Онлайн чтение книги Голубка
XXIV

О, если бы ты только знал, бедный возлюбленный моего сердца, сколько всего я написала тебе за две недели! Это целый мир мыслей, желаний, надежд, сожалений и воспоминаний.

Если нам суждено когда-нибудь увидеться, — дай-mo Бог, я прошу об этом днем и особенно ночью, я жарко об этом молюсь! — если мы когда-нибудь увидимся, ты прочтешь все это, и только тогда, тогда, клянусь тебе в этом, ты узнаешь всю силу моей любви к тебе!

Если мы не увидимся… О! В этом страхе заключены все муки ада… Что ж, тогда я буду перечитывать эти письма, каждый день прибавляя к ним еще более безнадежный, чем все предыдущие, листок, и умру над последним, написав: «Я люблю тебя!»

Я думала, что исчерпала для тебя все тревоги и все радости сердца. О, я чувствую, что в будущем меня ждут такие бездны радости или боли, в какие я и не заглядывала!

Завтра! Почему на этом слове так задрожала моя рука?

Завтра решается моя судьба, завтра я увижу, сможет ли голубка взлететь. Уже три дня, как она покинула свою корзинку, она расправляет крылья, пробует перелетать по комнате от двери к окну, словно понимает, бедная малютка, как важно для нас двоих, чтобы ее крыло обрело силу.

Завтра! Завтра! Завтра!

Я напишу очень короткую записку, чтобы не обременять бедняжку лишним весом. Я объясню тебе все в нескольких словах.

До завтра, любимый мой! Я проведу ночь в молитвах и даже не буду пытаться заснуть: все равно мне это не удастся.

Господи Боже мой, хотела бы я знать, что делаешь ты! Понимаешь ли ты, как я люблю тебя, как страдаю?

Вот и рассвело, любимый мой; как и думала, я не спала ни минуты и всю ночь молилась.

Надеюсь, что Господь услышит меня и сегодня ты узнаешь, где я, узнаешь, что я свободна и жду тебя.

Голубка охвачена тем же нетерпением, что и я: она стучит в окно клювом и крыльями.

Сейчас я выпущу тебя, бедняжка! Дай Бог твоему крылу достаточно силы, чтобы ты смогла проделать этот путь!

Я прерываю письмо, чтобы написать тебе записку, которую голубка отнесет или — увы! — может быть, лишь попытается отнести тебе.

Если голубка доберется до тебя, любимый мой, прочти это письмо и, не теряя ни секунды, спеши ко мне, как спешила бы я, зная, где тебя найти.

Я свободна, я люблю тебя, и я жду тебя в монастыре, в Монтольё, между Фуа и Тарасконом, на берегу Арьежа.

Позже ты узнаешь, отчего я не пишу подробнее, почему моя записка так коротка и так тонка бумага.

Ты узнаешь все это и о всех наших несчастьях, наших тревогах, наших надеждах, если милая вестница долетит до тебя, потому что, как только она до тебя долетит, ты немедленно — не правда ли? — отправишься в путь.

Я жду тебя, любимый мой, как слепой жаждет увидеть свет, как умирающий стремится к жизни, как умерший ждет воскресения.

Лети, милая голубка, лети!

На нас лежит проклятие!

О мой любимый, что с нами будет? Мне остается только умереть в отчаянии и слезах.

Она больше не может летать: через сто шагов ее крыло обессилело. На пути ее оказалась верхушка тополя; она хотела над ним пролететь, но зацепилась за ветку и стала падать с одной ветки на другую, пока не оказалась на земле.

Протянув руки, с разбитым сердцем, не переставая кричать от боли, я побежала к ней и подобрала ее. Немного отдохнув, она снова попробовала взлететь, но снова упала!

Я упала рядом с ней и, в отчаянии катаясь по земле, стала руками и зубами рвать траву.

Боже! Боже! Что со мной станет! Я была слишком горда своим счастьем, слишком спокойна за него; оно было в моих руках, но рок разжал их, и бесценное сокровище выпало.

Господи! Господи! Неужели ты не пошлешь мне озарения, света, огня?!

Господи, Господи, помоги мне! Господь мой, пожалей меня! Господи, Господи, я схожу с ума!..

Подожди, подожди.

Господь милосердный, я была услышана, и молитва моя исполнилась.

Послушай, послушай, любимый, в моем сердце снова зародилась надежда; вернее, эта надежда, это озарение посланы мне свыше.

Послушай! Из своего окна я так часто следила глазами за полетом нашей голубки, когда она покидала меня, что могу без ошибки пройти два или три льё в этом направлении. Она пролетала над истоком широкого ручья, возле Фуа впадающего в Арьеж. Она должна была лететь над леском Амуртье, над рекой Сала между Сен-Жироном и Устом.

Вот что я сделаю.

Я снова надену платье странницы и пойду искать тебя. Я дойду до деревушки Рьёпреган — голубка всегда исчезала в той стороне — и, пройдя ее, снова обращусь к голубке за помощью. Каждый раз она сможет пролетать расстояние примерно в сто шагов. Пусть так! Она пролетит сто шагов, отдохнет, затем пролетит еще сто шагов, указывая мне путь. Я буду следовать за ней, как евреи шли за огненным столпом по ночам и за облачным столпом при свете дня; как они, я тоже буду искать землю обетованную и найду ее или умру в пути от усталости и боли.

Увы, я знаю: путь будет долгим. Прости мне, бедная голубка, те страдания, что я причиняю тебе, кроткая мученица нашей любви! Бедняжка не сможет делать больше одного или двух льё в день, но меня это не остановит, любимый мой: даже если мне придется потратить на поиски всю мою оставшуюся жизнь… О да! Я буду искать тебя до своего последнего дня.

Итак, я отправляюсь в путь. Я выхожу сегодня же, не медля ни минуты.

Я все рассказала нашей настоятельнице — все, не назвав только твоего имени. Эта святая и благородная женщина разделила со мной мою боль, и мы такали вместе. Она предложила взять кого-нибудь в провожатые, но я отказалась: мне нужно было быть одной; то, что мне предстоит совершить — область инстинкта, тайна Неба и наша; однако я обещала написать ей, если найду тебя. Не получив письма, она поймет, что меня уже нет в живых: безумная и отчаявшаяся, я умерла где-нибудь в лесу, у дороги, на берегу неизвестной реки.

Я ухожу; возьму с собой все мои письма к тебе, которые ты не получил и, может быть, не получишь никогда. О! Если бы я могла когда-нибудь сложить их к твоим ногам, сказав: «Прочти! Прочти, мой любимый!» В этот день ты узнал бы о моих страданиях, в этот день я была бы счастлива!

Я выхожу. Сейчас три часа пополудни, я надеюсь сегодня же добраться до Рьёпрегана.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Перед тем как уйти, я пошла в церковь, простерлась перед алтарем, лбом касаясь камня в том месте, где высечен крест, и помолилась, чтобы Господь не оставил меня.

О, это правда, что молитва исцеляет. Молитва — это зеленый холм, где отдыхаешь от трудного пути. Молитва — это прохладный ручей в песках пустыни.

Выйдя из церкви, я была исполнена сил и надежды, мне казалось, что Господь дал мне крылья одного из своих ангелов: молитва поднимала меня над землей и уносила к Богу.

Не правда ли, Господи, что это всего лишь испытание? Не правда ли, Господи, ты не осудил меня? Не правда ли, Господи, что он ждет меня в конце пути, на который я сейчас вступаю?

Жди меня, любимый, жди меня, я клянусь тебе, что рано или поздно найду тебя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я ненадолго оторвалась от письма, чтобы посмотреть в окно, из которого видна деревня Буссенак.

Эта деревня лежит у меня на пути, и завтра я через нее пройду, если голубка не уведет меня в сторону. Жалобно завыла собака: она заблудилась в лесу, темнеющем справа от меня.

Я сказала себе: «Если собака прекратит выть — это хороший знак, я найду его».

Собака замолчала.

Как мы суеверны, когда нам плохо, бедный мой возлюбленный! Знаешь ли ты об этом, страдаешь ли и ты?

Боже мой, какая чудесная ночь! Я представила себе, что ты, может быть, тоже стоишь у окна, смотришь в мою сторону, как я смотрю в твою, что ты думаешь о Боге и обо мне, как я думаю о тебе и о Боге.

Заметил ли ты эту прекрасную звезду, что прочертила на небе огненный след? Сколько льё пролетает она за секунду?

О, если бы я могла, подобно ей, в один миг перенестись к тебе, даже угаснув как она.

Я согласилась бы на вечную ночь, если бы ей предшествовала эта ослепительная секунда счастья.

До завтра, мой любимый. Я надеюсь, что завтрашний день приблизит меня к тебе.

Я остановилась в маленькой деревушке Сулан. Господь милосердный, какая гроза! Чем провинилась земля, что Бог говорит с ней таким страшным голосом?

Потоки воды переполнили реку Сала, брод исчез, и мне придется идти в Сен-Жирон, где есть мост, а это значит потерять два дня.

Меня уверяют, что завтра я смогу продолжить путь: река вернется в свои берега.

О потерянный день! День, когда — я уверена — ты ждешь меня; день, когда, может быть, ты меня обвиняешь…

Один крестьянин согласился проводить меня, и я перебралась через реку на его муле. Река чуть было не унесла всех нас, треть пути мул не касался дна.

Я возвела глаза к небу, сложила руки на груди и сказала: «Если я умру, Господи, ты знаешь — это ради него».

Вот увидишь — мы встретимся, раз я не умерла.

Я снова иду пешком, наша голубка по-прежнему ведет меня. Тринадцатого я дошла от Ало до Кастильона; это был тяжелый день для бедной малютки. Надо было пощадить ее, но я прошла не меньше трех льё.

На следующий день, четырнадцатого, я искупила свою жестокость тем, что мы едва прошли льё, и сегодня, пятнадцатого, я достигла Сен-Лари, по другую сторону безымянного ручейка, впадающего в реку Сала.

Я уверена, что не сбилась с пути. Голубка ни секунды не сомневается, ни на миг не уклоняется в сторону. Она без колебаний летит вперед.

Но время идет — а ты ждешь, время идет — а ты назначил срок.

О, не спеши исполнить свой обет, любимый! Верь в меня, верь в твою Изабеллу.

Ты на миг усомнился в ней, и мы оба дорого заплатили за это.

Вот уже три дня, как я иду почти наугад, огибая леса, идя вдоль ручьев. Увы! Земля подставляет мне препятствия, которых нет в воздухе. Голубка пролетает свободно там, где мне приходится иногда останавливаться.

Признаюсь тебе в этом, о мой возлюбленный, в таких случаях силы и смелость разом оставляют меня и я ложусь под каким-нибудь деревом полумертвая, отчаявшаяся.

Вот уже одиннадцать дней, как я иду к тебе, но едва прошла пятнадцать или восемнадцать льё, которые голубка пролетала за час, когда служила вестницей нашей любви; она стрелой проносилась над этими жалкими созданиями, что мнят себя царями всего сотворенного, но не наделены инстинктом птицы и тратят одиннадцать дней на тот путь, который голубка проделывает всего за час.

Скажи мне, как это вышло, что жалкая намагниченная иголка знает, где север, а я — живое, мыслящее, деятельное существо, созданное по образу и подобию Бога, — не знаю, где ты?

Каким образом судно, идущее с одного края света на другой, находит остров посреди океана, а я не могу найти тебя, до которого рукой подать?

О Господи, я понимаю, если хочу его найти, то не к нему, а к тебе должна простирать руки.

Боже мой, поддержи меня! Боже мой, укажи мне путь! Господь мой, веди меня!

Я пришла в себя, вернулась к свету, к жизни.

Я едва не умерла, любимый мой, и чуть было не узнала, наконец, где ты: ведь мертвым известно все. Еще немного, и ночью, в час, когда являются призраки, в твою келью вошла бы тень твоей Изабеллы.

Это заставляет меня пожалеть о том, что я осталась в живых. Увидев мой призрак, ты понял бы, что я умерла; но не видя ни меня, ни моей тени, ты можешь подумать, что я забыла тебя, изменила тебе. Не возражай мне: увы! однажды ты в это поверил.

О, я не изменила тебе, не забыла тебя, я люблю, люблю, просто случилось так, что я чуть не умерла.

Помнишь того раненого, который хотел напиться из ручья, дополз до него, теряя в пути последние капли крови и испуская из груди последние вздохи, дотянулся до воды — и умер, сделав первый глоток? Со мной было то же самое.

Я долго блуждала в лесах — в лесах Молеона, как мне сказали, — и наконец, совсем задохнувшись, набрела на родник. Он бил из земли, вода была ледяная. Я надеялась, подкрепив этой водой свои силы, продолжить путь. И в самом деле двинулась дальше, но не прошла и ста шагов, как остановилась, дрожа в ознобе, и упала без чувств на тропинку.

Не знаю, что последовало за этим обмороком. Знаю только, что вчера я очнулась обессилевшая и, оглядевшись, увидела, что нахожусь в довольно чистой комнате. В ногах моей постели сидела незнакомая женщина; у изголовья была наша голубка, гладившая мою щеку своим бедным сломанным крылышком.

Эта женщина шла из Молеона, вместе с ней возвращались с рынка двое мужчин, которые заметили, что я еще дышу, сжалились надо мной и перенесли туда, где сейчас нахожусь.

Как мне сказали, это маленькая деревушка неподалеку от Нестье. Комната, где я лежу, наверно, расположена довольно высоко, потому что с моей постели ничего не видно, кроме неба.

О Небо, Небо! Только оттуда я жду помощи.

Вчера спросила, какое было число, и мне ответили — 28 июля. Увы! Вот уже больше двадцати дней, как я в пути и бреду наугад. Где я? Далеко ли от тебя или совсем рядом?

Я попросила бумагу, перо и чернила, но едва смогла написать несколько букв: у меня закружилась голова и пришлось остановиться.

Сегодня вечером мне уже лучше: почти не устаю, когда пишу, и всего три раза отдыхала, пока написала тридцать или сорок строк этого письма.

Я поблагодарила добрую женщину, которая ухаживает за мной. Мне больше не нужна сиделка: я здорова. Сегодня ночью попробую встать, а завтра уйти.

Я умру, если буду бездействовать в то время, когда ты ждешь меня. Ведь ты ждешь меня; не правда ли, возлюбленный моего сердца, ты ждешь меня?..

Голубка тоже окрепла; надеюсь, что она сможет делать более долгие перелеты, а значит, я смогу скорее встретиться с тобой.

Собиралась писать всю ночь, но переоценила свои силы и должна проститься с тобой: у меня звенит в ушах, все кругом качается, и мне кажется, что мое перо чертит огненные буквы.

Ах!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я проспала около двух часов до того беспокойным сном, что он походил на беспамятство. К счастью, открыв глаза, я увидела, что уже светает.

О мой любимый, как прекрасно рождение дня, если бы только ты был рядом со мной, если бы мы вместе считали гаснущие звезды, которые ты знаешь по именам и которые тают и растворяются в небе за несколько мгновений до того, как солнце, прогнав их, явится на их место.

Я только что отворила окно: мне кажется, что за ним бескрайний простор. Увы, тем легче мне затеряться в этом просторе.

Боже мой! Неужели прекрасная легенда о Тесее и Ариадне всего лишь сказка и моя глубокая, жаркая, постоянная молитва не заставит твою благословенную десницу послать мне с каким-нибудь ангелом нить, ведущую к моему возлюбленному?

О, я слушаю, я смотрю, я жду.

Ничего, ничего, Господи, кроме солнца, Божьего лика, которое, не показавшись еще из-за цепи гор, окрашивает в розовый цвет обвевающий ее воздух…

Какое чудесное зрелище для безмятежного сердца!

Как красивы и изысканны голубые очертания холмов, вырисовывающиеся на фоне золотых лучей! Как величественна и прекрасна эта горная цепь, замыкающая горизонт, с ее снежными вершинами, серебром сверкающими в лучах божественного светила! Как ровно, величаво катит свои воды ко мне эта большая и глубокая река, прочертившая равнину! Как… О Боже мой!

Боже мой! Я не ошиблась! Боже мой! Этот ангел, которого я умоляла послать мне, которого ждала, он здесь, невидимый, но существующий! Боже мой! Эти холмы, из-за которых встает солнце; эта двойная вершина, где оно задержалось на секунду; эти снежные горы, кажущиеся серебряными колоннами, которые поддерживают купол неба; эта большая река, что течет с юга на север, принимая в себя соседние ручьи, словно королева, собирающая дань со своих подданных… Это те самые холмы, те самые горы, та река, о которых он писал мне и которые видны из его окон. Я вижу то же, что и он! Боже мой! Ты дал мне сбиться с пути, чтобы вернее привести меня к нему? Ты закрыл мне глаза, чтобы, открыв их, я увидела свет?

Господи! Господи! Твое милосердие беспредельно!

Ты велик, ты свят, ты добр, с тобой подобает говорить только преклонив колени.

Так на колени, лишенное веры сердце, усомнившееся в доброте Господа, на колени! На колени! На колени!

Возблагодарив Господа, я иду дальше. О, вместе с верой ко мне вернулись и силы. Я была слаба лишь до тех пор, пока отчаивалась.

В последний раз оглянусь.

О мой любимый, как верно ты все изобразил! Художник, как прекрасно ты увидел! Поэт, как прекрасно ты описал!

Вот вершины Пиренеев из тускло-белых становятся ярко-серебряными, вот их темные склоны понемногу светлеют, из черных становясь лиловыми, из лиловых — голубыми; свет, стекая с вершин, заливает всю равнину; ручейки превращаются в серебряные нити, атласной лентой струится и вьется река; вот и птицы начинают петь в зарослях олеандров, среди гранатовых и миртовых деревьев; вот и орел, что царственно кружит в вышине.

О мой любимый, мы уже объединены взглядом, я вижу то же, что видишь ты.

Вот только откуда ты видишь это?

Подожди, подожди, вот твое письмо. О, я ни на миг не расстаюсь с твоими письмами и, умирая, буду прижимать их к сердцу — пусть их положат в мою могилу, и святотатством будет нарушить это завещание.

Откуда ты это видишь?

Боже мой! Я сейчас не могу читать. К счастью, я знаю наизусть твои письма, и если утрачу их, то смогу восстановить вновь все от первой до последней строчки.

Я так часто перечитывала твои послания!

«Мое окно, обрамленное громадным кустом жасмина, ветки которого, отягощенные цветами, проникают в мою комнату и наполняют ее благоуханием, смотрит на восток…»

Это здесь, здесь!

Солнце только что взошло слева от меня; ты справа.

«Лежащее предо мной плоскогорье наклонено с юга на север, с гор к равнине».

Это здесь.

Да, вот, вот там, на горизонте, — благодарю тебя, Господи, за то, что этот день так ясен! — на том плоскогорье построен скит.

О почему до него еще так далеко, почему взгляд человеческий так слаб? Я вижу сотни белых точек, разбросанных среди зелени деревьев, но какая из них твое жилище?

Милая голубка, любимая голубка, дочь неба, голубка, подскажи мне это!

Я иду, любимый мой, иду: каждая минута промедления похищена у твоего и у моего счастья, терять ее означает искушать Бога.

Не оттого ли ты потерял меня, что опоздал на одну минуту?

Лети, голубка! Да, да, не правда ли, завтра, а может быть, сегодня вечером мы найдем его?

Ночь прервала наши поиски, любимый мой, но я надеюсь, надеюсь!

Я расспрашивала всех подряд, и мне показали стоящий на склоне горы монастырь камальдулов, и рядом с ним маленький домик, по описанию очень похожий на твой. Я видела, как он белеет в лазурной вечерней дымке; может быть, ты был там и смотрел в окно, не зная, что, пока невидимое тебе, в поле твоего зрения попадает несчастное создание, которое живет лишь тобой и умрет без тебя.

Я написала тебе, что расспрашивала всех, и мне ответили, что в домике живет отшельник, мудрец, праведник, еще молодой, красивый.

Этот человек — ты, любимый мой; не правда ли, не правда ли, что это ты?

Если это так, то не был ли ты сегодня в деревне Камон, где я остановилась на ночь?

Ты навестил бедного плотника, который сломал ногу, упав с крыши, перевязал его, лечил, а уходя, сказал провожавшей тебя коленопреклоненной семье:

«Вот вы и успокоились: молитесь об утешившем вас».

О, это, конечно, был ты, я узнала тебя по этим горестным словам. Ты ждешь меня и страдаешь, не зная ничего обо мне.

Ты страдаешь оттого, что не уверен во мне. О, человеку свойственны сомнения, только я не сомневалась, когда считала тебя умершим.

Подумать только, приди я двумя часами раньше, может быть, мы встретились бы с тобой!

Я говорю «может быть», потому что, если бы знаю точно, что это действительно был ты, в ту же минуту, несмотря на усталость, я отправилась бы дальше, взяла бы проводника и велела бы нести себя. Но что, если я ошиблась и это был не ты? О, инстинкт голубки надежнее всего, он ни разу не подвел. Это не ей, а мне недостало сил.

Где ты сейчас, что делаешь, любимый мой? Если только мыслями ты не с Богом, я надеюсь, что ты вспоминаешь обо мне.

О, думая о тебе — я думаю о Боге; думая о Боге — я думаю о тебе.

Уже одиннадцать часов вечера. До завтра! До завтра! Огромная надежда, слишком сильная, чтобы идти не от Неба, говорит мне, что завтра мы встретимся.