсуждали тему, Кристина глубоко спала.

Сержант посмотрел на нее.

— Давайте спать. Завтра малышка принесет нам удачу.

— Надо надеяться на это, — сказал его друг Маковски.