Онлайн чтение книги Гибель великого города
Глава пятнадцатая

Полдень. Слышно, как бьют праздничные барабаны. Несмотря на зной, рабы хлопочут во внутреннем дворе. Звуки их шагов гулко разносятся по всему дворцу: двор выстлан цветными плитками из обожженной глины, образующими огромный цветок лотоса.

Вени, полулежа на постели, рассеянно прислушивалась к окружающим звукам. Манибандх говорил ей:

— Нилуфар нет прощения. Я знаю, как жестоко она тебя оскорбила, красавица! Нет границ ее коварству.

Вени вопросительно подняла на него глаза.

— Она хотела обмануть и меня и поэта. Она задумала убежать, украв драгоценности и деньги. Но ты, Вени, меня спасла! Ты высвободила меня из этой отравленной западни. Я был одинок, меня утомила жизнь. И тогда на моем пути встала эта египетская красавица. Я сделал ее госпожой, осыпал золотом, и она возгордилась этим, — ей показалось, что она победила мое сердце и своими прелестями завоюет весь мир. Но я не любил ее Вени! В душе я смеялся над ней. Она не обладала истинно женским сердцем, она была всего лишь рабыней, жадной до чужого золота. Но и став госпожой всех моих богатств Нилуфар не подарила мне свою любовь…

Манибандх замолчал. Он казался удрученным, и всякий удивился бы, увидев его сейчас.

— Высокочтимый! У вас горе? — поразилась Вени. — Ведь вы подобны льву…

Манибандх поднялся и в волнении начал расхаживать по комнате. Неожиданно остановившись у ложа Вени, он сказал:

— Я сам не знаю, чего хочу!..

Взяв купца за руку, Вени усадила его на ложе и ласково сказала:

— Чего может хотеть человек… — Она закинула назад свои волосы, — кроме любви, высокочтимый? Без любви человеку трудно нести бремя жизни.

Их лица были рядом. Властный взгляд Манибандха был устремлен в ее глаза. Вени потупила взор, легкая тень стыдливости пробежала по ее щекам. Это взволновало Манибандха.

— Вени, ты земной рай! — восторженно заговорил он. — Ты не стремишься к богатству. Отныне я ненавижу свои сокровища. Это золото жжет глаза, как языки пламени. Я никогда не мог насытить свою жажду богатства. Прежде я владел золотом, теперь оно подчинило меня себе. Оно хочет пожрать меня. Мне нет спасения! Вени, поддержи меня! Скажи: «Манибандх, остановись, остановись!»

Он замолчал. Томная и расслабленная, сидела перед ним Вени. Грудь ее поднималась с каждым вздохом. Манибандх потянул Вени за руку. От жаркого прикосновения у нее застучало в висках, на лице отразился трепет страсти. Взгляды их встретились, они потянулись друг к другу и не могли больше противиться очарованию близости. Казалось, само небо стало опускаться вниз, а земля вздымалась ему навстречу. Горячее дыхание Манибандха коснулось губ Вени…

В это мгновение кто-то громко чихнул. Послышался язвительный смешок. Вени отпрянула назад. Когда женщину застают в такое мгновение, ей хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Манибандх выпустил руку танцовщицы и привстал, обезумев от ярости. Брови его грозно сошлись. Кто осмелился на эту неслыханную дерзость? Олицетворением испепеляющего гнева, образом самой смерти двинулся высокочтимый к дверям.

— Эй, раб! — взревел он.

— Да, господин! — ответил мгновенно появившийся слуга.

— Ты сейчас чихнул?

— Нет, великий господин! Смею ли я…

Начались розыски. Манибандх не мог успокоиться.

Снова окликнул раба.

— Ты видел? — спросил Манибандх у него.

— Кого, господин?

Только Нилуфар могла решиться на подобное. Но назвать при Вени ненавистное ей имя?! Да и как могла оказаться здесь рабыня?

— Того, кто чихнул… — неуверенно сказал Манибандх.

— Нет, великий господин.

— Хорошо, иди!

Раб вышел, едва сдерживаясь от смеха, — это он чихнул. По приказу Манибандха, весь дворец тщательно обыскали, а управитель Акшай вновь обшарил каморки рабов. Придя к Хэке, он завел с ней обычный разговор. «Никто не узнает», — уговаривал он ее. Но Хэка просила его поскорее уйти, так как должен был явиться Апап. «Лишний раз не стоит встречаться с черным дьяволом», — решил управитель и пошел дальше.

Воспоминание о Нилуфар приводило Манибандха в бешенство.

Теперь он знал, что египтянка прячется в потайных местах, и горько сожалел, что когда-то рассказал ей о них. Только он и Нилуфар знали эти ходы. И высокочтимый сам отправился на поиски.

Один из рабов видел, как господин удалился в свои покои. Он пошел вслед за ним, но в комнате, к удивлению своему, никого не обнаружил. Тогда слуга в недоумении сел у дверей и принялся ожидать хозяина. Прошло много времени. Вдруг снаружи послышался властный голос. Раб вышел. Его изумлению не было границ: он увидел Манибандха! Потом он долго размышлял обо всем этом, но так и не мог ничего понять…

Ни о чем не подозревавшая Нилуфар сидела, зарывшись в солому. Прибежала Хэка и присела у двери. Вскоре появился Акшай. Взяв с Хэки обещание прийти к нему ночью, он торопливо ушел.

— Ты знаешь, почему он приходил? — спросила Хэка.

— Нет! — ответила Цилуфар.

— Все снова ищут тебя.

Египтянка вздрогнула.

— Но и на этот раз не найдут.

В голосе Хэки звучала насмешка, словно для нее это происшествие было лишь забавой.

— А знаешь, почему они тебя ищут?

— Почему?

Слушая рассказ Хэки, Нилуфар не могла удержаться от смеха.

— Сегодня Манибандх непременно обыщет во дворце все тайные ходы, — задумчиво сказала она. — Но что он там найдет? Пыль?

Хэка молчала.

— Теперь я здесь не останусь!

— Почему?

— Мне нельзя оставаться!

— Это все, что ты могла придумать? — буркнула Хэка.

— Нет, не все!

— Что же еще?

— Сегодня я опять пойду на праздник.

— На праздник?! — воскликнула Хэка. — А если тебя увидит Манибандх? Он сдерет с тебя кожу!

— Но я так люблю праздники! Мне будет очень тоскливо, Хэка!

— Хорошо, госпожа, — недовольно сказала Хэка. — Делай, как тебе хочется!

Из уголка ее глаза выкатилась слезинка — одна маленькая слезинка. Нилуфар смотрела на нее с удивлением.

— Ты плачешь?

— Разве тебя убедишь? Он может приказать живьем зарыть тебя в землю или натравить на тебя охотничьих собак…

От этой мысли у обеих мурашки забегали по телу.

— Думаешь, я ухожу потому, что не хочу быть с тобой? — тихо сказала Нилуфар.

Ответа не было.

— Ты не слушаешь меня?

— О чем ты говоришь? — спросила Хэка.

— Ведь Апап страдает из-за тебя…

— Я не понимаю твоих слов.

— Чтобы спасти меня, ты ходишь к Акшаю, и это огорчает Апапа. Если я не уйду, он возненавидит меня, потому что я мешаю вашему счастью.

Хэка сказала решительно:

— Я напомню Апапу, что я ему не жена. Если Акшай пожалуется высокочтимому, тот может любого из нас продать на невольничьем рынке. Я принадлежу господину. Пусть Апап посмеет меня упрекнуть, я напомню ему, что он раб. Ему ли быть таким гордым!

Нилуфар опустила голову.

— Ты помнишь, как поступил Апап, когда господин отдал меня Акшаю? Куда девалась тогда вся его сила? Нилуфар! Если бы ты не стала госпожой, то, клянусь, не было бы между нами подобных споров. Мы бы жили спокойно, как все рабы, и не роптали на жизнь.

Нилуфар молчала. Потом вдруг заявила:

— Все же на праздник я непременно пойду.

— А я пойду к Манибандху! — насмешливо ответила Хэка.

Нилуфар улыбнулась.

— Ну что ты сердишься? Я ведь не сошла с ума. Меня никто не узнает в мужской одежде.

— Сегодня я почему-то боюсь за тебя!

— Видно, ты полюбила меня больше, чем своего Апапа!

— Не говори так, Нилуфар!

— Что, любовь делить не следует? — пошутила Нилуфар и со вздохом добавила: — Хэка! Будь у меня такой возлюбленный, как Апап, разве я не была бы счастлива?!

Хэка пристально взглянула на нее.

— Ты же сама в детстве говорила: «Хэка, ты будешь принадлежать зверю, а Нилуфар станет госпожой». Помнишь того звездочета?

Нилуфар вдруг расплакалась. Хэка прижала своей груди, из глаз ее тоже катились слезы.

…Вечерело. По краям неба затаились тени, чтобы при первых шагах ночи выскользнуть из своей засады. К храму Ахираджа стекались толпы людей.

Праздник Ахиражда был священным для всех стран долины Инда. Он совершался ежегодно в седьмой день светлой половины месяца шравана. Прошлогодние жертвенные дары не умилостивили великого бога. Голод терзал его, и великий бог дал волю гневу, сотрясая и ломая все в своем подземном царстве. «Чтобы он не вырвался наружу, надо вновь принести ему обильную жертву», — решили жрецы Мохенджо-Даро.

«Почему богиню Махамаи не умилостивило такое пышное и богатое жертвоприношение?» — с тревогой спрашивали друг друга жители Мохенджо-Даро. Земля опять сотрясалась от гнева, гнев ее был еще ужаснее. Самые мудрые люди города долго совещались с верховным жрецом и решили, что только жертвоприношение царю змей искупит все грехи. Паломников из других стран терзав страх: то ли пришел конец света, то ли боги гневаются на них! Бог огня Птах всегда спасал египетский народ от землетрясений. Но ведь в Мохенджо-Даро никогда не было подобных бедствий!

И горожане обратились к жрецу. Не угрожают ли им великие бедствия? Может быть, в городе появился ужасный грешник, которого боги не могут простить? Кто он? Не высокочтимый Манибандх ли? Но грех не может исходить от мужчины, первопричина всякого греха — женщина. Как бы грешил мужчина, если бы не было женщины? Значит, виной всему его полунагая египетская певица. Это она нарушила танец в честь великой богини Махамаи.

Жрец объяснил всем, что богиня Махамаи приняла этот танец, но она разгневалась, когда чужеземная певица посмела вмешаться в таинство пляски. Правда, жрец видел улыбку на лице богини, когда восторжествовала дравидская танцовщица, но в то время богиня радовалась победе над этой неверной египетской певицей, она забыла о мольбе горожан.

Люди жадно прислушивались к словам мудрого старца, — кому больше ведомы дела богов? До глубоких седин жрец преданно служит людям, внося свет праведности в их греховный мир, хотя уже много лет назад боги дали ему право предаться бесконечной радости священного забытья, подобно великому царю йогов!

Величественный храм Ахираджа быстро наполнялся толпой. На огромных камнях у подножия храма были высечены целые сцены из жизни богов. На одном камне красавицы девушки кормили змей молоком, на другом бог-змея, подняв голову, смотрел в небо на своих родителей. Местами стены были покрыты блестящей красной смолой, и это создавало поразительную игру света.

Высокий помост перед храмом предназначался для знати и богатых гостей. Аравийские купцы заняли передние места — так велел обычай: в Аравии тоже поклонялись змеям, и древность этих обрядов исчислялась тысячелетиями. Как ни обидно было египтянам, им пришлось сесть позади. Египетские друзья Манибандха были недовольны: Аравия находится под властью фараона, и каждый из них для аравитянина подобен царю! Но обычаи великого города были для гостей законом.

Амен-Ра, сойдя с колесницы, уверенно прошел на помост и опустился на ложе рядом с Манибандхом. Слева от высокочтимого сидела Вени. Тонкая ценительница танца Вина бросала на нее недобрые взгляды. Она была единственным человеком, которая за спиной у Вени превозносила достоинства египетской певицы. Она была уверена, что если бы тогда Нилуфар не появилась на помосте, богиня Махамаи разгневалась бы еще сильнее.

Темнота сгустилась. Рабы зажгли многочисленные светильники. Стражники, подняв кверху трубы, громко возвестили о начале торжества. Говор стих, постепенно воцарилась тишина.

Вперед выступили молодые красавицы. Поклявшись перед изображением Ахираджа в своей чистоте, они принесли ему в жертву молоко. Зазвучала музыка, толпа в молчаливом восторге следила за священной церемонией. Люди пришли сюда, чтобы очиститься от греха и вымолить прощение у Ахираджа или у самого великого бога!

Жрецы, собравшись в кружок, торжественно зажгли священный огонь. Вокруг распространился запах печеных плодов. Все поднялись со своих мест. Старейший из жрецов вышел вперед. Его почтенный возраст вносил в сердца горожан успокоение, — так ребенок считает деда сильней отца, потому что даже в нем есть настолько разума, чтобы понять, чья рука благословляет всех и кто дает мудрый совет, когда в дом приходит беда. Старик уже готовился отойти в другой мир, и только угрожающий грохот земли побудил его прийти на это торжество, чтобы стать во главе жрецов, совершающих священный обряд, который должен принести великому городу избавление от грозящей беды.

— Непроглядная тьма покрыла землю, — дрожащим голосом говорил старейший жрец. — Нарушился вековой сон великого бога. Махамаи разбудила его, зазвенев своими колокольчиками, и возмутила рукой океан, как ребенок взбалтывает воду в кувшине. Всемогущий бог увидел страстное опьянение своей супруги, разгневался, но и воспылал ответной страстью. Оттого родился у них сын, — и это был ты, Ахирадж! От предков нам ведомо, что это был ты — великий бог змей!

Много прошло поколений о тех пор. Однажды Махамаи увидела, что на избранный ею народ напали дикари, и она вдохнула силу в свой народ. Сам великий бог воевал с дикими племенами, и они спрятались в леса и горы. И тогда Махамаи возлюбила великого бога и воззвала к нему днем, и воззвала к нему ночью. Но Махадев отвернулся от нее и погрузился в глубокое раздумье. Махамаи заплакала навзрыд, и ты, о Ахирадж, увидел ее слезы, и тебя обуяла огненная страсть. И тогда мрак протянул тебе руку дружбы.

О величайший среди змей! Ты милостив к людям, потому что они почитают тебя. Во мраке ночи, когда твой капюшон раскрывается в небе, дева-змея приходит к тебе и украшает тебя, и множество драгоценных камней начинает сверкать в небе. Но едва наступает рассвет, ты удаляешься в свой дворец.

Почему же ты так гневаешься ныне, бог над богами? Мы ведь только люди, мы все живем в мире и любви. И мечи наши не для насилия, а для спасение душ наших. Неужели воистину суждено погибнуть вселенной? Неужели эта земля обезлюдеет? О Ахирадж! Не наказывай нас жестоко за наши заблуждения! Прости нас и помилуй!

Старый жрец умолк и припал головой к земле, и следом за ним целое море голов склонилось ниц.

К помосту вышли заклинатели змей, собравшиеся на этот праздник со всей долины Инда. Они выманили из корзин своих питомцев и принялись кормить их молоком, которое им протягивали из толпы молодые женщины. Насытив змей, заклинатели стали наигрывать на дудочках. Змеи раскачивались в такт мелодии, и вскоре их танец захватил людей. Как зачарованные смотрели они на это магическое действо. По знаку жреца заклинатели убрали свои дудочки и, спрятав гадов в корзины исчезли в толпе.

В наступившей тишине старый жрец снова заговорил:

— Теперь ты утолил свой голод, Ахирадж! Насладившись нежным молоком наших женщин, ты утолил свою жажду, о Ахирадж! Не сотрясай же так сердито землю, не терзай ее сердце! Пощади нас, владыка! Мы творим по невежеству грехи наши! Неужели ты не простишь нас, — ты, единственное порождение сладострастия великого бога?

Закончив речь, старейший жрец сел на свое место. Затем сели и все остальные.

Начались танцы и пение. Гетеры и танцовщицы великого города вскочили на помост и закружились в неистовой пляска, чтобы удовлетворить, страсть Ахираджа. Казалось, безграничное сладострастие кружилось перед глазами! Горячие зовущие взгляды! Призывный звон ножных колец! Когда-то Махамаи разбудила Великого бога-лингама, и теперь эти черноволосые красавицы словно повторяют ее танец. Они исступленно пляшут перед толпой, повязав свои длинные волосы лентами, восторженно подняв изогнутые брови и возбужденно вращая большими глазами. Сладкоголосые гетеры громко поют свои страстные песни. Когда они замолкают, слышится суровый глухой барабанный бой и тихое позвякивание ножных колец танцовщиц.

О ты, женщина, сладострастная, согревающая подобно солнечному лучу! От твоего прикосновения даже вечные льды великой обители снегов тают и обращаются в бурные потоки. И звезды в небе собираются вокруг тебя, подобно мотылькам. О языки пламени, горящие светом юной красоты! Да не прекратится ваш трепет! Иначе остановятся наши сердца, потому что они танцуют сейчас вместе с вами!

Первая из танцовщиц, раскинув руки в страстном объятии, повернулась лицом к Ахираджу и застыла на месте. Огромная тень расслабленной от страсти красавицы упала на статую Ахираджа, словно и в самом дел она заключила бога в объятия! Самозабвенно следила толпа за танцовщицами, которые сбежались к большому колоколу и начали звонить в него. Вздрогнуло и всколыхнулось все окрест от этого звона. Густой гул металла, заполнив храм, поплыл к океану.

Жрецы хором запели:

«Ты велик, и потому мы боимся тебя!

Ты велик! Солнце и луна перед твоим ликом подобны тусклому свету лампы!»

Толпа подхватила:

«Ты наш покровитель! Прости нас! О великий! Насыть же свое сладострастие!

О великий, забудь наши прегрешения! Мы смиренно стоим пред тобой, склонив головы!»

Могучий тысячеголосый хор смолк. Жрецы, возвысив голос, продолжали:

«Всемогущая богиня Махамаи! Подари свою любовь сыну! Одари своего сына!»

Казалось, слова эти вознеслись высоко-высоко, и вот уже сама Махамаи слушает их…

Танцовщицы, почтительно поклонившись изображению Ахираджа, стали спускаться с помоста. Люди дружным кличем приветствовали их и затихли. Вдруг у входа в храм раздались крики. Все заволновались. Никто ничего не мог понять. Шум усиливался. Стражники бросились к выходу, но крики не прекращались: очевидно, пришедшие не могли сдержать горя, отягощавшего их души. Толпа хотела знать причину беспорядка и тоже начала кричать. И этот дикий шум, словно зловещая тень, омрачил праздник. Радость померкла.

Именитые горожане, сидевшие на помосте, сохраняя достоинство, старались не показать своего любопытства, но и они были встревожены. Опять нарушается торжество! Телохранители подошли ближе к своим господам. В свете ламп заблестели их мечи и копья. Они кольцом окружили знать. Это были рослые, сильные воины, храбрые и жестокие. Телохранители имели вдоволь хорошей пищи и вина, но в час опасности должны были забывать о себе — их жизнь принадлежала господам.

Жрецы гневно смотрели на толпу. Их седые брови изумленно вскинулись вверх, словно они вопрошали: разве этого хочет от нас бог? Разве не возмутит его этот шум? Почему так истошно кричат какие-то люди, словно над их головами витает смерть? Никогда еще в Мохенджо-Даро никто не осмеливался так дерзко кричать. Что же происходит? Видимо, это кричат чужеземцы? Но их голоса звучат так знакомо…

Вени наклонилась к Манибандху:

— Высокочтимый, что случилось?

Манибандх подозвал одного из своих телохранителей.

— Уллас! Что там происходит?

— Не знаю, великий господин!

Манибандх сделал ему знак рукой, и тот исчез в толпе. На его место стал другой телохранитель.

Шум все усиливался. Именитые горожане с беспокойством поглядывали на своих телохранителей — готовы ли они к защите? Но Манибандх спокойно ждал возвращения Улласа, ничем не выдавая тревоги.

Из стороны в сторону метались стражники, что-то приказывая рабам. Те с факелами в руках перебегали с места на место, и языки пламени беспокойно извивались и плясали в воздухе.

Шумерским воинам, присутствовавшим на празднике, все это не нравилось. Они были разгневаны. Такое восхитительное зрелище нарушить какими-то криками! Ударяя ладонями по подлокотникам кресла, один из них восклицал:

— Какое варварство! Это невероятно!

Сидевший с ним рядом купец с острова Крит на ломаном местном наречии возмущенно говорил:

— Какие скоты! Какие скоты!

Но шумерский воин уже умолк: он заметил кувшин с вином и жадно уставился на него.

Все кричали в нетерпении.

— Уж не само ли змеиное войско Ахираджа пожаловало сюда? — пошутил кто-то.

Вокруг засмеялись, а те, кто не расслышал шутки, закричали еще громче: они хотели знать, в чем дело. Но жалобные вопли у входа в храм не прекращались. Казалось, кто-то оплакивал самое дорогое в своей жизни, что вдруг потерял так неожиданно. Ни в ком больше не хватало выдержки и разума, чтобы ждать выяснения причины беспорядка. Все смотрели не на праздничный помост, а назад. Низкорослые подымались на кончики пальцев и подпрыгивали, чтобы хоть что-нибудь увидеть. «Что теперь станется с праздником? Уймет ли земля свой гнев, ведь обряд не закончен?» — тревожно говорили одни. «Обряд закончен, — возражали другие. — Обряд благополучно завершился. Танцы после молитвы были не столь обязательны». Но что же произошло? Какая беда подала свой голос в этом всеобщем умиротворении?

Манибандх видел, что толпа впадает в безумство и стражникам становится не под силу сдерживать людей. Видимо, приняв какое-то решение, он отстранил стоявших рядом телохранителей и поднялся со своего кресла. В это время к нему подбежал Уллас и что-то сказал. Манибандх улыбнулся.

Увидев, что Манибандх поднялся с места, почтительно встали и гости, и именитые горожане, и мудрецы.

Манибандх поднял руку, надменно оглядывая бесконечное море голов, шумящее подобно волнам великого Инда.

Телохранители закричали:

— Слушайте! Слушайте! Высокочтимый Манибандх хочет говорить!

Их крики подхватили стражники:

— Слушайте! Слушайте! Высокочтимый Манибандх хочет говорить!

Сначала умолкли и перестали бесноваться передние ряды, их примеру последовали другие, и постепенно призывы стражников дошли до всех. Зазвучали трубы, рабы с факелами в руках снова заняли свои места. Запела раковина, порядок восстановился. Все это заняло немало времени, — собрание было многочисленным и утихомирить его было делом нелегким.

— Впервые за тысячи лет существования нашего великого города, — заговорил Манибандх, — здесь произошло нечто такое, за что нам должно быть стыдно перед нашими иноземными гостями. Мы надеемся, они простят нас!

На лицах старых жрецов появились улыбки. Они заговорили:

— Гости так и должны поступить. Разве они не верные наши друзья?

Слова Манибандха обрадовали гостей. Шумерский воин воскликнул:

— Мы признательны вам! Мы признательны вам.

Теперь его взгляд был обращен не только на кувшин с вином, но и на сидящую впереди юную девушку.

Из темного угла храма какой-то юноша недовольно закричал:

— Почему вы не подойдете ближе, высокочтимый? Разве вас должны слышать только те, что сидят наверху? Если вы говорите для них, зачем нам всем оставаться здесь?

Многим показалось, что это кричит женщина, но оглянувшись, они увидели бедно одетого юношу. Манибандх не обратил на него никакого внимания. Громовым голосом он говорил:

— Граждане великого города! В наш храм неожиданно пожаловали новые гости. Стражники не смогли сразу понять их речь. Вот они перед вами!

Толпа расступилась. К помосту вышли, шатаясь от усталости, оборванные и изможденные люди, похожие на дравидов. Сто, полтораста, двести… Дети и старики, мужчины и женщины… В окружении сытой и хорошо одетой толпы пришельцы казались нищими. Они едва держались на ногах. Только надежда сохраняла в них искорку жизни, только вера раздувала огонь в погасших светильниках сознания.

Манибандх величественно опустился в кресло. Именитые горожане, гости и жрецы последовали его примеру. Оборванные и грязные пришельцы сбились в груду у подножья помоста и о чем-то тихо говорили, между собой. Наконец от толпы дравидов отделилась девушка и поднялась на несколько ступеней. Воздев руки, она с плачем заговорила:

— О великодушные горожане прославленного Мохенджо-Даро! Много дней шли мы к вам, изнемогая от голода и жажды. Сотни наших соплеменников погибли в пути. Не один отец видел смерть своего сына, но бессилен был помочь ему… Всех, кто не находил сил продолжать путь, мы оставляли на дороге…

О горожане великого города! У нас один бог, одни обычаи, и счастье наше едино! Да не загасят ваши слезы пламя нашей мести!

Пания и Кикат сломлены! Дравидов поработили неведомые доселе завоеватели! Сотни потерявших кров, подобно нам, бродят у чужих дверей, собирая подаяние. Чем мы прогневали бога? Почему мы больше не можем войти в свои дома? Скажите же слово свое, граждане великого города!

Сама совесть и гордость Киката стоит сейчас перед вами, нашими братьями, простирая руки! Я — царевна побежденного Киката — и мой народ молим граждан великого города о помощи и убежище… Дайте нам оружие и поклянитесь, что вы отомстите за нас!..

— Царевна! Царевна!.. — заговорили в толпе. — Разве Киката нет больше? А что же стало с его правителем? Почему здесь его дочь? Ее ноги никогда не ступали по голой земле, она жила во дворцах, почему же ныне стоит она перед нами как нищенка, грязная, с непокрытой головой, распущенными волосами, в рваных одеждах? И ныне нет ни родного неба над ее головой, ни земли предков под ногами?

— Разрушен, и сожжен наш город, — продолжала царевна. — И вместо священных песен разносится над руинами дикое, пение варваров… Эти дикари не ноют, а воют. Они побеждают обманом, и человечность не свойственна им. Это они бросали в огонь детей, вырвав их из материнских рук! Это они на глазах у отцов бесчестили наших девушек! Сломлена наша гордость, о жители великого города, а сами мы обращены в рабов!

Какой-то человек, выступив из толпы, спросил:

— Кто называет себя царевной древнего Киката?

В его голосе звучало сомнение.

— Я — Чандра, царевна Киката! Мою мать и мою старшую сестру варвары обратили в рабство…

— А правитель?

В вопросе было нетерпеливое любопытство.

— Правитель… — Голос словно отказал царевне, она не могла вымолвить ни слова. Сделав усилие, она продолжала: — Этот клятвопреступник принял рабство от дикарей. — Она плюнула с отвращением. — Спросите о нем у этих людей, жаждущих вернуть свою честь и достоинство! Я говорю правду, и наша правда непобедима!..

Вдруг дравиды закричали: «Виллибхиттур! Виллибхиттур!» Удивлению горожан не было конца. Пришельцы окружили поэта.

— Зачем ты ушел от нас? — говорили они. С тех пор как ты нас покинул, мы перестали быть людьми. Мы не посмели изгнать правителя, эту презренную собаку, когда он творил над тобой несправедливость, и ныне нас постигла жестокая кара…

Вени, взволнованная криками, поднялась с ложа и стала пристально всматриваться в пришельцев. У колонны, капитель которой изображала голову льва, под светильником, стоял… Виллибхиттур.

Манибандх тоже заметил поэта, но ничем не проявил своего волнения, К Виллибхиттуру, окруженному толпой дравидов, сейчас не подступиться. И разве телохранители Манибандха — убийцы?

Подойдя к Виллибхиттуру, царевна воскликнула:

— Почтенные горожане! Теперь вы убедились в правдивости моих слов. Нас утешает лишь одна надежда — найти в вашем городе помощь и прибежище. На нас напало дикое и невежественное племя. Великий город должен отомстить за кровь невинных младенцев!

Толпа зашумела.

— Много лет жили мы в мире с соседями, не нанося никому обиды… А эти дикие варвары… Они ненавидят нас даже за цвет кожи, потому что сами белы, как пепел…

— Белы, как пепел? — привстав, спросил Манибандх. Он вспомнил рассказ ограбленного в пути Арала.

— Да, да, они белые… их лица отвратительны. У них длинные носы, как у уродов. В глазах их женщин нет черных теней, как у нас, их глаза голубые, как небо… Они называют себя «арии»…

— Арии? — раздался вдруг голос эламского жреца. — Что за слово?

Он расхохотался.

— Арии! Что ты сказала? Арии?

— Ну да, арии, — в недоумении ответила царевна.

— Вы только послушайте, — говорил эламский жрец, сотрясаясь от смеха. — Арии! Не арии, царевна, а дикари!

Все засмеялись, посыпались шутки. Царевна растерянно оглядывалась по сторонам.

— Вы их не видели, почтенные горожане, они свирепее волков. Они ненавидят нас… — закричала она.

— А мы разве их любим? — насмешливо спросил шумерский воин.

— Они низкие, подлые, ужасные. Они жарят мясо прямо в огне… — продолжала кричать в толпу Чандра.

Но голос ее потонул в говоре и смехе толпы. Шумерский воин, стоя на помосте, высоко поднял кувшин в виде овечьей головы, и на виду у всех тонкой струйкой полилось вино в поставленную на помост чашу. Вино пенилось и искрилось в свете факелов. Танцовщицы захлопали в ладоши. Это послужило знаком, и все потянулись к кувшинам с вином. Началось пьяное веселье.

Оборванные и голодные дравиды растерялись. Перед ними сотни, тысячи лиц, и никто не хочет верить нм. Их горе вызывает только смех. Именитые горожане сдержанно улыбаются, кивая на пришельцев, а сидящие рядом с ними женщины заливаются смехом. Потрескивая, горят факелы в руках рабов, мерцают в их свете острия копий телохранителей. Опьянели стражники. Рабы то и дело наполняют кувшины и разносят их в толпе. От терпкого запаха вина дравиды потеряли дар соображения. Выдержка и мужество покинули их. Почему эти люди смеются? Ведь Кикат храбро боролся!..

Шумерский воин, подняв чашу, произнес:

— Пусть они попробуют прийти сюда. Это будет их последний день! Кто видел этих дикарей?.. Арии! Они пришли с гор. На их телах намерз лед, они, глупцы, не научились даже умываться… — Он сморщился от отвращения. — Что ты там болтаешь, царевна? Видно, ваш Кикат богат только трусами! Вы испугались! Арии! Ха-ха-ха!

Далеко вокруг разносился его грубый хохот. Шумер отбросил чашу, схватил огромный кувшин с вином, поднес его к губам и большими глотками стал втягивать в себя душистое вино.

— Уходите! Уходите! — закричали в толпе. — Радость! Пусть царствует радость! Не нужны нам ваши мрачные лица…

Но в это время к помосту подошел старый Вишваджит.

— Эй, жители великого города! — закричал он. — Вы опьянели от славы и сладострастия! Опомнитесь, уже не раз гневно содрогалась земля! И не впервые гневается великий бог. Пания и Кикат погибли от белокожих дикарей, а вы распиваете вино! Разве не пришли к нам эти люди как братья, чтобы предупредить нас? А вы не хотите их слушать! Вино и женщины, золото и гордыня опьянили вас!

Снова установилась тишина. Толпа жадно слушала своего любимца. Старик всегда говорит правду, никого но боясь. Почтенный Амен-Ра решил осадить дерзкого безумца. Наклонившись вперед, презрительно глядя на нищего прищуренными глазами, он закричал:

— Когда восхваляют богов, человек не должен помышлять об ином! Ныне связи великого города и славного своей древностью Египта столь тесны, что обе страны начинают почитать одних и тех же богов. Разве вы не видите, что в вашей стране стали поклоняться священному быку Апису? Если мы объединим наши силы, кого нам бояться?! Высокочтимый Вишваджит! Ты отдалился от мира. Подойди сюда, выпей чашу вина, и тогда ты узнаешь, откуда в человеке бесстрашие. А вы, высокочтимый Манибандх, вы, победивший весь мир!.. Неужели вас так напугали слова слабой женщины? Неужели вы страшитесь неведомого племени дикарей? Разве мы сделаны из глины? Пусть они придут, мы отрежем и выбросим их длинные носы, мы изжарим их тела на кострах, которые они те сами разведут!

Амен-Ра посмотрел на Манибандха. Тот довольно улыбался:

— Клянусь верой своей, эти завоеватели не так уж страшны! — продолжал египтянин. — Неужели кто-нибудь поверил словам испуганной женщины? Эти дикари поют песня? Есть ли у них музыка? На чем они играют?

— Они дуют в раковины, больше мы ничего не успели рассмотреть…

— Слышите, горожане Мохенджо-Даро! — засмеялся Амен-Ра. — Они поют, присоединяя свои хриплые голоса к завыванию раковины! Вот они каковы ваши непобедимые арии!..

Вся знать рассмеялась, насмешливо повторяя на разные лады слово «арии».

Вишваджит разъярился, словно на него подействовал пряный запах вина. Еще никто доныне не смел возражать ему, умудренному долгими годами жизни… Взгляды египтянина и старого безумца скрестились, как мечи, Мгновение оба выжидали, готовясь к схватке.

Никто в великом городе не знал еще, что в долине Пятиречья белокожие завоеватели разорили древний город Хараппу. Никто не знал еще, что арии выступают в поход налегке, не обремененные скарбом, что они не боятся смерти. Народы в долине Инда жили разобщенно, их расслабляли изобилие и роскошь. Для них убийство не было обычным делом, как для ариев. Завоевателям были чужды понятия о чести и достоинстве. Получив жестокий отпор, они укрывались в лесах, чтобы потом, выждав удобный случай, снова напасть. Им было дорого лишь благополучие собственного племени. От богов своих они требовали всяческих даров и благодеяний, считая, что для того и существует высшая сила… Но ничего этого не знали беспечные жители Мохенджо-Даро!

— Высокочтимый! — обратился к Манибандху старый Вишваджит. — Нет ничего страшнее потерянного времени! Жители великого города ждут решения. — Подняв руку, он продолжал: — Почтенные жители Мохенджо-Даро! Я не раз бывал в Египте. Я видел его великолепие и бесконечные богатства. В те дни фараон, ныне воздвигающий для себя пирамиду, был совсем еще ребенком. А этот иноземец разговаривает со мной так высокомерно! Он много лет провел в сражениях, но, видно, к старости ум его утратил былую силу. Слезы Киката взывают к мщению! Неужели наши сердца обратились в камни? Кикат и Пания, которые с древнейших времен считают нас своими братьями, с которыми мы вели столь обширную торговлю, лежат во прахе… И в такое время мы предаемся пьянству и сладострастию! Неужели Кикат навсегда склонит перед дикарями свою гордую голову? Неужели никогда не блеснут наши мечи, обнаженные для мести? Почтенные горожане! Известные всему миру купцы Мохенджо-Даро! Воины! Слушайте меня! И не сомневайтесь в моих словах! Я бывал в Египте, и при мне не раз дикари нападали на эту страну!

— Но они никогда не могли выстоять перед нашим могучим: войском! — гневно закричал Амен-Ра. — Высокочтимый! Ты просто безумен!

— Ты безумен, ты, как и твой отец! — ответил на оскорбление Вишваджит.

Лицо Амен-Ра исказилось от ярости. О, если бы он мог тут же задушить этого дерзкого старика! Что приходится выслушивать здесь ему — наследнику древнейшего египетского рода, великому полководцу! Тысячи людей видят его позор… О, почему его корабль не затонул в пути?.. Он взглянул на Манибандха. Тот сказал укоризненно:

— Высокочтимым Вишваджит! Опомнитесь! Да слушает меня все благородное собрание! Сегодня мы свидетели позора, постигшего Мохенджо-Даро. Нам некуда спрятать свое лицо от стыда. Что творится в нашем великом городе!

Но никто не поддержал Манибандха… Все молчали: ведь египтянин нанес оскорбление высокочтимому Вишваджиту, который говорил так просто и мудро!..

Помолчав, Манибандх произнес огорченно:

— Я прошу простить нас, почтенный Амен-Ра. От лица всего великого города я прошу простить дерзость нашего безумного гражданина.

И снова толпа ответила холодным молчанием.

— Купец Манибандх! — закричал тогда Вишваджит. — У себя дома ты волен прижимать к груди египетского гостя, если даже он будет награждать тебя пинками… Но здесь перед тобой — граждане великого города, они ждут решения… Соседние страны дымятся в руинах, и эти белокожие варвары уже на нашем пороге…

Из толпы раздались крики:

— Мы посечем их, как морковь!..

— Растопчем, как саранчу…

— Небо расколется и низвергнется на вас, — загремел голос Вишваджита, — а вы, глупцы, будете думать, что это сорвался лист с дерева пипал; земля разверзнется под вами, а вам покажется, что богиня Махамаи проложила для славы вашего города новый канал… Над вашими головами нависла погибель, но вы, видно, ослепли!..

Вновь поднялся шум. Шумерский воин, подняв наполненную чашу, хвастливо заявил:

— На нашем пути, как пена в моей чаше, поднималось с угрозой немало племен. Я сдуваю пену, — так было и с этими племенами.

На сознание Вишваджита снова упала пелена; в безумии потрясая кулаками, он пропал в толпе. Дравиды о чем-то шумно заговорили. Царевна Киката сидела на ступенях, горестно обхватив голову руками. А знатные горожане на помосте весело смеялись, наполняя свои чаши.

Манибандх вдруг заметил, что Вени нет на помосте. Он огляделся, но танцовщицы нигде не было видно.

— Я сам виновен во всем, высокочтимый, ведь этот старик безумен… — сказал Амен-Ра. — Но вам ведомо, что в Египте никто не осмелится оскорбить знатного человека. Безвластие губит ваш город!

— Нет, почтенный Амен-Ра. Этому безумцу никто но прекословил лишь потому, что когда-то он сам был именитым купцом, и все эти люди, — Манибандх обвел рукой кругом, — все эти люди привыкли его почитать. Иначе он непременно понес бы наказание…

Вдруг в ужасе закричала женщина:

— Берегись!

Раздался чей-то стон. Стражники бросились к толпе дравидов. Туда же подбежали рабы с факелами в руках. На помосте заговорили:

— Кто это кричал?

— Женщина?

— Убит! Убит! — закричали стражники.

Царевна Чандра встала и подошла к убитому.

Один из телохранителей доложил Манибандху:

— Господин! Убит какой-то дравид.

Манибандх увидел пробиравшуюся к своему месту Вени, и сердце его радостно забилось. Неужели случилось то, чего он ждал? Но кто же кричал? Кажется, это был голос Нилуфар. Не она ли была там в темноте?

Вернувшись на свое ложе, Вени потребовала вина. Раб с поклоном наполнил ее чашу. Манибандх смотрел на танцовщицу с восхищением.

— Уберите их отсюда, уберите… — показав рукой на дравидов, потребовал Амен-Ра.

Шумерский воин поддержал его:

— Вы воистину мудры! Да продлятся ваши годы, почтенный Амен-Ра! Этот нищий сброд украл нашу радость… В вине заключена великая сила… Кто посмел оскорбить красавиц?.. Позор… Позор… — Язык плохо повиновался ему.

Несколько дравидских женщин, собравшись возле убитого, принялись оплакивать его. Это не понравилось знати, сидевшей на помосте, — стоны и плач казались дурным предзнаменованием. И почему труп лежит на виду у всех?

Амен-Ра снова замахал рукой:

— Уберите отсюда этот сброд!

Манибандх сделал знак рукой. Стражники бросились исполнять приказ. Они решительно врезались в толпу дравидов, нанося удары. Измученные долгим путем, пришельцы безропотно побежали, как стадо овец. Вскоре храм опустел. Лишь труп убитого лежал на земле…

В темноте бежали два человека. Они задыхались от быстрого бега. Наконец один из них сказал:

— Долго мы еще будем бежать? Что тебя напугало?

Оба остановились, взглянули друг на друга.

— Теперь мы вне опасности, — ответил другой. — Ты все еще не понял, почему за нами погнались стражники и телохранители?

Голос звучал по-юношески мягко и нежно.

— Почему же?

— Они хотели убить нас.

— Э, да ты совсем еще мальчик, потому и испугался. Ну, хорошо, скажи, за что же они хотели убить нас?

— Я испугался? — дерзко возразил юноша. — Разве я один сюда прибежал? А ты?

Виллибхиттур рассмеялся. Растроганный и обрадованный, он прижал юношу к своей груди… и тут же отступил: ему показалось, что он привлек к себе женщину. И она не возразила…

— Ты… кто ты?

— Испугался? — засмеялся юноша. — Обнял того, кто тебя спас, и испугался?

— Ты — женщина?!

— А разве следует бояться женщины?

Юноша снял тюрбан, на плечи его упали пышные, знакомые Виллибхиттуру волосы. Перед ним стояла Нилуфар.

— Ты! — обрадовался поэт. — Ты спасла меня! Значит, это ты оттолкнула меня в сторону, когда убийца замахнулся ножом?

— Да, я, Нилуфар. Не потому ли ты пренебрегаешь мной?

Поэт взял ее за руку.

— Так кто же был убит вместо меня?

— Не знаю. Кто-то из дравидов…

— Дравидов?

Он огорчился.

— Это ужасно!

— А если б убили тебя, было бы лучше?

Поэт вяло улыбнулся.

— Я не жалею об убитом, — продолжала Нилуфар. — Умри я, он тоже не пожалел бы об этом. Да и тебя самого не огорчила бы моя смерть…

Она набросила тюрбан на плечи. Боль сердца, звучавшая в ее словах, тронула Виллибхиттура, но он только спросил:

— Какая польза умершему от того, что кто-то оплакивает его тело?

— А разве наше тело — дар отцов — должно стать пищей коршунов и шакалов? Кто же позаботится о его сохранении?

Поэт молчал, о чем-то размышляя.

— Ты не догадываешься, кто напал на тебя? — спросила Нилуфар.

— Нет. Кто же?

— Как ты простодушен!

— Так скажи кто?

— Вени!

— Вени? — вздрогнул Виллибхиттур.

Нилуфар взяла его руки и приложила к своим щекам.

— Ты удивлен? Не окажись я рядом, она отбросила бы тебя со своего пути, как камень, который преграждает путь. Теперь она думает, что нет на свете ни Нилуфар, ни Виллибхиттура, — кто мог бы указать пальцем на ее пороки.

— Но разве Нилуфар мертва? — с улыбкой спросил поэт.

— Она навсегда исчезла из дворца и потому умерла для них.

— Нилуфар! Ты возвратила меня к жизни. Если бы не ты, волны Инда давно сомкнулись бы над моей головой. Что заставляет тебя рисковать собой?

— Твоя беспомощность. Виллибхиттур слаб, как дитя. Он до сих пор считает нектаром отравленный напиток.

— Не говори так, Нилуфар!

— Нилуфар покинула Манибандха, а Виллибхиттур не в силах оставить Вени. Он жертва своего бессмысленного милосердия, он слаб душой…

Поэт опустил голову. Неужели все это правда?

— Идем! Я устала! — потянула его за руку Нилуфар.

Кругом царил мрак. Виллибхиттур растерянно оглянулся и спросил:

— Куда же мы пойдем?

— Туда, где я смогу отдохнуть.

— Но есть ли такое место, Нилуфар?

— Неужели не найдется на земле места шириной в два локтя? Фараон возводит для себя целую пирамиду, а тебе мое желание кажется чрезмерным?

— Ты египтянка!

— Да, поэт! Я родилась в Египте.

— Вот почему ты так безжалостна. Я верю людям, Нилуфар, а та, которую я полюбил…

— Ты был слеп, поэт, — перебила его Нилуфар.

— Нилуфар!

Она улыбнулась.

— Я всего лишь рабыня. По мне нельзя судить обо всех женщинах Египта. Они целомудренны и ведут безупречный образ жизни. Они не станут, подобно мне, разговаривать с чужим человеком! Но и там я знала женщину, которая наслаждалась любовью с рабом одного аравитянина, совсем еще мальчиком. Она очень любила его. Однажды она послала меня к нему отнести сладости, а я по дороге съела половину, остальное мы разделили с этим юношей и вдоволь натешились любовью…

— Ты, Нилуфар… — вздрогнул поэт.

— Да, да, я! И не вздрагивай, глупый. Ну вот, остановимся здесь. Никто нас не потревожит. А ты, видно, думал, что я знатного происхождения? Как же могла знатная женщина прийти к купцу, не будучи его супругой?

Она легла на землю. Поэт молча опустился рядом. Взошла луна.

— Слушай, Нилуфар! — заговорил поэт. — Ты сказала, что была рабыней?

— Была, есть и останусь ею! А теперь дай мне уснуть. Я очень устала.

У поэта был обиженный вид, и она сказала примирительно:

— Не огорчайся! Когда-нибудь я все расскажу тебе. А сейчас спи. Я смертельно устала. У меня так болит голова.

— Дать тебе снадобья? — спросил поэт.

— Нет.

— Хочешь, я спою для тебя?

— Не надо. Придет хозяин поля и прогонит нас, как воров.

Виллибхиттур подивился ее сметливости. Он закрыл глаза и через минуту уже спал. Нилуфар еще долго ворочалась с боку на бок. Наконец и она заснула, и под отяжелевшими ее веками замелькали сновидения…

…Вот она подходит к высокому обрыву и заглядывает в черную глубь бурной реки. Чьи-то безжалостные руки толкают ее вниз, она падает в зловещую воду. Нилуфар хочется крикнуть, но голос отказывает ей…

…Она бежит по песку пустыни. Быстрее, быстрее. Впереди — вода. Но вода все отдаляется от нее… Вдруг она споткнулась. Что это под ногами? Она наклонилась. Череп!..

…Усталая, сидит она на скале. Скала зыбкая — оседает все ниже и ниже…

Нилуфар застонала во сне.

…Что это за цветок? Это Виллибхиттур! Дует ветер. Все сильнее и сильнее. Он колеблет цветок, хочет сорвать его. Нилуфар, сбросив с плеч фату, заслоняет его от ветра. Фата надувается, словно парус, вырывается из рук. Но нет, ветру не сорвать цветок!

С неба слышится громовой голос. Нилуфар в испуге глядит, как спускается к ней странная птица.

— Кто ты? — спрашивает Нилуфар.

— Мы? Нас зовут Вени.

Нилуфар стало весело.

— Птица! Вени! Улетай, улетай отсюда! Кыш! Какая смешная: говорит о себе «мы».

Птица улетела. Нилуфар радостно смеется и хочет подойти поближе к цветку, чтобы сорвать его. Но путь преграждает змея, она поднимает свой капюшон и шипит!..

Нилуфар открыла глаза. Какой ужасный сон! Все тело в холодном поту. Она чувствовала необычайную слабость. Неужели и наяву ей грозит змея? Неужели Нилуфар не раздавит ее? Кто она? Чем рассердила ее Нилуфар? Почему она хочет ужалить?

В ужасе египтянка придвинулась к Виллибхиттуру. Своей полной грудью она порывисто прижалась к его груди. Потом нежно повернула к себе его голову и в страстном поцелуе приникла к губам поэта.

Он проснулся. Испуганно вскрикнул:

— Нилуфар!

Она бесстыдно засмеялась. Посмотрела на луну. Потом на поэта, который снова погрузился в сон. Вздохнула и снова улеглась. Спать, спать! Нужно спать…

Луна клонилась к закату.