Онлайн чтение книги Французская литературная сказка XVII – XVIII вв.
Палисандр и Зирфила

Не следует переоценивать значение ума, любовь — прекрасный наставник, на провидение можно полагаться — вот мораль этой сказки. Не мешает предупредить об этом читателя, а то, чего доброго, он еще ошибется. Люди ограниченные никогда не понимают, что хочет сказать автор, а те, что обладают живым воображением, обычно все преувеличивают, однако ни те, ни другие не склонны к размышлению. Вот почему я позволил себе сделать это маленькое введение. Давным-давно, в стране, расположенной между королевствами Палисандрия и Пустяковия жили злые духи, которые были позором для своих сородичей и несчастьем для человечества. Небо вняло молитвам, просящим защиты от этого проклятого племени, и большинство из них погибло ужасной смертью, так что в конце концов осталось всего двое — дух Подаграмбо и фея Гарпагона,[176] Гарпагона. — «Говорящее» имя феи образовано от Гарпагона, героя комедии Мольера «Скупой» (1668); в переводе с греческого оно означает «алчная». Кроме того, оно вызывает ассоциацию с хищными гарпиями. зато они, казалось, унаследовали всю злобность своих предков.

Умом они, увы, не блистали: духи и феи наделены лишь волшебной силой, а злость, как известно, скорее сочетается с глупостью, нежели с умом. Подаграмбо был очень могущественным властителем весьма древнего рода, но при этом — круглым дураком. Гарпагона считалась умнее его, потому что была более злобной. И в наше время эти два качества часто путают.[177]На этом держится комедия Ж.-Б.-Л. Грессе «Злой» (1747), послужившая источником комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1822–1824). Однако она хоть и любила позлословить, но своими сплетнями наводила только скуку, а значит, ума у нее все же не хватало. Что до Подаграмбо, то он отличался тем, что всегда хотел только зла, но при этом был таким болваном, что, случалось, делал и добро, ибо просто не ведал, что творил. Был он огромного роста и имел весьма непривлекательный вид. Гарпагона была еще уродливее его, тоже высокая, высохшая, почерневшая. Пряди ее волос напоминали змей, а когда она превращалась в каких-нибудь тварей, то это обычно бывали либо пауки, либо летучие мыши, либо мерзкие насекомые. И все же самомнения у этих двух чудовищ было хоть отбавляй. Гарпагона мнила себя большим знатоком всех изящных искусств, а Подаграмбо воображал, что он неотразим в делах любви. Жили они в небольшом, но изящно обставленном домике, где было полным-полно китайских фарфоровых статуэток,[178]Собирание их сделалось модным в конце XVII в. В приписываемой Майи сказке «Принц Перине» злой волшебник, превращавший людей в фарфоровую посуду, сам становится китайским «болванчиком». лакированных безделушек работы братьев Мартен,[179]Четыре брата Мартен, художники по лакам, работавшие в первой половине XVIII в., славились своим искусством. диванных подушечек и кресел. Там они скучали, не зная, как скоротать время, и в конце концов каждый из них объявил, что намерен вступить в брак, чтобы иметь потомство. Потомствомания — настоящий недуг, присущий всем великим. Они боготворят свое потомство, нимало, впрочем, не заботясь о своих детях. Весть о матримониальных намерениях Подаграмбо и Гарпагоны была встречена, как объявление войны.

Духи и феи настолько серьезно отнеслись к этой перспективе, что сочли необходимым созвать генеральную ассамблею. Там дело это обсуждали со всех сторон, спорили, судили, рядили, и все же в конце концов удалось договориться.

Было решено, что Подаграмбо и Гарпагона смогут обзавестись семьями, только если кто-то их полюбит. Такое условие явно обрекало их на безбрачие. Ну а если они вдруг станут приятными в обхождении, значит, у них изменятся характеры. А ничего другого и не требовалось.

Как только это условие было провозглашено, Подаграмбо и Гарпагона стали обсуждать, кому они окажут честь своим благорасположением, прекрасно понимая, что без хитроумных уловок им не удастся завоевать чью-либо любовь. Хотя себялюбие обычно слепо, тем не менее всякий себялюбивец осознает свои недостатки, особенно, если от этого зависит его выгода.

Гарпагона, куда более находчивая, чем Подаграмбо, рассуждала примерно так:

— Мы возьмем к себе в дом детей столь юного возраста, что у них не будет еще ни о чем никакого представления. Мы сами их будем воспитывать.[180]Подобное «антивоспитание», портящее естественные склонности, хорошие природные качества, — характерный мотив романов того времени, а не сказок. Никого, кроме нас, они долгое время не будут видеть, и мы сумеем вложить в их сердца только те чувства, которые надобны нам. А предрассудки, внушенные с детства, преодолеть почти невозможно. И я уже нашла то, что мне вполне подходит, — добавила она. — У короля Палисандрии всего один сын, ему около двух лет. Я попрошу, чтобы мне доверили его воспитание. Король не посмеет мне перечить, он будет бояться моей мести, а известно, что для тех, кого боишься, делаешь больше, чем для тех, кого уважаешь. Точно так же мы поступим и с вами, как только родится первая подходящая принцесса.

Подаграмбо одобрил этот план, и фея, оседлав своего большого усатого дракона, прибыла в королевство Палисандрию, изложила королю свою просьбу, и бедный король не решился ей отказать.

Гарпагона была в восторге от того, что ей отдали маленького принца Палисандра, и тут же пустилась в обратный путь, горя нетерпением приступить к осуществлению своего плана. Взмахом волшебной палочки она построила для него волшебный замок — пусть читатель вообразит его в соответствии со своим вкусом, описывать его я не стану[181]Авторы волшебных повестей отказываются от устойчивых мотивов сказок конца XVII в., делают их предметом литературной игры. из боязни навести скуку. Однако одну подробность я все же должен сообщить, потому что читатель вовсе не обязан об этом сам догадываться. В парке, которым фея окружила замок, чтобы принцу было где гулять, она не забыла повесить особый талисман, который не давал бы принцу выйти за ограду. Талисман этот потерял бы свою волшебную силу только, если бы принц влюбился. А так как Гарпагона была единственной женщиной, которую он видел, она не сомневалась, что пол заменит красоту и что юношеские желания в конце концов родят любовь в сердце Палисандра. Правда, одно обстоятельство, которое фея не предвидела, чуть было не обрекло на неудачу этот замысел и заставило ее несколько изменить свой план. При рождении Палисандр получил в дар красоту, он должен был стать самым прекрасным принцем своего времени, что очень вдохновляло Гарпагону, внушало ей самые сладострастные надежды, к тому же она знала, что все обольстительные юноши, как правило, осваивают азы любви под руководством старух. Однако она была обескуражена, узнав, что, кроме красоты, ребенок получил в дар и все прелести ума. Гарпагона чувствовала, что из-за этого соблазнить его будет куда труднее. Она решила тут же исправить своим искусством то, что ее воспитанник получил от природы. Поскольку лишить его ума было не в ее власти, она затеяла его исказить и, не откладывая дела в долгий ящик, пошла в колдовскую кухню, где обычно готовила свои зелья. Там она произнесла самые лучшие заклинания, вспомнила самые изощренные рецепты, употребила все свое умение и силу и получила в результате две колбы магических конфет. В одной лежали карамельки, от которых появлялся дурной вкус и скверные мысли. В другой — леденцы, которые развивали высокомерие и упрямство. Всякий, кто съест эти конфеты, будет всегда судить ошибочно, рассуждать неверно, упрямо отстаивать свою точку зрения и выставлять себя на посмешище. Хитрая фея имела все основания надеяться, что, если юный принц их отведает, он испытает к ней вожделение тем более сильное, чем нелепее оно ему покажется. И она понесла колбы мальчику. Лаская его и угощая карамельками, фея пыталась изобразить на лице приветливую улыбку, но получилась такая ужасная гримаса, что малыш с перепугу швырнул ей конфеты прямо в лицо. Легче соблазнить так называемого «разумного» мужчину, чем малое дитя, потому что мудрая природа дает тем, кого еще не довела до разума, верный инстинкт, предостерегающий от всего, что может принести вред. О леденцах высокомерия фея не очень сожалела, она не сомневалась, что дозу высокомерия Палисандр уже получил от рождения, но ей так и не удалось уговорить его отведать карамельки дурновкусия и скверномыслия. В конце концов, придав всем конфетам еще и свойство никогда не иссякать, она отдала обе колбы одному путешественнику, сказав, что это местные сласти, изготовленные по старинному рецепту. Путешественник отвез эти конфеты в Европу, и они пользовались там огромным успехом, так как до этого европейцы их не знали. Все поголовно хотели теперь ими полакомиться, их посылали друг другу в подарок, носили с собой в маленьких коробочках, угощали ими в обществе, и этот обычай сохранился до наших дней.[182]Подобные шутливые этиологии постоянно встречаются в литературных сказках. И хотя я не уверен, что все они и сейчас обладают прежней магической силой, я все же не стану утверждать, что они ее полностью утратили.

А Гарпагона утешилась мыслью, что и без всяких карамелек и леденцов воспитает принца так плохо, что любо-дорого будет смотреть.

Как раз в это время распространился слух, что королева Пустяковин должна вот-вот разрешиться от бремени и что все феи приглашены присутствовать при родах. Гарпагона тотчас отправилась туда, как, впрочем, и остальные. Королева родила девочку, которая оказалась, как вы уже догадались, чудом красоты и которую назвали Зирфила. Гарпагона намеревалась поговорить с королевой, чтобы и эту прелестную малютку взять к себе на воспитание, однако фея Нинетта, это предвидев, ее опередила.

Фея Нинетта была общеизвестной покровительницей королевства Пустяковия. Ростом она не вышла,[183]Под именем феи Нинетты (как Кребийон в «Шумовке», 1734, под именем феи Мусташ) Дюкло изобразил Луизу де Бурбон, герцогиню дю Мэн (1676–1753), покровительницу литераторов (см. вступительную статью). в ней было не больше двух с половиной локтей, но лицо ее поражало прелестью. И вообще, упрекнуть Нинетту было не в чем, разве что в излишней живости. Казалось, ее уму тесно в такой маленькой голове. Она всегда была чем-то занята, всегда о чем-то думала и обладала такой силой проникновения в суть вещей, что часто ее заносило куда-то в сторону. Поэтому случалось, что выводы Нинетты менее точны, чем суждения людей, которые по проницательности ей и в подметки не годились. Острое зрение и стремительность походки маленькой феи отражали качества ее ума. И совет фей, чтобы помочь ей справиться с этим избытком живости, которому глупцы так и норовили подражать, а когда им это не удавалось, презрительно называли его легкомыслием, так вот, совет фей подарил ей волшебные очки и костыль. Очки эти ослабляли зрение, а значит, и умеряли живость ума, поскольку наша духовная деятельность находится в непосредственной зависимости от телесной. Теперь вы знаете, как были впервые изобретены очки. Потом, правда, их стали употреблять с обратной целью, но удивляться тут нечему — ведь все в конце концов приходит к своей противоположности. Однако если нужно доказывать, что очки вредят уму, то достаточно вспомнить: сколько бы почтенные старцы ни следили за нравственностью своих подопечных, молодые любовники, не имея никакого жизненного опыта, всегда обведут их вокруг пальца, чему виной, конечно же, только очки. Что касается костыля, то он замедлял движение, отчего походка маленькой феи становилась более уверенной. Впрочем, Нинетта пользовалась подарками фей только, когда ей надо было провернуть какое-нибудь сложное дело. Должна вам еще раз сказать, что она была лучшим созданием на свете. Открытая душа, нежное сердце, веселый ум придавали ей особое очарование.

Феи, собравшиеся по случаю рождения принцессы, стали, по обычаю, одаривать малютку и, как истые женщины, начали с внешности, поочередно наделяя ее кто — красотой, кто — обаянием, кто — грацией, кто — соблазнительностью, но тут подошел черед Гарпагоны, которой злоба подсказала, как в два счета перехитрить благожелательность остальных, и она процедила сквозь зубы:

— Сколько бы вы ни старались, все равно она останется животным, за это я вам ручаюсь, потому что наделяю ее глупостью, да, да, она будет круглой дурой.

Сказав это, Гарпагона ушла. Феи спохватились, что упустили главное, но поздно. А Нинетта, нацепив на нос очки и опершись на костыль, заявила, что научит принцессу всему, что может заменить недостаток ума. Остальные феи добавили, что, не будучи в силах совсем уничтожить злой дар Гарпагоны, они все же в состоянии его ограничить: если принцесса кого-нибудь полюбит, то она в тот же миг исцелится от своей глупости.[184]Рецепт все тот же, что и в «Рике с хохолком». Заметьте, что женщина, которую может спасти любовь, не находится в таком уж безнадежном состоянии.

И Нинетта, взяв Зирфилу на руки, благополучно перенесла ее в свой замок, избежав всех ловушек, которые ей расставила злая фея.

Главной заботой Гарпагоны было дать принцу Палисандру как можно более скверное воспитание. Она надеялась, что ей удастся исказить разум мальчика, направить его по ложному пути и что, несмотря на все усилия Нинетты, ее воспитанница навсегда останется круглой дурой. Что же касается Палисандра, то она приказала его гувернерам говорить с ним все время только о привидениях, и призраках, и разных чудовищах и без конца читать страшные сказки, чтобы окончательно забить мальчику голову всякими глупостями.[185]Дюкло обыгрывает название сказки Ж. Казота «1001 глупость» (1742). Для истории самосознания жанра крайне интересно это сближение сказок со «страшными» историями о призраках и привидениях, которые уже начали появляться в литературе XVII–XVIII вв., но получили широкое распространение начиная с «готического романа».

Впрочем, такой способ воспитания, придуманный когда-то злобной Гарпагоной исключительно из хитрости, сохранился, увы, правда, уже по глупости, и до наших дней.

Когда принц немного подрос, Гарпагона выписала ему учителей со всех концов света, но так как в злокозненности своей она никогда не останавливалась на посредственном, то заставила каждого из них преподавать не свой предмет. Так, например, она пригласила прославленного философа, скажем, Декарта или Ньютона своего времени, но он должен был учить принца верховой езде и фехтованию. Музыканту, учителю танцев и поэту поручила научить мальчика рассуждать, да и всех остальных учителей тоже распределила соответственным образом, и это оказывалось нетрудно, ибо каждый из них считал себя особенно сильным именно в том, что отнюдь не является его делом. И сейчас встречается немало людей, которых, похоже, воспитывали на этот лад.

Приняв все эти меры предосторожности, Гарпагона не сомневалась в успехе своей затеи. Однако, несмотря на такой способ обучения, Палисандр хорошо успевал. По правде говоря, полезных знаний он не получал, но его ум от всего этого бедлама ничуть не исказился, а, напротив, стал острее. Счастливое возмещение! И в самом деле, не считая хороших уроков, ничто нас так не воспитывает, как наблюдение за комическими персонажами, поэтому Палисандр не принимал всерьез наставления своих учителей. Он стал красив, как бог, картины с него писать, да и только, и очарование его росло вместе с ним — Гарпагона считала, что для нее. Что ж, пусть себе считает, а мы посмотрим, что случится дальше.

Итак, в то время, как Гарпагона из кожи вон лезла, чтобы сделать Палисандра дураком, фея Нинетта чуть с ума не сошла, пытаясь наставить на ум Зирфилу. В замке маленькой феи собирались все самые замечательные люди королевства Пустяковия, и блеску разговоров во время приемов мог бы позавидовать любой европейский двор. Там нельзя было услышать ни общих мест, ни избитых истин, каскадом сыпались остроты, никто не выслушивал ответы на заданные вопросы, однако это ничуть не мешало то сходиться во мнениях, то, наоборот, решительно расходиться, что, впрочем, не имеет никакого значения для блестящих умов.[186]Как принято в галантных сказочных повестях, Дюкло высмеивает манеры, речи светских щеголей (петиметров) — именно ту социальную среду, которая и породила этот жанр. Все выражалось с преувеличениями, это было очень модно и, хотя никто из придворных не испытывал больших чувств и не занимался серьезным делом, они употребляли в разговоре только самые сильные выражения: изменение погоды приводило в ярость, про какой-нибудь жалкий помпон говорили, что он дороже всего на свете, а между оттенками одного и того же цвета для них лежала целая пропасть. Так на всякие пустяки тратились все выразительные слова, и если кто случайно переживал настоящую страсть, то не было средств ее выразить, ничего не оставалось, как хранить молчание, так и возникло речение: «Большие чувства немы».

Нинетта не сомневалась, что, воспитываясь при ее блестящем дворе, принцесса в конце концов избавится от своей глупости, но заклятье, видно, было уж очень прочным. С каждым днем Зирфила становилась все более красивой и более глупой девочкой. Думать она не умела, вечно витала где-то в облаках, а если открывала рот, то изрекала очередную глупость. Хотя обычно мужчины снисходительно относятся к словам красавицы и, что бы она ни несла, считают, что она говорит, как ангел, Зирфилу хвалили только за ее красоту. Бедная девочка была смущена этими комплиментами, воспринимала их как милость и отвечала, что ей делают слишком много чести. Однако они имели в виду совсем другое, смеялись над ее наивностью и пытались соблазнить ее, пользуясь ее неискушенностью.

Нужно знать, что такое порок, чтобы опасаться его ловушек. Зирфила была сама невинность, а невинность не лучший страж добродетели. И Нинетта бдительно следила за своей воспитанницей. Она назначила ее в штат своих фрейлин, где всегда были вакантные места, — ведь большинство из них, не отслужив полностью своего срока, выскакивали замуж. Поэтому фрейлин при дворе всегда не хватало. Однако их дурной пример не испортил Зирфилу. Молодые придворные не отходили от нее, пытались ухаживать, но тщетно. Когда очень хочешь показаться обаятельным, то, как правило, перестаешь им быть. Зирфила оставалась вполне равнодушной ко всем знакам внимания, которые ей оказывали. Их комплименты казались ей пошлыми, от них веяло самодовольством. К тому же если мужчины внемлют голосу плоти, еще не услыша голоса сердца, то большинство женщин должно сперва полюбить, и не будь перед глазами постоянного дурного примера, их не совратить любовными играми. Но как бы там ни было, с Зирфилой ничего не случилось, потому что для большего спокойствия Нинетта, оберегая честь принцессы, не позволяла ей оставаться наедине с мужчинами и даже кое с кем из женщин, опасаясь, что она утратит свою чистоту.

Пока Зирфила беззаботно жила во дворце Нинетты, Палисандр томился от скуки у Гарпагоны. Ему шел уже пятнадцатый год, и ум подсказывал ему, что он не создан жить в том окружении, в котором оказался. Он начинал ощущать некие смутные желания, которые, поскольку они не относились к определенному объекту, повсеместно его смущали. Он вдруг обнаружил, что у него есть сердце, волнение которого не может быть выражено ни одним из органов пяти чувств. Временами принца охватывала какая-то странная истома, которая была сродни удовольствию, хоть и пробуждала желание испытать и более острое наслаждение. Он маялся, томясь по неведомо кому, кто мог бы развеять смятенность его души, и вместе с тем искал уединения. Он убегал в самые глухие уголки парка. Там, пытаясь разобраться в своих чувствах, он подчас выглядел весьма глупо, напоминая мечтательных юношей со старых гравюр.

Гарпагона понимала, что за недуг точит Палисандра, и радовалась, предвкушая, что скоро станет его целительницей. Но она замечала, и это ее весьма злило, что всякий раз, как она пыталась приласкать юношу, он резко отстранялся от нее и приходил в ярость. Известно ведь, что навязанная ласка мало кому желанна и что охотно раздают лишь те поцелуи, которые никто сам не хочет сорвать.

Гарпагона была в полном отчаянии. Ведь совет фей постановил, что принц будет жить у нее лишь до семнадцати лет, а потом она потеряет над ним всякую власть.

Короли обоих королевств — Палисандрии и Пустяковин — с нетерпением ждали этого дня, чтобы, поженив наследников, соединить свои владения в одно государство.

Подаграмбо, как только узнал об их плане, поклялся, что этому не бывать. Он велел подать себе роскошный экипаж и отправился ко двору Нинетты. Его там приняли с той вежливостью, которую оказывают обычно важным персонам, но она отнюдь не свидетельствует об истинном уважении к ним.

Чтобы не терять зря времени на праздные комплименты, Подаграмбо с места в карьер объяснил Зирфиле, какие чувства, точнее, какие желания она в нем пробуждает. Юная принцесса, которая так и не научилась ничего скрывать, не стала его томить неизвестностью, а со всей свойственной ей наивностью сказала ему, что испытывает к нему отвращение. Подаграмбо был крайне удивлен этим признанием, но вместо того, чтобы ретироваться, решил все же попытаться завоевать сердце Зирфилы и добиться ее руки. Он стал судорожно искать способа ей понравиться, но, как известно, в таких случаях чем больше ищешь, тем меньше находишь. Он старался подражать во всем придворным, но если их жеманство бывало порой смешным, то ужимки Подаграмбо просто навевали тоску. Откровенное жеманство вообще-то не всем к лицу, и уж меньше всего оно подходило Злому Духу. Чем больше он пытался разыгрывать из себя фата, тем яснее все видели, какой он дурак. Короче говоря (я не люблю длинных историй), изрядно наскучив всему двору своими кривляниями и донельзя утомив юную принцессу своими глупостями, он ни на шаг не приблизился к цели. По общему мнению, он был самым плоским Злым Духом из всех, когда-либо существовавших на свете. И эта репутация за ним укрепилась повсеместно — как в придворных кругах, так и в народе.

Подаграмбо подозревал, что он стал посмешищем для всего двора, но вовсе не потому, что был проницателен. Просто большинству глупцов свойственно очень высоко себя ценить, но при этом понимать, что многие люди могут отзываться о них дурно. Сильно раздосадованный, он вернулся к себе, чтобы выдумать какую-нибудь необычайную месть и посоветоваться с Гарпагоной, как ловчее похитить принцессу. Нинетта предвидела, что такие попытки могут быть предприняты, и дала своей дорогой Зирфиле волшебный шарф — его магическая сила заключалась в том, что он предохранял от любого насилия.

А тем временем Палисандр не мог справиться с меланхолией, которая его просто снедала. И Зирфила тоже томилась, сама не зная отчего. Молодые люди часто гуляли в одиночестве, и, когда случайно подходили к ограде, разделявшей их парки, каждый чувствовал, что какая-то неведомая сила тянет их за ограду. Они недоумевали, почему именно это место, самое запущенное в парке, кажется им столь привлекательным, но стали ходить туда ежедневно, и только наступление ночной тьмы принуждало их возвращаться к себе.

Однажды, когда принц, стоя у ограды, размышлял обо всем этом, из его груди вырвался горький вздох. Принцесса с той стороны ограды услышала его, почему-то разволновалась и стала прислушиваться. Палисандр снова вздохнул. Зирфила, никогда не вникавшая в то, что объясняли ей учителя, восприняла этот вздох удивительно проникновенно. И ответила таким же горьким вздохом.

Возлюбленные — ибо с этой минуты они стали возлюбленными — услышали друг друга. Язык сердца общепонятен, нужно лишь быть чувствительным, чтобы его понимать и на нем говорить. Любовь тут же зажигает пламя в сердце и озаряет лучом света разум. А услышав друг друга, они тут же захотели увидеться. Любопытство — плод первого знакомства. Короче, принц и принцесса двигаются навстречу друг другу, ищут друг друга, раздвигают ветки разросшихся кустов, и вот они уже стоят друг против друга! О боже! Какой восторг! Только если вам столько лет, сколько им, если вас с той же неотступностью терзают желания, если у вас такой же сумбур в голове, если в жилах ваших тот же огонь и если вы столь же несведущи в делах любви, вы в состоянии оценить, что с ними произошло. Обоих охватывает дрожь от новизны того, что они испытывают, они вкушали блаженство пробужденной чувственности. Они касаются друг друга. Молча. Потом у каждого вырываются какие-то невнятные слова, потом они начинают говорить и говорят безостановочно, задают тысячу вопросов и толком на них не отвечают, но именно такой сумбурный разговор им по душе, все их сомнения рассеяны: они понимают, что любят друг друга с первого взгляда, что нашли то, что искали, что они созданы друг для друга. Палисандр, который до сих пор не видел ни одной женщины, не считая Гарпагоны, открыл для себя новый мир. А Зирфиле, не обращавшей решительно никакого внимания на кавалеров при дворе Нинетты, казалось, что она встретила неведомое ей новое существо. Палисандр поцеловал руку Зирфилы. Бедное дитя, в своем неведении не считавшее, что оказывает милость, а тем более, что совершает проступок, ему не препятствовало. У Палисандра были лишь самые лучшие намерения, поэтому ему и в голову не приходило, что его нежные прикосновения могут кого-то оскорбить, и он осмелел, а Зирфила с детской непосредственностью отвечала ласками на его ласки. Не имея никакого представления о пороке, она, естественно, не знала, что такое целомудрие.[187]В описании «естественного» поведения героев можно увидеть своеобразный «руссоизм до Руссо», но думается, что этот мотив восходит к роману Лонга «Дафнис и Хлоя» (II–III вв. до н. э.) Они уселись на траве, крепко прижались друг к другу и принялись целоваться. Зирфила была готова на все, чего хотел Палисандр, она сама заключила своего возлюбленного в объятия. Палисандр положил руку на едва намечающуюся грудь Зирфилы и нашел губами ее губы. Души их слились в божественном опьянении, их уносит поток радости, они наверху блаженства, желание захлестывает их, они изумлены, что можно, оказывается, быть такими счастливыми и все же желать чего-то еще. Они наслаждаются всеми прелестями друг друга, которые доступны взорам, не подозревая, однако, что есть и нечто скрытое, без чего полного счастья, увы, не наступит. И все же мне кажется, что за этот первый урок любви они уже многому научились.

О, милые дети! Они были так поглощены друг другом, что забыли обо всем на свете и не собирались расставаться. Но так как они не вернулись с прогулки в положенное время, то и Гарпагона, и Нинетта порознь отправились искать своих воспитанников. Голоса фей вспугнули юных возлюбленных, и они нехотя разбежались в разные стороны. Только надежда на то, что они увидятся завтра и смогут снова насладиться теми же радостями, заставила их оторваться друг от друга. Если феи заподозрят, что они нашли друг друга, их разлучат — это было яснее ясного. Первое чувство так доверчиво в своих желаниях и так робко в своих порывах.

Образ Зирфилы, запечатлевшийся в душе Палисандра, сделал для него Гарпагону еще отвратительней, чем прежде. Что до Зирфилы, то хоть ей и пришлось расстаться с Палисандром, та радость, которую она испытала в его невинных объятиях, придала новый блеск ее красоте и озарила ее каким-то внутренним светом. Ведь известно, что удовольствие красит человека, а любовь его озаряет. Однако у меня нет слов, чтобы передать изумление придворных, когда они обнаружили, что Зирфила разом поумнела. В тот вечер был как раз большой прием у Нинетты и кто-то отпустил по адресу Зирфилы плоскую шутку, одну из тех, которые себе позволяют мелкие людишки, ощущающие свое превосходство над теми, кого они полагают глупее себя. Бедная Зирфила прежде часто бывала предметом подобных шуток. Но, начиная с этого вечера, она стала отвечать на них язвительно, тонко, но при этом безо всякого раздражения, так, что неудачные шутницы (ибо наверняка это были женщины) изумились мудростью ее разящих ответов и были уничтожены церемонной учтивостью, с которой она к ним обращалась. Мужчины пришли в восторг и аплодировали. У Нинетты на глазах сверкали слезы счастья, придворные дамы краснели от досады. Они и так с трудом мирились с красотой Зирфилы, утешаясь лишь ее глупостью. Выносить их колкости было невозможно, и у принцессы, казалось, не оставалось другого выхода, как озлобиться. Злость часто заставляет уважать то, что вызывает ненависть. Но маленькая принцесса была слишком благородного происхождения, чтобы использовать этот недостойный способ защиты.

Нашим возлюбленным так понравился первый урок, преподанный любовью, что им не терпелось продолжить занятие в ее школе. Какое счастье учиться, испытывая при этом одни только радости!

Возлюбленные, как воры, сперва принимают излишние предосторожности, потом постепенно они теряют бдительность и пренебрегают даже самым необходимым, и тогда их ловят. Именно это в точности и случилось с нашими юными героями, которые стали вести себя совсем неосторожно. И Злой Дух их подкараулил. Однажды вечером он увидел, как они расходились после свидания, и впал в настоящее бешенство. Но, поскольку он взял себе за правило ничего не предпринимать, не испросив чьего-либо совета, хоть и поступал потом всегда наоборот, он решил обсудить этот случай с Гарпагоной. Злая фея, услышав новость, тоже чуть не лопнула с досады. Дух сказал ей, что достойной местью будет только похищение принцессы.

Хотя Гарпагона пришла в не меньшую ярость, чем Подаграмбо, она никак не хотела, чтобы соперница оказалась в ее доме, вблизи от своего возлюбленного. Поэтому она утаила тревогу и спокойно сказала Духу, что ему и надо заняться этим похищением, так как была уверена, что у Подаграмбо на это не хватит ума.

С раннего утра Злой Дух спрятался за деревом у ограды в том самом месте, где наши возлюбленные обычно встречались. Учителям Палисандра было велено затянуть уроки, чтобы принц не смог прибежать на свидание раньше принцессы.

Палисандр, отличавшийся на редкость мягким нравом, впервые в жизни разгневался оттого, что его задержали. Что поделаешь, страсть не способствует ровному настроению. Пока принц изнывал от нетерпения, нежная Зирфила подошла к ограде и, не найдя там своего возлюбленного, встревожилась, ведь обычно он являлся на свидание первым. Она поискала его глазами и, не обнаружив, осмелилась миновать ограду и войти в парк Гарпагоны. И тут она сразу же натолкнулась на Подаграмбо. Его вид внушил принцессе ужас, и она бросилась было бежать, но сделала это так неуклюже, что шарф ее зацепился за ветку куста. Злой Дух тут же схватил Зирфилу за рукав платья.

— Ах вы, невинное создание! — воскликнул он. — Вы бегаете за мальчишкой и отвергаете меня?

Бедняжка Зирфила, видя, что испуг, из-за которого она потеряла свой волшебный шарф, выдал ее, решила схитрить. Прежде, до встречи с Палисандром, она никогда бы не догадалась прибегнуть к такой уловке. От первого любовного приключения мужчины становятся самодовольными, а женщины — лукавыми. Слабый пол вынужден краснеть за то, что составляет доблесть сильного пола.

Хотя Зирфила и была само простодушие, ей ничего не оставалось, как обмануть Подаграмбо.

— Меня удивляет, что вы приписываете любви поступок, вызванный исключительно любопытством, — сказала она, — только оно привело меня сюда. А еще больше меня удивляет, что вы хотите силой получить то, чего можете добиться и своим титулом, и, еще больше, своей любовью.

Эти лестные речи несколько смягчили Злого Духа. Но хотя принцесса и посоветовала ему понадеяться на свои достоинства, он не хотел ее упускать.

— Если ваше сердце так ко мне благосклонно, — ответил он, — то вы должны согласиться пойти со мной в замок. Все эти долгие ухаживания, которым обычно предаются возлюбленные, не что иное, как пустой ритуал и лишь отдаляют от нас наслаждение, ничего к нему не добавляя.

— Что ж, — сказала Зирфила, — я готова пойти с вами. И чтобы доказать вам искренность своего намерения, я прошу вас, подайте мне мой шарф, чтобы здесь не оставалось никаких следов моего бегства и вашей излишней настойчивости.

Подаграмбо прямо лоснился от удовольствия, он был восхищен предусмотрительностью принцессы.

— О, надо признать, что от любви женщины умнеют! — воскликнул он. — Я бы сам никогда об этом не подумал и ушел бы, как дурак.

И он тут же снял шарф с ветки и подал его принцессе, поцеловав ей руку. Но она с презрением его отпихнула, потому что больше ей нечего было бояться.

— Уходи, вероломная тварь, не то на тебя падет гнев фей, — сказала она. — Этот шарф для меня залог их защиты.

И с этими словами она убежала, оставив Подаграмбо в полной растерянности, потому что он не смог пойти за ней: какая-то сила не давала ему сдвинуться с места и одолеть ее он оказался не в состоянии. Ему ничего не оставалось, как испытать еще большее восхищение перед умом и находчивостью принцессы, но думать ему об этом не хотелось. Простояв неподвижно некоторое время, он в полном отчаянии поплелся к Гарпагоне, чтобы рассказать ей о своей неудаче.

Злая фея с досадой выслушала рассказ о волшебной силе шарфа, но несколько утешилась тем, что затея Подаграмбо не удалась. Однако она скрыла от него, что их интересы в этом деле расходятся, и, так как наиболее убедительные слова утешения находятся тогда, когда сам ничуть не огорчен, Гарпагона его успокоила, пообещав лишить шарф волшебной силы и добыть для него принцессу.

Фея еще не знала, какие испытания ее подстерегают. Пока она разговаривала с Подаграмбо, Палисандр со всех ног помчался к ограде. Тщетно прождав некоторое время Зирфилу, он, сгорая от нетерпения, забрел в парк Нинетты и раздираемый то страхом, то страстью, незаметно дошел до дворца. Весть о его появлении быстро распространилась. Нинетта в сопровождении придворных вышла ему навстречу. Палисандр приблизился к маленькой фее и с большим почтением поцеловал подол ее платья. Но тут он увидел Зирфилу, а Зирфила — его, и они бросились друг к другу и на глазах у всего двора отдались радости встречи. Зирфила тут же простодушно поведала ему, какой опасности только что избежала. После того что с ней произошло, принц стал ей еще дороже. Чем больше смелости проявляют женщины, тем скорее они готовы принести новые жертвы. Нинетта, весьма снисходительная по природе, и не пыталась увидеть в поведении юных возлюбленных что-то недозволенное. Она была рада, что Фортуна все устроила к лучшему.

Когда Гарпагона узнала, что Палисандр сбежал, она снова впала в дикую ярость и потребовала, чтобы его немедленно вернули. Но, к счастью, ему в этот самый день как раз исполнилось семнадцать лет, и по решению фей Гарпагона с этого дня теряла на него все права. Она впала в бешенство, мигом излечилась от любви, чувства, столь не свойственного ее сердцу, и так как отныне жаждала лишь мести, то тут же отправилась к фее Завистнице, чтобы вступить с ней в сговор.

А тем временем во дворце Нинетты все были настолько заняты празднествами, которые устроили в честь Палисандра, что некогда было и думать о мстительной Гарпагоне.

Все претенденты на руку Зирфилы отступили, увидев Палисандра. Женщины без удержу восхваляли красоту принцессы, а втайне все норовили стать ее соперницами. Однако Палисандр был настолько поглощен своей любовью, что даже не замечал заигрываний придворных красавиц, которые наперебой делали ему всяческие авансы. Когда же при дворце убедились, что сердца этих возлюбленных глухи ко всему, кроме своего всепоглощающего чувства, то мнение о них разом изменилось. Теперь все уверяли друг друга, что Зирфила еще больше поглупела с тех пор, как полюбила, а что до Палисандра, то его красоте явно не хватает изюминки, а их любовь просто смешна, такого при дворе никогда не бывало, и что лучше избегать их.

Одним словом, придворные дамы утратили к Палисандру всякий интерес, а наши возлюбленные были до того заняты друг другом, что как прежде не замечали угодливых заискиваний, так и теперь не заметили, что все от них отвернулись.

Нинетта, которая до этого столь пристально следила за поведением Зирфилы, боясь, как бы она не стала жертвой какого-нибудь расхрабрившегося ветреника, оставляла ее наедине с Палисандром безо всякой тревоги, она верила, что настоящая любовь невозможна без уважения и что чем больше возлюбленный пылает от нетерпения, тем меньше он себе позволяет. Впрочем, за истинность этого утверждения я не поручусь, но, так или иначе, на этот раз оно опровергнуто не было.

Ждали только приезда королей Палисандрии и Пустяковин, чтобы отпраздновать свадьбу. Их послы уже прибыли ко двору Нинетты и сумели без труда договориться по всем пунктам брачного контракта. Были сшиты новые ливреи для слуг, а что касается нарядов для предстоящих празднеств, то выписали все самое модное из Парижа, от мадам Дюша,[188] Дюша.  — Хозяйка парижской модной лавки, расположенной неподалеку от Оперы. которая прислала кукол в рост Нинетты, одетых в платья новых фасонов.[189]Для демонстрации и распространения новых моделей в XVIII в. использовали кукол. Одним словом, все главное было уже сделано, оставались сущие пустяки: установить законы объединенного королевства и обеспечить интересы народа.

Возлюбленные не расставались ни на минуту. Часто, чтобы укрыться от шумной суеты двора, они уходили в дальние рощи на краю парка, там они предавались невинным ласкам и твердили друг другу все те же слова любви, столь увлекательные для пылающих сердец, что их можно без конца повторять и всякий раз они звучат внове.

И вот однажды во время такой прелестной болтовни Зирфила сняла свой шарф, потому что было очень жарко. Гарпагона, которая выслеживала их, став невидимкой, воспользовалась этой промашкой и явилась им вместе с феей Завистницей; они стояли в колеснице, в которую были впряжены змеи, а вокруг сонмом витали пронзенные стрелами сердца. Это были своего рода талисманы, которые представляли тех, кто знал зависть, а стрелы были как бы знаком достоинства, ведь оно и доставляет самые ужасные страдания завистникам.

Гарпагона коснулась Зирфилы своей волшебной палочкой и унесла ее в облаке в тот самый миг, когда Палисандр целовал ей руку. Несчастный принц кинулся в ноги Злой Феи, умоляя ее обрушить всю месть только на него и пощадить принцессу. Тщетно говорил Палисандр все, что могли подсказать ему любовь и великодушие, жестокая фея не сводила с него глаз:

— Неужели ты еще смеешь надеяться на мою милость? В моем сердце живет только ненависть. Я обрушу свою месть разом и на тебя, и на твою возлюбленную: она угодит в объятия твоего соперника, который ей так омерзителен!

Колесница умчалась, оставив Палисандра в глубоком отчаянии.

Благодаря своему колдовскому искусству Нинетта тотчас же узнала о случившемся, но беда тех, кто, как она, все умеют, заключается в том, что они ничего не предвидят. Она пришла в рощу за принцем. Он прижимал к груди шарф Зирфилы, обливая его слезами. Маленькая фея, как могла, пыталась его утешить, но он даже не слышал того, что она говорит. Ей стоило немалого труда привести его во дворец, потом она заперлась в своем кабинете, надела очки и стала листать толстые фолианты, надеясь найти хоть какие-то указания, как надлежит поступать в случае такой беды.

При дворе по-разному отнеслись к случившемуся. Одни много об этом говорили, но на самом-то деле оставались вполне равнодушны. Другие все больше помалкивали, зато живо интересовались всеми обстоятельствами этого похищения. Никто особенно не горевал оттого, что Зирфила исчезла, а тем более — женщины, и некоторые из них даже всерьез надеялись утешить принца.

Придворная новость была еще совсем свежей, ее передавали из уст в уста, хотя никто ничего толком не знал, рассказывали кучу подробностей, не имея понятия о том, что случилось, не скупились на слова именно потому, что сказать было нечего, и вот тут-то Нинетта вышла из своих покоев в большом воодушевлении и сообщила, что Зирфилу можно освободить, вырвать из рук Подаграмбо. Все окружили фею, всем не терпелось узнать, что же надо для этого сделать.

— Послушайте, — обратилась маленькая фея ко всем присутствующим, — я только что узнала, что вся власть Подаграмбо и Гарпагоны зависит от волшебной вазы, которую они хранят в тайнике в своем замке. Эту вазу стережет дух — слуга, превращенный в серо-голубого кота, и раздобыть эту вазу можно без особых трудностей, если соблюсти одно-единственное условие: за ней должна отправиться молодая особа безупречной репутации.[190]Дюкло превращает устойчивый мифологический мотив (см. сказку Ла Форс «Волшебник») в шутливое галантное испытание (как это сделал позже Дидро в «Нескромных сокровищах»). Я полагаю, что найти такую нетрудно, и на ее пути никаких препятствий не будет. Но если та, кто отправится за вазой, не соответствует своей репутации, то лучше ей не ходить, ибо ничем хорошим это не кончится.

— Какой блестящий способ все уладить! — воскликнул щеголеватый придворный. — Поздравляю принца Палисандра!

— Замолчите, вертопрах! — одернула его фея. — Если бы нужен был разумный человек, то вас бы наверняка не выбрали.

— Я вовсе не шучу, — насмешливо возразил юный фат, — а боюсь, как бы состязание по части добродетели не привело бы нас к гражданской войне.

— Состязания не будет, — сказала фея, — я об этом сама подумала: мы будем тянуть жребий, чтобы избежать возможной зависти.

Сказано — сделано. Тут же приготовили бумажки для жеребьевки и вытащили ту, на которой было имя «Амина».

Эту молодую девушку можно было назвать скорее хорошенькой, чем красивой, она была очень живой, легкомысленной, невероятно кокетливой, из числа тех, кто за словом в карман не полезет, вела себя свободно, раскованно, любила всех задирать и появлялась всегда в окружении толпы поклонников.

Амина, услышав, что ее выбрали, не изменилась в лице, ничуть не смутилась, но, надо сказать, и не возгордилась. Однако придворное общество встретило ее имя гулом, который было трудно принять за одобрение. Нинетта сочла это дурным знаком, испугалась за успех предприятия и поэтому сама выбрала Зобеиду, чтобы она сопровождала Амину, решив, что две добродетели лучше, чем одна. Зобеида была немного старше подруги, более красива и слыла образцом добродетели и недоступности. Говорили даже, что она столь строга в поведении только для того, чтобы безжалостно осуждать всех остальных женщин. Добродетель — неплохая привилегия!

Как бы там ни было, девушки отправились в путь вдвоем и дошли, согласно полученным указаниям, до небольшого павильона, расположенного неподалеку от замка Гарпагоны. Амина с присущей ей живостью шла впереди. Они не столкнулись ни с какими препятствиями, двери сами открывались перед ними. Наконец они очутились в комнате, где увидели на мраморном столике вазу, форма которой не отличалась изяществом. Скажем прямо, она очень напоминала ночной горшок. Я сожалею, что не могу найти более изящного слова или сравнения. Девушки никогда бы не подумали, что это и есть тот клад, который надобно было добыть, если бы Нинетта не дала им точных указаний.

Но ваза эта, хоть и была гнусной по форме, обладала тем не менее изумительными свойствами: она отвечала на все вопросы, словно оракул, и рассуждала, как философ, на любую тему. В те далекие годы сравнение с этой вазой было большим комплиментом для всякого, кто пускался в рассуждения.

Амина и Зобеида увидели также и кота, о котором им говорили: им захотелось его погладить, но он оцарапал Зобеиду, зато стал ластиться к Амине, убрал когти, выгнул спину и галантно задрал хвост трубой.

Амина, обрадованная таким удачным началом, схватила магическую вазу, но в тот момент, когда она ее с трудом приподняла, Зобеида, чтобы помочь, коснулась вазы рукой, и вдруг из нее повалил густой дым, быстро заполнивший всю комнату. Раздался страшный треск. Амина испугалась и опустила вазу на столик, на котором она стояла, и тут же в клубах дыма появились Подаграмбо и Гарпагона. Они схватили Амину и Зобеиду, но не убили их на месте, а заперли в темной башне.

Фея Нинетта, незамедлительно узнав об этих событиях, стала доискиваться, почему поход девушек за вазой закончился такой неудачей, и вскоре сообщила своему двору, что Амина при всем кокетстве была невинна, в то время как Зобеида, имея любовника и втайне вкушая любовные радости, докучала всем постоянным изъявлением своей фальшивой добродетели.

Нинетта сказала также, что, когда Амина уронила вазу на мраморный столик, ваза треснула, а это означает, что хотя Злой Дух полностью своей власти не утратил, она сильно ослабла.

Чтобы отомстить волшебному горшку Подаграмбо, Палисандр, впав в полное отчаяние, дал зарок бить все ночные горшки, которые попадутся ему на глаза, и тут же приступил к осуществлению своей клятвы. Он переколотил все ночные горшки, которые смог найти во дворце. Что творилось в дворцовых покоях, и вообразить трудно. Разразился страшный скандал, и Нинетта попыталась было ему втолковать, что все эти ночные горшки ни в чем не виноваты, но ей так и не удалось его успокоить. Она оказалась в таком затруднительном положении, что ей пришлось обратиться в совет фей. Рассмотрев это дело, которое было сочтено весьма серьезным, феи порешили, что, поскольку власть Злого Духа ослабла, он не может больше держать в плену Зирфилу целиком, а значит, надобно, не лишая принцессу жизни, отделить ее голову от тела и переправить в страну Идей,[191]Традиции аллегорического изображения волшебной страны соединяются с каламбурной «реализацией» фразеологизмов (в «Нескромных сокровищах» рисуется страна Гипотез, страна Литературы; люди сокращаются до одной-единственной части тела, выражающей их сущность). где она и будет находиться до тех пор, пока кто-нибудь, пробравшись в эту страну, не расколдует принцессу и тем самым снова не соединит ее голову с телом. Нинетта возразила, что в таком случае уж лучше было бы оставить Злому Духу голову принцессы, а не тело, потому что есть опасность, что, потеряв голову, она может полюбить его и они сразу же вступят в брак. Феи приняли во внимание это соображение и распорядились, чтобы тело Зирфилы всегда было окружено ореолом пламени, и подойти к нему сможет только тот, кто добудет голову. Едва феи произнесли свое решение, как оно уже было осуществлено. Злой Дух попытался было отправиться в страну Идей, но ему так и не удалось даже приблизиться к ней. Безумцы легко попадают в страну Идей, а дуракам дорога туда заказана. Палисандр, который был безумно влюблен, оказался там в два счета.

Страна Идей не похожа ни на какую другую страну, и форма правления там тоже совсем особая. В этой стране нет подданных, каждый там король и единолично властвует над всем государством, но при этом не узурпирует власть у других королей, таких же абсолютных монархов, как и он. И хотя там так много королей, между ними нет ни вражды, ни зависти. Просто каждый носит свою корону на свой манер. И их честолюбие лишь в том, чтобы предлагать эту корону всем, кто пожелает разделить ее с ними. Вот таким путем они и расширяют свои владения.

Границы всех этих малых королевств, заключенных в одном большом, точно не обозначены, и каждый король волен по своему желанию то расширять их, то суживать.

Палисандр понял, что он в королевстве Идей, по огромному количеству голов, мимо которых он шел. Они подходили к нему и говорили все одновременно, на разных языках, разными тембрами. Он искал среди них голову Зирфилы, но нигде ее не находил. Одни головы принадлежали людям, которые проявили стойкость в беде, но не справились с процветанием: одних погубили деньги, других — почести. Повстречал он головы мотов, скупцов (их было очень много), воинов, павших на поле брани. Попадались и головы сочинителей — одним не под силу оказалась удача, другим — провал, а нескольким — видимость успеха, и несметное количество голов завистников, которые не могли вынести успеха соперников. Палисандр увидел также множество голов, неизвестно как сюда попавших, они пребывали здесь, так сказать, инкогнито, он не хотел их мне назвать, а я гадать не буду. Сколько здесь было голов философов, мистиков, ораторов, химиков!.. Многие попали сюда из-за каприза, из-за того, что важничали или не умели держать язык за зубами, кто — из-за вольнодумства, а кто — из-за суеверий. Одни вызывали у принца сочувствие, других он избегал, они были ему не по душе, и он топтал всех, кого погубила зависть.

Палисандр, чтобы найти Зирфилу, пошел в ту сторону, где, как он слышал, были головы тех, кто потерял их от любви. Но когда он рассмотрел эти головы поближе, то обнаружил, что они принадлежали либо кокеткам, либо ревнивцам. И принц, устав от бесконечных поисков, отчаявшись от неудач, оглушенный всеми глупостями, которые ему приходилось выслушивать, убежал в рощу, чтобы отдохнуть от всех этих безумных суетливых голов, которые не отходили от него ни на шаг. Он растянулся на траве и стал думать о своем несчастье. Оглядевшись по сторонам, он увидел фруктовые деревья, ветви которых гнулись под тяжестью плодов. Силы, казалось, покинули его, и он сорвал грушу, чтобы подкрепиться. Но едва он прикоснулся к ней ножом, как из разреза выглянула голова, и он сразу узнал ее — это была голова его милой Зирфилы. У меня не хватает слов, чтобы передать изумление и радость принца. Он вскочил на ноги, чтобы расцеловать эту столь дорогую ему голову, но она бабочкой метнулась в сторону и села на куст роз, который стал для нее неким подобием тела.

— Не надо, принц, — сказала голова Зирфилы, — не пытайтесь настигнуть меня, а лучше спокойно выслушайте то, что я вам скажу: поверьте, все ваши усилия поймать меня бесполезны. Я сама бросилась бы в ваши объятия, если бы мне позволила судьба. Но так как я заколдована, меня можно схватить только тоже заколдованными руками. Увы, принц, но это так. Я тоскую по своему телу и даже не знаю, достойно ли оно еще меня. Ведь оно осталось в замке Злого Духа, и я об этом и думать не могу без содрогания, прямо голова идет кругом.

— Успокойтесь, — сказал Палисандр, — феи, тронутые нашими несчастиями, взяли ваше тело под свою защиту.

— Вы меня избавляете от ужасной тревоги! — воскликнула голова Зирфилы. — Во всяком случае, вы ведь знаете, дорогой принц, что сердце мое отдано вам, и вы слишком благородны, чтобы упрекать меня за несчастье, в котором я ничуть не повинна.

— Вы это замечательно выразили, — ответил ей деликатный Палисандр, — но не будем терять времени, скажите мне поскорей, где я могу найти заколдованные руки, о которых вы говорили.

— Вы их найдете в парке, они там летают где вздумается, раньше они принадлежали фее Нерадивой, но их у нее отняли, потому что она не находила им применения. Сейчас я вам расскажу эту фантастическую историю. Некогда было…

— О, помилуйте, — нетерпеливо перебил ее Палисандр, — у меня сейчас нет времени слушать сказки. Найти бы мне руки, а их история меня мало интересует. Сейчас же пойду их искать.

— Идите, идите и освободите меня от этого жестокого колдовства, которое меня истомило. Вы, наверное, заметили, что здесь все головы так и норовят привлечь к себе внимание, нисколько не стыдясь своего вида. Только я одна вынуждена прятаться в фруктах, потому что потеряла голову от любви, и все остальные меня за это презирают.

Голова Зирфилы все говорила и говорила, не обращая внимания на то, что принц уже ушел, и он отметил про себя, что с тех пор, как от принцессы осталась одна голова, она сделалась куда болтливей. Не прошел он и ста шагов по парку, как увидел порхающие в воздухе руки.[192] …порхающие в воздухе руки — этот мотив встречался в «Белой Кошке» д'Онуа. Палисандр подбежал поближе и попытался было схватить хоть одну, но как только он дотрагивался до какой-нибудь летающей руки, он тут же получал щелчок в нос. Поначалу получать щелчки показалось ему унизительным, но ведь его счастье было в этих руках, а принцам, как известно, тоже иногда приходится жертвовать самолюбием ради устройства личных дел. Пытаясь быть как можно более ловким, он продолжил погоню за этими злосчастными руками. Но всякий раз, когда ему казалось, что он их наконец настиг, они разом ускользали, то дав ему пощечину, то сорвав с него шляпу. Чем с большим усердием принц гонялся за ними, тем стремительней они от него отлетали. Палисандр так долго преследовал их, что просто обессилел. Тогда он решил на минутку остановиться, чтобы перевести дух, а так как рядом была беседка, обвитая виноградом, то он сорвал гроздь: его томила жажда. Но стоило ему съесть две-три виноградины, как он почувствовал, что с ним начало твориться нечто странное: голова вдруг стала работать быстро и четко, зато сердце становилось все более спокойным и холодным. Что до воображения, то оно прямо-таки воспламенилось, все, что он видел, запечатлялось в его мозгу с особой яркостью, но тут же эти образы, словно в калейдоскопе, стремительно вытеснялись другими, и, поскольку он даже не успевал их толком оценивать, у него не могло сложиться ни о чем никакого суждения. Одним словом, принц сходил с ума. Фрукты этого волшебного сада, тайным образом связанные с населяющими их головами, обладали одним свойством: от них терялся разум, но ум при этом даже обострялся. Так Палисандр оказался одновременно самым блестящим и самым безумным принцем.

Первым последствием такой быстрой перемены было охлаждение сердца. Палисандр утратил любовь. Настоящая любовь невозможна без разума. Если прежде он испытывал к Зирфиле нежное целомудренное влечение, то теперь он едва вспоминал о ней. Он не чувствовал больше ни малейшего сострадания к несчастьям принцессы. То, что она потеряла голову, казалось ему теперь смешным, и только. Вот так ум, не подкрепленный разумом, судит о несчастьях других; истинно сказано: чужую беду руками разведу. Чванство вытеснило скромность. Палисандр потерял достоинство, зато теперь был исполнен всяческих амбиций.

— Видно, я совсем рехнулся, — воскликнул он, — гоняюсь здесь за какой-то там головой, когда запросто могу вскружить голову всем женщинам Пустяковин. Нечего мне бегать от своей судьбы, ведь она в том, чтобы быть всеми любимым, вызывать у всех восхищение, нимало не жертвуя своей свободой.

Сказав это, Палисандр тут же отправляется в обратный путь.

Нинетта, увидев из окна Палисандра, выбежала ему навстречу: ей не терпелось поскорей узнать о судьбе Зирфилы. Принц сказал, что от принцессы осталась всего лишь голова, да к тому же и ее невозможно коснуться, что все дальнейшие усилия бессмысленны и что он с этим смирился. Он заявил, что постоянство, если оно не приносит счастья, — добродетель дураков, и изрек еще немало подобных сентенций, короче, Нинетта очень быстро убедилась, что у принца решительно изменился характер, зато изрядно отточился ум. Сперва маленькая фея рассердилась, что Палисандр посмел вернуться без принцессы, но так как для всякой натуры с живым умом присутствующие всегда значат больше, нежели отсутствующие, радость встречи с Палисандром утешила ее в потере Зирфилы.

Все придворные окружили принца, правда, скорее из любопытства, чем из подлинного интереса к нему. Они ожидали увидеть его таким, каким он был прежде, то есть разумным и скромным, и уже готовы были посмеяться, как обычно, над избытком его добродетелей. Однако на этот раз он произвел на всех куда более благоприятное впечатление. Он поразил живостью и блеском разговора. Внимательный читатель, наверное, помнит, что очки Нинетты укорачивали зрение. Она их сняла, чтобы издали получше разглядеть принца. А так как она их вновь не надела, то пустилась рассуждать о предметах, весьма отдаленных, Палисандр же стал подавать ей шутливые реплики, он был неистощим как остроумный собеседник, он так и сыпал самыми экстравагантными афоризмами, чем привел в восхищение весь двор и тут же покорил всех женщин. Они слушали его с жадностью и все восклицали: «Ах, до чего же он умен!» Он получил столько комплиментов, что. несмотря на свое самомнение, все же в конце концов покраснел. Казалось, что ничто не приносит принцам такого счастья, как потеря разума. Каждый, кто с ним встречался теперь, весьма лестно отзывался об его уме, есть тому и письменные свидетельства.

Вот так, разлюбив, Палисандр стал идеальным любовником для всех женщин королевства. Жажда амурных похождений, как известно, недурно сочетается с безумием. Первой любовницей принца была довольно красивая дама весьма свободного поведения, начисто лишенная предрассудков. Окончательно погубив свою репутацию, она зато создавала репутацию всем молодым людям при дворе.

Чтобы презирать эту даму, вовсе не надо было ею обладать, но, обладая ею, нельзя было не почувствовать к ней отвращения, поэтому Палисандр бросил ее через два дня и завел себе новую любовницу. У нее было прелестное личико, нежное сердце и покладистый характер, и, не имей она так много любовников, несомненно заслуживала бы любви.

Палисандр решил на ней не останавливаться, и вскоре у нее появилось несколько соперниц. Их список[193]Как и другие авторы, Дюкло включает в сказку краткий конспект романа-списка любовных побед героя. он стал расширять, а все придворные дамы так и норовили в него попасть. С тех пор как принц утратил свое чувство к Зирфиле, все они находили его просто обворожительным.

После множества любовных связей с самыми знаменитыми при дворе дамами, которые его прославили, он решил соблазнить нескольких завзятых скромниц и недотрог исключительно ради того, чтобы загубить их безупречную репутацию. Как только он узнавал, что какую-нибудь придворную даму нежно любит обожаемый ею супруг, он тут же, как говорится, «брал ее на мушку», и уж такова притягательная сила модного кавалера, что именно благодаря своей порочной репутации ему всегда удавалось восторжествовать там, где он должен был потерпеть фиаско. Успешные любовные похождения при дворе не мешали Палисандру спускаться и в буржуазный круг. Тамошние красотки с особым рвением отдавались ему еще и потому, что, повторяя безумства первых дам королевства, они полагали себя с ними на равной ноге. Даже мужчины вместо того, чтобы ненавидеть этого распутника, завидовали ему, искали его общества, на свой лад восхищались им, хотя и не испытывали к нему уважения.

Обычно ни на что не хватает времени именно у тех, кто тратит его попусту. И тем не менее, Палисандр часто не знал, куда себя деть, настолько мало его занимали все эти любовные приключения. К тому же выглядеть скучающим считалось тогда хорошим тоном. И принц стал искать развлечения в философствовании (тогда это было весьма модно). Дело в том, что из боязни погрязнуть в педантизме лучшие умы королевства изобрели способ становиться ученым, ничего толком не изучая. У каждой светской дамы был теперь свой геометр или философ, как прежде — левретка или там спаниель. Палисандр с головой окунулся в науку и литературу. Он разглагольствовал о физике и геометрии, писал метафизические трактаты, сочинял стихи, сказки, комедии, оперы и вызывал всеобщее восхищение. Все уверяли, что настоящие сочинители ему в подметки не годятся. Известно, что только люди определенного круга обладают тем, что называется «бонтоном», а это ценится теперь больше, нежели талант, и к тому же они ни на что не претендуют. Судьба баловала Палисандра, как мало кого. Издали даже сборник его афоризмов под заглавием «Образцовый зубоскал», и все им зачитывались, ибо и в самом деле при дворе это была очень полезная книга, благодаря которой молодые люди становились блестящими и несносными.

В конце концов Палисандр устал от своих собственных успехов: любовь он променял на сладострастие, а сладострастие — на высокомерие. Отвращение, которое он испытывал ко всему, почти заменило разум и сделало его жизнь невыносимой. Любой порядочный человек, обреченный на такое существование, почувствовал бы себя несчастным. Палисандр не стал от этого более разумным, однако он стал печальным. Впрочем, ум, если ему не сопутствует разум, обычно сперва вызывает восхищение, а вскоре утомляет тех, кто только что им восхищался. Большинство любострастных дам, которые поначалу кичились тем, что пользуются особым расположением принца, потом отворачивались от него, потому что им становилось стыдно, что они лишь одни из многих. Палисандра обвиняли еще и в том, что он злыдень, ибо он сочиняет куплеты и эпиграммы на своих лучших друзей, выставляя их на посмешище, и у всех вокруг подмечает комические черты. А между тем никаких дурных намерений у него не было. Он только хотел сам позабавиться и позабавить других. Но ведь люди несправедливы.

А тем временем Нинетта, не понимая, как ее дорогой Палисандр мог выйти из моды, нацепила на нос очки, чтобы поближе разглядеть все обстоятельства этой истории. И после долгого изучения пришла к выводу, что, хотя у него и переизбыток ума, он, тем не менее, просто безумен. Она попросила принца рассказать ей во всех подробностях все, что с ним приключилось в королевстве Идей. Палисандр, не ведая, к чему она клонит, охотно пустился в пространный рассказ, потому что пуще всего любил говорить о себе. Когда же он дошел до грозди винограда, Нинетта воскликнула:

— О, теперь я больше не удивляюсь блеску вашего ума!

— Почему, позвольте полюбопытствовать? — спросил Палисандр.

— Потому, — ответила фея, — что вы начисто лишились здравого смысла.[194]Противопоставление «аристократического» ума (остроумия) «буржуазному» здравому смыслу — общее место прозы рококо. «Чрез слово «разум», по большей части, понимают они одно качество, а именно остроту его, не требуя отнюдь, чтоб она управляема была здравым смыслом… Рассудка француз не имеет и иметь его почел бы несчастьем своей жизни…» (Д. И. Фонвизин, «Записки первого путешествия», 1778).

— Шутка сказать! — воскликнул принц.

— Конечно, — продолжала Нинетта, — вы слишком умны, чтобы вас легко было переубедить, особенно, если взывать к вашему разуму. Но знайте, это потому, что вы его потеряли. Фрукты, созревающие в стране Идей, содержат смертельный яд для разума. Какое счастье, что у меня есть противоядие на этот случай! Виноград, обвивающий беседку в известном мне саду, обладает свойством убивать ум, но никто, кроме меня, этого не знает. Я угощаю им иногда тех придворных, у кого чересчур живое воображение. Вот этот виноград вам и надо отведать.

— То-то я вижу при дворе столько людей, которые, видно, только и делают, что едят этот виноград, — сказал Палисандр. — Но клянусь, у меня нет никакого желания его отведывать. И вообще, как это у вас получается: чтобы стать разумным, надо потерять ум?

— Уверяю вас, — перебила его фея, — более надежного способа нет. И вы, поскольку у вас ума палата, можете без боязни пожертвовать его частичкой.

И Нинетта принялась говорить принцу самые лестные слова. Фея знала, что ум легче внимает голосу самолюбия, нежели разума. Однако, несмотря на все красноречие Нинетты, Палисандр был настолько безумен, что не хотел потерять ни крупицы своего ума. Только любовь могла его на это подвигнуть.

Наш юный принц никогда не вкушал истинных радостей, потому что все его желания предупреждались и все его увлечения держались исключительно на новизне предмета, а, как известно, новизна быстро приедается. Томление духа охватило принца. Время от времени какой-нибудь каприз вырывал его из этого состояния, но лишь затем, чтобы через краткое время снова в него ввергнуть. Как только рассеялся чувственный угар, а тщеславие перестало получать пищу, в нем снова пробудилась любовь, первые порывы которой он пережил когда-то с Зирфилой. Он ощутил в своем сердце удручающую пустоту, которую заполнить могла лишь любовь. Несчастье тех, кому дано было любить, заключается в том, что они не находят ничего, что может заменить это чувство.

Палисандр рассказал Нинетте о своем душевном состоянии и попросил устроить ему свидание с Зирфилой, уверяя, что если он ее не увидит, то просто-напросто сойдет с ума. Тогда фея взяла свою клюку и повела Палисандра в тот самый тайный сад с беседкой, о котором говорила. Фрукты, что там росли, были самыми прекрасными на свете, и каждый из них обладал своим особым свойством. Одни фрукты убивали дух азарта, столь пагубный для тех, кто им одержим, другие — дух противоречия, такой неудобный в общежитии, третьи — дух властности, такой невыносимый для тех, кто от него страдает, четвертые — дух деловитости, столь полезный для тех, кто им обладает, но вызывающий тоску у всех остальных. От кое-каких фруктов погибал дух сатиры — столь забавный и ненавидимый многими, а также и его противоположность, причем еще более опасная, — дух услужливости и лести. Однако эти прекрасные фрукты, увы, не подают на десерт. Как жаль, что этот замечательный сад не открыт для всех дурных умов. Вкусив от этих плодов, люди вернулись бы назад, ничуть не став глупее, зато куда более приятными в общении. В первую очередь я отправил бы в этот сад…

Здесь в рукописи не хватает тетради, куда более толстой, чем все это сочинение. Ежели читатель сожалеет об этом, тогда он может сам взяться за составление этого списка, поставив свое собственное имя впереди всех.

Подведя Палисандра к беседке, увитой тем самым виноградом, от сока которого погибал дурной ум, питаемый высокомерием, самодовольством и чванством, Нинетта велела ему сорвать гроздь, а потом, надев свои волшебные очки, протянула ему шарф Зирфилы.

— Принц, возьмите этот шарф, — сказала она. — Когда вы снова окажетесь в стране Идей, то дайте ему свободно развеваться по ветру, придерживая за один конец. Заколдованные руки, которые вы тщетно пытались поймать, сами подлетят к шарфу, чтобы его схватить. Вот тогда вы их и поймаете. А потом уж с помощью этих рук без труда добудете голову принцессы. Если же вы почувствуете голод или жажду, то съешьте две-три виноградины, вам будет вполне достаточно. И Зирфиле тоже дайте несколько виноградин, чтобы успокоить кровь, которая бросилась ей в голову. Без этой меры предосторожности вы найдете ее настолько непохожей на ту, которую вы знали, что стали бы ей изменять, повинуясь разуму, хотя до сих пор делали это исключительно от безумия. Как только вы завладеете головой Зирфилы, к ней тотчас присоединится и ее тело, повинуясь закону притяжения. Именно поэтому, как известно, голова всегда подчиняет себе тело. Но до того как вы отправитесь в путь, вам необходимо отведать винограда.

Палисандр не сразу решился на это, но желание вновь увидеть Зирфилу оказалось все же сильнее, а может быть, он считал, что его ум уже ничто не в силах разрушить, но так или иначе, он сунул в рот несколько виноградин. Их действие не замедлило сказаться. Ощущение было такое, словно плотное облако, которое обволакивало его, рассеялось или что кисея, висевшая перед его глазами, вдруг поднялась, и все окружающие его предметы он увидел по-новому. Краска стыда залила его лицо, и он, пробормотав слова благодарности фее, не смел больше раскрыть рот. Вернувшись во дворец, Палисандр увидел на столе томик своих сочинений. Он решил его перелистать, чтобы проверить, не изменился ли и образ его мыслей. Теперь он даже не мог вообразить, что имел глупость сочинить всю эту чушь. Он зевал от скуки, читая свои романы и комедии, а вечером, сидя в театре, освистал свою оперу.

Палисандр утомил придворных всякого рода чудачествами и выходками, да и придворная жизнь с тех пор, как к нему вернулся разум, ему порядком наскучила. Поэтому рано утром, еще до рассвета, он отправился в страну Идей. Теперь любовь гнала его вперед точно так же, как прежде — безумие. Со времени его первого посещения этого королевства там ничто не изменилось. Он в точности выполнил все указания, которые получил от Нинетты. С помощью шарфа Зирфилы он безо всякого труда поймал заколдованные руки, затем тут же пошел искать голову принцессы и с этой целью надрезал несметное количество груш, но тщетно. Тогда принц взялся за персики и дыни. Он перепортил уйму прекрасных фруктов, как вдруг раздался раскатистый хохот. Он поглядел в ту сторону и увидел голову принцессы, которая, вместо того чтобы приблизиться к нему, потешалась над его неудачными поисками и над его нетерпеньем.

Поскольку любовь слабеет от разлуки, ведь недаром говорят: «С глаз долой, из сердца вон», а безумие, как известно, заразительно, голова Зирфилы уже не пылала к нему прежней страстью и стала привыкать к той новой стране, где оказалась. Палисандр лишь горько вздохнул, но, вспомнив о чудодейственном свойстве взятой с собой грозди, кинул несколько виноградин прямо в хохочущий рот принцессы, она их невольно проглотила, и ее ослепление разом прошло. Голова Зирфилы устремилась навстречу заколдованным рукам, которыми принц ее и схватил. Невозможно выразить словами восторг, пережитый им в эти мгновения. Он отпустил на волю заколдованные руки и принялся покрывать поцелуями прекрасное лицо своей дорогой Зирфилы. Она не могла уклониться от его страстных поцелуев и стыдливо зарделась. Поскольку принцесса была еще всего лишь головой, последствий этих лобзаний можно было не опасаться. Впрочем, не всегда следует прислушиваться к гласу стыдливости. Если за ней стоит любовь, то стыдливость легко прощает всякие чрезмерности, кои она призвана запрещать.

Паписандр закутал голову принцессы в шарф и тронулся в обратный путь. Ночью разыгралась такая ужасная буря, что принц был вынужден искать убежища. Не ради себя, конечно. Ведь общеизвестно, что принцы и любовники ничего не боятся, но он хотел, чтобы Зирфила во что бы то ни стало получила крышу над головой. К тому же он боялся, что в кромешной тьме он разобьет о дерево либо свою голову, либо голову принцессы. И вдруг вдали мелькнул огонек. Продвигаясь чуть ли не ощупью и рискуя на каждом шагу расшибить самую дорогую ему голову — голову принцессы, он все же добрел в конце концов до домика, стоящего в саду, и постучал в дверь. Вышла старуха со свечой в руке и, ворча, спросила, кто он и что ему надобно. Палисандр понимал, что вид его настолько не соответствует его рангу, что лучше не называть своего имени. Мгновение поколебавшись, не зная, за кого бы себя выдать, он, видимо, потому, что мысли его постоянно вертелись вокруг всех пережитых бед, в том числе и тех горшков, которые он перебил в порыве горя, ответил, не очень-то отдавая себе отчет в своих словах, что он бедный подмастерье, склеивающий разбитую фаянсовую посуду, и просит приютить его на одну ночь. Услыхав его слова, старуха смягчилась.

— Добро пожаловать, — сказала она, — вы сможете оказать мне услугу. У меня как раз треснул ночной горшок, вот и займитесь им.

И, не откладывая дела в долгий ящик, старуха принесла этот ценный предмет и сунула его в руки Палисандру, чтобы он сразу же приступил к делу. Принц, стыдясь и ремесла, которое назвал, и всего больше — своего первого заказа, все же взял горшок, но тут он вспомнил о своей страшной клятве не щадить ни одного ночного горшка до тех пор, пока не расколдует принцессу. Некоторое время его раздирали сомнения, как ему поступить: с одной стороны, он боялся нарушить данную им клятву, с другой — ответить черной неблагодарностью за оказанное ему гостеприимство. И все же страх перед клятвопреступлением оказался сильнее. Палисандр так стукнул горшком об стену, что разбил его на тысячу кусков.

Не знаю, возмущен ли читатель невежливостью Палисандра, удивлен ли поворотом событий или, обладая особой мудростью, предвидел их. Как бы то ни было, те, что не так догадливы, будут, надеюсь, рады узнать, что этот ночной горшок не что иное, как та пресловутая ваза, на которой держалась вся власть Злого Духа и Злой Феи. Это они отдали его на хранение старой колдунье. Как только Палисандр его разбил, грянул удар грома и послышались ужасные вопли. Замок был разрушен, дворец стерт с лица земли. Злой Дух и Злая Фея в бессильном бешенстве убежали в пустыню, где и погибли от голода и жажды.

Палисандр не растерялся от случившегося, а твердым шагом направился к тому страшному месту, где находилось заколдованное тело принцессы. Сплошное пламя, охранявшее это тело, при его приближении разделилось на несколько огненных струй, а когда он поднес к огню голову Зирфилы, тело вдруг рванулось вперед и соединилось с головой.

В этот же миг появилась фея Нинетта в сопровождении своих придворных. Прежде всего она пожелала освободить всех несчастных. Порхающие руки были расколдованы и возвращены фее Нерадивой при условии, что она станет ряботящей. И Нерадивая всецело отдалась ручному труду и, представьте, изобрела искусство завязывания узлов.

Амину и Зобеиду освободили из темницы. С того времени Амина получила право делать все что ей вздумается, и никто ее больше за это не осуждал. Говорят, что она оказалась достаточно умной, чтобы этим воспользоваться. Что до Зобеиды, то она, наверное, жила так, как и прежде, но при этом больше не оговаривала других.

А Нинетта, позаботившись о тех, кто пострадал, отдалась целиком подготовке свадьбы наших двух влюбленных. И ее отпраздновали с таким великолепием, какое только можно себе вообразить. Палисандр и Зирфила прожили долгую счастливую жизнь, имели много детей, и все они блистали умом, потому что родились с особой склонностью к любви.