Онлайн чтение книги Генрих IV
Действие третье

Тронный зал. Темнота. Во мраке едва можно различить стену в глубине. Портреты убраны, а их место между карнизами, обрамляющими углубления ниш, занимают, воспроизводя в точности позу портретов, Фрида, одетая маркизой Тосканской, какой она появилась во втором действии, и Карло ди Нолли, одетый Генрихом Четвертым. После поднятия занавеса сцена одно мгновение остается пустой. Затем открывается дверь слева, и выходит, держа лампу за кольцо, Генрих Четвертый; обернувшись, он говорит с четырьмя юношами, которые находятся в соседнем зале вместе с Джованни, как в конце второго действия.

Генрих Четвертый. Нет, оставайтесь, оставайтесь! Я все сделаю сам! Спокойной ночи. (Закрывает дверь и направляется, печальный и усталый, через зал ко второй двери направо, ведущей в его комнату.)

Фрида (едва увидев его из-за трона, лепечет из ниши, теряя сознание от страха). Генрих…

Генрих Четвертый (останавливаясь при звуке этого голоса, словно предательски пораженный в спину ножом, испуганно оборачивается к стене в глубине, пытаясь инстинктивно, точно для защиты, поднять руки). Кто меня зовет! (Это не вопрос, а восклицание, полное ужаса и не требующее ответа от мрака и от ужасного молчания зала, сразу возбуждающих в нем подозрение, что он действительно сумасшедший.)

Фрида (одинаково испуганная как этим проявлением ужаса, так и тем, что она решилась, повторяет немного громче). Генрих… (При этом она слегка высовывает голову, чтобы посмотреть на другую нишу, но все же продолжает играть назначенную ей роль.)

Генрих Четвертый испускает вопль, роняет лампу, охватывает руками голову и хочет бежать.

Фрида (выпрыгнув из ниши на цоколь, кричит как безумная). Генрих… Генрих… Мне страшно… Мне страшно…

Ди Нолли тоже спрыгивает на цоколь, а оттуда на землю и подбегает к Фриде, которая продолжает судорожно кричать, почти теряя сознание; в то же мгновение из двери слева выбегают: доктор, синьора Матильда, одетая маркизой Тосканской, Тито Белькреди, Ландольфо, Ариальдо, Ордульфо, Джованни. Один из них немедленно зажигает свет в зале: странный свет от скрытых на потолке лампочек, отчего хорошо освещена лишь верхняя часть залы. Генрих Четвертый, пережив мгновение ужаса, от которого еще дрожит всем телом, стоит молча, пораженный неожиданным нашествием. Остальные, не обращая на него внимания, торопливо устремляются к Фриде, чтобы поддержать и успокоить ее. Она дрожит, стонет и мечется в руках жениха. Все говорят сразу.

Ди Нолли. Успокойся, Фрида… Я здесь… с тобой…

Доктор (подбегая с другими). Довольно! Довольно! Больше ничего не нужно…

Синьора Матильда. Он выздоровел, Фрида! Он выздоровел! Видишь?

Ди Нолли (изумленно). Выздоровел?

Белькреди. Это была шутка! Успокойся!

Фрида (как раньше). Нет! Я боюсь! Боюсь!

Синьора Матильда. Но чего же? Посмотри на него! Это все обман, обман!

Ди Нолли (как раньше). Обман? Что вы говорите? Выздоровел?

Доктор. По-видимому! Что касается меня…

Белькреди. Ну да! Они нам сказали это. (Показывает на четырех юношей.)

Синьора Матильда. Да, и уже давно, – он сказал им это!

Ди Нолли (теперь уже более возмущенный, чем удивленный). Как так! Если он еще сегодня…

Белькреди. Ба! Он играл роль, чтобы посмеяться над тобой, а также и над всеми нами, а мы доверчиво…

Ди Нолли. Возможно ли? И над сестрой, до самой ее смерти?

Генрих Четвертый (смотрит то на одного, то на другого; блеск его глаз показывает, что он замышляет месть, для которой негодование, кипящее в нем, еще мешает найти нужную форму; и вдруг у него, оскорбленного до глубины души, является мысль признать истиной то притворство, которое ему коварно приписали. Кричит). И дальше! Говори дальше!

Ди Нолли (останавливаясь от крика, ошеломленный). Что дальше?

Генрих Четвертый. Разве умерла только «твоя» сестра?

Ди Нолли (как раньше). Моя сестра? Я говорю – «твоя», которую ты принуждал до последней минуты являться сюда под видом твоей матери Агнесы.

Генрих Четвертый. Разве она не была «твоей» матерью?

Ди Нолли. Да, именно так, – это была моя мать.

Генрих Четвертый. Она умерла и для меня, «старого и далекого», твоя мать! Ты только что выскочил оттуда. (Показывает на нишу, откуда тот выпрыгнул.) Почему ты думаешь, что я не оплакивал ее долго, долго, тайно, хотя и в такой одежде?

Синьора Матильда (удрученно оглядывая остальных). Что он говорит?

Доктор (очень заинтересованный, наблюдая за ним). Тише, тише, ради бога!

Генрих Четвертый. Что я говорю? Я спрашиваю у всех: разве не была Агнеса матерью Генриха Четвертого? (Оборачивается к Фриде, точно та действительно маркиза Тосканская.) Вы, маркиза, должны, мне кажется, это знать!

Фрида (еще испуганная, крепче прижимаясь к ди Нолли). Я? Нет, нет!

Доктор. Опять возвращается его бред… Тише, синьоры!

Белькреди (в негодовании). Какой бред, доктор? Он снова начинает разыгрывать комедию!

Генрих Четвертый. Я? Вы опустошили эти две ниши; он является передо мной Генрихом Четвертым…

Белькреди. Теперь уже довольно этих шуток!

Генрих Четвертый. Кто сказал «шутка»?

Доктор (резко, к Белькреди). Не раздражайте его, ради бога!

Белькреди (не обращая на него внимания, громко). Мне это сказали они! (Снова указывает на четырех юношей.) Они, они!

Генрих Четвертый (оборачиваясь, чтобы посмотреть на них). Вы? Вы сказали, что это – шутка?

Ландольфо (робко, смущенно). Нет… мы сказали, что вы выздоровели!..

Белькреди. А, этого довольно! Довольно! (Синьоре Матильде.) Не находите ли вы, что его вид (показывая на ди Нолли), да и ваш, маркиза, в этих костюмах кажется невыносимо ребяческим?

Синьора Матильда. Замолчите! Можно ли говорить сейчас о костюмах, если он действительно выздоровел?

Генрих Четвертый. Да, выздоровел! Выздоровел! (К Белькреди.) Но не для того, чтобы все забыть так легко, как тебе кажется. (Наступает на него.) Знаешь ли ты, что уже двадцать лет как никто не смел появляться здесь передо мной в таком виде, как ты и этот синьор? (Показывает на доктора.)

Белькреди. Ну да, знаю. И я тоже сегодня утром появился перед тобой одетый…

Генрих Четвертый. Монахом, да!

Белькреди. А ты меня принял за Петра Дамианского! И я не смеялся, потому что думал…

Генрих Четвертый. Что я сумасшедший! Теперь тебе хочется смеяться, видя ее в таком костюме! Теперь, когда я выздоровел? И все же ты мог подумать, что для меня ее вид, теперь… (Обрывает фразу негодующим восклицанием.) А-а! (И сейчас же оборачивается к доктору.) Вы доктор?…

Доктор. Да.

Генрих Четвертый. И вы ее тоже нарядили маркизой Тосканской? Знаете, доктор, вы чуть-чуть не вернули тьму моему разуму. Черт возьми, оживить портреты и заставить их говорить, выпрыгнув из рам… (Смотрит на Фриду и ди Нолли, затем на маркизу, потом на свое платье.) А, прекрасная комбинация… Две парочки. Прекрасно, прекрасно, доктор: для сумасшедшего… (Слегка взмахнув рукой в сторону Белькреди.) Ему это кажется неуместным маскарадом, а? (Смотрит на него.) Теперь мне надо снять маскарадный костюм! Чтобы пойти с тобой, не правда ли?

Белькреди. Со мной! Снами!

Генрих Четвертый. Куда? В клуб? Во фраке и в белом воротничке? Или вместе с тобой в дом маркизы?

Белькреди. Куда угодно! Неужели же ты захочешь оставаться здесь, чтобы продолжать в одиночестве то, что было несчастной карнавальной выдумкой? Непостижимо, как ты мог продолжать так жить после выздоровления.

Генрих Четвертый. Но видишь ли, дело в том, что, упав с лошади и ударившись головой, я действительно сошел с ума на некоторое время…

Доктор. Вот как! И это длилось долго?

Генрих Четвертый (очень быстро, доктору). Да, доктор, долго! Около двенадцати лет. (Тотчас снова обращаясь к Белькреди.) И я ничего не видел, мой милый, из того, что происходило после маскарада – с вами, не со мной. Как изменились вещи, как изменили друзья; как кто-то занял мое место… ну, например, в сердце женщины, которую я любил… между тем как я словно умер… словно исчез… И все это, понимаешь, совсем не было для меня шуткой, как тебе казалось!

Белькреди. Да нет, я не об этом говорю, а о том, что было после.

Генрих Четвертый. А после? Однажды… (Останавливается, доктору.) Необычайно любопытный случай, доктор! Изучайте меня, изучайте хорошенько! (Весь дрожит, говоря.) Внезапно, сам не знаю как, это… (касается лба)… ну, как бы сказать… все это залечилось. Приоткрываю глаза и не знаю сначала, сон это или явь; трогаю одну вещь, другую и начинаю ясно понимать… А – как он сказал (показывая на Белькреди) – долой маскарадную одежду. Долой наваждение! Откроем окна, вдохнем жизнь! Долой все это! Долой! Выйдем на улицу! (Внезапно сдерживает свою горячность.) Куда? Что делать? Чтобы все исподтишка показывали на меня пальцем, как на Генриха Четвертого, в то время как я прогуливаюсь под руку с тобой, в компании милых спутников моей жизни?

Белькреди. Позволь! Что такое ты говоришь?

Синьора Матильда. Кто мог бы… хотя бы подумать об этом! Раз случилось такое несчастье!

Генрих Четвертый. Но ведь меня и раньше все называли сумасшедшим! (К Белькреди.) И ты это знаешь! Ты, больше всех нападавший на тех, кто пытался защищать меня!

Белькреди. Это было так, для шутки!

Генрих Четвертый. Посмотри на мои волосы! (Показывает ему волосы на затылке.)

Белькреди. Но и у меня они седые!

Генрих Четвертый. Да, но с той разницей, что они у меня поседели здесь, пока я был Генрихом Четвертым! И я этого не замечал! Я заметил это только в тот день, когда внезапно открыл глаза и ужаснулся, ибо тотчас же понял, что не только волосы, но и все во мне поседело, все разрушилось, все для меня кончилось, что я приду голодный, как волк, на пир, когда все уже убрано со стола.

Белькреди. Да, но другие, прости…

Генрих Четвертый (быстро). Я знаю. Они не могли ждать, пока я выздоровлю, даже тот, кто сзади уколол до крови мою разукрашенную лошадь…

Ди Нолли (взволнованно). Что? Что?

Генрих Четвертый. Да, предатель заставил лошадь встать на дыбы и сбросить меня!

Синьора Матильда (быстро, с ужасом). Но я-то это в первый раз слышу!..

Генрих Четвертый. Может быть, и это было шуткой?

Синьора Матильда. Кто это был? Кто ехал за нашей парой?

Генрих Четвертый. Не все ли равно, кто? Все те, кто продолжал пировать, а теперь, маркиза, предлагают мне остатки скудной и дряблой жалости или обглоданную кость угрызений совести на грязном блюде. Благодарю! (Резко оборачивается к доктору.) – И тогда, доктор, – вы видите, как интересен этот случай для истории психиатрии! – я предпочел остаться сумасшедшим, найдя здесь все готовым и приспособленным для наслаждений особого рода: пережить в просветленном сознании свое безумие и этим отомстить грубому камню, разбившему мне голову! Одиночество – такое, как это, – показавшееся мне убогим и пустым, когда я открыл глаза, наполнилось для меня сразу же всей красочностью и великолепием того далекого маскарада, когда вы, маркиза (смотрит на синьору Матильду и показывает ей на Фриду), блистали так, как сейчас блистает она, – и я заставил всех тех, кто посещал меня, продолжать – черт возьми, по моей уже прихоти! – этот давнишний знаменитый маскарад, который был не для меня, а для вас забавой одного дня! Сделать так, чтоб он стал навсегда уже не забавой, а реальностью, реальностью подлинного сумасшествия; все здесь – маскированные: и тронный зал, и эти мои советники – тайные советники и, понятно, предатели! (Внезапно обращается к ним.) Хотел бы я знать, что вы выиграли, разгласив, что я выздоровел! – Если я выздоровел, вы здесь больше не нужны и будете уволены! Довериться кому-нибудь, вот это – действительно сумасшествие! – Ну, а теперь я вас буду обвинять, моя очередь! – Знаете? Они собирались тоже посмеяться вместе со мной над вами. (Разражается смехом.)

Смеются, но тревожно, и другие, кроме синьоры Матильды.

Белькреди (к ди Нолли). Слышишь?… Неплохо…

Ди Нолли (к четырем юношам). Вы?

Генрих Четвертый. Надо простить их! Это (дергает свое платье), это для меня – карикатура, явная и добровольная, на тот, другой маскарад, непрерывный, ежедневный, в котором мы, шуты (показывает на Белькреди), невольно маскируемся в то, чем мы кажемся, – и потому простите им их маски, ибо они еще не понимают, что это и есть их лица. (Снова к Белькреди.) Знаешь ли, ужасно легко к этому привыкаешь и прогуливаешься вот так, как ни в чем не бывало, в виде трагического персонажа (прохаживается) по залу вроде этого! – Послушайте, доктор! Я видел, как один священник – наверно, ирландец, очень красивый, – спал на солнце в ноябрьский день, опершись рукой о спинку скамьи в публичном саду, утонув в золотистом блаженстве тепла, которое было для него почти летним. Вы можете быть уверены, что в это мгновение он не помнил ни того, что он священник, ни того, где он находится. Он грезил! Кто знает, о чем он грезил! Подошел какой-то мальчишка, вырвал с корнем цветок и на ходу пощекотал ему шею. Я увидел, как священник открыл смеющиеся глаза, и его губы блаженно улыбались этому сну – он был в забытьи; но почти в то же мгновение он принял снова свой суровый вид священника и в глазах его снова появилась та же серьезность, какую вы видели в моих; потому что ирландские священники защищают серьезность своей католической веры с таким же рвением, с каким я защищал священные права наследственной монархии. – Я выздоровел, господа, потому что прекрасно умею изображать сумасшедшего и делаю это спокойно! Тем хуже для вас, если вы с таким волнением переживаете свое сумасшествие, не сознавая, не видя его.

Белькреди. Полюбуйтесь, он теперь пришел к выводу, что сумасшедшие – это мы!

Генрих Четвертый (с порывом, который он пытается сдержать). А если бы вы не были сумасшедшими, ты, да и она тоже (показывает на маркизу), разве вы бы явились ко мне?

Белькреди. Сказать по правде, я приехал в уверенности, что сумасшедший – это ты.

Генрих Четвертый (быстро, резко указывает на маркизу). А она?

Белькреди. Она? Не знаю… Видишь, она совсем зачарована тем, что ты говоришь… увлечена твоим «сознательным» сумасшествием! (Синьоре Матильде.) Уверяю вас, что в этом платье, маркиза, вы вполне можете здесь поселиться…

Синьора Матильда. Вы – наглец!

Генрих Четвертый (быстро, желая успокоить ее). Не обращайте на него внимания! Он продолжает выводить других из себя, хотя доктор и просил его этого не делать. (К Белькреди.) Почему меня должно волновать то, что произошло между нами? Роль, которую ты играл в моих былых неудачах (показывает на маркизу и затем обращается к ней, показывая на Белькреди), роль, которую он теперь исполняет при вас? – Моя жизнь не в этом. Она не ваша! В той вашей жизни, в которой вы состарились, я не участвовал. (Синьоре Матильде.) Вы хотели мне это сказать, показать это, пожертвовав собой, одевшись по указанию доктора? О, это было отлично выполнено, – я уже вам сказал, доктор: «Вот какими мы были тогда и какими стали теперь!» Но я, доктор, не тот сумасшедший, какого вам надо! Я отлично понимаю, что он (указывая на ди Нолли) не может быть мной, потому что Генрих Четвертый – это я, я, вот уже двадцать лет! Я застыл з этой вечной маске! Она их прожила, эти двадцать лет (указывая на маркизу), она насладилась ими, чтобы стать вот такой – мне незнакомой, потому что я знаю ее в таком виде… (указывает на Фриду и подходит к ней) и для меня она навсегда такая… Вы все кажетесь мне детьми, которых я пугаю. (Фриде.) А ты и вправду перепугалась, девочка, от той шутки, которую они заставили тебя разыграть, не понимая, что для меня это не может быть шуткой, как им хотелось, а только грозным чудом, ибо моя мечта ожила в тебе ярче, чем когда-либо! Здесь было изображение – они сделали из него живое существо, и ты – моя! Моя! По праву моя! (Обнимает ее, смеясь, как сумасшедший, в то время как остальные испуганно кричат; но, когда они подбегают, чтобы вырвать Фриду из его объятий, он становится страшным и кричит своим четырем юношам.) Задержите их, я приказываю вам задержать их!

Юноши в смятении, точно ослепленные, автоматически пытаются удержать ди Нолли, доктора, Белькреди.

Белькреди (тотчас же освобождается и бросается на Генриха Четвертого). Оставь ее! Оставь! Ты не сумасшедший!

Генрих Четвертый (молниеносно выхватывая шпагу у Ландольфо, стоящего рядом с ним). Я не сумасшедший? Вот тебе! (Ранит его в живот.)

Раздается крик ужаса. Все бросаются, чтобы поддержать Белькреди, восклицая в смятении.

Ди Нолли. Он тебя ранил?…

Бертольдо. Ранил! Ранил!

Доктор. Я говорил вам!

Фрида. О боже!

Ди Нолли. Фрида, сюда!

Синьора Матильда. Он сумасшедший! Он сумасшедший!

Ди Нолли. Держите его!

Белькреди (в то время как его выносят через левую дверь, кричит в бешенстве). Нет! Ты не сумасшедший! Он не сумасшедший! Не сумасшедший!

Все выходят через дверь слева с криками, продолжающими раздаваться из-за сцены, пока не доносится, заглушая все голоса, вопль синьоры Матильды, за которым следует молчание.

Генрих Четвертый (оставшийся на сцене около Ландольфо, Ариальдо и Ордульфо, с широко раскрытыми глазами, потрясенный жизнью своей собственной выдумки, заставившей его сейчас совершить преступление). Теперь – да… Уже неизбежно… (Зовет юношей к себе, точно желая защититься.) Мы останемся здесь вместе, вместе… и навсегда!

Занавес