Онлайн чтение книги Гнать, держать, терпеть и видеть
VIII

За прошедшие сутки меж друзьями-соперниками установился вроде как шаткий мир, но глядели поверх друг друга, и весь дом гудел от напряжения. Подавляя ярость, теперь уже Олег был как шут, со слишком злой улыбкой.

Так, например, собираясь в бабы-Машину баню, Костя – без всякой задней мысли! – предложил, да просто задался вопросом: в не взять ли гитару?… Олег поначалу возражал по-человечески: мол, влажность там, температура… Потом – “опомнился”, и кривая издевательская улыбка растянулась на его лице: ой, прости, мол, гитара-то теперь твоя; хозяин – барин…

И за эти идиотские спектакли хотелось убить.

А когда шли втроем по жирной сельской темноте (с отсветом дальнего окна, с обрывком разговора, разговора людей, будто бы особо беззащитных), расспрашивали Никиту, в честь чего вдруг эта помывка. Отвечал загадками: есть, мол, серьезный разговор, не для женских ушей. Олег, конечно, тут не удержался от очередной издевки, зловещей:

– Да-а, надо наконец поговорить по-мужски! – за что и вляпался лицом в полотнище паутины с каким-то сладким треском не треском.

Баня, истопленная бабой Машей, звала окошком, и в тревожном ночном воздухе стояла нота сырокопчения.

В предбаннике было сухо, лечебно перехватывало дух. Голой воспаленной лампочке очень шло это – “лампа накаливания”; была, кстати, и керосинка, чтобы спокойно досидеть, когда в одиннадцать вырубят ток. Рассохшееся до мыльной белизны дерево, банные прах и мусор… Старая обувь, снова полчище обуви, почти окаменевшей, – да что ж такое!

– Да что ж такое! – Никита оступился. – Что у вас везде… Как будто целый полк живет! Вот как показывают в кино про концлагерь, вот так же, честное слово!

– Ах, это?… Это бывших жильцов. Да, выкинуть надо, но как-то все… Ха, баба Маша разве отнесет что-то на помойку! Эти старики…

– Погоди, как – “бывших жильцов”? – не понял Никита. – Здесь люди разве не… насовсем?

Оказалось, нет. Костярин с большой неохотой разъяснил здешние порядки. Как только человека забывают “на большой земле”, его выселяют из поселка. Что называется – “на выход с вещами”. Куда?… Неизвестно, да и знать не особо хочется.

Чтобы разрядить обстановку (пацаны стояли подавленные), Костя с фальшивым хохотком ввернул шутку из кино: “А у нас текучка! Ой, кака страшна у нас текучка!” – но никто не засмеялся, и пришлось, обратно надев серьезность, успокаивать: молодым-то как раз нечего бояться, их помнят до-олго… По-настоящему Костя волнуется только за Кузьмича. Кому он нужен, что там, что здесь. Дети позабыли… А вот с бабой Машей-то как раз все в порядке. С убийствами вообще особая “фишка”. Ведь пока виновный отбывает наказание, о человеке, получается, помнят, да?…

И поспешили свернуть эту тему – не самую веселую.

Взбодрившись, решали технические вопросы: как спасти самогон от беспощадного нагревания.

Самое странное в банных посиделках, в таком вот общении голых людей, – это полная, до дикости, несовместимость лица и тела . Как бы объяснить? Наверное, когда лицо очень знакомо, такой необычный “контекст” и бьет в глаза, и абсурд только усиливается тем, что переход одного в другое – вот он, весь на виду… Плюс загар, цвет лица все равно иной и граничит довольно резко. Болтаешь с кем-нибудь в парилке. И все равно от легкой ирреальности не отплеваться: это как если бы голова одна, самостоятельно прикатила к тебе и вот ведет беседу как ни в чем не бывало…

Пили, ржали, дурачились – пока не напомнили Никите, что он вообще-то грозился каким-то очень уж сурьезным разговором.

– Да. Костя, мы ведь уезжаем через два дня… то есть должны уехать. Короче, тебе нельзя тут оставаться. Я все продумал. Мы устроим тебе побег.

Костярин оторопел, а потом расхохотался, даже сильнее, чем надо, да просто чуть не шлепнулся с лавки. Убежать из Лодыгина! Ха! Святая простота! Они думают, что автобусная остановка не под контролем, что… что…

– Я же говорю – все продумано! Стал бы я вас собирать… Бежать надо с кладбища. Там за лесом автотрасса. Пока нас хватятся, мы уже доберемся на попутках до города. Тебя, понятно, сажаем первым, а нас если и поймают, то взятки гладки. А в городе встречаемся в условленном месте. Поживешь пока у меня. Что еще? Матери твоей сообщим…

В парилке, куда заходили ненадолго, у каждого от жара стучало в ушах и поводило глаза… Олегу вспомнился домашний компьютер, такая операция, как перезагрузка (слово дикое, но кнопка есть), когда в мониторе все дерг! – а потом вроде бы так же. И здесь. “Перезагрузка” мозгов и давления.

– Вообще мысль, конечно, интересная, – протянул Костя после молчания. – Но…

– Что “но”! Костярин, я тебя не узнаю! Что за пенсионные настроения? Отставить! Мы же “безбашенные” – помнишь, как нам та девчонка с Утчи сказала? – и вообще… Ну вспомни, вспомни, сколько мы всяких фокусов делали и что думали когда-то: ах, что нам за это будет?… Это же драйв, понимаешь? Плевать, поймают или нет! Попробовать надо – живем-то один раз!…

А правда! Что он в этом Лодыгине… Забудешь тут, сколько тебе лет: утро, вечер, утро, вечер, действительно – пенсия какая-то, тошнит уже. Чего здесь ждать? Чего ловить?… Драйв. Драйв. Да фигня, все получится! Добраться бы до города, а там… все как раньше: тусовки, музыка… жизнь. Жизнь!

Черт, ладно! Была не была!

Сердце так колотилось, видимо – от жара.

Костя поставил лишь одно условие: Кузьмича взять с собой. Было бы нечестно бросить старика здесь одного. Ребята слегка озадачились, конечно, но отшутились: конечно, куда, мол, без специалиста. Как-никак из немецкого плена бежал, ха…

Они посидели еще и еще выпили. Болтали намеренно на отвлеченные темы, грубовато, про дружков-приятелей такое, чего не могли при девушке. Намеренно не о том, что задумали, но общая нервная радость, взвинченность так и носились в воздухе, а новоиспеченный граф Монте-Кристо и вовсе улыбался во все маслянистое лицо, сидел, буквально обалдевший от счастья. Светился и лоснился. Теперь он просто не мог говорить ни о чем, кроме как о побеге. А сколько их побежит? Пятеро, получается?… А как не засветиться с такой толпой – по кладбищу, по лесу?… А может, тогда лучше разделиться?

– Я могу пойти, допустим, с Евой, а…

Косте, размякшему от самогона, жара и главным образом от предвкушения воли, и в голову не пришло – что он сейчас брякнул.

Олег медленно поднялся, багровый. О! Ну вот. А ведь как мирно все начина…

– Что ты сейчас сказал, повтори!

– Олег, стой, я совсем не имел в виду… Я…

– Заткнись!!! Поиздевайся еще!… Ты что думаешь, паскуда, это нормально, да? – зажигать с Евой, да еще и при мне живом! Ты кем себя возомнил вообще, ты!… – Олег пьянел на глазах.

– Я сейчас все объясню…

– Я сам тебе все объясню!

В другое время Никита бы успел пресечь бросок, повиснуть на озверевшем, вовремя разнять, но это оказалось слишком диким и страшным – ринуться в бой голышом. Психика человеческая.

Грохнул ковш с лавки. Грохнул, в сто раз сильнее, об пол Олег, поскользнулся на мокрых досках, – всем корпусом, с силой, ба-ах! Костярин тяжело дышал. Кажется, от кулака он увернулся.

С минуту было полное оцепенение, только в печке стреляло.

Потом Олег со стоном, с воздухом сквозь зубы зашевелился, начал подниматься; на его правом бедре, ободранном, наливалось кровяное пятнище. Господи!

Усадили на лавку. Вид у Олега был обалдевший, словно он уже забыл, и все то наваждение, ту ярость благородную – все это вытряхнуло напрочь. Пацаны бегали вокруг, бестолково хлопотали; полили полотенце самогоном, и получившийся компресс ужасно, до одури пах на всю баню именно компрессом, и приложили его к ссадине. Раненый боец все приходил в себя. Ободранный бок как свинина. Ожгло – до слез.

Костя, копошась с полотенцем, все бормотал, бормотал в панике, что он не… что он… он не должен был, и это да, подло, и…

– Не лапай меня! – Олег нашел в себе силы усмехнуться.

И шутка как-то сразу разрядила обстановку. Заулыбались, выдохнули. Никита разлил по стаканам остатки самогона, и руки его тряслись.

А главное, он понимал, и понимали все: драки больше не будет.