Онлайн чтение книги Героический эпос народов СССР. Том первый
Карельские руны

Состязание в песнопении

Карельские руны. Худ. М. Мечев.

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

жил да поживал тихонько

на полянах Калевалы,

в вяйнёльских борах песчаных.

Песни пел он на полянах,

заклинания слагал он.

Пел он песни дни за днями,

ночь за ночью вел рассказы,

древнее припоминая,

первородные начала,

неизвестные ни детям

и не всем героям даже

в этом возрасте преклонном,

в уходящие годины.

Далеко молва катилась,

разнеслись повсюду вести

об искусном песнопенье

Вяйнямёйнена седого.

Долетела весть до юга

и до Похьолы холодной.

Жил-был молодой лапландец,

тощий парень Ёукахайнен.

Он сидел в гостях однажды,

странные слова услышал,

будто в Вяйнёле песчаной,

на полянах Калевалы

кто-то песни распевает

и слова слагает лучше,

чем умеет Ёукахайнен

петь отцовские напевы.

Сильно рассердился парень,

затаил он в сердце зависть

к Вяйнямёйнену седому,

лучшему из песнопевцев.

Вот он к матери приходит,

К старой матушке родимой,

говорит, что хочет ехать,

в путь отправиться желает

в земли Вяйнёлы далекой

перепеть седого Вяйнё.

Но отец не отпускает,

мать не позволяет ехать

в земли Вяйнёлы далекой

перепеть седого Вяйнё.

Говорит им Ёукахайнен:

"Хороши отца познанья,

знает мать намного больше,

я ж умнее вас обоих".

Не послушался, поехал.

Впряг он в сани золотые

жеребца кровей горячих

и, усевшись на сиденье,

примостившись поудобней,

резвого ударил плетью,

вытянул кнутом жемчужным.

Едет не спеша, не гонит.

Едет он два дня, две ночи,

третий день в пути проводит

и на третий день подъехал

близко к землям Калевалы,

к вяйнёльским борам песчаным.

Мудрый, старый Вяйнямёйнен,

вековечный прорицатель,

едет, знай себе, рысцою

по отмеренной дорожке

на полянах Калевалы,

в вяйнёльских борах песчаных.

Вяйнямёйнену навстречу

едет юный Ёукахайнен, -

тут оглобли зацепились,

все гужи перемешались,

хомуты сплелись друг с другом

и дуга в дугу уткнулась.

Спрашивает Вяйнямёйнен:

"Ты какого будешь рода,

вставший на моей дороге,

глупо ехавший навстречу?

Ты разбил хомут мой новый

и дугу березовую".

Отвечает Ёукахайнен,

говорит слова такие:

Я - лапландец Ёукахайнен.

А вот ты откуда взялся,

роду-племени какого,

из каких людей, несчастный?"

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

именем своим назвался

и затем ему ответил:

"Коль ты - юный Ёукахайнен,

то посторонись немного!

Ты из нас двоих моложе".

Снова юный Ёукахайнен

говорит слова такие:

"Что за важность, кто моложе,

кто моложе и кто старше!

У кого побольше знаний,

память у кого покрепче,

тот проедет по дороге,

а другой посторонится.

Коль ты - старый Вяйнямёйнен,

вековечный песнопевец,

то давай споем друг другу,

заклинания расскажем,

пусть один другого учит,

победит один другого!"

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

говорит слова такие:

"Не такой уж я известный

и мудрец и песнопевец!

Прожил жизнь свою я тихо

на полянах этих самых,

на меже родного поля

мне моя кукушка пела.

Все-таки начнем, пожалуй,

Расскажи-ка мне погромче,

что всего ты лучше знаешь,

в чем ты всех других умнее?"

Начал юный Ёукахайнен:

"Я не так уж мало знаю!

Вот я в чем не сомневаюсь:

дымник сделан близко к крыше,

пламя бьется в устье печки.

Щука со слюнявой пастью

нерестится на морозе,

а горбатый робкий окунь

осень в омуте проводит,

летом в заводь заплывает

и икру на отмель мечет.

Если мало этих знаний,

есть в запасе и другие.

Знаю лес вершины Пиза,

знаю сосны в скалах Хорны:

высоки деревья Пизы,

сосны на утесах Хорны.

Три больших порога знаю,

три есть озера красивых,

три высокие вершины

под небесной этой крышей:

в Хяме это Хялляпюеря,

у карел есть Каатракоски,

никому не сладить с Вуоксой,

Иматры - не переехать".

Вставил слово Вяйнямёйнен:

"Детские все это сказки,

женского ума приметы!

Ты открой вещей причину,

первородные начала!"

И на это Ёукахайнен

говорит слова такие:

"Все я знаю о синице,

знаю, что синица - птица,

что гадюки - это змеи,

ну а ерш, конечно, рыба.

Первым снадобьем болящим

пена водопадов стала,

бог - наш первый заклинатель,

первый лекарь - сам создатель.

С гор вода взяла начало,

на небе огонь родился,

ржа железо породила,

медь из гор на свет явилась.

Старше всех земель - болота,

из деревьев - ива старше,

из жилищ - шалаш сосновый,

камни всех котлов древнее".

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

говорит слова такие:

"Что-нибудь еще ты помнишь

или кончил пустословье?"

Ёукахайнен отвечает:

"Кое-что еще я знаю!

Помню я такое время:

был я пахарем на море,

рыл тогда я рыбам ямы,

поднимал на суше горы,

из камней я делал скалы.

Был шестым я человеком,

был седьмым среди героев

в пору сотворенья мира,

поднимал я небо кверху,

ставил я ему подпоры,

звезды рассыпал по небу".

Говорит тут Вяйнямёйнен:

"Ты уже заврался, парень!

Не видать тебя там было,

где мы вспахивали море,

ямы рыбам вырывали.

И тогда ты не был в деле,

в пору сотворенья мира,

где подпоры поднимали,

рассыпали в небе звезды".

И тогда-то Ёукахайнен

высказал слова такие:

"Если мой не блещет разум -

у меча ума займу я.

Ой ты, старый Вяйнямёйнен,

большеротый песнопевец!

Мы померимся мечами,

полюбуемся на копья!"

Вяйнямёйнен отвечает:

Ты меня не испугаешь

ни мечом, ни разуменьем,

ни копьем и ни коварством.

И, однако, все же, парень,

мериться мечом не стану

никогда с тобой, коварный,

ни за что, трусишка жалкий!"

Ёукахайнен, слыша это,

закусил губу упрямо,

голову нагнул сердито

и сказал слова такие:

"Кто мечи не станет мерить,

остроты их побоится,

тех я несенною силой

превращу в свиные рыла.

Тех героев разбросаю,

в разные места упрячу,

утоплю в навозной куче,

в угол хлева затолкаю".

Вяйнямёйнен рассердился,

рассердившись, устыдился.

Начал песню петь он гневно,

древние повел сказанья.

Пел не детские он песни

и не женские посмешки -

пел напевы он мужские.

Только начал Вяйнямёйнен -

вспенилась вода в озерах,

затряслась земля повсюду,

горы медные качнулись,

скалы надвое распались,

порастрескались утесы.

Песней мудрый Вяйнямёйнен

разветвил дугу лапландца,

на хомут наплел куст ивы,

вербу на гужи поставил.

Сани с золотым сиденьем

стали топляком озерным,

кнут с жемчужной рукояткой

стал прибрежного тростинкой,

а жеребчик белолобый -

валуном у водопада.

Шапка с головы лапландца

стала тучей остроносой,

стали рукавицы парня

лилиями водяными,

а кафтан его суконный

в небо облаком поднялся.

Вяйнё пел - и Ёукахайнен

погружался постепенно

до бедра, затем по пояс

и до самых плеч в болото.

Тут уж Ёукахайнен понял:

зря загородил дорогу,

состязался в песнопенье

с Вяйнямёйненом напрасно.

Хочет шевельнуть ногою -

и не может ею двинуть,

хочет он поднять другую -

а на ней башмак из камня.

Ёукахайнен испугался,

боль почувствовал всем телом,

муку ощутил и ужас.

Говорит слова такие:

"Ой ты, мудрый Вяйнямёйнен,

вековечный прорицатель!

Вороти слова святые

и сними свои заклятья!

Шапку золота получишь,

меру серебра, не меньше".

Вяйнямёйнен отвечает:

"Серебром не соблазнишь ты,

золотом, несчастный, тоже!"

Вновь запел он, погружая

Ёукахайнена все глубже.

Снова молвит Ёукахайнен:

"Ой ты, старый Вяйнямёйнен!

Высвободи от заклятий,

от беды избавь грозящей!

Скирды все мои получишь,

все поля твоими станут,

только жизнь мою спаси ты

от погибели проклятой".

Вяйнямёйнен отвечает:

"Не давай мне скирд, негодный,

не сули полей, поганый!

У меня поля просторней,

скирды мне свои дороже".

И поет он, погружая

Ёукахайнена все глубже.

Тощий парень Ёукахайнен

сам не свой уже от страха.

Он в грязи до подбородка

и до бороды в болоте,

мох в открытый рот набился,

на зубах труха навязла.

Снова стонет Ёукахайнен:

"Ой ты, мудрый Вяйнямёйнен,

вековечный прорицатель!

Поверни свои заклятья,

выбился совсем из сил я,

вытащи из вязкой грязи!

Топь затягивает ноги,

режут мне глаза песчинки.

Если снимешь ты заклятья,

повернешь слова святые,

то свою сестрицу Айно

я отдам тебе навечно,

чтоб мела она и мыла

половицы в доме мужа,

ткала б золотом одежды,

сладкие пекла бы хлебы".

Как услышал Вяйнямёйнен,

опустился он на камень,

песни петь с конца он начал:

спел одну, другую, третью -

повернул слова святые,

снял последние заклятья.

Ёукахайнен шевельнулся,

высвободил подбородок

и бородку из болота.

Камень стал конем лапландца,

мокрое бревно - санями,

а тростник прибрежный - плетью.

Чуть поправил парень сани,

сел опять он на сиденье

и отправился, понурый,

с темной тяжестью на сердце,

к матери своей родимой

к старой матушке любимой.

Лоухи охотится за Сампо

Мрачной Похьолы служанка,

белокурая малютка

с солнышком уговорилась

просыпаться утром вместе,

а сама вставала раньше,

просыпалась до рассвета,

поднималась до восхода.

Убрала столы сначала,

подмела полы большие

веником из голых плетьев,

густолиственной метлою.

Собрала весь мусор с пола,

в ступу медную сложила,

вынесла во двор из дома,

со двора уносит в поле.

Встав на мусорную кучу,

вдруг прислушалась, притихнув,

слышит плач, летящий с моря,

из-за речки стон донесся.

Вот она спешит обратно,

в дом, не мешкая, вбегает,

дверь открыла и с порога

обращается к хозяйке:

"Чей-то плач донесся с моря,

стон послышался за речкой".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

редкозубая старуха,

тотчас выскочив из дома,

очутилась у калитки.

Напрягает слух колдунья

и слова такие молвит:

"Слышу я не плач ребенка

и не женское стенанье,

этот голос - голос мужа,

бородатого пришельца".

Лодку сталкивает в воду,

ставит, легкую, на волны,

направляет прямо к Вяйнё,

к мужу, плачущему горько.

Мрачной Похьолы хозяйка

тут над ним запричитала:

"Ой ты, старец злополучный!

Угодил ты на чужбину?"

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

голову слегка приподнял

и сказал слова такие:

"Я и сам про это знаю -

угодил я на чужбину,

в незнакомую сторонку:

я на родине был знатен,

у себя я был известен".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

снова с ним заговорила:

"Ты дозволь мне слово молвить,

дай мне выведать, пришелец,

из какого края будешь,

рода, звания какого?"

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

говорит слова такие:

"Обо мне молва ходила,

был по общему согласью

я душой вечерних игрищ

и певцом любого дола

на моей родной сторонке,

в милом крае Калевалы.

А теперь я, горемыка,

сам себя узнать не мог бы".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

подняла его, страдальца,

и до лодки проводила,

на корме его устроив,

а сама взялась за весла,

на скамью гребца уселась.

К мрачной Похьоле причалив,

проводила в избу гостя.

Накормила до отвала

и одежду просушила:

Растирала его долго,

как умела, ублажала.

Вскоре выходила старца,

силы хворому вернула

и вступила с ним в беседу:

"Что ты плакал, Вяйнямёйнен,

там, на берегу угрюмом,

возле пасмурного моря?"

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

так старухе отвечает:

"Оттого всю жизнь до смерти

мне печалиться и плакать,

что я бросил край родимый

и пошел в другие земли,

к воротам чужого дома,

к незнакомому порогу.

Здесь деревья больно жалят,

колются все иглы хвои,

все березы отгоняют,

ольхи здесь наотмашь хлещут.

Лишь одна отрада - ветер

да знакомое светило,

здесь, среди немилых пашен,

у дверей чужого дома".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

говорит слова такие:

"Не горюй ты, Вяйнямёйнен,

не тоскуй, Увантолайнен!

Заживешь ты здесь на славу

и в довольстве и в веселье:

хочешь - лосося отведай,

хочешь - лакомься свининой".

Но на это Вяйнямёйнен

отвечает так старухе:

"Дома выпьешь из следа,

вкусной кажется вода,

горек мед земли чужой

даже в чаше золотой".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

тут у гостя и спросила:

"Ты скажи, что дашь мне, Вяйнё,

коль домой тебя отправлю -

на межу родимой пашни,

на порог знакомой бани?"

Молвил старый Вяйнямёйнен:

"Что потребуешь в награду,

коль меня и впрямь доставишь

на межу родимой пашни,

где я слышал зов кукушки?"

Лоухи, Похьолы хозяйка,

разговор такой заводит:

"Коль сковать сумеешь Сампо

от конца пера лебедки,

молока нетельной телки,

ячменя зерно прибавив

и ягнячьей шерсти летней,

дочь тебе отдам я в жены,

отплачу тебе девицей

и домой тебя отправлю,

на межу родимой пашни,

где поют родные птицы".

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

так на это отвечает:

"Я сковать не в силах Сампо,

крышку пеструю украсить,

но в моем далеком крае

есть кователь Илмаринен -

вот кто выковал бы Сампо,

крышку пеструю построил,

он бы с дочерью поладил,

деву юную утешил.

Он кузнец, каких немного,

он кователь преискусный,

выковал он крышку неба,

там воздушный полог сделал, -

не найти следов кувалды,

вмятин от клещей железных".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

напоследок порешила:

"За того красу-девицу,

за того я дочку выдам,

кто сковать сумеет Сампо,

крышку пеструю украсит".

Вот она впрягает в сани

огненного жеребенка,

в них усаживает гостя,

Вяйнямёйнена седого,

и слова такие молвит:

"Головы поднять не вздумай

ты до той поры, покуда

твой скакун не притомится

или вечер не наступит:

если на небо посмотришь,

то тебя беда настигнет

и плохие дни наступят".

Мудрый, старый Вяйнямёйнен

волоки взял, и конь рванулся

и затряс льняною гривой.

Едет путник, поспешает

он из Похьолы угрюмой,

из туманной Сариолы.

Илмаринен кует Сампо

Лоухи, Похьолы хозяйка,

редкозубая колдунья,

на широкий двор выходит,

говорит слова такие:

"Кто такой ты, муж нездешний,

из каких героев будешь?

Ты путем ветров примчался,

по дороге санной вихря,

не облаянный собакой,

псом не тронутый косматым?"

Ей ответил Илмаринен:

"Не за этим прилетел я,

чтобы лаяли собаки,

псы свирепые кусали".

Лоухи, хитрая старуха,

хочет выведать у гостя:

"Не знавал ли ты случайно,

не видал ли, не слыхал ли;

где же нынче Илмаринен,

тот искуснейший кователь?

Ждем его уже давно мы,

поджидаем и желаем,

чтоб он в Похьолу приехал

Сампо новое сковал нам".

И кователь Илмаринен

ей сказал слова такие:

"Кузнеца, пожалуй, знаю,

мне он хорошо известен,

ибо сам я Илмаринен,

сам кователь тот искусный".

Лоухи, Похьолы хозяйка,

редкозубая колдунья,

быстро в избу поспешила

и с порога закричала:

"Дочка младшая, родная,

умное дитя природы!

Новые надень наряды,

белые возьми одежды,

тонкие найди подолы,

жемчугом своим отборным

грудь и шею разукрасишь,

золото к вискам подвесишь,

брови пусть чернеют ярче,

щеки жарче пламенеют.

К нам приехал Илмаринен,

тот кователь вековечный,

чтобы выковать нам Сампо,

крышку пеструю сработать".

Похьолы краса-девица,

диво и воды и суши,

лучшие взяла наряды,

платья новые достала:

приоделась, нарядилась;

заплела потуже косу,

все застежки застегнула,

золотой надела пояс.

Входит в избу из амбара,

со двора, походкой легкой,

Чистый взор ее лучится:

высока, стройна, красива,

и лицом она прекрасна:

на щеках горит румянец,

грудь вся золотом сверкает,

в косах серебро искрится.

А меж тем старуха Лоухи

Илмаринена проводит

в избы Похьолы суровой,

в то жилища Сариолы.

Вдосталь, досыта кормила

и поила пивом вдоволь,

а потом ему сказала:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

ты кователь вековечный!

Коль сковать сумеешь Сампо,

крышку пеструю сработать

из конца пера лебедки,

молока нетельной телки,

ячменя зерно прибавив

и ягнячьей шерсти летней,

дочь в награду ты получишь,

за свои труды девицу".

И кователь Илмаринен

Сампо выковать решился,

крышку пеструю сработать.

Стал искать для горна место,

площадь для огня большую

на земле страны обширной,

на полях просторных Похьи.

Пестрый камень увидал он,

на пути валун попался,

и, облюбовав тот камень,

запалил огонь кователь:

на мехи он день потратил,

а второй - на горн огромный.

Все наладив, Илмаринен,

тот кователь вековечный,

бросил в пламя все припасы,

кинул их в свое горнило,

У огня рабов поставил,

силачей - мехами двигать.

И рабы огонь раздули,

силачи мехи качали:

так три летних дня трудились

и еще три летних ночи:

камни наросли на пятках,

вздулись волдыри на пальцах.

В первый день работы жаркой

наш кователь Илмаринен

наклонился, чтоб увидеть

дно пылающего горна, -

что из пламени там выйдет,

чем его огонь одарит.

Лук из пламени выходит

с золотой дугой из жара.

С виду был тот лук красивым,

но имел негодный норов:

в будни он просил по жертве,

а по праздникам и по две.

И кователь Илмаринен

сам не рад такому луку.

Пополам дугу сломал он

и обломки в пламя бросил.

Вновь рабов к огню поставил,

силачей - мехами двигать.

День прошел, и через сутки

челн из пламени явился,

лодка с парусом румяным.

С виду челн хоть был красивым,

но имел негодный норов:

в бой поплыл бы без причины,

без нужды на битву злую.

И кователь Илмаринен

был не рад челну такому:

тот негодный челн разбил он,

щепки снова в пламя бросил.

Вновь рабов к огню поставил,

силачей - качать мехами.

Время шло: на третьи сутки

телка из огня выходит,

с золотым рожком из жара.

С виду хороша коровка,

только с норовом негодным:

по ночам лежит в чащобах,

молоко свое теряя.

И кователь Илмаринен

был не рад такой корове:

на куски ее разрезал

и в огонь горнила бросил.

Вновь рабов к огню поставил,

силачей - мехами двигать.

Время шло, и в день четвертый

плуг из пламени явился,

золотой сошник из жара.

С виду был тот плуг добротным,

но по свойствам не годился:

плуг пахал плохие пашни,

бороздил поля чужие.

И кователь Илмаринен

был не рад такому плугу:

поломал его на части,

в пламя все обломки бросил.

Ветры дуть заставил в пламя,

злые бури - в горн огромный.

Ветры пламя раздували,

дули с запада, с востока,

южный дул со страшной силой,

северный - со всем свирепством.

День, другой все дули ветры,

не утихли и на третий:

пламя рвалось из окошек,

из дверей летели искры,

гарь столбом взметнулась к небу,

поплыла там черной тучей.

Вот кователь Илмаринен

на четвертый день нагнулся -

сквозь бушующее пламя

посмотреть на дно горнила;

видит: Сампо возникает,

купол крышки многоцветной.

Расторопный Илмаринен,

тот кователь вековечный,

молотком стал бить почаще,

тяжким молотом - ловчее, -

и сковал искусно Сампо:

в край он вделал мукомольню,

а в другой край - солемолку,

в третий - мельницу для денег.

Заработало тут Сампо,

крышка быстро завертелась, -

по ларю всего мололо:

ларь мололо на потребу,

ларь в придачу - для продажи,

третий ларь для угощенья.

Так обрадовалась Лоухи,

что сама большое Сампо

в гору отнесла поспешно,

в недра медного утеса -

в камень с девятью замками:

корни Сампо закопала

в глубину на девять сажен.

Илмаринен, потрудившись,

начал свататься к девице,

молвил ей слова такие:

"За меня теперь пойдешь ли,

коль сковать сумел я Сампо,

крышку пеструю поставить?"

Похьолы краса-девица

так ответила на это:

"Кто же будущей весною,

кто же будет в третье лето

слушать в роще кукованье,

птичек вызывать на пенье,

коль уйду я на чужбину,

укачусь, как земляничка!

Если я, голубка, сгину,

птица малая, исчезну,

краспой пропаду брусничкой,

в край далекий укатившись,

то исчезнут все кукушки,

улетят певуньи-птички

из лесов на горных склонах,

из родной страны скалистой.

Да и некогда, нельзя мне

позабыть о днях девичьих,

о своих работах жарких

страдного порою летней:

ягод много недобрала,

песен недопела много,

мало по лесам бродила,

в рощах я недоплясала".

Все услышав, Илмаринен,

тот кователь вековечный,

голову склонил печально

и надвинул шлем на брови.

Думает он, размышляет, -

у него одна забота:

как теперь домой доехать,

в край родной ему вернуться,

как бы Похьолу покинуть,

край туманов - Сариолу.

Молвит Похьолы хозяйка:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

Отчего так загрустил ты

и надвинул шлем на брови?

Или хочешь ты уехать

в свой далекий край родимый?"

Ей ответил Илмаринен:

"Да, туда хочу добраться,

чтобы мне скончаться дома,

лечь в свою родную землю".

Кузнеца старуха Лоухи

накормила, напоила,

в лодку с парусом сажает,

медное дает правило:

дуть приказывает ветру,

вихрю северному мчаться,

И отважный Илмаринен,

тот кователь вековечный,

ехал к стороне родимой,

в море синем лодкой правил.

Подвиги Илмаринена

Вот кователь Илмаринен,

вековечный тот умелец,

в дом вошел к старухе Лоухи,

поспешил пройти под крышу.

Мед ему приносят в кружке,

патоку дают в кувшине,

в руки кузнецу, с почетом.

Говорит им Илмаринен:

"Никогда, пока живу я

под серебряной луною,

не попробую напитков,

если здесь я не увижу ту,

что в жены мне готовят,

по которой я тоскую".

Хмурой Похьолы хозяйка

говорит слова такие:

"Нелегко твоей желанной,

тяжко той, по ком тоскуешь:

ногу дообуть ей надо,

а потом обуть другую.

Ты желанную получишь,

коль пройдешь змеиным полем,

всю гадючью землю вспашешь.

Хийси здесь пахал когда-то,

взбороздил ту пустошь Лемпо:

бедный мой сынок оставил

недопаханное поле".

Тут кователь Илмаринен

в горницу заходит к деве,

говорит слова такие:

"Дева сумерек, дочь ночи!

Вспоминаешь ли ты время,

дни, когда ковал я Сампо,

крышку пеструю чеканил?

Вечную дала ты клятву,

обещание святое - мне,

усердному в работе,

стать навечною подругой,

задушевною голубкой:

а теперь грозят отказом,

если поле не вспашу я,

не взрыхлю гадючью пашню".

Девушка пришла на помощь,

так советует невеста:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

вековечный ты искусник!

Плуг из золота ты выкуй,

плуг серебряный отстукай!

С ним пройдешь змеиным полем,

вспашешь всю гадючью землю".

И кователь Илмаринен

золото кладет в горнило,

серебро в очаг горящий,

плуг выковывает быстро,

сделал из железа кеньги,

наголенники - из стали,

на ноги себе надел их,

а потом обул он кеньги,

а железную рубашку

сталью тонкой подпоясал.

Варежки надел из камня,

рукавицы из железа:

из огня коня сковал он

и запряг ту лошадь в упряжь,

выехал пахать поляну,

поле бороздить гадючье.

Змеи вертят головами,

пасти их шипят зловеще.

Говорит тогда кователь:

"Ты, змея, созданье божье,

пасть твою кто так осклабил,

кто велел, кто подзадорил

голову держать так прямо,

шею жесткую расправить?

Прочь с дороги, убирайся,

уползай в сухие травы,

скатывайся вниз, под хворост,

в сене спрячься, да скорее!

Если голову поднимешь,

то ее разрубит Укко,

стрелами пронзит стальными,

градом размозжит железным".

И прошел змеиным полем,

землю взбороздил гадючью.

Воротясь оттуда, молвил:

"Я прошел змеиным полем,

я вспахал гадючью землю.

Отдаешь ли ты девицу

мне, единственную, в жены?"

Хмурой Похьолы хозяйка

говорит слова такие:

"Лишь тогда отдам девицу,

отпущу ее из дома,

как возьмешь медведя Туони,

волка Маналы взнуздаешь.

Сто мужей поймать пытались -

ни один не возвратился".

Тут кователь Илмаринен

в горницу девичью входит,

говорит слова такие:

"Мне еще работу дали:

волка Маналы настигнуть,

привести медведя Туони

из лесного царства мертвых,

Маналы владений мрачных".

Девушка спешит на помощь,

так советует невеста:

"Ой, кузнец ты, Илмаринен,

наш кователь вековечный!

Скуй скорей узду стальную,

недоуздок из железа:

куй на камне средь стремнины,

в пене трех порогов бурных!

Приведешь медведя Туони,

волка Маналы взнуздаешь".

И кователь Илмаринен,

тот умелец вековечный,

выковал узду стальную,

недоуздок из железа,

на одном стремнинном камне,

в пене трех порогов бурных!

И ловить зверей он вышел,

говоря слова такие:

"Терхенетяр, дочь тумана!

Решетом всю хмарь просей ты,

поразвесь клочками дымку

над звериными тропами,

чтобы мне пройти неслышно,

никого не вспугивая!"

Волчью пасть взнуздал уздою,

цепью обвязал медведя

в буреломном царстве Туони,

посреди таежной сини.

Он сказал, придя оттуда:

"Дочь свою отдай, старуха!

Я привел медведя Туони,

волка Маналы взнуздал я".

Хмурой Похьолы хозяйка

так в ответ ему сказала:

"Лишь тогда получишь птицу,

утку синюю в подруги,

если щуку ты поймаешь,

рыбу жирную, большую

в черной речке царства Туони,

в Манале, в ее глубинах.

Сто мужей поймать пытались -

ни один не возвратился".

Тут кователь Илмаринен

ощутил тоску на сердце

и глубокое унынье.

В горницу вошел девичью

и сказал слова такие:

"Дали мне еще работу,

прежнего куда труднее:

выловить большую щуку

в черной речке царства Туони,

в Манале, в ее глубинах".

Девушка спешит на помощь,

так советует невеста:

"Ой, кузнец мой, Илмаринен,

унывать и тут не надо!

Из огня орла ты сделай,

белую большую птицу!

Он тебе поймает щуку

в черной речке царства Туони".

И кузнец наш, Илмаринен,

вековечный тот искусник,

из огня орла сработал,

белую большую птицу:

лапы сделал из железа,

выковал стальные когти,

крылья смастерил из лодки,

сам взбежал на крылья птицы,

на спине ее уселся,

на крутом хребте орлином.

Он орлу дает советы,

учит огненную птицу:

"Ты орел мой быстролетный!

Мчи туда, куда скажу я -

к черной речке царства Туони,

к Манале, к ее потокам!

Там убей большую щуку,

рыбу жирную в стремнине!"

Мчит орел, красавец неба,

не спеша крылами машет -

он летит на ловлю щуки,

на поимку острозубой,

к черной речке царства Туони,

к Маналы потокам нижним.

Бороздил крылом он волны,

а другим касался неба,

лапами вздымая воду,

скалы клювом задевая.

Карельские руны. Худ. М. Мечев.

Илмаринен в воду входит,

шарит он шестом в потоке,

в черных водах речки Туони:

рядом с ним орел-хранитель.

Вот плывет и щука Туони,

та собака водяная:

щука Туони не из мелких

и не то чтоб из огромных:

был язык - с два топорища,

словно зубья грабель - зубы,

в пасти три порога встанут,

серая спина - в семь лодок.

Кузнеца поймать пыталась,

Илмаринена прикончить.

Ринулся орел на помощь,

нанести удар готовясь.

Был орел тот не из малых

и не то чтоб из огромных:

клюв орлиный - в сто саженей,

пасть его - в шесть водопадов,

а язык орла - в шесть копий,

и в пять кос был каждый коготь.

Щуку злобную увидел,

рыбу грозную, большую,

и по рыбе той ударил,

впился в чешую когтями...

И тогда большая щука

увлекла орла в пучину,

в глубину воды студеной.

Вырвался орел могучий,

в воздух поднялся высоко:

тину черную он поднял

на поверхность вод прозрачных.

Вновь летает он и кружит,

снова делает попытку.

Лапой он одной ударил

по хребтине страшной щуки,

по спине речной собаки:

лапою другою грохнул

по стальной скале высокой,

по железному утесу.

Чиркнули по камню когти,

по скале они скользнули.

Щука в глубину нырнула,

выскользнула рыба-глыба

из когтей могучей птицы,

из орлиных лап огромных:

бок искромсан весь когтями,

на спине зияет рана.

Вновь железными когтями,

налетев, орел ударил:

пламенем пылают крылья,

и глаза огнем сверкают:

лапами поймал он щуку,

водяного пса, когтями.

Поднял, чешую срывая,

рыбу-глыбу водяную

из речных глубин студеных

на поверхность вод прозрачных.

Щуку страшную отнес он

на дубовый сук огромный,

на сосновую вершину.

А потом орел могучий

в воздух высоко взлетает

и на облако садится.

Тучи гнутся, стонет ветер,

накренился купол неба,

поломался лук у Укко,

лунные рога сломались.

Тут кователь Илмаринен

щучью голову приносит

теще будущей в подарок,

говоря слова такие:

"Вот вам вечный стул надежный

в доме Похьолы огромном.

Я вспахал гадючье поле,

Маналы волков взнуздал я,

выловил большую щуку

в черной речке царства Туони.

А желанная готова ль,

та, по ком я так тоскую?"

Хмурой Похьолы хозяйка

так в ответ ему сказала:

"Да, желанная готова,

по которой ты тоскуешь!

Уточку мою отдам я,

выдам птицу дорогую

за тебя, кователь, в жены

и в навечные подруги,

чтоб была твоей супругой,

задушевною голубкой".