Онлайн чтение книги Гибель великого города
Глава девятая

В эту ночь угрожающе бурлила стремнина великого Инда. Рассвирепевший ветер в дикой ярости, пресекая всякое живое дыхание, словно возвещал конец света; он поднял на берегу песчаные вихри, с воинственным кличем набросился на волны, вздымая их и сталкивая друг с другом… Оглушительный вой ветра, слившись с ревом волн, казалось, распространился далеко по всей вселенной.

Звери и птицы заметались от страха, издавая жалобные крики. Огромные деревья гнулись и трещали под напором урагана. Весь этот дикий шум был ужасен; казалось, тысячи горных пещер, подняв к небу свои зияющие жерла, ревели, как львы. «Я слуга великого бога! — грозила буря с воем и хохотом. — Мое имя — всеобщая гибель…»

На мгновение луна окрасилась в кровавый цвет. Вместо белого нежного сияния на земле заплясали кровавые, зловещие блики, словно облаченные в багровые покрывала злые духи. От великого гнева всемогущей Махамаи задрожала земля, и повсюду разостлалась тьма.

Внезапно налетевший ураган развязал узел волос на голове Вени. В страхе она упала на землю и вместе с поэтом следила, как ветер словно ударами плети гнал с неба огромные черные тучи, не пугаясь грозных окриков грома… Вскоре ураган стих. И опять на землю пролился спокойный молочный свет ночной волшебницы. Земля успокоилась. Так роженица, освободившись от жестоких мук, отдыхает, на постели в белых одеждах; глаза ее излучают свет любви.

— Вени! — ласково сказал Виллибхиттур. — Когда земля дрогнула впервые, ты в испуге прижалась к моей груди. А сегодня ты стала чужой! Сегодня еще ужасней забилось сердце матери-земли, потому что не вынесло оно низости людских пороков, не могло смириться с тем, как унижается любовь…

Слова поэта возмутили Вени. Сейчас он и ее назовет распутницей! Но она молчала, с трудом сдерживая гнев.

— Вени! — продолжал поэт. — Разве ты не помнишь, как мы, обойдя священное дерево Ахираджа, дали клятву никогда не разлучаться друг с другом? Для меня она священна, эта клятва! Виллибхиттур не забудет ее, он не клятвопреступник! Никогда он не нарушит волю богов!..

Разговор о чужих богах нисколько не занимал Нилуфар. Она только улыбнулась невежеству этих варваров, вспомнив всемогущего Озириса. Вдруг зазвучал голос Вени:

— Почему ты был так жесток ко мне, Виллибхиттур?

Виллибхиттур! Это слово, как будто пронизав камень, за которым пряталась Нилуфар, зазвенело в ее ушах. Что это — великое притворство? Или зов из глубины души любящей женщины, охваченной трепетом страсти и опьяненной лунным сиянием?

Виллибхиттур! Душу поэта объял восторг. Это был голос, ради которого он готов прыгнуть в страшные волны Инда, забрести в самые дикие заросли; этот голос всегда будет властно звать его за собой, перекрывая мощный рев грозы и раскаты грома…

Вени смотрела на поэта увлажненными глазами; в единой фразе она словно выплеснула все, что накопилось у нее на сердце. Поэт вдохновенно заговорил:

— Бог создал в мире много прекрасного, но я поверил, что самое прекрасное то, что отражалось в моих глазах. Я гордился тобою, Вени! Страстные песни коялы[12]Кояла — индийская кукушка., качающейся на ветвях, не восхищают так, как твоя красота! Лишь одна песня вела меня за собой, как ведет путника Полярная звезда. Эта песня — ты, Вени. Я люблю тебя! И потому не могу оскорбить любовь других…

Услышав эти слова, Нилуфар приникла головой к камню. Сердце ее забилось от радости, — словно счастье, раскрыв крылья над душой, осенило ее своей тенью. И это теперь, когда вокруг нее простирается ужасная мертвая пустыня и она бредет далеко-далеко — усталая, изнуренная зноем, тщетно взывающая о помощи.

— Вени! — продолжал Виллибхиттур, — Ты зажгла пламя первой любви во мне. Как перезвон колец на твоих ногах, звучали струны моей вúны[13]Вина — струнный музыкальный инструмент. в вечерний час; когда над хижинами начинала расстилаться серая дымка сумерек. И каждый раз рвалась к губам моим мольба, но ты была холодна как лед. Даже мои песни не могли проникнуть в непроходимый лес твоей гордости. Теперь опять спадает зной. Вени, верни мне свежий туман рассвета, я хочу снова воспевать волнение страсти. И жар полудня сгинет от уносящих вдаль воспоминаний. Лишь одного я желаю — быть рядом с тобой. Я верю тебе и сейчас, потому что любовь моя искренна. В жизни много раз придется испытывать удары судьбы. И пусть сочится кровь из ран на моих ногах, я все равно иду вперед. А ты? Ты словно камень, Вени! Разве ты познала боль души моей? «Этот добрый и тихий поэт! — говорила обо мне ты. — Он прячет в душе боль веков!» И ты думаешь, эта боль никогда не вырвется?! Есть предел греху! И когда истощится мое терпение, ты увидишь, как моя песня взметнется огненным языком!

Вени испытывала невыносимую боль и горечь. Она взглянула на залитое лунным сиянием небо, потом на широкий разлив Инда и сказала:

— Виллибхиттур! Приди в мои объятья, и забудем все!

— Да, Вени! — растроганно ответил поэт. — Прижмись к моей груди крепко, навсегда, чтобы больше не разлучаться…

— Виллибхиттур… — нежно сказала Вени, обнимая его.

Вдруг позади кто-то захохотал. Они оглянулись. Женская фигура приблизилась к ним, они узнали Нилуфар. На губах египтянки играла зловещая улыбка, глаза светились недобрым огнем.

— Ты? — вырвалось у Вени.

— Да, я! — злорадно засмеялась Нилуфар. — Госпожой задумала стать, дерзкая танцовщица? Но как ты станешь ею, не исполнив приказа высокочтимого? Тебе не удастся убить Виллибхиттура! Если такая низкая тварь, как ты, сможет противостоять Нилуфар, то ей незачем жить!

Рука танцовщицы взлетела вверх, но в то же мгновение поднялась рука Нилуфар. При свете луны скрестились два кинжала, сверкнул холодный, жаждущий крови металл. Нилуфар шагнула вперед.

— Я вижу, ты храбра, танцовщица. Но тебя вынянчила мать, меня же выкормила волчица! Я подарю твою спесь ненасытным волнам Инда!

Вени отступила назад.

— Нилуфар! — крикнул поэт. — Что ты делаешь?

Египтянка засмеялась.

— Эта женщина мнит себя мудрой, как змея. Но я хочу видеть, как она будет умирать! Иначе зачем бы мне приходить?

— Неужели… неужели… это правда? — вскричал поэт дрогнувшим голосом.

— Да, это правда, — сказала Нилуфар твердо, не оборачиваясь. — Не приближайся, иначе эта змея ужалит тебя…

Вени все дальше отступала к камню, за которым укрылась Хэка.

— Я на куски изрежу твое тело и скормлю черепахам, низкая тварь! В твоих жилах течет не кровь, а грязь, клятвопреступница! И ты осмелилась поднять руку на Нилуфар! Ты думала, я испугаюсь тебя? — Продолжая наступать, египтянка с ненавистью кричала: — Жалкая девчонка! Госпожой захотела стать? Подожди, когда у купца вырастет сын!

Вдруг танцовщица упала на землю. Кто-то, выскочив из-за камня, толкнул ее и выбил из рук кинжал. Теперь Вени была безоружна. Но она не оробела, не опустила головы.

— Певица! — яростно крикнула Вени. — Ты не ведаешь, несчастная, что над тобой уже витает смерть!

Нилуфар торжествовала, но в это время Виллибхиттур, так долго стоявший в растерянности, вдруг бросился к ней и схватил за руку. Египтянка разжала пальцы, и кинжал со стуком упал на землю. Поэт наступил на него ногой.

— Ты и мне не доверяешь, поэт? — воскликнула Нилуфар. — Ты испугался за эту ослицу? Чего бы я достигла, убив ее? Я только хотела доказать, что ни в чем и никогда не уступлю ей. Пусть она не считает себя ловкой и хитрой, Нилуфар ни перед кем, кроме самого Озириса, не склоняла головы!.. — Египтянка с отвращением отвернулась от поверженной противницы. — Нилуфар во многом согрешила, но никогда, ни для какой корысти она не согласилась бы убить невинного человека. — Виллибхиттур, не будь ко мне несправедлив! Я не хотела ее крови. Я рада простить ее! Если это животное в облике женщины хранит в себе хоть каплю человечности, она на всю жизнь запомнит, какой великодушной была Нилуфар в эту ночь. Нет большей кары, чем прощение. На моем месте она не поступила бы так, потому что она низка. Убей я сейчас эту змею, и мучения ее быстро окончились бы. Но я хочу, чтобы всю жизнь ее мучила совесть. Она строила козни, чтобы погубить меня, но я не жалею о том, что произошло сегодня здесь. Она ведь заблуждалась! Глупо думать, что высокочтимый таков лишь потому, что он мужчина. Нет, деньги и власть погубили в нем человечность! Пусть она будет с ним! Пусть живет эта низкая тварь, чтобы потом, вспоминая меня, она всякий раз содрогалась от отвращения к себе! Чтобы, сделавшись госпожой, она не испытала радости! Чтобы сознание вины вечно раздирало когтями ее сердце!..

Танцовщица опустила голову.

— Она снова потерпела поражение, поэт! — продолжала Нилуфар. — Именно ты спас ее в тот день, и я знаю, ты и сейчас так же решительно защитил ее. Но Нилуфар не мстительна. Эта танцовщица недостойна быть даже рабыней у Нилуфар! Она обманула своего возлюбленного. И пришла она сюда для того, чтобы, обнимая, убить его и растоптать его сердце за крупицу золота.

— Нилуфар! — воскликнул поэт. — Говоря так дурно о Вени, ты оскорбляешь и меня. Пусть Вени не любит поэта, но это не значит, что Виллибхиттур не любит Вени. Если хоть в одном уголке твоего сердца осталась любовь, ты не должна быть так жестока, Нилуфар!

— Но это правда, Виллибхиттур! — прервала его Нилуфар. — Вырвись хоть на мгновение из царства своих грез! Не приди я, эта женщина бросила бы твой окровавленный труп в бездну великого Инда! — Воздев руки к небу, она воскликнула: — О Изида! О великая, могущественная! Ты помогла предотвратить ужасное! — И затем снова обратилась к Виллибхиттуру: — Поэт, это правда, она убила бы тебя.

— Пусть будет так, — сказал поэт. — Пусть Вени исполнит сокровенное желание своей души! Пусть она докажет Манибандху, что и в ней бьется сильное сердце! Я покинул дом и близких ради мечты, чудесной мечты. Никто не сумеет отнять ее у меня. И пусть я сгорю в пламени любви! Пусть уйдут прочь те, кто пытался раздуть вражду между нами, и пусть они думают, что имеют дело с глупцом! Разве их насмешки могут погасить пламенную любовь?! — Вени! — крикнул он танцовщице. — Подойди ко мне! Если ты хочешь убить меня, так что же медлишь?

— Виллибхиттур! — вскрикнула Нилуфар. В ее голосе слышались рыдания.

Как благороден и велик этот человек! Он поднял с земли брошенный Нилуфар кинжал и протянул его Вени! Покой небытия он ценит дороже суетного шума жизни!

И как низка эта женщина! Даже благородство поэта не побороло в ней звериную жестокость.

Нет, если Нилуфар еще может быть счастливой, то только рядом с ним, — ключи, бьющие из прохладных глубин этой великой души, потекут в пустыне ее сердца, и тогда поднимутся густой рощей зеленые деревья там, где сейчас лишь песок и камни…

— Виллибхиттур! — заговорила египтянка. Отныне я обрела бессмертие. Я забуду всю свою надменность, я забуду ядовитый мрак своего прошлого, дай мне припасть на одно мгновение к твоим ногам! Как велик ты, поэт! Ты выше созвездия Семи мудрецов[14]Созвездие Семи мудрецов — Большая Медведица.… Ты благородный… великий… не знающий страха…

Устыженная Вени бессильно опустилась на землю. Ей казалось, что Виллибхиттур издевается над ней.

— Купец — злобная собака, а не человек, — продолжала Нилуфар. — Сегодня я осмелилась не поверить тебе, Виллибхиттур. Прости меня!

Она упала на колени и схватила руку поэта.

— Нет, не прощай меня! Человек, подвергнутый наказанию, очищается от невыносимой муки раскаяния. Поэт, для тебя я готова оставить все! Ты подаришь мне свою любовь, и я очищусь от всех своих грехов. Виллибхиттур, не давай убить себя! Если нужно кровью насытить адскую жажду Манибандха, отдай ему мою кровь! Ты должен жить, поэт! В мире мало хороших людей. Не для себя, а для меня, для всего мира ты должен жить…

Египтянка разрыдалась. Поэт поднял ее с земли.

— Ты плачешь, Нилуфар?

— Госпожа! — вдруг закричала Хэка. — Клятвопреступница сбежала!

Вени была далеко. Она мчалась по песчаному берегу и звала: «Возничий! Возничий!»

Поэт и Нилуфар, ошеломленные, посмотрели друг на друга. Неужели танцовщица так дорожит своей жизнью? Неужели она испугалась, что ее убьют?

— Нилуфар, ее нужно догнать! — предложила Хэка. — Прикажи, я подам колесницу.

— Не нужно. Она и так трясется от страха!

— Змея уползла рассерженной, — недовольно заметила Хэка. — Нельзя было упускать ее живой!

Эти слова будто разбудили Виллибхиттура. Он закричал:

— Вени! Вени! Вернись… Вени! Я вырву свое сердце и отдам его тебе! Не уходи, Вени! Я умру у твоих ног, если ты хочешь моей смерти. Только скажи мне сама об этом! Вени, вернись…

Звуки его голоса далеко разносились по берегу и пропадали над волнами Инда, — веками мчатся бурлящие воды, глухие и бесчувственные к людскому горю.

Руки Виллибхиттура безвольно упали вниз. Он как потерянный смотрел в темноту. Нилуфар жалобно молила:

— Не удерживай ее, Виллибхиттур! Эта женщина недостойна твоего великодушия! Ей хотелось хитростью одолеть тебя. Будь в ней мужество, разве она сбежала бы?! Рядом с тобой она словно тень величественной кокосовой пальмы! Ты страдаешь по пей, поэт и певец? Забудь эту обманщицу, она не заслуживает даже твоего взгляда…

— Замолчи, Нилуфар. Ты встала преградой между нами! Ты погубила мою любовь, мое счастье!

Нилуфар вдруг ощутила удар в сердце, ей почудилось, что вновь загрохотала земля. Поэт считает ее виновной во всем! Он оправдывает танцовщицу! Или это все — искусная игра? Но почему он так спокоен?

Египтянка опустила голову. Она была подобна цветку, в чьи лепестки вонзился шип. Кому она нужна? Мир, о котором она мечтала, не принял ее…

Вдруг она увидела, что поэт уходит. Нилуфар хотелось крикнуть, остановить его, — но по какому праву могла она это сделать? Он не принял ее нежности, ее любви. Как он жесток, как бесчувствен! И чем дальше уходил Виллибхиттур, тем нестерпимей становилось желание окликнуть его. Но вот он исчез за деревьями. Ушел, так и не поняв ничего! Нилуфар упала на землю и зарыдала.

— Виллибхиттур! — жалобно вскричала она, но поэт уже не мог ее услышать.

Хэка опустилась на песок рядом с ней и положила ее голову к себе на колени.

— Хэка!..

— Он ушёл, Нилуфар, — ответила рабыня, поглаживая ее волосы. — Слезы бессильны! Здесь опасно оставаться. Идем!

— А есть ли теперь для меня безопасное место? — с горечью проговорила египтянка.

— Нилуфар! — с нежностью и укоризной сказала Хэка.

Египтянке стало стыдно. Как посмела она думать, что все ее покинули? Нет, пусть она многое потеряла, зато приобрела прежнюю Хэку! Теперь Хэка не станет звать ее госпожой. Покровы сердца разорваны, гнездо страданий опирается теперь на ветви сочувствия подруги и уже не так тяжко обременяет душу.

Нилуфар поднялась на колесницу. Хэка снова взяла поводья.

— Теперь куда, Нилуфар? Домой?

— Домой? Нет! Туда ехать страшно! Эта трусливая тварь уже, верно, обо всем рассказала Манибандху.

— Куда же поедем?

— Не знаю!

Щелкнув бичом, Хэка прикрикнула на буйволов, и те повернули на дорогу, ведущую из города. В Мохенджо-Даро не закрывали на ночь ворот, — горожане не боялись нападения. Всякий человек в любое время суток мог прибыть в город и покинуть его. Беспрепятственно выехав из ворот, колесница покатилась по узкой прямой и ровной дороге.

Начались деревни. Вдоль дороги, в густой тени деревьев, тут и там виднелись стога сена, груды кизяка. И нигде ни души. В одной из деревень Нилуфар приказала остановиться возле колодца.

— Я хочу пить, Хэка!

Они сошли с колесницы.

— Тут нет ни веревки, ни кувшина, — сказала Хэка, подойдя к колодцу.

— Не может быть! Сельские жители доверчивы и просты. Они знают нужды друг друга.

Хэка поискала вокруг, однако ничего не нашла. Видно, не так простодушны крестьяне, как думает о них Нилуфар.

— Не зайти ли в какую-нибудь хижину? — спросила рабыня.

— Все уже спят, к тому же наши городские одежды могут навлечь на нас подозрение.

— Почему? Сюда ведь часто приходят знатные люди, заблудившиеся во время охоты, — в этих местах много леопардов.

— Но разве я похожа на госпожу? На мне нет никаких украшений — ни пояса, ни ожерелий, ни серег. Я не надела даже колец…

Хэка задумалась. Вдруг она заметила невдалеке дымок. Неожиданно ночную тишину возмутил душераздирающий женский вопль. Затем послышался чей-то скрипучий голос. И сразу же отвратительно завыли шакалы. В эту минуту, наверное, в хижинах с плачем проснулись дети, и матери, в страхе прижав их к груди, шептали ласковые слова.

— Нилуфар! — в ужасе сказала Хэка. — Здесь страшно! Видно, боги прокляли это место.

— Нет, Хэка, я не уйду! — твердо ответила Нилуфар и двинулись вперед. Женщины вскоре поняли, что замеченный ими дымок исходил от костра. Они неслышно подкрались к полянке, где горел огонь, и увидели в отсветах пламени звероподобного человека. Он сидел на трупе, перед ним лежала связанная женщина. Ее надрывный плач сливался с рыдающим воем шакалов. Вокруг костра валялись человеческие скелеты.

Нилуфар и Хэка похолодели от ужаса. На их глазах звероподобный человек принялся хлестать женщину бичом. Та дико завыла, моля о пощаде.

И вдруг подруги услышали шаги — кто-то, не таясь, шел по лесу прямо к ним.

— Сюда идут! — испуганно сказала рабыня, обернувшись к Нилуфар.

— Уйдем, Хэка!

— Поздно, госпожа! Если мы побежим, нас примут за преступниц!

Нилуфар не успела ответить, как из темноты выступила женщина.

— Что вы за люди? — спросила она недружелюбно.

Небольшой кусок ткани, прикрепленный к поясу, прикрывал ее наготу, зато тело было сплошь увешано украшениями из перламутра и мелких ракушек.

— Нас мучает жажда, — ответила Хэка. — Мы хотели бы напиться. Но что у вас — деревня или преисподняя? Мы чуть не умираем от страха и не можем сдвинуться с места — ноги словно приросли к земле.

Женщина тоже казалась испуганной.

— Вам нельзя здесь стоять! Идемте туда, где люди!

И она повела их на небольшое возвышение, где стояла на коленях толпа крестьян и рабов. Отсюда звероподобный человек был хорошо виден. Доносились отдельные его слова: «Ашваттха… змея… смерть…»

Нилуфар и Хэка вслед за приведшей их женщиной тоже опустились на колени и молитвенно сложили руки.

— Кто это? — спросила Нилуфар.

— Отшельник с гор, — ответила женщина.

— Почему же вся деревня спокойно смотрит на дикое насилие? Почему никто не остановит этого изверга?

— Не говори так, женщина! Он святой человек. Он принесет нам счастье, прославит нашу деревню, Наши каналы наполнятся водой, и уродится хорошая пшеница. В полях высокочтимого Манибандха будут колоситься хлеба высотой в десять локтей!

— Высокочтимого Манибандха? Разве эта земля принадлежит ему?

— Да, он владелец всех этих полей, а мы его должники. Почти все крестьяне продали свою землю купцам из города…

— Тс-с-с, смотрите туда! — прервала их разговор Хэка. — Как страшно! Что он творит, этот дьявол в человеческом облике!

Отшельник выкручивал запястье у своей жертвы. Та громко зарыдала и вдруг стихла, видимо потеряв сознание.

— Уйми свой злой язык! — рассердилась женщина. — Мы поклоняемся своему богу. Эта девушка из нашей деревни. Она по доброй воле отдала себя в жертву божеству…

— Какому богу вы поклоняетесь? — с волнением спросила Нилуфар.

— У него одиннадцать ликов: один — змеиный, другой — львиный, третий — медвежий, четвертый — волчий… Я не помню всего… Это знает только наш староста. Ты смеешься над нашим богом?

— Нет, госпожа не смеется, — поспешно ответила Хэка. — Она расспрашивает о вашем боге только из любопытства.

— А зачем там горит огонь?

Женщина посмотрела на Нилуфар с таким видом, словно имеет дело с безнадежным глупцом, и грубо отрезала:

— А на чем же поджаривать мясо, на твоей голове, что ли?

— Чем же отблагодарит вас ваше божество?

— Бог пошлет нам достаток и благополучие. Духи наших предков обретут покой и будут доброжелательны к нам. Звери не станут больше раскапывать могилы и съе-

[В бумажном оригинале отсутствуют страницы 147–150]

Буйволы побежали по дороге. Люди, увидев на колеснице Вишваджита, невольно расступались: он ведь блаженный, раздавит без пощады. Но насладиться поездкой Вишваджиту так и не пришлось. Возле дворца Манибандха буйволы остановились как вкопанные. Старик принялся нахлестывать их бичом. Те храпели, роняя пену, но не трогались с места. Рабы, приметив знак Манибандха на колеснице, сразу поняли, почему остановились буйволы. Они закричали:

— Высокочтимый! Господин просит вас пожаловать к нему!

Вишваджит, самодовольно улыбаясь, сошел с колесницы. Он так важно вышагивал, словно это был сам Манибандх. Рабы, предвидя веселую забаву, с удовольствием показывали ему дорогу. Кто из них не знал, что высокочтимый Вишваджит выше всех на свете?! И они, ликуя в душе, но с серьезными лицами представили одного высокочтимого другому.

Манибандх в это время диктовал писцу перечень товаров, отправляемых в Западную Азию. Он с удивлением посмотрел на юродивого и смиренно опустивших головы слуг.

— Шильпахас! Что это?

— Великий господин! — с поклоном отвечал Шильпахас. — Сегодня мы рады приветствовать высокочтимого Вишваджита! Все жители Мохенджо-Даро — дети и старики — поют ему великую славу!

Манибандх недоуменно смотрел на слугу.

— Великий господин! — продолжал Шильпахас, с трудом удерживаясь от смеха. — Высокочтимый остановился у ваших ворот, чтобы повидаться с вами. Нашим долгом было проводить его к вам. Простите ваших рабов! — И, повернувшись к Вишваджиту, слуга произнес: — Добро пожаловать, высокочтимый!

Манибандх улыбнулся, — так вот в чем дело!

— Добро пожаловать! — добродушно сказал купец.

Шильпахас, подойдя к господину, зашептал ему на ухо:

— Великий господин! Сумасшедший прибыл на вашей колеснице. Поэтому мы привели его к вам.

— На моей колеснице? — изумился Манибандх.

— Да, да, на ней ваш знак.

— Мой знак?

— Рабы его сразу разглядели.

— Хорошо, иди.

Шильпахас отошел в сторону.

В это время писец Вришабха оторвался от своей работы и сказал:

— Господин, я записал. В ста пятидесяти корзинах красной смолы…

Но Манибандх даже не взглянул на него. Писец с трудом поднялся на ноги, он был очень толст. В руке он держал длинную металлическую иглу, которой выцарапывал на куске кожи иероглифы. Потом он заполнял выскобленные места чернилами.

В глазах Манибандха мелькнул испуг. Что случилось с Вени? Под пристальным взглядом нищего купцу стало не по себе. Странный взгляд юродивого пугал его и вместе с тем притягивал, как магнит. Неизвестно почему, Манибандх вдруг вспомнил далекое прошлое. Но, овладев собой, он отогнал мрачные мысли.

— Добро пожаловать, высокочтимый! — снова сказал купец.

Вишваджит молчал.

— Пожалуйте, высокочтимый, в мой дворец! Там мы побеседуем с глазу на глаз.

Не дожидаясь ответа, купец пошел впереди. Юродивый, вдруг неожиданно осунувшийся и помрачневший, последовал за ним.

Усадив старика на ложе в своей комнате, Манибандх спросил:

— Где ты взял эту колесницу, высокочтимый?

— На главной улице Мохенджо-Даро…

В голосе Вишваджита не слышалось безумия. Ответ был точен и краток. «Высокочтимый Манибандх, — должен был он ответить, как обычно. — И ты еще спрашиваешь меня? Да ведь весь город знает, что высокочтимый Вишваджит взял брошенную колесницу на известной всему миру улице Мохенджо-Даро!»

— На главной улице? — удивился Манибандх.

Нищий кивнул. Купец задумался. Вени уехала с возничим, кажется. Если она не вернулась, то что случилось с возничим? Сайндхав не знает ничего, он не ездил. Тогда откуда взялась эта колесница? Что за путаница? На мгновение им овладело ощущение бессилия.

— Не понимаешь, Манибандх? — спросил старик.

В сердце женщины проникнуть трудно. Я знаю это, я был когда-то всеми уважаемым человеком. Знатные женщины не считают безнравственным провести ночку с каким-нибудь городским молодцом. Твоя египтянка рано утром возвращалась после любовных утех и, видно, очень спешила во дворец. Одежды ее были в беспорядке, глаза сонные. Народ стал смеяться над ней. И тогда она ударила бичом одного шутника. Колесницу ее окружили, но она спрыгнула в толпу вместе со своей рабыней и сбежала. Я знаю, она очень ловкая женщина.

— Нилуфар ночью отлучалась? — вырвалось у Манибандха.

— Что ж тут удивительного? — продолжал юродивый. — Вишваджиту хорошо знакомы эти дела. Если ты завел себе новую красавицу, то разве прежняя любовница будет оплакивать следы твоих ног? Певица держится слишком высокомерно. Но такова уж сила богатства, — люди не смеют громко сказать об этом.

— Нилуфар! — воскликнул Манибандх. — Нилуфар…

Старик захохотал. По-видимому, его сознание снова застлала пелена безумия.

— Ты притворщик! Ты все знаешь сам! — смеялся нищий. — Достанет в тебе мужества ответить на мой вопрос?

— Что там еще? — с неудовольствием спросил купец, опасаясь, что этот сумасшедший брякнет что-нибудь дерзкое.

— Я знаю, ты рассердишься, высокочтимый! Но скажи, кто был твой отец? Ты родился в этом городе?.. Что же ты молчишь?..

Юродивый с хохотом ушел. Манибандх бросился в комнату Нилуфар. Он увидел рассыпанные по полу украшения и раскрытый ларец. На постели были видны следы ударов мечом. Манибандх отвернул покрывало. Там валялась разрубленная на куски подушка, Может быть, эти безмозглые ослы сегодня ночью бросят ее в Инд вместо трупа Нилуфар? Значит, они были здесь уже на исходе ночи и, наспех, бездумно исполнив приказ господина, приставили стражу и ушли…

Он хлопнул в ладоши. В дверях появился страж.

— Ты был ночью с этими людьми?

— Да, великий господин.

— Это ты сделал?

Раб взглянул на постель. Упав на колени, он задрожал от страха.

— Пришли ко мне Апапа! — гневно приказал купец.

Едва страж рассказал обо всем Апапу, тот стрелой помчался к господину. По пути украдкой заглянул в комнату Нилуфар… теперь все для него было понятно…

Манибандх, увидев Апапа, сурово спросил:

— Где Нилуфар?

— Не знаю, господин! — с невинным лицом отвечал негр. — Клянусь стопами Озириса, не знаю. Это должна знать Хэка. Она ведь рабыня госпожи…

— Ты смеешь обманывать меня? — угрожающе произнес купец.

— Господин! Я не знаю… Не знаю, где госпожа…

— А где Хэка? Я не хочу слушать твой глупый лепет!

Манибандх шагнул вперед и спросил:

— Ты понял? Я спрашиваю, где Хэка?

Апап стоял спокойно, давая понять, что ему ничего не известно. Но купец вспомнил, что нищий говорил ему о какой-то рабыне, бежавшей вместе с Нилуфар. Кто же это мог быть, как не Хэка! В дверях столпились рабы.

Манибандх снял со стены плеть.

— Неблагодарная скотина! Зачем я тебя купил? Зачем оставил при тебе Хэку? Чтобы ты меня обманывал?

Великан стоял молча.

— Ты скажешь, где Хэка? — кричал купец. — Куда она ходила? Я сейчас выбью из тебя упрямство!

Плеть засвистела в воздухе и с глухим звуком опустилась на негра. Манибандх бил жестоко, при каждом ударе с силой оттягивая плеть назад. Толстая бегемотовая плеть с металлическими пластинками сдирала кожу. Манибандх рассвирепел. Казалось, впервые за всю свою жизнь он чувствовал себя столь оскорбленным. Никогда не приходилось ему видеть подобного упрямства!

Страшные удары не прекращались. У рабов кровь застыла в жилах. Они упали на колени, за ними опустились и стражи, неведомо откуда собравшиеся здесь. Огромное тело Апапа обагрилось кровью, но он не издал ни звука. И хотя от каждого удара и крика: «Где Хэка?» звенело в голове и брызги крови летели на пол, он по-прежнему оставался нем.

Вдруг руки великана бессильно повисли, и он, пошатнувшись, упал на пол лицом вина.

Манибандх, с отвращением отбросив окровавленную плеть, крикнул:

— Убирайтесь все прочь!

Апап лежал, уронив голову в лужу крови.

В комнату вбежал раб.

— Великий господин! Почтенный Баяд желает вас видеть!

— Проведи гостя.

Раб убежал.

— Уберите его! — зло приказал Манибандх.

Слуги подняли Апапа и унесли на скотный двор, где бросили под навес для скота. Несчастный лежал без сознания.

Слуги наводили порядок. Один из них поднял плеть и, отерев с нее кровь, повесил на прежнее место. В дверях показался старик.

— Почтенный Баяд! — доложил раб.

Рабы мгновенно разбежались, оставив гостя с хозяином. Широко расставив руки и улыбаясь, Манибандх пошел к двери.

— Добро пожаловать, почтенный! Добро пожаловать!

Неожиданно появился раб.

— Великий господин! Звездочеты решили, что ваш корабль…

— Я сейчас приду! — прервал его Манибандх.

— Высокочтимый занят? — вежливо осведомился старик. — Я явился не вовремя?

— Для дел найдется другой день. Не беспокойтесь.

Манибандх засмеялся и, указав рукой на ложе, пригласил:

— Соблаговолите присесть!

Поговорив о том о сем, купец укоризненно сказал:

— Почтенный! Зачем вы себя утруждаете? В вашем ли возрасте ездить так далеко? Почему вы не позвали меня к себе? Сейчас я очень занят, но как только закончу дела, мог бы прийти к вам.

Баяд улыбнулся. Он видел, что Манибандх рассеян и чем-то обеспокоен. О чем бы ни заговорил гость, Манибандх отвечал невпопад. От старых глаз Баяда ничто не могло укрыться. Он решительно поднялся с ложа.

— Да будет мне позволено уйти, высокочтимый! Я приеду в другой раз.

Проводив гостя до дверей, Манибандх зашагал по комнате. От его тяжелых шагов, казалось, дрожали стены. Взгляд его скользнул по стене и остановился. Там подобно змее, висела плеть. Кто знает, кровь скольких людей запеклась на этой плети? От высохшей крови она стала совсем черной, зато еще ярче заблистала золотая рукоять, отполированная жестокой ладонью. Манибандх долго и пристально смотрел на это мрачное орудие наказания…

Придя в себя, Апап увидел, что лежит в грязной клетушке. Собрав все силы, он приподнялся и сел. Цепляясь за стены, с трудом встал. Кружилась голова. Едва передвигая ноги, поминутно останавливаясь, он добрался наконец до своей каморки и повалился на солому. В каморке все было так же, как и до его ухода. Очевидно, ни Хэка, ни Нилуфар не возвращались.

Ныли раны. Как негр ни крепился, глаза его бессильно закрылись сами собой. Тишина успокаивала. Но боль становилась все сильнее, и в одно мгновение, когда, казалось, она пронизала самую глубь души, он застонал. Он вспомнил, как бьется курица в жестоких руках Акшая. Теперь он понял, почему она так бьется… Этот мучитель, не колеблясь, в один миг безжалостно убивает беззащитных животных и птиц, в его сердце нет к ним ни сочувствия, ни сострадания. Припомнилось, как тоскливо мычала корова, у которой отняли теленка. По лицу Апапа побежали мутные слезы, словно он был маленьким мальчиком и не было горя страшнее этого. Вдруг в каморку заглянула Хэка.

— Апап, это ты? — опасливо спросила она.

Апап хотел было повернуться, но невыносимая боль снова распластала его на полу. Хэка бросилась к нему.

— Что с тобой?

Апапу не хотелось разговаривать с ней, он сердился на нее. Зачем она ввязалась в дела Нилуфар? И как смеет Нилуфар спорить с самим высокочтимым?

— Кто это тебя, Апап? — со слезами в голосе говорила Хэка, — Кто тебя так изуродовал? Так истязал? Я выцарапаю ему глаза, скажи мне только, кто это? Почему ты молчишь, Апап?

В комнату проскользнула Нилуфар. Ей было достаточно одного взгляда на негра, чтобы понять все.

— Глупая, — ласково сказала опа. — Это сделал Манибандх. Кто другой мог осмелиться ударить такого великана!

Из глаз Хэки потекли слезы.

Апап вдруг хрипло произнес, не поднимая головы:

— Причина — ты, Нилуфар! Ты во всем виновата…

Нилуфар даже не дрогнула.

— Я знаю! Я знаю, что этот опьяненный богатством купец потерял человеческий облик и думает лишь о почестях и власти.

Она стала гладить волосы Апапа, затем обратилась к Хэке:

— Принеси воды!

Хэка быстро вернулась с наполненной чашей. Взяв ее обеими руками, Нилуфар поднесла воду к губам Апапа.

— Выпей все.

Апап выпил, ему стало легче.

— Не плачь, Хэка. Твой Апап скоро поправится, он сильный, — спокойно сказала Нилуфар.

— Он спрашивал меня, где Хэка. Что я мог ответить? — сердито прошептал Апап.

— А где танцовщица?

— Неизвестно.

— Она не приходила?

— Нет.

Нилуфар задумалась. Потом попросила Хэку:

— Выгляни-ка за двери, никого там нет?

Хэка никого не увидела.

— Что было ночью, Нилуфар? — спросил Апап, подавляя боль. — Вы сделали, что хотели?

— Нет, — коротко ответила Нилуфар: — Но и ей ничего не удалось.

Хэка рассказала Апапу обо всем подробно. Тот внимательно слушал ее, потом сказал:

— Сегодня ночью люди высокочтимого убили Нилуфар! — И засмеялся.

Нилуфар, вспомнив изрубленную мечом подушку, тоже засмеялась.

— Высокочтимый установил везде стражу, — предупредил Апап.

— Но у той потайной двери, что ведет в сад, наверное_? никого нет? — с надеждой спросила Нилуфар.

— Никого! — ответил Апап. — Высокочтимый в гневе, он не мог все упомнить.

Переждав приступ боли, он сказал:

— Хэка, он спрашивал о тебе! Если найдет тебя, в живых не оставит. — Потом он предложил Нилуфар: Почему ты не убежишь с поэтом?

— Разве он пойдет со мной? — печально произнесла та. — Мне нельзя здесь оставаться. Хэка, можешь прятаться во дворце, пока Апап не окрепнет, а затем мы убежим все втроем, как тогда, в Египте. Ты должна выполнить мою просьбу: надо пройти со стороны сада в мою комнату и принести то, о чем я тебе сейчас скажу…

Шепотом объяснив все подробно, Нилуфар на мгновение прижала к себе Хэку:

— Будь осторожна!

Хэка незаметно пробралась в сад. Она уже намеревалась юркнуть в заросли, где находился потайной ход, как вдруг кто-то обхватил ее сзади и привлек к себе. Хэка чуть не умерла от испуга. Узнав Акшая, она облегченно рассмеялась.

— Я сейчас вернусь… Нилуфар умерла…

— Как умерла? — удивился Акшай. — А ты куда идешь?

— Я… я… — замялась Хэка. — Боюсь, вы кому-нибудь расскажете…

— Ни за что! — Акшай привлек ее к себе. — Почему ты мне не доверяешь?

— Я хочу… взять ее украшения.

— А мне что-нибудь дашь?

— Что пожелаете…

— Ах ты моя козочка! Непременно покажи мне, что возьмешь. Много брать я не стану, и никому не скажу.

— Хорошо. А теперь отпустите меня. Уже пора…

— Почему пора? Кто тебя ждет?

— Господин избил Апапа. Он истекает кровью.

— За что же его так?

— Высокочтимый допытывался у Апапа, где я была ночью. А я… я… — запнулась она, словно застыдившись.

— Ты спала с кем-нибудь? Ну и что же в этом дурного? Ты, видно, рассказала Апапу?

— Как же я ему скажу? — подхватила выдумку управителя Хэка. — Я это только вам говорю.

— Хорошо, хорошо! Я тебе помогу. Я скажу господину, что ты была ночью у меня. Согласна?

И Акшай, взяв оторопевшую Хэку за руку, повел ее во дворец. Сердце ее от волнения готово было выскочить из груди. Разве можно рассчитывать на сочувствие злого человека?!

Оставив Хэку у дверей, Акшай вошел в покои Манибандха. Через некоторое время он вернулся с довольной улыбкой на лице.

— Идем!

Хэка с трепетом вошла в комнату. Манибандх, окончив диктовать писцу списки товаров, отдыхал на ложе.

— Ну что, Хэка? — спросил он благодушно.

Она не могла вымолвить ни слова.

— Значит, Апап не виноват, зря я его наказал. Этого ты и в самом деле не стала бы говорить ему. Но ведь что-то ты должна была сказать, когда уходила?

— Я сказала, что иду к госпоже, — ответила Хэка, вся дрожа.

Манибандх засмеялся. Он был доволен Акшаем: тот оказался редким знатоком поварского искусства, и самые именитые горожане, бывая у Манибандха на пирах, не могли нахвалиться яствами. Купец не стал разбираться дальше, а отвернулся и буркнул:

— Ладно, иди!

— Великий господин! — радостно воскликнул Акшай. — Гнев ваш страшен, подобно грому, но в милости своей вы превосходите многотерпеливую землю. Ваше величие будет воспето в веках!

«…Будет воспето, будет воспето», — скрипучим голосом забормотал восседавший на медном обруче белый какаду.

— Господин управитель, — благодарно сказала Хэка, когда они снова оказались одни. — Вы хороший человек. Очень хороший!

Они прошли в сад.

— Не сюда, — заискивающе сказал Акшай. — Идем в те заросли.

А в чаще кустарника он заговорил по-другому:

— Мы здесь немножко посидим. Ты мне очень нравишься, ты такая маленькая, так бы и спрятал в своем сердце…

А потом опять началось. Избавиться от этого негодяя никак нельзя. Он увяжется за нею, а что тогда? Пришлось смириться. Акшай, этот развратник, никогда не забывал правила: добивайся от женщины желаемого, когда у нее сердце не на месте. Он повалил Хэку на землю…

— Все? — устало проговорила девушка. — Теперь отпустите меня!

— Скорей возвращайся!.. — нетерпеливо шептал старый сластолюбец.

Через потайную дверь Хэка бесшумно проскользнула в комнату Нилуфар. Украшения были по-прежнему разбросаны по полу. Снаружи слышались шаги стража. Хэка подняла несколько драгоценностей, быстро отыскала все нужное, завязала в узел и так же бесшумно прокралась в сад. Хотела было прошмыгнуть мимо управителя, но тот заметил ее и окликнул:

— А оба мне забыла?

— Я к вам и шла.

Пришлось развязать узел. Акшай недоверчиво взвесил на руке самые лучшие драгоценности, спрятал их в одежде.

— Только и всего?

В Хэке все кипело от возмущения.

— Больше времени не было, — сухо ответила она. — Теперь мне можно уйти?

— Завтра придешь?

— А как же! Дадите мяса буйвола?

— Сколько хочешь, моя кукушечка.

— Где ты так долго пропадала? — спросила Нилуфар, взяв принесенный Хэкой узел.

Хэка подробно рассказала обо всем. Нилуфар успокоилась.

— Чудесно, Хэка! Ты умница.

Апап застонал, как раненый лев. Хэка положила его голову к себе на колени. Нилуфар развязала узел.

— Теперь нам бояться нечего, — сказала опа. — Хорошо, что вчера ты не вышла из темноты, а то танцовщица тебя бы узнала.

— Но ты потом сама назвала меня по имени!

— Она была уже в колеснице. Разве на таком расстоянии можно услышать? Да она и не понимала ничего от страха.

Сгустились сумерки. Из главных ворот дворца, пугливо озираясь, вышел юноша. Он пересек город и спустился к берегу Инда. Река волновалась. Ветер поднимал песчаные вихри. Небо заволокли тяжелые черные тучи.

Надвигалась ночь. Ветер все крепчал. Юноша направился к матросским лачугам. Порывы ветра несколько раз валили его с ног. Он постучал в ближайшую дверь. Вышла старуха и принялась сердито ругаться. Юноша отпрянул в темноту. Зайдя в другой двор, он присел отдохнуть. Но рядом с ним свалился пьяный, и юноша поспешно выбрался оттуда, решив попытать счастья в другом месте.

В распахнутую дверь какой-то лачужки юноша увидел матросов, сидевших вокруг тускло горящей лампы. Матросы тянули из глиняных кружек дешевое вино и сквернословили.

— Эй, эй, сынок, иди сюда! — закричали они, заметив юношу. — Выпей с нами!

Юноша, засмеявшись, вошел.

— Ты из какой страны?

— Из Египта. Где кружка? Вы хотели угостить меня.

Один из матросов наполнил кружку и протянул юноше.

— А у тебя есть сестра?

Отпив глоток, юноша ответил:

— Есть… ей четырнадцать лет…

Сосед юноши спросил:

— На тебя похожа?

— Совсем непохожа. На лице оспины, одного глаза нет, черноволосая…

Казалось, юноша пил беспрерывно. На самом деле он незаметно выливал вино на пол. Все были пьяны и в тусклом свете лампы ничего не замечали. Даже пришедший только что старый матрос мало что соображал, потому что выпил сразу несколько кружек. Малыш, которого он принес на руках, играл на полу.

— …Когда моя мать была девушкой, — рассказывал юноша. Нет, вы не даете мне вина, уж лучше я помолчу.

— Нет, нет, — сказал один из матросов. — Налей ему Джалнаг… На, пей…

— …Моя мать была необычайной красавицей, — выдумывал юноша. — Отец — сын раба из арабской деревушки. Но был он похож на знатного человека, потому что его зачала родовитая женщина, понятно?

Матросы с интересом слушали. Малыш подошел к юноше и уткнулся в колени.

— Я сын знатной женщины, которую соблазнил отец, — продолжал тот. — Рабы прятали меня со дня рождения. А сестра моя вышла из утробы негритянки…

— Зачем же отец твой пошел к негритянке? — спросил Джалнаг. — Что он в ней нашел?

— Она согласилась воспитывать меня. Ей ведь надо было иметь какую-то выгоду…

— Ты думаешь в этом и была вся выгода? — насмешливо заметил Джалнаг.

Матросы захохотали.

— Моя мать… — обиженно начал юноша.

В это время ребенок сильно дернул конец тюрбана, он распустился, и по плечам юноши волнами рассыпались пышные волосы.

— Да это женщина! — в изумлении закричал Джалнаг.

Компания зашумела.

— Женщина? Держите ее!

— Не отпускайте!

— Кто ее подослал?

Все переполошились. Джалнаг случайно задел подставку лампы. Прежде чем кто-нибудь успел ее поддержать, лампа скатилась на пол и погасла. Нилуфар бросилась к выходу. Вслед ей неслись пьяные крики. Те из матросов, кто еще держался на ногах, побежали за ней.

Она обмотала тюрбан вокруг шеи. Вдруг кто-то совсем рядом крикнул:

— Вот она!

Нилуфар рванулась вперед. Подбежав к обрыву, остановилась. Внизу ревела великая река. Но выхода не было — матросы приближались. Раскинув руки, египтянка прыгнула в Инд. Вслед за ней бросились в воду и несколько матросов. Нилуфар, зажав ноздри, нырнула и поплыла. Сюда, в глубину, не проникали никакие звуки, словно буря мгновенно прекратилась. Нилуфар плыла по течению сколько хватило сил. Когда она вынырнула, матросов не было видно. Берег был в двухстах локтях, но сильное течение мешало приблизиться к нему. Устав плыть, Нилуфар неподвижно легла на воду. Скоро силы вернулись к ней. Широкими гребками она стала приближаться к берегу. Вокруг ревел Инд. В такую бурю лодочники, погасив огни и привязав челны к берегу, сидят где-нибудь за кружкой вина или спят.

Если бы эти матросы схватили ее! Разве в них осталось что-нибудь человеческое? В чужеземных портах растратили они свои души. Для них не было ничего святого — ни любви, ни привязанности к родному дому. Заражаясь отвратительными болезнями от распутных женщин, они так и сгнивали заживо. Нилуфар словно чувствовала гадкий запах, исходивший от их тел. Если бы она попала к ним в лапы!..

Ноги коснулись дна. Нилуфар встала. С ее одежды струями стекала вода. Египтянка бессильно упала на песок. Отдохнув немного, заставила себя подняться.

Зачем она пришла к Инду? Надеялась под видом юноши бежать с моряками в какую-нибудь далекую страну? Это ей не удалось.

Она снова легла на спину. Царственное сияние луны затмевало свет тысячи звезд. Приближался рассвет — созвездие Семи мудрецов повернулось к северу. Собрав все мужество, Нилуфар встала и осмотрела себя. Она была вся в грязи. Отряхнув одежду и тюрбан, смахнув песок с рук, шеи и ног, она развязала сандалии, отерла ступни. Затем собрала в узел волосы, повязала голову тюрбаном. Теперь можно двигаться в путь.

Вернулась она вовремя, стражи у главных ворот еще спали. Она беспрепятственно пробралась в каморку Апапа. Хэка, свернувшись в клубок, спала рядом с негром. Здесь опасно, но куда еще могла она пойти? К поэту? Разве он защитит ее? Мысли Нилуфар прервал какой-то шум.

Она прислушалась. Но тишина больше не нарушалась. Тогда она пошевелила рабыню за плечо.

— Хэка!

— Кто это? Нилуфар! Когда ты пришла?

— Только что!

— Ничего не вышло?

— Нет!

— Что же теперь?

Нилуфар молчала. Хэка пощупала ее одежду.

— Ты вся мокрая!

— Я очень устала. Хочу спать.

— Где ты была?

— Не хочется говорить. Я вся разбита. Все болит.

— Но как ты будешь спать? В мокрой одежде?

— Ну и что же?

— Ты не сможешь уснуть, — засмеялась Хэка. — До вчерашнего дня ты ведь нежилась на драгоценном ложе. Да и где ты будешь спать?

— В соломе, где же еще!

Возле самой стены Хэка устроила подобие перегородки. Туда и забралась Нилуфар. Сняв тюрбан, она повесила его сушить. Но уснуть ей не давала мокрая одежда. Наконец, она не выдержала и призналась Хэке:

— Так мне не уснуть.

Хэка протянула ей кусок ткани.

— Вот, возьми. Завернись и спи.

Нилуфар сбросила с себя одежду. Обвязав ткань вокруг бедер, зарылась в солому. Пришлось забыть привычки госпожи. Разве Апап не видел ее такой? Ведь он сам когда-то привел ее на рынок.

— Хэка! Что делать?

— Почему ты не спишь? Утром будем думать, а сейчас спи.

— Зачем вы с Апапом страдаете? Иногда мне хочется убить себя.

— Глупая, — тихо сказала Хэка. — Смерть не прекращает страданий. Озирис не прощает тех, кто накладывает на себя руки. До дня справедливого суда будет гореть твоя душа в адском огне и корчиться от мучений. Я не позволю тебе умереть, что бы ни случилось.

— Но разве мы сможем долго скрываться? — говорила Нилуфар. — Вернется танцовщица, и все обнаружится. Что тогда?

— Ты уснешь наконец? — рассердилась Хэка. — Ночью можно о многом передумать, но так и не решить ничего. И не заботься о нас. Сегодня мы живы, завтра нас нет. Что бы ни делал в этом мире — человек, всех ожидает один конец…

«Неужели мы все делаем лишь для того, чтобы умереть?» — мысленно возразила Нилуфар.

— Только после смерти выясняется, чего стоил человек. Если хоть одна душа на земле искренне оплакивает его, значит, жил он не напрасно. Когда же умерший вызывает у живых только отвращение, это значит, что, хотя его казна была полна золотом, он не прожил свою жизнь на земле достойно.

Из глаз Нилуфар хлынули слезы. Неужели Хэка права? Неужели вся ее жизнь не имела никакой цены? Разве все эти алмазы созданы творцом для того, чтобы валяться в пыли?..

Проснулся и застонал Апап. Хэка положила руку ему на лоб и шепнула с нежностью:

— Спи!

Негр закрыл глаза.

«Счастлива ли Хэка? — продолжала размышлять египтянка. — В том ли самое высокое счастье для женщины, чтобы найти любимого человека, с которым можно разделять и горе и радость? Неужели Хэка поистине счастлива?..»

Сон постепенно завладел Нилуфар. После многих дней она вновь спала на соломе.