Онлайн чтение книги Генка Пыжов — первый житель Братска
Глава тринадцатая. ПОУЧИТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ О СОСНЕ. КАПИТАЛИСТКА. «ЛУЧШЕ БЫ МЕНЯ ВЫБРОСИЛИ ЗА БОРТ»

Итак, я твердо решил уехать к бабушке. Последний раз оглядел нашу избу, молча простился с нею и вышел за порог. Никто не сказал «прощай», не обронил слезы. Даже собачонка не пожелала проводить меня до калитки. Она посмотрела на меня рыжими, равнодушными глазами и снова принялась за кость. А еще говорят, собака — друг человека!

Пробираться в Братск теперь было значительно проще. По кишке, подымая клубы пыли, катили грузовики. Мне повезло. Грузовик, в который я сел, прибыл прямо в порт. Парохода тоже не пришлось ждать. Будто специально ожидая меня, он дымил у причальной стенки. На палубе громоздились ящики и плетеные корзины, обшитые сверху тонкой материей.

Пассажиров еще не пускали. Они сидели в стороне на чемоданах и узлах, поглядывали на рабочих, которые закатывали по сходням небольшие новенькие бочонки с живицей. Между прочим, живицу добывают из сосны. Я ходил со Степкой в тайгу и видел, как это делают. На стволе вырубают топором небольшую зарубку, а затем к этому месту привязывают жестяную банку. Прозрачная, как свежий пчелиный мед, живица вытекает из-под коры и капля по капле наполняет банку. Лесники отправляют живицу на заводы, а там уже из нее вырабатывают скипидар, канифоль и всякие другие вещи.

Еще дома, в Москве, бабушка частенько говорила мне: «Терпеть не могу твои привычки! Зачем ты всюду суешь свой нос?» Но что же в этом плохого? А я не люблю равнодушных людей, которые ходят по земле и ничего не замечают вокруг. Придет такой человек в тайгу, стукнется о сосну, прижмет рукой шишку на лбу и только тогда скажет: «Крепкое, однако, дерево! Хороших дровишек можно нарубить».

Нет, сосны нужны не только для дровишек. Из сосны делают высокие, гибкие мачты для кораблей, красивую мебель. Наша сосна путешествует по всему свету в деталях самолетов, автомобилей, комбайнов. Но это еще не все. Люди научились вырабатывать из сосны бумагу, шелк для платьев и рубашек. Даже мелкие, пахнущие смолой опилки идут в дело. Из опилок сосны на заводах делают спирт, кормовые дрожжи и углекислоту. Конечно, спирт можно вырабатывать не только из опилок. Годится для этого дела и зерно и картошка. Но зачем же зря переводить картошку? Из картошки можно сварить суп, приготовить картофельные котлеты. А из опилок котлет не сделаешь!

О сосне, опилках и живице я завел разговор не зря. Как хотите, но сосна сослужила большую службу и мне. Я долго смотрел, как рабочие закатывают на корабль бочонки с живицей, и думал: «Вот бы и мне покатиться, как бочонку, по сходням на просторную, надраенную добела палубу!» Но это фантазия. А как на самом деле пробраться на пароход? Моряки народ суровый, узнают, что я хочу зайцем проехать на пароходе, вышвырнут на берег, как котенка.

Тут-то меня и выручили бочонки с живицей. Я подумал: «А что, если подойти к бочонку и покатить его на корабль, как будто бы я не безбилетный заяц, а самый настоящий рабочий? Пожалуй, стоит попробовать. Под лежачий камень вода не течет. Надо что-то предпринимать». Я выждал, когда рабочие ушли на корабль, подбежал к бочонку и покатил его.

И вот мы уже на пароходе — бочонок и я. Но бочонку легче, чем мне: у него нет сердца, которое колотится и замирает от неожиданной радости и страха за свое будущее. Куда спрятаться от зоркого глаза моряков, пассажиров и контролера?

Первое укрытие, которое я заметил, — большая белая шлюпка, подвешенная на цепях к железным стойкам. Раздумывать было некогда. Я отвернул брезент и забрался в шлюпку, как в шалаш, лег на дно шлюпки и грустно улыбнулся. Невольно мне вспомнилась давняя, приключившаяся еще в Москве история. Как-то я гонял по комнате маленького серого мышонка. Мышонок носился из одного угла в другой и вдруг с перепугу вскочил в старый ботинок отца. Судьба мышонка была решена. Я взял ботинок и вытряхнул пленника в кадку, которая стояла во дворе под водосточной трубой. Мышонок даже ахнуть не успел и камнем пошел на дно. Пожалуй, и я похож на несчастного мышонка. Лежи в душной шлюпке, как в старом, пропотевшем ботинке, и жди своей участи. Я даже толком не знал, что происходит на пароходе. Без конца грохотали бочонки с живицей, по палубе ходили взад и вперед люди, какая-то женщина кричала с берега грубым мужским голосом:

— Митроха! Куда ты, леший, корзину ставишь! Подавишь всю ягоду!

И лишь когда пароход дал три коротких, отрывистых гудка, я понял — дело сделано. Пароход отдал концы и деловито застучал плицами колес по воде.

Прощай, Братск, прощай навсегда!

Вечером меня выкурили из шлюпки голод и холод. Студеный ангарский ветер проникал во все щели. Брезент надулся и трещал над головой, как простыня на веревке. Я подтягивал ноги к подбородку, дышал в рубашку, старался согреться. Грудь немного согревалась, но спина зябла еще сильнее. Казалось, ее кололи холодными тонкими иголками.

Только здесь, в шлюпке, я понял, что допустил непоправимую ошибку. Отправляясь в долгий путь, я не взял с собой продуктов. Хорошо еще, что я не забыл прихватить десять рублей, которые скопил на автоматическую ручку. Если сейчас вылезть из шлюпки, пожалуй, никто на меня не обратит внимания. Не спрашивают же на пароходе каждую минуту: «Гражданин, ваш билет!» Я тихонько выбрался из шлюпки, оглянулся и пошел к лесенке, которая вела вниз. За окном буфета сидела женщина в белом переднике. Она осторожно брала двумя пальцами костяшки счетов, передвигала их по блестящему прутику, а затем снова сбрасывала и хмурилась, как будто бы у нее болели зубы.

Я внимательно осмотрел буфетную стойку и решил купить шоколад «Цирк». Сделал я это не потому, что люблю сладости. Шоколад очень хорошо восстанавливает силы. Альпинисты, лыжники и вообще все, кто отправляется в долгий и утомительный путь, едят шоколад.

Шоколад я ел маленькими кусочками. Вначале на одной стороне рта, затем на другой. Но вот последний кусочек растаял на языке и бесследно исчез Как ни странно, но есть мне захотелось еще сильнее, чем прежде. «Наверно, шоколад не сразу восстанавливает силы, — подумал я. — Надо немного подождать и, кстати, пройтись по пароходу и посмотреть — может быть, удастся найти укромный уголок и уснуть».

Местечко такое я вскоре нашел. Внизу, возле горячей, как печка, стенки машинного отделения валялась куча мешков. На ней уже примостилась какая-то полная женщина в замасленной телогрейке и стоптанных мужских сапогах. Осторожно, чтобы не потревожить спящую, я расправил мешки и лег рядом. Если пройдет контролер,он подумает, что я сын этой женщины, и не станет дергать за ногу и кричать: «Гражданин, ваш билет!»

Лежать на мешках было очень удобно. Из машинного отделения затекал жаркий, сухой воздух. Глаза сами по себе закрылись, и я уснул. Но спал я недолго. Разбудил и порядочно напугал меня какой-то странный крик. Вначале я думал, что на пароходе пожар, и хотел было уже бежать разыскивать спасательный круг, но потом успокоился. Кричала во сне моя соседка:

— Митроха, куда ж ты, леший, корзину ставишь! Подавят всю ягоду!

Я закрыл глаза и стал ждать, что будет дальше. Скорее всего, придет контролер и выбросит меня вместе с женщиной в сапогах за борт. Но, к счастью, все обошлось благополучно. Никто к нам не подошел. Я выругал про себя загадочного Митроху, который не знает, куда надо ставить корзину с ягодами, и уснул, теперь уже до самого утра.

Пробраться в лодку уже было совершенно невозможно. По всей палубе бродили пассажиры, к тому же мой вчерашний шалаш — или ботинок, называйте как угодно, — был хорошо виден с капитанского мостика. Кстати, я совершенно правильно решил, что прятаться теперь не имеет смысла. Билеты, наверно, уже давно проверили, и можно было спокойно плыть до самого Иркутска. Правда, надо было еще незаметно улизнуть с парохода в Иркутске. Но зачем думать об этом сейчас? «Утро вечера мудренее» — говорит русская поговорка.

Я ходил по пароходу, присматривался и принюхивался к каждому углу, как голодная собака: может, кто-нибудь оставил кусочек хлеба или хвостик омуля. Куда бы я ни пошел, всюду жевали, грызли, пили. Еды у всех было обидно много. Я своими глазами видел, как один парень завернул в бумажку вполне приличный кусок хлеба и швырнул за борт. Разве так поступают с едой!

Голод привел меня на верхнюю палубу, к бочонкам с живицей и корзинам, обшитым сверху тонкой материей. Возле корзин крупными деловыми шагами ходила женщина в мужских сапогах. Я уже кое-что знал о корзинах и Митрохе. Он всю ночь провел на палубе возле корзин и теперь спал на знакомых вам мешках.

Хлеб сытнее ягод, подумал я. Но, пожалуй, не стоит отказываться и от голубики. Голубика хотя и не шоколад «Цирк», но все же имеет витамины, восстанавливает силы и усмиряет желудок. Я сел на скамейку и стал наблюдать за женщиной. Должна же она отлучиться с поста хотя бы на одну минуту! И я не ошибся. Женщина походила по палубе, бросила недружелюбный взгляд в мою сторону и отправилась вниз, к своему Митрохе.

Время терять было нельзя. Я подошел к корзине, отодрал материю и запустил руки в прохладные мелкие ягоды. Вначале я даже не почувствовал вкуса голубики. Бросал ее в рот, как в пропасть. За несколько минут я съел, наверно, полведра голубики. Желудок успокоился и ворчал теперь добродушно, как дальние раскаты грома после грозы.

Жадность никогда не приводит к добру. Поедая голубику горсть за горстью, я совершенно забыл о существовании женщины в сапогах. Она выросла передо мной как из-под земли.

— Караул! — понеслось по кораблю.

Пассажиры собрались на верхней палубе, как по команде «аврал». Они с любопытством смотрели на мое испачканное голубикой лицо и качали головами. Женщина не унималась. Она размахивала руками перед моим носом и кричала:

— Убить тебя, негодяй, мало!

Женщина наверняка убила бы меня, если бы к месту происшествия не подоспел капитан. Он растолкал людей и строго спросил меня:

— Кто тебе разрешил брать голубику?

— Я хотел есть. Со вчерашнего дня у меня во рту ничего не было, кроме шоколада.

Капитан едва заметно улыбнулся, а затем вновь нахмурился и сказал:

— Что прикажешь с тобой делать: в милицию отдать или выбросить за борт? Родители где?

— Нет у меня родителей. Тетка больная, в Братске живет, а дед в Иркутске. Я еду к нему.

Тетка и дед, которых я выдумал, спасая свою шкуру, произвели на капитана и пассажиров большое впечатление. Пассажир в помятом плаще и военном картузе ласково посмотрел на меня и сказал:

— Подумаешь, какое преступление — съел стакан голубики! Что ему, с голоду умирать? Надо еще проверить, что это за голубика такая. Целых шестнадцать корзин везет!

Капитан опустил брови, прицелился взглядом в женщину.

— Билет! — кратко сказал он.

Женщина долго развязывала узелок на грязном носовом платке, справилась наконец с этим нелегким делом и протянула капитану три небольшие зеленые бумажки:

— Пожалуйста, мы не какие-нибудь зайцы.

— Кто еще с вами едет?

Женщина поискала глазами кого-то в толпе и, не найдя, крикнула на весь корабль:

— Митроха! Иди, товарищ капитан вызывает!

— Оставьте Митроху в покое. У вас два места груза. Где билеты еще на двенадцать корзин? Это ваши корзины?

Полное, с двойным подбородком лицо женщины из красного сделалось белым, а затем синим, как будто его вымазали ягодами, или, как она говорила, «ягодой».

— А нам сказали, больше ничего не надо, — стала оправдываться женщина. Приложила платок к глазам и притворно всхлипнула. — Простого человека разве трудно обидеть! Не разъяснят, не расскажут, а потом сами же и придираются!

— Сейчас ты простая, а на базар придешь, сразу сложной станешь! — сердито сказал пассажир в помятом плаще. — В Братске за стакан голубики двугривенный платила, а в Иркутске полтора рубля с рабочего класса драть будешь. Капиталистка!

Дальше произошло то, о чем я не мог даже предполагать. Женщина неожиданно вскрикнула, упала на палубу и завопила на весь корабль:

— Караул! Убивают!

Капитан не обратил никакого внимания на эту лицемерку. Он подозвал матроса и кратко сказал ему:

— Оштрафовать! Снять груз на первой остановке! — Затем капитан повернулся ко мне и добавил: — Иди за мной!

Капитан привел меня в каюту, указал на стул и сам примостился на краешке койки против меня.

— Если ты соврал о тетке и дедушке, — сказал он, — прикажу немедленно выбросить за борт. Понял?

— Понял, товарищ капитан.

— Смотри мне в глаза.

Я посмотрел в чистые, мужественные глаза капитана и подумал: «Какой же я подлец!»

Капитан долго гипнотизировал меня взглядом, а затем встал, положил руку на мое плечо и сказал:

— Я верю тебе. Успокойся и забудь все, что было наверху.

Нет, лучше бы он выбросил меня за борт!

Три дня я жил в каюте капитана, спал на его койке, ел его хлеб и суп. Когда пароход причалил к пристани, капитан проводил меня на берег, крепко, как взрослому, пожал мне руку и грустно сказал:

— Хороший ты, честный парень, Геннадий. Даже не хочется расставаться с тобой. Но что поделаешь — прощай…