Онлайн чтение книги Отныне и вовек From Here to Eternity
51

С улицы казалось, что в доме совсем темно, будто там никого нет. На мгновенье он радостно замер, снова поглядел на дом и почувствовал себя на свободе. А еще он чувствовал, что до сих пор слегка пьян, хотя с трех часов дня не выпил ни капли.

Ничего, через пару дней она отойдет. Он в этом уверен. В увольнительную он к ней приедет, и она снова будет ему рада. А что решила вернуться в Штаты, это она его запугивает.

В армии вырываешься к своей девушке так редко, что не успеваешь ей надоесть. И она тебе тоже. Чем армия и хороша.

Пройдя квартал, он остановился, вытащил пистолет из-за пояса и опустил его в карман брюк. Потом зашагал дальше. Пистолет и лежавшие в другом кармане патроны тяжело давили на бедра. Особенно пистолет — он был большой и неудобный.

Зато, если задержат, надо будет только сунуть руку в карман и…

Но всегда есть надежда отбрехаться.

В роту он вернется во что бы то ни стало. Он так решил. И никакие «вэпэшники» ничего с ним не сделают, пусть хоть треснут!

Лучше всего спуститься до Каймуки по Сьерре. Хотя по Вильгельмине было бы короче. Но на Сьерре большинство домов выходят прямо на улицу. Гаражи тоже. А дворы обнесены кирпичными или каменными стенами. И на Сьерре между сказочными пряничными домиками куда больше темных щелей и закутков. Главное — пройти через Каймуки, а дальше он не боится.

Когда Каймуки останется позади, он пересечет Вайалайе-авеню и пойдет по пустырю, где площадка для гольфа.

Песчаные холмы и мелкий кустарник на зажатой между берегом и шоссе полосе унылой голой земли, приподнятой над уровнем окружающей местности, — этот пустырь только для гольфа и годился. Пройдя насквозь через Каймуки, Вайалайе-авеню пересекалась с Кеалаолу-авеню и превращалась в шоссе Каланианаоле, ведущее к мысу Мадапуу, и как раз у перекрестка этих двух улиц, в образованном ими и полосой берега треугольнике, находилась площадка для гольфа, то бишь пустырь Вайалайе. Он знал его как свои пять пальцев. В прошлом году во время маневров он и еще один парень каждый вечер встречались там с двумя горничными-вахини. Он должен будет перейти шоссе дважды, потому что у восточной окраины пустыря оно подходит к самому берегу. Но на пустыре ему знаком каждый кустик, так что рискнуть стоит.

А после этого останется только одно опасное место: ему надо будет пройти по насыпи через солончаковое болото по эту сторону мыса Коко. Спрятаться там негде, насыпь тянется почти полмили, и он, наверно, дунет бегом. Ну а уж тогда, считай, добрался.

Этот участок побережья был целиком закреплен за седьмой ротой, и он мог явиться на любую позицию. Но он не хотел докладывать о своем возвращении на обычной береговой позиции. Он хотел доложиться на КП у залива Ханаума. Он же возвращается сам, добровольно.

Он шагал по пустырю, и у него было ощущение, что он вернулся в кошмар той бредовой ночи, когда он с раной в боку тащился к дому Альмы. А разлитое вокруг дремотное оцепенение напоминало ему, как он брел пьяный через Ваикики по Калакауа и искал Маджио. Кругом тишина, ни звука, он слышал только свое дыхание и как шуршит под ногами песок. И ни движения, ни признака жизни в сплошной черноте. Он был один в целом мире, черном и звуконепроницаемом, как утроба угольной шахты. Нигде ни огонька. Ни освещенных окон. Ни уличных фонарей. Ни неоновых вывесок. Ни даже автомобильных фар. Гавайи вступили в войну. Он был рад, что возвращается.

Он продвигался на восток и только раз заметил на дороге патрульную машину с синими фарами — она медленно ползла прочь от него, на запад. Это его странно взбудоражило. Он остановился и с минуту постоял, наблюдая за машиной. Когда он переходил через шоссе в первый раз, он был очень осторожен. Долго ждал, пока не убедился, что вокруг никого нет. Считалось, что синие огни фар с самолета не разглядеть — возможно, так оно и есть, но на земле их видно за милю.

И он вел себя так же осторожно, когда дошел до конца пустыря и надо было переходить дорогу во второй раз. Шоссе лежало ниже пустыря, ему был открыт обзор почти на полмили в обе стороны, и синих огней он нигде не видел. Поэтому он не стал останавливаться. Спустился на дорогу и пошел на другую сторону. Если бы в радиусе мили от него оказалась патрульная машина с зажженными фарами, он бы ее легко заметил.

А вот заметить машину с выключенными фарами далеко не так легко, ее можно не заметить вовсе. Но он не рассчитывал, что наткнется на патрульную машину с выключенными фарами, и потому не вглядывался в темноту.

Машина стояла ярдах в тридцати к западу от него, посреди шоссе.

Едва он спустился со склона и ступил на асфальт, они включили фары и прожектор — два синих огня и один голубой, почти белый. Только тогда он увидел. Прожектор светил прямо на него. Выбери он для перехода другое место — на сто ярдов ближе или на пятьдесят ярдов дальше, — они бы вряд ли услышали его шаги, хотя он не слишком старался идти тихо.

Первой его мыслью было бежать, но он подавил это чисто инстинктивное желание. Если он побежит, ему это ничего не даст. Он стоял посредине дороги, и по обе стороны была ровная открытая местность. К тому же оставалась надежда, что он как-нибудь отбрешется. А уж если нет, тогда придется убегать.

— Стой! — прорезал тишину неуверенный голос.

Но он и так замер на месте. Услышав окрик, он вспомнил ту ночь в Хикеме, тогда Тербер точно так же остановил его, и ему захотелось громко расхохотаться. Ну и сволочи! Ишь чего придумали, паршивцы! Засели с выключенными фарами. И как раз когда у него все уже было на мази. Надо же такое отмочить!

Патрульный джип осторожно подъехал ближе и остановился в десяти ярдах от него. В открытой машине сидели четверо перепуганных «вэпэшников», он видел их синие лица и синие отблески от белых букв на нарукавных повязках. Все четверо были в касках. Тот, что ехал на переднем сиденье рядом с водителем, стоял во весь рост и целился в него из «томпсона», держа автомат над ветровым стеклом; он даже разглядел горбинку прицельной мушки на дуле.

— Кто идет?

— Свой, — сказал он.

Двое сидевших сзади явно расценили его ответ как стандартный отзыв на стандартный оклик: неуклюже и неохотно они перелезли через борт джипа и встали рядом с машиной. Оба держали пистолет наготове.

— Если свой, то подойди ближе и назовись, — визгливо приказал тот, что был повыше. Потом откашлялся.

И тогда он, неузнанный «свой», медленно двинулся вперед.

— Стой! — снова скомандовал высокий. Две пары глаз и два пистолетных дула недоверчиво уставились на Пруита.

— Все в порядке, Гарри, — более уверенно сказал высокий. — Это наш, солдат.

По крайней мере признали.

Тот, который стоял в джипе и целился из «томпсона», опустился на сиденье, и напряженную тишину неуловимо всколыхнуло что-то похожее на глубокий вздох облегчения.

— Выключи прожектор, — приказал высокий. Свет потускнел, и двое патрульных подошли к Пруиту вплотную.

— Ты, парень, какого черта здесь шляешься? — сердито спросил высокий. У него были нашивки штаб-сержанта. Второй патрульный был капрал. — Мы со страху чуть в штаны не наложили. С шестнадцатой позиции позвонили, сказали, кто-то шастает по пустырю. Мы уж думали, нам сейчас на голову батальон парашютистов свалится.

Теперь ему стало понятно. Когда он остановился на пустыре и наблюдал за той патрульной машиной, синие фары высветили его силуэт, и кто-то его заметил. Кто-то из седьмой роты. Эх, ты! А еще считаешь себя отличным солдатом! Так опростоволоситься!

— Я на свою позицию иду, — сказал он.

— Номер позиции?

— Восемнадцатая. Это там, дальше.

— Восемнадцатая… хм-м… Ты из какой части?

— Седьмая рота …-го пехотного полка.

Сержант почти успокоился.

— А то, что комендантский час? Про это в вашей седьмой роте не знают?

— Знают.

— Тогда какого дьявола ты не на позиции?

— Я у своей девчонки был. Как раз возвращаюсь. Она тут рядом живет. — Он кивнул в сторону пустыря.

— Пропуск есть?

— Нет.

— Без пропуска ходит, — решительно подытожил второй патрульный. — Нечего с ним валандаться. Забираем — и поехали в часть. — Он держался враждебно, этот второй. Он тоже больше не нервничал. Сначала он крепко перетрухнул и теперь мстил за это. Пистолет он уже убрал в кобуру.

— Капрал Оливер, спокойно! — осадил его сержант. — Не пори горячку.

— Мне вообще-то наплевать, — сказал капрал.

— А кто у вас там на восемнадцатой старший? — спросил сержант.

— Штаб-сержант Чоут.

Патрульные переглянулись.

— Гарри, ты не в курсе, кто старший на восемнадцатой позиции? — крикнул сержант, повернувшись к джипу.

В джипе засовещались.

— Не знаю, — наконец отозвался Гарри. — Можем выяснить хоть сейчас.

— Хорошо, — кивнул штаб-сержант. — Поехали. Отвезем его туда.

— Мне вообще-то наплевать, — сказал капрал. — Но я считаю, лучше отвезти его в часть. Что-то он мне не нравится, Фред. Ты на его форму посмотри. Это же выходная. И совсем свеженькая. Накрахмаленная. Чего он, интересно, разгуливает в выходной форме? Она и в вещмешке-то не лежала — вон какая отутюженная.

— Отвезем его на позицию, там и разберемся, — решил сержант. — Ничего не случится.

— Мне вообще-то наплевать. Но очень может быть, что и случится, — упорствовал капрал. — Особенно если он сбежит.

— Чего ты несешь? Он один, а нас четверо — как он сбежит?

— А вдруг он эту форму украл? Может, он диверсант, — не сдавался капрал. — Может, его кореши сидят тут рядом в засаде, чтобы нас прирезать. Мне вообще-то наплевать, только откуда мы знаем — может, он шпион или кто еще?

— Что скажешь, друг? — Сержант взглянул на Пруита. — Где тут твои кореши, которые хотят нас прирезать?

— Да какой я, к черту, шпион? Похож я на шпиона? — Такого поворота он не ждал. Чтобы его приняли за шпиона — только этого не хватало! Весело.

— А откуда мы знаем, что ты не шпион? — стоял на своем капрал. — Мне вообще-то, конечно, наплевать.

— Верно, — кивнул сержант. — Может, ты сам Тодзио[48] Тодзио Хидеки (1884—1948) — японский политический и военный деятель; в 1941 г. был премьер-министром и министром обороны Японии; один из инициаторов нападения Японии на США; в 1948 г. по приговору международного трибунала казнен как военный преступник., почем мы знаем?

— А вдруг он шел взрывать резиденцию губернатора или еще чего-нибудь? Мне вообще-то наплевать, — сказал капрал. — Только я тебе говорю, лучше отвезти его в часть. Там с ним без нас разберутся.

— Брось ты, никакой он не шпион, — поморщился сержант. Он пока не убрал пистолет в кобуру, и тот свободно висел у него в опущенной руке на уровне колена, совсем близко от Пруита. — Документы у тебя с собой? Предъяви. Надо проверить, кто ты такой.

— Нет у меня ничего.

— Совсем никаких документов?

— Никаких.

— Тогда, друг, извини, но мы обязаны тебя задержать. Должна же у тебя быть с собой хоть какая-нибудь бумажка. Мне самому все это неприятно, но ты нас тоже пойми, Шататься среди ночи без документов — это тебе никто не позволит, ты еще не генерал.

Что ж, к этому он был готов. Он ведь понимал, что вряд ли отбрешется, но попытка не пытка. Да и сержант этот отличный мужик, чуть было не отпустил. И он попробовал еще раз:

— Ребята, подождите вы! Сами же видите, никакой я не шпион. Свой я, шесть лет уже в армии. И пока весь тридцатник не дотяну, никуда уходить не собираюсь. Если вы меня заберете, меня как пить дать посадят. А кому это нужно? Сейчас война, каждый солдат на вес золота. Я воевать должен, а не в тюрьме сидеть. Я, может, все шесть лет этой войны дожидался. Отпустите, ребята, правда!

— Раньше надо было думать, — буркнул капрал.

— Был бы я похож на шпиона, тогда другое дело. Но вы же сами видите, не шпион я, не диверсант…

— А про приказ о военном положении тебе не известно? — упрямо гнул свою линию капрал. — Про комендантский час не знаешь? Все прекрасно знаешь. Приспичило ему вишь к бабе сбегать! Понимал ведь, что, если поймают, по головке не погладят… Да и потом, откуда мы знаем, что ты не шпион? Мне вообще-то наплевать. Ты сейчас чего хочешь наплетешь. Говоришь, из седьмой роты …-го пехотного? Так это любой сказать может. Все знают, что седьмая рота здесь рядом.

— Оливер, заткнись! — приказал сержант. — Кто командует нарядом: я или ты?.. А то, что ты, парень, насчет тюрьмы говорил, это правильно, это в самую точку. На войне нужны люди, и глупо сажать солдата за всякую ерунду. В тюрьме от него никакого толку. Это, я вам скажу, разбазаривание ценных людских ресурсов. Чушь собачья, вот это что!

— Конечно, чушь!

— Но проверить тебя я все равно обязан. Может, найдешь какую-нибудь бумаженцию? Хоть что-нибудь, а? Чтоб мы не сомневались. Любое удостоверение, пусть даже старое.

— Нету ничего, — соврал он, нащупывая в левом кармане лежащий между патронами старый, потрепанный пропуск в гарнизон. Зеленый кусочек картона, который когда-то заменял ему паспорт. Был когда-то его визой. Впускал в землю обетованную, где все вели себя так, будто этот райский край — пустыня, и делали вид, что мечтают оттуда выбраться. Прошлогодний членский билет, в этом году по нему в клуб не войти — надо было заплатить взносы; предъявил бы сейчас эту карточку, и тебе принесли бы за пять центов неплохую клубную сигару. А теперь показывать его не только бессмысленно, но и очень опасно, потому что все, кто не сбежал в самоволку, сдали эти пропуска еще месяц назад. Хорошо же тебя приложили. Лучше не бывает. Цербер был бы в восторге.

— Тогда мы обязаны тебя забрать, — сказал сержант.

Надо попробовать еще раз.

— А нельзя отвезти меня на восемнадцатую позицию? Чтобы там подтвердили?

— Почему же, можно, — сказал сержант.

— Меня там все знают, клянусь! — заверил он. Потому что был согласен даже на это. Поначалу он этого не хотел. Но теперь можно и так. Он не гордый. Он хотел явиться на КП сам, по доброй воле, но какая разница, если его туда доставят по приказу Вождя Чоута? После того, как тот запудрит мозги патрульным. Разве не все равно?

— Фред, ты не имеешь права рисковать, — заявил капрал. — Мне вообще-то наплевать, но парень подозрительный.

— Он прав, — сказал Фред. — У нас работа такая, что рисковать нельзя ни в коем случае. Если ты без документов, мы обязаны отвезти тебя в часть. Ты уж извини.

— Хватит тянуть резину! — равнодушно поторопил из джипа Гарри. — Только зря время теряем.

— А ты помолчи! — рявкнул сержант. — Я здесь старший, и отвечать буду я, а не ты!

— Придется все же тебя забрать, парень, — с сожалением сказал он и неохотно показал пистолетом на джип, чтобы Пруит садился.

— Я не шпион! Ты что, не веришь?

— Верю, конечно. Но…

— И давай-ка вынь руки из карманов, — раздраженно сказал капрал. — Мне вообще-то наплевать, но солдатам держать руки в карманах не положено. Первый день в армии, что ли?

— Садись, парень, поехали, — приказал сержант.

Ну что ж, раз так, значит, так. Прекрасно. Пусть будет так. Он еще может рвануть снова наверх на пустырь и обежать их сзади. Их же всего четверо. Перемахнет через шоссе в другом месте. На той стороне они его искать не будут. А оттуда двинет на восток. Раз так, то так. Этот шанс он им не отдаст. Не отдаст никогда.

— Давай, друг, шагай. — Сержант держал в вытянутой руке пистолет и показывал им на джип. — Поехали.

Подогретая надеждой расслабленная готовность поступиться рожденной в Кентукки гордостью сменилась прежней, знакомой решимостью, той твердой и ясной целеустремленностью, которая отличала выходцев из округа Харлан и кроме которой он за всю жизнь не получил от своего отца ничего, впрочем, даже этот подарок отец сделал ему неосознанно, иначе непременно бы отобрал.

— Я кому сказал, вынь руки из карманов! — возмущенно потребовал капрал.

Он резко выдернул руки из карманов — в правой руке он сжимал взятый у Альмы «специальный-38», — левой выхватил у сержанта пистолет и зашвырнул его в темень по ту сторону шоссе, а правой двинул «специальным» в челюсть капралу.

И, чувствуя в руках и ногах воздушную легкость и свободу, не опутанный веревками, без наручников, без кандалов, чувствуя, как свободно ему дышится — и без смирительной рубашки! — чувствуя такую полную свободу, что почти верилось, будто он и вправду свободный человек, Пруит побежал свободно и легко — он беспрепятственно убегал в ночь, в темноту бугристого пустыря. Голая земля, песчаные холмы, мелкий кустарник и так далее. Где-то здесь рядом должен быть большой ров с песком.

Стремительно мчась по пустырю, он на ходу быстро обернулся и увидел, что те двое все еще неподвижно стоят на фоне синего света фар. Вот уж это им непростительно, машинально отметил он, они должны были сразу же отступить в темноту, он ведь легко может пристрелить их обоих, даже из этого незнакомого ему пистолета.

А потом, все в тот же короткий миг, он сообразил, что они еще не знают, что у него есть пистолет, и потому формально в их поведении нет никакой ошибки. По крайней мере допущенной но легкомыслию. Он понял, что они действуют правильно, и его возмущение профессионала улеглось. Ошибку, допущенную по незнанию, можно простить. Но ошибаться по легкомыслию хороший солдат не имеет права.

— Назад к перекрестку, немедленно! — кричал сержант Фред. — Там полевой телефон.

Капрал, держась левой рукой за подбородок, неуверенно поднимался на ноги и еще не успел до конца выпрямиться, как его «кольт-45» весело подмигнул в темноте яркой красной вспышкой.

Пруит больше не глядел туда, теперь он бежал не по прямой, а короткими зигзагами. Про себя он улыбался. Молодцы ребята, в грязь лицом не ударят. Не считая той ошибки, когда они не отошли в темноту, в остальном действуют правильно. И быстро. Где же этот чертов ров?

— Пусть пришлют всех, кто под рукой! — продолжал кричать сержант. — И предупредят все береговые позиции! Этот тип никакой не солдат! — Мотор джипа взревел. — Да нет же, дурак, подожди! Сначала прожектор! Включай прожектор!

Слева недалеко от себя Пруит увидел ров.

Луч прожектора расколол темноту.

Он остановился и повернулся к ним лицом.

И тотчас «томпсон» в руках у Гарри часто-часто замигал из джипа своим единственным, налитым кровью глазом с деланной веселостью одноглазой шлюхи из дешевого бара.

Повернувшись к ним лицом, Пруит неподвижно стоял на краю рва.

Может быть, на него подействовал выкрикнутый Фредом приказ предупредить береговые позиции. Как всякому пехотинцу, ему было жутко сознавать, что его могут подстрелить свои же, из его собственной роты. А может быть, его парализовали слова Фреда о том, что пусть пришлют всех, кто под рукой. Еще оставалось пробежать по насыпи через болото, и он представил себе, как один за другим туда съезжаются джипы военной полиции и толчея из синих огней все больше напоминает новогоднюю елку перед домом богача, а он уже так давно бежит, что совсем выдохся. А может быть, это из-за того, что в нем внезапно проснулась симпатия к ним: ребята действовали отлично, и он даже гордился ими, он в них верил, они были на высоте и проводили операцию очень толково. Он и сам бы не сумел лучше. Они знали, что делают. А может быть, это лишь из-за той последней фразы, которую выкрикнул сержант: «Этот тип никакой не солдат!»

Возможно, попросту сработала непроизвольная реакция на вспышку прожектора, и замереть лицом к свету его заставил инстинкт уроженца Кентукки, парня с гор, который в отличие от солдата-пехотинца спокойно допускал, что убить способны и свои, но испытывал чуть ли не суеверный ужас при мысли, что может погибнуть от выстрела в спину.

Как бы то ни было, когда он повернулся к ним, он понимал, что автомат Гарри подмигивает именно ему.

В эти считанные секунды, пока он стоял у рва, он мог бы убить их обоих — и Фред, и капрал были в свете фар отличной мишенью, — но он не выстрелил. Ему даже не захотелось выстрелить. Даже в голову не пришло. Они ведь тоже солдаты. А как можно убить солдата только за то, что тот добросовестно, со знанием дела выполняет свой долг? Убить — нет более гнусного слова! Он один раз уже убил. Но это ничего не дало. Он убил во имя справедливости и нисколько не раскаивался, но убийство все равно ничего не дало. Может быть, оно никогда ничего не дает. Другой, настоящий враг все равно продолжает жить. И если тебе не убить его, ни одно убийство ничего не даст. Убивать можно бесконечно — убивать, убивать, убивать. Нет, он не позволит этому слову заворожить себя. А они — они тоже солдаты, они — Армия. Неправда, что каждый убивает то, что больше всего любит. Правда другое: то, что ты больше всего любишь, убивает тебя. А если честно, то так и должно быть.

Адская боль трижды пропорола ему грудь, он упал на спину и опрокинулся в ров, а автомат Гарри, выдав эту короткую очередь, длившуюся, казалось, вечность, тотчас умолк.

Вот я и научился, Джек. Вот и научился. Ров был глубокий, скат был крутой — он ударился внизу о выступ, его подбросило, перевернуло, и он свалился на дно лицом в песок. В груди тупо ныло, но это его не особенно беспокоило. Зато он уже слышал их шаги и не хотел, чтобы они увидели, как он лежит лицом вниз. Ни за что! Ноги у него не двигались, но он умудрился кое-как подтянуться на локтях, перевернулся на спину и сполз пониже на ровное песчаное дно. Это было все, на что его хватило. Вот я и научился, Джек.

Так он будет смотреться лучше. И сможет видеть их. Джек, признайся, ты ведь не верил, что я когда-нибудь этому научусь, да?

— Он взял и остановился, — донесся до него сверху прерывающийся голос Гарри, когда они подошли ко рву. — Остановился и стоял. Я даже не целился никуда. Я просто так стрелял. И тут вдруг прожектор. А он взял и остановился.

Он был рад, что смог перевернуться и лечь ровно. Значит, вот что такое смерть. Он вспомнил, как лежала на раскладушке его мать. Никуда не целился, а убил, так-то, друг. Ты всегда думал, как же это будет? Думал, что испытаешь что-то необыкновенное. И даже не мог себе представить, что это так просто и буднично. Как сходить в сортир. Или как снять носки. Как свернуть самокрутку. Очень просто, обыкновенно, буднично. Всю жизнь ты мучительно думал о смерти, всю жизнь ждал ее, ждал, ждал, ждал, пока наконец не дождался, и всю жизнь ты надеялся, что, когда эта минута придет, ты сумеешь держаться молодцом; вот она и пришла, эта минута, сейчас ты проверишь себя. Но ты и не догадывался, что смерть так буднична. Окажись она чем-то необыкновенным, держаться молодцом было бы гораздо легче. Он обрадовался, увидев, что они свесились над рвом, и внимательно наблюдал, как они спускаются к нему, скользя по крутому скату. Держаться молодцом намного легче, когда есть зрители.

— Черт! — сказал капрал. — Этот «томпсон» не автомат, а гаубица какая-то. Уж разворотит так разворотит.

— Я же правда не хотел в него стрелять, — пробормотал Гарри. — А он взял и остановился. Паскудно получилось.

Это, солдатик, и называется пассивное сопротивление, так ведь, Джек? Он скользил куда-то вниз, будто несся на лыжах по отлогому склону снежной горы. И он чувствовал, как начинает отделяться от собственного тела. А шнур, тот самый, который он видел тогда в тюрьме и который, казалось, был соткан из чего-то теплого и живого, все растягивался и растягивался. Он продолжал нестись вниз, потом заскользил медленнее и остановился, осторожно замер, будто что-то еще не окончательно решено, а потом даже немного вернулся назад. Вот, значит, на что это похоже. Разве бы кто догадался, что это бывает так? Хорошо, что он смог перевернуться и лежит лицом вверх.

— Что, мертвый? — спросил капрал.

— Еще жив, — сказал Фред.

— Смотри! У него был пистолет. — Капрал показал пальцем. — Вон. В песке. Чего же он не стрелял?

— Он просто взял и остановился, — снова повторил Гарри.

— Фред, давай я его обыщу, — предложил капрал.

— Подожди пока.

Хороший он парень, этот Фред. Понимает. Это ведь все равно, как если бы они увидели, что он лежит лицом вниз. Ему хотелось что-нибудь сказать, что-нибудь сделать — что-нибудь хорошее, может быть даже пошутить, чтобы они увидели, как здорово он держится. Он попробовал заговорить, но понял, что не может. Не может даже говорить! И двигаться теперь уже не может. Может только лежать и смотреть на них. Так что зрители, оказывается, ему и не нужны. Ничего, теперь недолго. Еще немного — и все.

Жалко, что он так и не прочтет те остальные книги. И обидно, что он столько прочел, а все зря. Он ведь надеялся, они ему пригодятся. Но обиднее всего то, что жизнь потом будет идти, как шла. Альма. Тербер. Маджио — где-то же он есть. Все будет идти, как шло. А он эгоист. Он так не хочет.

Кто бы подумал, что это будет тянуться так долго? Весь развороченный, а все равно так долго. Мое тело все разворочено. Мое тело. Он не желает, чтобы все тело у него было разворочено.

Если хочешь, перестань напрягаться. Они ведь не поймут. Говорить ты не можешь. И двигаться тоже. Да и слишком уж затянулось. И тело у меня все разворочено. Разорвано на куски. Разворочено. Обидно. А они даже не поймут.

Но сам-то ты поймешь. Ты обязан держаться как надо. Теперь уже недолго. Еще минута, не больше. Ты ведь хочешь, чтобы все как надо. Что с того, что никто не узнает? Еще одна минута. Потом все кончится. Потом все будет позади.

Он лежал, чувствовал, что обливается потом, и заставлял себя признать правду. Признать, что это конец. Он глядел правде в глаза и обливался потом.

Мне страшно.

Если бы ты мог что-нибудь сказать. Хоть слово. Если бы ты мог хоть шевельнуться. Хоть что-нибудь сделать, а не просто лежать и смотреть в глаза правде. Господи, до чего же в этом мире одиноко!

Но потом в сознании у него что-то словно раздвоилось, и он вдруг понял, что это вовсе не конец, что это никогда не кончится. Лишили единственного утешения, слабея, подумал он. Когда-то он, помнится, уже думал про это, да, в тот день у Цоя, со стариной Редом. Про то, что любое решение непременно влечет за собой другое и эта цепь бесконечна. Значит, все-таки он прав. И от того, что он был прав, ему стало хорошо.

— Да-а, этот «томпсон» уж разворотит так разворотит, — сказал капрал Оливер. — Он что, все еще живой?

— И чего он остановился, не понимаю, — жаловался Гарри. — Чего не стрелял? Выходит, я теперь сволочь последняя. Я же не знал, честно! Я просто так стрелял. Честно, я же не думал… Фред, слышишь, что я говорю? — Гарри Темпл истерически зарыдал. — Фред, Фред, слышишь?

— Прекрати, — приказал Фред Диксон.

— Нет, честно, Фред! Фред, слышишь?

— Я сказал, прекрати! — Диксон влепил ему пощечину. — Успокойся. Ну!

— Я, пожалуй, обыщу его, — сказал Том Оливер.

— Гарри, ты выбирайся наверх и сядь, посиди, — велел Диксон. — Оливер, что ты там нашел?

— Пока ничего. Я-то сразу понял, что он не солдат. Ну-ка, ну-ка, минутку… Гляди! Старый пропуск в гарнизон. Видишь, не зря мне его форма не понравилась, что я тебе говорил? Дезертир он, вот кто.

— Та-а-к, — протянул Фред Диксон. — А из какой части? Что там в пропуске написано?

— Рядовой Роберт Э.Л.Пруит, седьмая рота …-го пехотного полка, — прочел Оливер. — Выходит, все-таки солдат.

— Да, — кивнул Диксон. — Пытался вернуться к своим… Надо будет сейчас с ними связаться, пусть пришлют кого-нибудь для опознания. Гарри, поехали. Том, останешься здесь. Мы только до телефона — и обратно.

Когда зазвонил полевой телефон, в фургоне ротного КП был только Тербер. Узнав, в чем дело, он решил, что поедет сам, и велел Розенбери вызвать Рассела. Росс еще утром уехал вместе с Питом Карелсеном в Скофилд, они надеялись, что уговорят подполковника отменить приказ об увольнении Пита. Тербер был рад, что Росс и Карелсен до сих пор не вернулись.

— Розенбери, до моего возвращения останешься за старшего, — распорядился он. — Будут телефонограммы, все записывай. Если что-нибудь срочное, сразу же передавай в батальон.

— Есть, сэр, — спокойно ответил Розенбери.

— Рассел, поехали. Где машина?

— Значит, старина Пруит отдал концы, — сказал Рассел, когда они выехали на шоссе. — Старшой, а ты уверен, что это он?

— Все может быть. Сейчас узнаем. Нам надо к пустырю, — объяснил он. Потом замолчал и, пока они ехали, не произнес больше ни слова.

— Здесь, — наконец сказал он.

Слева было целое скопление синих и белых огней — фары автомашин и карманные фонарики. Мимо они бы не проехали. От обочины до того места, где светились огни, было ярдов сорок.

— Подъезжай прямо к тем машинам, — велел Тербер.

— Есть. — Рассел перевел рычаг на вторую скорость.

Кроме патрульного джипа, там было еще две машины — из части ВП приехали два капитана, майор и подполковник. Патрульные и офицеры сгрудились вокруг рва.

— Вы командир седьмой роты …-го пехотного? — спросил его подполковник, когда они с Расселом вылезли из машины.

— Никак нет, сэр. Я первый сержант.

— Первый сержант? — Подполковник взглянул на его шевроны. — А где ваш командир?

— В отъезде, сэр.

— А другие офицеры?

— Все выехали на посты, сэр.

— Что за ерунда! — возмутился подполковник. — Не могут же они отсутствовать все до одного!

— Сэр, наша рота обороняет позиции на полосе в десять — пятнадцать миль, и все посты необходимо проверять.

— Да, конечно, — сказал подполковник. — Я понимаю. Но ситуация очень серьезная, и надо, чтобы от вас был офицер.

— Разрешите доложить, сэр. В отсутствие офицеров я уполномочен самостоятельно принимать решения в любых непредвиденных обстоятельствах.

— И у вас есть на этот счет письменное предписание?

— Так точно, сэр. Только я его не захватил.

— Ладно, — сказал подполковник. Потом спросил: — Сержант, вы знали этого человека лично?

— Да, сэр, — ответил Тербер. Рассел тем временем уже подошел ко рву, присел на корточки и разговаривал с двумя патрульными.

— Хорошо, — кивнул подполковник. — Тогда опознайте его.

Тербер спустился в ров. Один из патрульных включил синий карманный фонарик и посветил ему.

— Его фамилия Пруит, сэр. Находился в самовольной отлучке с двадцатого октября.

— Тем самым вы удостоверяете его личность. Официально.

— Так точно, сэр. — Тербер вылез из рва.

— Все-таки лучше бы вместо вас был офицер. Это дело серьезное. Ну хорошо. — Подполковник шагнул ближе к синему свету фар. Он был высокий и худой. — Распишитесь, сержант. — Он протянул Терберу протокол. — Спасибо. А это его личные вещи. Я приказал сделать опись. Вы должны расписаться, что получили все полностью.

— А здесь все, сэр?

— Вы, конечно, понимаете, что мои люди в данном случае не несут никакой ответственности. Они действовали строго по служебной инструкции. При расследовании это будет подтверждено.

— Так точно, сэр.

— Этот человек, без сомнения, дезертир, — продолжал подполковник. — Патрульные хотели отвезти его в участок, но он вырвался и побежал. А когда они открыли огонь, он остановился, повернулся к ним и шагнул прямо на линию огня. Очень жаль все же, что от вас не приехал офицер. Вы передайте вашему командиру, чтобы завтра заехал в управление военной полиции и зашел ко мне. Пусть спросит подполковника Хоббса. Ладно, сержант, распишитесь вот здесь. Это за вещи. Пока, конечно, трудно сказать, какое заключение вынесет следственная комиссия. Вам сообщат.

— Сэр, наверное, было бы лучше, если бы просто написали: «Убит при исполнении служебных обязанностей», — сказал Тербер. — Ради его родственников, сэр. Тогда можно было бы не упоминать фамилии патрульных, и вообще все обошлось бы спокойнее.

Подполковник взглянул на него с некоторым любопытством.

— Прекрасная мысль. Я, кстати, и сам хотел это предложить.

— Так точно, сэр, — сказал Тербер.

— Но в то же время вы, конечно, понимаете, что я никоим образом не могу повлиять на решение следственной комиссии, — осторожно добавил подполковник.

— Что вы, сэр! Я понимаю.

— Хорошо, сержант, тогда вроде бы все. Тело мы, естественно, отвезем в морг.

— Куда именно, сэр?

— Туда же, куда всех отвозят. Забыл, при какой он больнице. Да вы знаете. Тот морг, которым мы пользовались я до войны.

— Так точно, сэр.

— Похоронен он будет, конечно, здесь. Временно. Вероятно, на кладбище «Ред Хил». Короче, все, что надо, будет сделано.

— Сэр, — сказал Тербер официальным голосом. — Разрешите обратиться с официальной просьбой. Было бы желательно похоронить его на постоянном военном кладбище в Скофилде.

Подполковник снова посмотрел на него с любопытством.

— Кто вас уполномочил передать эту просьбу?

— Никто, сэр. Но я уверен, что командир роты поддержал бы меня. На этом кладбище похоронено несколько солдат из нашей роты.

— Скофилдское кладбище не предназначено для временных захоронений. Вы же, по-моему, сказали, что у него есть родственники. После Перл-Харбора все временные захоронения производятся только на кладбище «Ред Хил».

— Так точно, сэр. Но перевозить гробы в Штаты начнут еще не скоро. Наверно, только когда война уже кончится. А этот парень был солдат регулярной армии. Лет восемь отслужил, не меньше, — соврал он.

— Вот как? — Подполковник помолчал. — Хорошо, — решительно сказал он. — Думаю, сумею вам в этом помочь. Я ведь, сержант, можно сказать, и сам ветеран.

— Так точно, сэр.

Подполковник что-то пометил в блокноте.

— Так. А теперь, пожалуйста, распишитесь за его вещи. У него при себе почти ничего не было, только этот бумажник, перочинный нож, старый пропуск в гарнизон и еще вот эта цепочка с ключом. Расписывайтесь.

— А больше ничего не было? — спросил Тербер.

— Здесь все, кроме пистолета. Пистолет я, естественно, обязан конфисковать. Как и патроны. — Он протянул Терберу ручку. — Распишитесь вот тут.

Тербер не взял ручку.

— Сэр, я должен быть уверен, что это все.

— Я же сказал вам, что все. — Подполковник нахмурился. — Так что, пожалуйста…

— Сэр, прошу прощения. — Штаб-сержант, командовавший патрульным нарядом, шагнул к ним и козырнул подполковнику.

— Да, сержант Диксон? — нетерпеливо отозвался подполковник. — В чем дело?

— Сэр, по-моему, была еще одна вещь, но она не попала в опись.

— Еще одна? Почему мне об этом раньше не доложили? — строго спросил подполковник.

— Вероятно, в суматохе она затерялась, сэр.

— А что это было, сержант?

— Маленькая черная записная книжка, сэр. Лежала на сиденье у нас в джипе.

Подполковник повернулся к Терберу.

— В таком случае, сержант, я вынужден перед вами извиниться.

— Ничего страшного, сэр.

— Я вам ее сейчас принесу, сержант, — предложил Диксон.

— Я пойду с вами, — сказал Тербер.

Подойдя к джипу, они включили фонарик и начали искать. Записная книжка лежала на полу под сиденьем водителя.

— Вот она. — Диксон поднял записную книжку и протянул Терберу. Из книжки выскользнул сложенный вчетверо листок и упал на пол.

— Одну минутку. — Тербер взял у Диксона фонарик и нагнулся за выпавшим листком.

— Я не видел, — извинился Диксон.

— Ничего. — Тербер развернул листок и поднес его к свету. Короткие строчки, выписанные в столбик, как стихи. Наверху большими печатными буквами было написано: «СОЛДАТСКАЯ СУДЬБА». Он не стал читать. Сложил листок, сунул его в нагрудный карман, тщательно застегнул пуговицу и взялся за записную книжку. В ней не было ничего, кроме длинного списка названий книг. Над списком печатными буквами было выведено: ПРОЧИТАТЬ. На долю секунды он забыл обо всем и не мог побороть в себе удивления — он не ожидал обнаружить в вещах Пруита подобный список. Сам он большинство этих книг читал, одни еще в юности, другие — позже. Но он никак не предполагал, что такие книги могли заинтересовать Пруита.

— Понимаете, сержант, — сказал Диксон, когда Тербер положил записную книжку в другой карман, — эта история нам самим очень неприятна. — Он огляделся по сторонам и понизил голос: — Гарри Темпл — это который стрелял — весь испереживался, бедняга. Одно дело, был бы японец или диверсант какой-нибудь. Вы, наверно, думаете, мы врем. Но все правда так и случилось. Он действительно остановился и повернулся лицом к огню.

— А сам-то он хоть что-нибудь сделал? — спросил Тербер.

— Ничего. Он просто побежал. Капрал Оливер — это мой помощник — пару раз выстрелил, но он продолжал бежать. Тогда Гарри начал стрелять из «томпсона». Просто так стрелял, даже не целился. А тут включили прожектор. И ваш парень вдруг остановился и повернулся лицом к огню. У него в руке был пистолет, но он, по-моему, даже не думал стрелять. Мы потом нашли пистолет в песке. А «томпсон» — это же не автомат, а черт-те что, вы сами знаете. Поливает во все стороны. Он стоял у самого рва. Мог ведь спрыгнуть туда — и все. Вы, наверно, думаете, я вру?

— Нет.

— Вы с ним были друзья?

— Нет, — сказал Тербер. — Не совсем.

— В общем, я хочу, чтоб вы знали — нам всем очень жаль, что так вышло.

— Всем всегда жаль, — сказал Тербер. — Когда уже поздно.

— Верно, — кивнул Диксон. — Он хотел вернуться к себе в роту. Я вполне мог его отпустить. Но не отпустил. Я же не знал. Я сомневался… Этот песок, — невнятно пробормотал он, потом со злостью повторил: — Этот песок, черт бы его побрал! Как в пустыне какой-то, язви ее в душу!

— От судьбы не уйдешь, — сказал Тербер. — Что кому на роду написано, то и будет. Вы тут ни в чем не виноваты. Не расстраивайтесь.

— Подам заявление, чтобы меня с этого участка сняли. Пусть переведут в другой район. Этот чертов песок мне на нервы действует.

— На Гавайях от песка никуда не денешься.

— Короче, я хотел, чтобы вы поняли, — сказал Диксон.

— Ладно. — Тербер похлопал его по плечу. — Спасибо, сержант.

Он пошел назад, к другому джипу. — Рассел до сих пор сидел на корточках возле рва и увлеченно разговаривал с патрульными, — расписался на листке с описью вещей, который все еще лежал на капоте, потом отыскал подполковника и, подойдя к нему, отдал честь.

— Я вам больше не нужен, сэр?

— Вы расписались в описи?

— Так точно, сэр.

— Тогда, кажется, все. Записную книжку нашли?

— Так точно, сэр.

— Я еще раз приношу вам свои извинения за эту оплошность, — подчеркнуто официально сказал подполковник.

— Ничего страшного, сэр, все в порядке, — не менее официально ответил Тербер.

— Не люблю такие недоразумения. Вы свободны, сержант. Можете ехать.

— Благодарю вас, сэр. — Он снова козырнул и подошел ко рву. — Рассел! Вставай, поехали.

Когда они выехали на шоссе и Рассел прибавил скорость, Тербер повернулся и посмотрел на тающее вдали скопление огней. В этом году боксеры даже не откроют сезон и никакого чемпионата вообще не будет, почему-то подумал он — ничего больше в голову не лезло.

— Я как представлю себе, у меня аж мурашки по спине бегут, — сказал Рассел. — Он же мог спокойно спрыгнуть в ров.

Тербер отвернулся от огней. По крайней мере он сделал для него хотя бы эти две мелочи. В личном деле будет нормальная запись, и его похоронят в Скофилде. Впрочем, узнай подполковник, что у него нет родственников, его бы там и так похоронили. А перевозить гроб с постоянного кладбища в Штаты никто, конечно, и не подумает.

— Помнишь ту ночку в Хикеме? — снова заговорил Рассел. — Когда вы с ним напились как черти и улеглись посреди дороги? Я вас тогда чуть не задавил, помнишь?

Тербер не ответил. Осталось сделать еще одно дело. Он знал, что должен будет съездить в город и увидеться с Лорен. Ведь надо хотя бы отдать ей ключ от дома. Конечно, можно снять его с цепочки и послать по почте…

— Вы тогда напились будь здоров, — сказал Рассел.

— Да, — кивнул он. Ехать к Лорен — его бросало в дрожь от одной этой мысли. Но он знал, что поедет.

— Как ты думаешь, из-за чего он? — спросил Рассел.

Тербер не ответил, он думал о другом: почему все обязательно наваливается разом?