Онлайн чтение книги Равнодушные Gli indifferenti
XI

Туманные фигуры знакомых, приснившиеся Лео рано утром, когда уже ярко светит солнце и его лучи со всех сторон проникают в неубранную комнату, точно вода в тонущий корабль, то появлялись, то исчезали… Карла, Микеле, Мариаграция вели себя с веселой непристойностью, но лица их расплывались, словно их растопил проникавший снаружи свет. И хотя Лео еще спал, правда не так уж крепко, он отчаянно пытался их удержать. «Я не должен просыпаться. Не должен», — бессознательно повторял он. Однако откуда-то издалека его звал слабый, мелодичный голос. «Лео, Лео, проснись, это я». Он все же уверил себя, что это только сон. И, упрямо жмуря глаза, накрывшись с головой одеялом, надеялся, что сейчас эта минутная путаница кончится и он снова окунется в чудесное, глубокое море сновидений… Но кто-то звал его все более отчетливо, с легким упреком, и чья-то рука легла на его плечо. Тогда он открыл глаза и увидел Мариаграцию.

Вначале он решил, что это ему померещилось. Пригляделся. Да, это, несомненно, была его прежняя любовница — в сером костюме с меховой горжеткой на шее и большой шляпой на голове. Она стояла возле кровати. Ночной мрак совсем улетучился из спальни, день обещал быть чудесным, блики солнца уже лежали на пыльной, темной мебели.

— Ты? Как ты сюда попала? — удивился он.

— Пришла передать тебе записку, — ответила Мариаграция. — Увидела, что дверь открыта, и вошла.

Лео удивленно посмотрел на нее. «Дверь была открыта? — подумал он. — А, ну да… это все Карла». Он зевнул и без стеснения потянулся.

— Что же ты хотела мне сказать?

Мариаграция села на кровать и сразу очутилась в тени, которую прорезали лучи солнца, пробивавшиеся сквозь прутья жалюзи.

— Собиралась тебе позвонить, — начала она. — Но мы уже два месяца не платили налоги, и нам отключили телефон. Вчера вечером ты обещал, что мы увидимся завтра… Но потом я передумала… Сегодня после полудня ты свободен?

Лео обхватил руками колени.

— Сегодня после полудня? — повторил он. Предложение Мариаграции его устраивало. Он сразу прикинул, что уже к вечеру освободится от назойливой любовницы и оставшиеся дни недели сможет провести с Карлой. Но на всякий случай решил не давать никакого обещания.

— Послушай, — сказал он. — Сегодня после обеда я приду к вам… Тогда и договоримся обо всем… Хорошо?

— Хорошо.

Долгое молчание. Полная подозрений, Мариаграция недовольно осматривалась вокруг и внимательно изучала такие знакомые ей безделушки, кровать. Пристально посмотрела Лео в лицо. Ей показалось, что оно бледное, усталое. Это явная улика, да и то, что она нашла Лео спящим, вполне подтверждало ее порожденные ревностью подозрения. «Он провел ночь с Лизой, — подумала она. — Тут не может быть никаких сомнений… Наверно, Лиза совсем недавно ушла от него». Сердце ее обожгла горькая обида, она бросила на Лео укоризненный взгляд.

— Я, — сказала она кислым голосом, — на твоем месте не вела бы себя так, словно тебе двадцать лет.

— Как это понимать? — удивленно спросил Лео.

— Как понимать? — ядовито повторила Мариаграция. — А так, что ты стареешь прямо на глазах и даже не замечаешь этого… Как не замечаешь и того, что безумства, которым ты, видно, предавался ночью, тебе уже не под силу… Посмотри на себя в зеркало, — добавила она, повышая голос. — Посмотри, какие у тебя синяки под глазами! Какое бледное лицо!.. Как ты весь посерел… Посмотри, пожалуйста!

— Я старею?… Какие безумства?! — воскликнул Лео, которого задели за живое слова Мариаграции о том, что он уже изрядно в летах… — О каких безумствах ты говоришь?

— Не притворяйся, мне все известно, — ответила Мариаграция, многозначительно махнув рукой. — И знаешь, что я тебе скажу?! Через год, самое большее через два, тебя будут возить в коляске… Наверняка… Своими ногами ты уже ходить не сможешь.

Лео в бешенстве пожал плечами.

— Если ты явилась, чтобы сообщить мне эту чепуху, то лучше бы не приходила вовсе. — Он посмотрел на часы, стоявшие на столике сбоку от кровати.

— Уже двенадцать!.. А я слушаю твои глупости, когда в половине первого у меня деловое свидание!.. Уходи, сейчас же уходи… — Он соскочил с постели, сунул ноги в домашние туфли, подошел к окну, поднял жалюзи. Комнату залил яркий свет.

— А халат, который я тебе подарила, ты больше не носишь? — не вставая с постели, спросила Мариаграция. — Может, ты его уже передарил одной из своих случайных любовниц?

Лео ничего не ответил и прошел в ванную. Мариаграция поднялась и отчасти из любопытства, отчасти желая как-то отвлечься, принялась осматривать комнату.

«И второй мой подарок, чудесная ваза муранского стекла исчезла».

— Неужели ты и вазу подарил?! — крикнула она. И снова не дождалась ответа. Из ванной доносился плеск воды: Лео принимал душ.

Обескураженная, но не сдавшаяся, Мариаграция продолжала осмотр… Каждый предмет в спальне вызывал у нее приятные воспоминания, и она часто вздыхала, сравнивая те чудесные дни с теперешней жалкой действительностью. Но когда она увидела на комоде свою фотографию, в ней снова пробудилась робкая надежда. «Но любит он меня одну, — подумала она. — Когда ему плохо, когда у него неприятности, он всегда приходит ко мне… А холодность его временная… он вернется. Поставлю-ка я цветы сюда». На улице она купила букетик фиалок и приколола к груди. Сейчас, из чувства признательности к Лео, желая сделать ему приятное, она сняла букетик и поставила в вазочку рядом с фотографией. Затем вошла в ванную.

Лео был в халате и стоя брился.

— Итак, я тебя покидаю, — сказала Мариаграция. — И… вот что… Сегодня, когда придешь, сделай вид, будто мы не виделись. Словно ты и в самом деле получил мою записку… Договорились?

— Договорились, — не оборачиваясь, ответил Лео.

Довольная ответом, Мариаграция ушла. Она торопливо спустилась по лестнице, вышла на улицу. На углу села в трамвай, шедший в центр. Лиза уже минут двадцать, как ждет ее в шляпном магазине, где они условились встретиться, чтобы посмотреть последние парижские модели… Мариаграция сидела в углу у окна и, стараясь, насколько это возможно, отгородиться от остальных пассажиров, разглядывала улицы. По тротуарам текла живая пестрая толпа рабочих, возвращавшихся домой. Холодное февральское солнце освещало их лица, покрасневшие от пронизывающего ветра, на голове у них были широкополые, бесформенные, выцветшие шляпы. Почти все они кутались в позеленевшие от времени пальто и плащи. Солнце было немощным и бледным, но оно щедро дарило свой неяркий свет этим одетым в лохмотья людям, точно благословляя их. Мимо, один за другим, проплывали роскошные магазины с красными, белыми, голубыми вывесками над широченными витринами. Неоновые рекламы над карнизами домов, мрачные, блеклые, казались обгоревшими насекомыми. Трамвай, словно ярмарочный балаган, был битком набит вульгарными, пестро одетыми пассажирами и двигался медленно, скрипя и позванивая. Время от времени в поле зрения Мариаграции попадал бешено несущийся автомобиль со сверкающим продолговатым капотом. Он молниеносно обгонял трамвай, внезапно останавливался, и его большие фары словно искали проход, затем снова устремлялся вперед… Мариаграция видела через толстое стекло неподвижно сидящего за рулем шофера в перчатках, кожаной куртке и фуражке. А на заднем сиденье, откинувшись на кожаные подушки, полулежал толстый мужчина и, щурясь, самодовольно окидывал взглядом толпу, либо, утопая в мехах, сидела синьора с накрашенным, тонким лицом… И тогда Мариаграция невольно вздыхала. Ей уже не суждено пронестись, промчаться в мощном, внушительном автомобиле сквозь плохо одетую толпу. Лучшие годы прошли безвозвратно, молодость пролетела в сверкающем автомобиле ее мечтаний. Но понемногу эти персонажи, которым она так завидовала, эти эфемерные создания, стрелой проносившиеся мимо в своих грохочущих колесницах, исчезли, как исчезли и воспоминания, и сладкие надежды. Покорившаяся судьбе, она с достоинством и даже высокомерием продолжала свой путь в трамвае, — этом балагане из стекла и железа.

Когда она вошла, Лиза уже сидела в задней комнате магазина, уставленной зеркалами и коробками со шляпами. Какая-то молодая дама откровенно любовалась собой, надменно и горделиво прохаживаясь перед зеркалом. Из соседней комнаты доносились обрывки разговоров и позвякивание стеклянных дверей. От пола исходил запах воска. В одном из углов стояла пирамида больших и легких шляпных коробок из белого картона. Некоторые из них были открыты. В противоположном углу уже вырос целый лес новых элегантных шляп, красивых, со вкусом подобранных расцветок. Все они висели на деревянных подставках.

Лиза увидела Мариаграцию и тут же встала.

— Мне весьма жаль, — сказала она. — Просто очень жаль! Но я вынуждена тебя покинуть… Уже поздно, и мне пора домой.

Мариаграция подозрительно посмотрела на нее. «Она уже выбрала себе шляпу, а мне помочь не хочет», — подумала она.

— Что ж, я останусь, — нерешительно сказала она.

— Поступай, как знаешь, — сказала Лиза и протянула Мариаграции руку, но та вдруг передумала.

— Пожалуй, я пойду с тобой. А шляпой займусь в один из ближайших дней.

Они вместе вышли на людную улицу.

— Я провожу тебя до бульваров, — сказала Мариаграция. — Так что у нас будет время побеседовать.

Лиза промолчала. Они пошли вместе, часто останавливаясь у витрин, разглядывая товары и сравнивая цены. Лавки ювелиров настраивали Мариаграцию на печальный лад.

— У меня было такое же ожерелье, — говорила она со вздохом, показывая на лежавшую в шкатулке нить жемчуга. — А теперь его нет и, похоже, никогда не будет. — Лиза смотрела на нее, но ничего не говорила — ее драгоценности тоже пропали, и безвозвратно. «Но мои хоть унес муж, — подумала она. — Мне все-таки не пришлось их продавать, чтобы кое-как перебиться».

Так, не торопясь, они дошли до конца улицы. Мариаграция пошла с приятельницей для того, чтобы проверить свои подозрения насчет Лео. Но понемногу веселая толпа, магазины, солнечное утро смягчили ее досаду. Однако, когда на площади она вдруг увидела Лео, который стоял на тротуаре с каким-то незнакомым господином, одетым в черное, и когда Лео поздоровался с ней, не прерывая беседы и почти не глядя в ее сторону, а лишь слегка приподняв шляпу, ее подозрения вспыхнули вновь и стали особенно мучительными.

Она посмотрела на Лизу. «Вчера вечером она была с ним», — подумала Мариаграция. Теперь ей казалось, что ее догадки неопровержимы. Ведь даже если смотреть на Лизу менее предубежденно, чем она, нетрудно заметить, что между Лео и Лизой что-то произошло. Она изучающе глядела на соперницу и находила, что у нее снова появился шарм. И все ее тело словно дышит счастьем. Это видно с первого взгляда. Столь внезапное преображение было явной уликой. Мариаграция была уверена, что Лизу преобразила любовь. И это вызывало у нее неприязнь к сопернице и болезненное любопытство. Достаточно было взглянуть на полное, мягко очерченное лицо, какое часто бывает у блондинок, чтобы понять — Лиза любит и любима. Здесь не может быть никаких сомнений. «Но кем? Конечно же, Лео», — подумала Мариаграция, а услужливо созданные ее воображением непристойные картины лишь разожгли ее ревность.

«Вчера вечером она была с ним», — вновь думала Мариаграция. Подтверждение этому гнусному предательству она находила во влажных глазах Лизы, в ее чувственно вздрагивавших ноздрях. «Как можно любить такую женщину?! — с отвращением, чуть ли не в истерике спрашивала она себя. — Я не могла бы даже дотронуться до нее. Она буквально пышет любовным жаром. Это же похотливое животное, а не женщина!» При мысли о том, что Лео мог ласкать это тело, эту голову, всю эту жаркую, трепещущую плоть, у Мариаграции пальцы невольно сжимались в кулак.

Сейчас их взглядам открывалась длинная, широкая и прямая аллея, которая тянулась между двумя рядами вилл, утопающих в садах, и исчезала где-то в серой дали. Деревья — гигантские платаны — были голыми, воздух — холодным и неподвижным. На тихой аллее прохожих было совсем мало. С шелковистым шорохом по гладкому асфальту почти бесшумно проносились огромные машины, о которых так мечтала Мариаграция,

Сейчас она рассказывала Лизе о своих приготовлениях к бальному вечеру.

— Костюм испанки чудесно гармонирует с моей смуглой кожей, — говорила она. — Знаешь, я заколю волосы большим гребнем. Да, да, андалузским гребнем… Нас пригласили за свой столик Берарди… А ты… ты придешь?

— Я? — сказала Лиза, опустив глаза. — На бал-маскарад? Но у меня нет кавалера.

И умолкла, с нетерпением ожидая ответа приятельницы. Она подумала, что Мариаграция могла бы пригласить ее на бал-маскарад. Она тоже была знакома с семейством Берарди, ну а какую-нибудь маску она бы нашла. На вечере она бы выпила вина, немного повеселилась. А на обратном пути попросила бы Мариаграцию уступить ей Микеле. (Ей нравилось обращаться с ним, как с мальчишкой.) Бал-маскарад закончится поздней ночью, и она уговорила бы Микеле проводить ее домой, всю дорогу острила бы, подшучивала над ним, возбудила бы в нем страстное желание. Взяла бы закрытую машину и велела шоферу потушить свет. Дорога до ее дома долгая, большинство улиц — темные. У них с Микеле будет достаточно времени, чтобы поговорить, помолчать, одним словом, чтобы понять друг друга. У дверей она пригласит Микеле подняться к ней — выпить рюмочку ликера либо чашку чая, прежде чем холодной ночью отправиться к себе домой.

Этот план очень понравился Лизе своей стройностью. Микеле просто не мог не подняться к ней, никак не мог.

И тут Мариаграция заговорила. Она долго обдумывала ответ, но, как все женщины, уверенные в своем остроумии и язвительности, перестаралась — намек ее получился столь тонким, что Лиза его просто не поняла.

— Друзей у тебя предостаточно, — многозначительно сказала она. — Пусть один из них и сводит тебя на бал.

— Мои друзья — вы, — ответила Лиза, которая хотела любой ценой получить приглашение. — Кроме вас, у меня никого нет.

— Спасибо, ты очень любезна.

— Кто вас пригласил? Берарди? Но ведь я с ними знакома… — не сдавалась Лиза. — Мы вместе отдыхали два года тому назад.

— Ах, вот как?!

— Кто же будет сопровождать тебя с Карлой? — наивно спросила Лиза…

— Лео будет сидеть за другим столиком, — отчеканивая каждый слог, ответила Мариаграция. — Нас будут сопровождать Берарди.

«Какое мне дело до Лео!» — хотела ответить ей Лиза.

— Ты думаешь, там будет весело? — нерешительно спросила она.

— Ослепительно весело.

Секунду они молчали.

— Мне бы хотелось пойти на вечер, — небрежно сказала Лиза, глядя прямо перед собой. — Еще и ради того, чтобы повидаться с Берарди… Мы давным-давно не виделись… Пожалуй, больше двух лет.

— А, ну да — с Берарди!

Мариаграция стала нервно постукивать зонтиком о камни тротуара.

— Именно с ними?

— Да, — избегая ее взгляда и словно припоминая что-то важное, ответила Лиза. — Пиппо, Мэри, Фанни… Как они поживают?

— Превосходно… Не волнуйся… Все в полном здравии.

Они снова умолкли. «Что с ней такое стряслось?» — думала Лиза, глядя на порозовевшее лицо приятельницы. Она наконец заметила, что Мариаграция явно нервничает, и поняла, что ей на вечер, увы, не попасть.

«Какой эгоизм! — с горечью подумала она. — Ведь Мариаграция понимает, как мне хочется пойти, но не зовет меня, только чтобы мне досадить». Она была обескуражена. Но все-таки сделала последнюю попытку.

— Должна признаться тебе, Мариаграция, — прошептала она, стараясь придать своим словам как можно больше убедительности, — что мне очень хотелось бы попасть на этот бал-маскарад. Мне неловко тебя беспокоить. Но, может, ты могла бы пригласить и меня за столик Берарди?

В ответ Мариаграция лишь рассмеялась.

— Совсем неплохо придумано! — воскликнула она, захлебываясь едким смехом. — А может, даже — должна?… Благодарю покорно. От всей души благодарю, но подобных услуг я никому не оказываю.

— Какие услуги? — с обидой начала было Лиза, поняв наконец подлинный смысл язвительных намеков приятельницы, но та ее прервала.

— Тебе очень хочется, чтобы я сказала все, без утайки? — спросила она. — Так вот, я все поняла. Ты стремишься на вечер не ради меня или Берарди, а из-за одного человека, который тебя весьма интересует.

— Какое это для тебя имеет значение?

— Верно, — сказала Мариаграция с горечью, покачав головой. — Какое все это может иметь для меня значение? Никакого. Абсолютно никакого. В сущности, ты права. Какое имеет значение, если меня ограбят или убьют? Никакого. Абсолютно никакого.

На миг она умолкла, словно впитывая яд своих подозрений, затем продолжала:

— И все потому, что я добра, слишком добра… Если б я в самом деле раздавила тебя… — Мариаграция показала, как давят ногой невидимого врага. — Ничего подобного бы не случилось.

— Раздавить меня? Меня?! Да в своем ли ты, Мариаграция, уме? Нет, ты определенно рехнулась!

Обе женщины шли по пустынному тротуару, громко переругиваясь. На Мариаграции было серое платье, на Лизе — коричневое. И та и другая кутались в лисьи горжетки: в рыжую горжетку — Лиза, и в серебристую — Мариаграция. Они шли и ссорились. Мимо них проносились сверкающие автомобили, проходили элегантно одетые юные пары. И над всем властвовали два цвета — серый и золотой. Серыми были далекие и близкие фигуры прохожих, тенистые сады за железной оградой, пустынная аллея, платаны; золотым — юное, холодное солнце, еще так недавно скованное суровой зимой. Оно излучало свет и жгло огнем уже истончившиеся сосульки и было улыбчивым и слабым, как выздоравливающий больной младенец, запеленатый в вату, — это золотистое солнце, окутанное голубой ватой февральского неба.

Мариаграция продолжала свой нескончаемый монолог.

— Слишком добрая? — громко и презрительно расхохотавшись, повторила Лиза. — Это ты-то слишком добрая?!

Секунда молчания.

— Одного не могу понять, — продолжала Мариаграция, отстранившись от приятельницы и глядя прямо перед собой, точно она говорит с кем-то третьим, — как можно любить некоторых женщин?!.. Вот этого я не понимаю.

— Я и сама удивляюсь.

Лиза побледнела, у нее дрожали губы, — почему Мариаграция так беспощадна и так жестока к ней? Она не причинила ей никакого зла. И как грустно, что мать проявляет заботу о сыне, только чтобы досадить прежней сопернице. Какое имеет для Мариаграции значение, что она идет на бал-маскарад ради встречи с Микеле?… Пожалуй, впервые в жизни Лизу в чем-то обвиняли незаслуженно, поэтому ее обида была особенно сильной и бурной. И чем несправедливее были обвинения Мариаграции, тем более чистой и невинно-обиженной чувствовала себя Лиза. Она уже видела себя в ореоле мученицы, и ей представлялось, что за спиной у нее выросли ангельские крылышки. Она любит Микеле, и Микеле любит ее. Как же можно оскорблять такую любовь, искать повод для скандала?!

— А вчера вечером, — не унималась Мариаграция, — вчера вечером все сложилось как нельзя лучше, не правда ли? С нами он не остался, ему, видите ли, хотелось спать… И он удрал… Что ж, все правильно… Его ждала ты. — Она на миг умолкла. — Знаешь, что я тебе скажу? — вырвалось у Мариаграции. — Тебе должно быть стыдно! — Она повернулась, посмотрела на приятельницу сверху вниз, и рот ее скривился в гримасе. — Между прочим, ты уже совсем не молода, дорогая.

— Но мы с тобой одних лет… Ты даже старше… — не поднимая головы, мягко ответила Лиза.

— Нет, милейшая, — решительно возразила Мариаграция… — Я вдова… А это совсем другое дело… Ты же до сих пор состоишь в браке… у тебя есть муж… И потому ты должна была бы стыдиться своего поведения!

Они проходили мимо виллы с закрытыми окнами. Вероятно, на вилле, окруженной высокими голыми деревьями, играли в мяч. Оттуда доносились звучные удары, гулким эхом отдававшиеся в безмолвном полуденном небе, словно что-то с грохотом разбивалось там, в голубой выси. А когда ветер, гнавший прочь белый дым печных труб, дул в сторону улицы, можно было расслышать и веселые, громкие голоса играющих.

С минуту Лиза задумчиво прислушивалась к эху, затем посмотрела на Мариаграцию и поразилась — неужели это ревнивое, злое лицо выражает… материнскую любовь?! И что это за любовь, если она приводит в бешенство женщину, которая никогда не была особенно нежна со своими детьми. А не ревность ли это, слепая ревность покинутой любовницы?… Внезапно она все поняла и почувствовала огромное облегчение. Затем взглянула на Мариаграцию и снова засомневалась.

— Мариаграция, ты говоришь о Лео, не так ли? — спросила она.

Мариаграция в растерянности кивнула, тоскливо глядя на Лизу, и на лице ее можно было прочесть: «Зачем ты спрашиваешь?… Ты же знаешь… У меня, кроме него, нет никого на свете…» Они посмотрели друг на друга. Глаза Лизы светились радостью, торжеством и состраданием к приятельнице.

— Бедная моя Мариаграция! — воскликнула она. Теперь-то она сможет все объяснить, оправдаться, и тогда сразу разгладятся морщинки на лице Мариаграции, исчезнет ее подозрительность. — Бедная моя Мариаграция, — повторила она.

На нее вновь нахлынули воспоминания. Перед глазами снова всплыла вчерашняя сцена в полутемной передней… Карла в объятиях Лео. «Тебе надо ревновать к своей дочери», — подумала она. Она испытывала сейчас жалость к своей недогадливой приятельнице, но в то же время ощущала такую радость и даже счастье оттого, что она, Лиза, невиновна, и Мариаграция зря ее обвиняет, что не знала, как заговорить обо всем этом, — в тоне сочувственном или презрительном.

— Можешь не сомневаться, — сказала она наконец… — Можешь не сомневаться, я не видела Лео… Ни вчера… ни прежде. Клянусь тебе всем, что для меня свято.

Мариаграция продолжала молча глядеть на приятельницу, и в глазах ее стыла подозрительность.

— Поверь, — добавила Лиза, которую смущал ее испытующий взгляд, — произошло недоразумение.

Стараясь казаться невозмутимой, холодной и неприступной, Мариаграция, опустив голову, произнесла:

— Лучше нам расстаться. Уже поздно.

Слышен был стук мячей, время от времени из сада доносились голоса игроков. Мариаграция сделала несколько шагов.

— Поверь, — неуверенно повторила Лиза, — это чистейшее недоразумение.

Она осмотрелась вокруг, точно пытаясь найти подтверждение своим словам. Аллея была пустынной, и солнце, освещавшее бесконечно длинный безлюдный тротуар, лишь усиливало ощущение затерянности и одиночества. Лиза озиралась вокруг, не двигаясь с места. А Мариаграция уходила все дальше, задумчивая и неуверенная, глядя в землю.

«Поверь же мне, — хотела крикнуть ей вслед Лиза. — Он изменяет тебе, моя бедная Мариаграция, не со мной, а с Карлой, с твоей дочерью…»

Но Мариаграция удалялась, чуть сгорбившись, и в самой ее походке угадывалось упрямое нежелание обернуться и взглянуть правде в глаза. Постепенно она становилась все меньше, растворяясь в лучах солнца и сливаясь с зыбкими тенями высоких оград тенистых садов, пока не превратилась в черное пятно там, на спуске, в самом конце аллеи.