Онлайн чтение книги Горбун, Или Маленький Парижанин
1. МАСТЕРА КЛИНКА

1. ДОЛИНА ЛУРОН

В древности здесь был город Лорр — город с языческими храмами, амфитеатрами и Капитолием. Теперь это пустынная долина, и ленивый плуг гасконского пахаря словно боится затупить свой железный лемех о мрамор укрытых в земле колонн. Совсем рядом горы. Прямо перед вами высокая цепь Пиренеев возносит заснеженные вершины, а сквозь глубокий разлом, который служит дорогой для венаскских контрабандистов, видно лазурное испанское небо. В нескольких лье отсюда Париж кашляет, танцует, смеется и мечтает вылечить свой неизлечимый бронхит водами источников Баньер-де-Люшони, а немножко дальше, по другую сторону, Париж, только уже ревматический, истово верит, что оставит свои ишиасы на дне серных ванн Бареж-ле-Бена. Париж всегда спасала и будет спасать вера, а вовсе не железо, сера или магнезия.

Итак, мы в долине Лурон, расположенной между долинами Ор и Барусс и, пожалуй, наименее известной завзятым туристам, которые ежегодно приезжают открывать эти девственные места; в долине Лурон с ее цветущими оазисами, изумительными потоками, причудливыми скалами и бурой Кларабидой, рекой, струящей свой темный хрусталь меж обрывистых берегов, со странными лесами и старинным замком — кичливым, тщеславным и неправдоподобным, как рыцарский роман.

Спускаясь с горы левее разлома по склону невысокого пика Вежан, вы сразу всю ее охватываете взором. Долина Лурон — это передовой отряд Гаскони. Она врезается клином между лесом Эн и красивейшими Фрешескими лесами, что через долину Барусс соединяют райские уголки Молеона, Неста и Кампана. Почва здесь бедная, но пейзажи богатейшие. Почти всюду местность изрезана горными ручьями, что, прорыв по лужайкам русла, обнажили корни гигантских буков и подножия отвесных обрывистых скал, в которые сверху донизу впились цепкие корни сосен. Какой-то троглодит выкопал себе обиталище у основания утеса, а не то проводник, не то пастух прилепил свое жилье на столь скалистом гребне, что в голову так и лезет мысль об орлином гнезде.

Лес Эн покрывает отрог холма, который внезапно обрывается посреди долины, чтобы дать проход Кларабиде. Восточная оконечность этого холма представляет собой обрывистый склон, по которому никому не под силу проложить тропинку. Горное это образование идет встречь окрестным хребтам. Оно перегородило бы долину от горы до горы, словно гигантская баррикада, если бы этому не воспротивилась река.

В здешних краях это чудесное место называют lе Hachaz — ле Ашаз, то есть «удар секирой». Естественно, существует и соответствующая легенда, но мы не станем вам ею докучать. Именно здесь некогда возносился Капитолий города Лорра, давшего, вне всяких сомнений, имя Луронской долине. И здесь до сих пор еще сохранились развалины замка Келюс-Таррид.

Издалека развалины эти производят сильное впечатление. Они занимают довольно большое пространство, и уже шагов за сто от Ашаза между деревьями видны израненные верхушки старинных башен. А вблизи это похоже на укрепленное селение. Повсюду руины заросли деревьями, а одной ели пришлось, чтобы вырасти, пробить свод из тесаного камня. Но большая часть развалин являет собой остатки достаточно скромных строений, в которых дерево и убитая глина частенько заменяют гранит.

Предание гласит, что один из Келюс-Тарридов (такова фамилия этой ветви, весьма влиятельной благодаря, главным образом, своим огромным богатствам) велел возвести валы вокруг небольшого селеньица Таррид, чтобы защитить своих гугенотских вассалов после перехода Генриха IV в католичество1В 1593 г. Генрих Наваррский, глава французских протестантов (гугенотов), принял католичество и благодаря этому стал королем Франции под именем ГенрихаIV. (Здесь и далее примеч. перев.). Звали его Гастон де Таррид, и был он обладателем баронского титула. Если вы приедете к развалинам Келюса, вам покажут дерево барона.

Это дуб. Он врос корнями в землю на краю старинного рва, защищавшего замок с запада. Однажды ночью в него ударила молния. К тому, времени это было уже большое дерево, и оно рухнуло поперек рва. Так оно и осталось лежать, питаясь соками благодаря коре, единственно уцелевшей в месте разлома. Но интереснее всего то, что один из побегов футах в тридцати-сорока от края рва пошел вверх от ствола. Он разросся и превратился в великолепный дуб, в висячий чудо-дуб, на котором тысячи две с половиной туристов уже вырезали свои имена.

К началу XVII века род Келюс-Тарридов пресекся в лице Франсуа де Таррида, маркиза де Келюса, одного из действующих лиц нашего повествования. В 1699 г. маркизу было около шестидесяти. В начале царствования Людовика XIV он прибыл ко двору, но не преуспел там и с неудовольствием удалился. С той поры он жил в своих владениях с единственной дочерью красавицей Авророй де Келюс. В тех местах его прозвали Келюс-на-засове. И вот почему.

На сороковом году маркиз, живший вдовцом после смерти первой жены, которая не одарила его детьми, влюбился в дочку графа де Сото-Майора, губернатора Памплоны. Инеc де Сото-Майор исполнилось семнадцать. Это была истая дочь Мадрида со взором, исполненным огня, и сердцем, еще более пламенным, чем глаза. О маркизе ходили слухи, что его первая жена, все время жившая взаперти в старинном замке и умершая двадцати пяти лет от роду, была с ним не слишком счастлива. Инеc объявила отцу, что никогда не выйдет за этого человека. Но в тогдашней Испании, которую мы знаем по драмам и комедиям, сломить волю юной девушки было куда как несложно. Ежели верить авторам водевилей, алькальды, дуэньи, пройдохи-слуги и даже сама святейшая инквизиция существовали только ради этого.

И вот однажды вечером печальная Инеc, укрывшись за жалюзи, в последний раз слушала серенаду младшего сына коррехидора, чудесно игравшего на гитаре. На следующий день она уезжала с маркизом де Келюсом во Францию. Маркиз взял Инеc без приданого и, мало того, вручил господину де Сото-Майору уж не знаю сколько тысяч пистолей.

Испанский граф, более родовитый, чем король, и еще более безденежный, чем родовитый, не сумел устоять перед таким подходом. Когда маркиз привез в замок Келюс свою прекрасную испанку, сокрытую под длинной мантильей, молодых дворян из Луронской долины охватило лихорадочное возбуждение. Тогда еще не было туристов, этих странствующих ловеласов, похищающих сердца провинциалок всюду, куда в поисках удовольствий им удается проехаться по сниженному тарифу, но непрекращающаяся война с Испанией привлекала на границу многочисленные отряды добровольцев, так что маркизу пришлось держать оборону.

И он держал ее, он отважно принял все условия соперничества. Поклоннику, решившему попытаться завоевать прекрасную Инеc, первым делом следовало обзавестись осадными орудиями. И речь тут идет не только о сердце, потому что сердце находилось под прикрытием крепостных стен. Нежные записки оказывались бессильны, страстные взгляды теряли свою пламенность и томность, и даже гитара ничего не могла сделать. Прекрасная Инеc была не доступна. Ни один из воздыхателей, будь то охотник на медведей, мелкопоместный дворянчик или капитан, не мог даже похвастаться тем, что видел, какого цвета у нее глаза.

Вот какую оборону держал маркиз. Года через три-четыре несчастная Инеc наконец пересекла порог этого ужасного замка — пересекла, чтобы отправиться на кладбище. Она умерла от одиночества и тоски. После нее осталась дочка.

Воздыхатели, разъяренные своим поражением, дали маркизу прозвище Келюс-на-засове. От Тарба до Памплоны, от Аржелеса до Сен-Годенса не нашлось бы ни мужчины, ни женщины, ни даже ребенка, который звал бы маркиза иначе как Келюс-на-засове.

После смерти второй жены он сделал попытку жениться еще раз, поскольку обладал счастливой натурой Синей Бороды и не падал духом, но у губернатора Памплоны дочерей больше не было, а репутация господина де Келюса была уже настолько устоявшейся, что даже самые неустрашимые среди девиц на выданье отвергали его поползновения.

Он остался вдовцом и с нетерпением ждал, чтобы дочь его достигла возраста, когда ее нужно будет посадить под засов. Окрестные дворяне недолюбливали его, и ему нередко, невзирая на его богатство, недоставало общества. Скука гнала маркиза из его цитадели. Он приобрел привычку каждый год ездить в Париж, где молодые придворные занимали у него деньги и насмехались над ним.

Во время его отсутствия Аврора оставалась под надзором не то двух, не то трех дуэний и старика-кастеляна.

Аврора была такая же красавица, как ее мать. В жилах ее текла испанская кровь. Когда ей исполнилось шестнадцать, мирные жители деревушки Таррид частенько в темные ночи слышали, как заливаются сторожевые псы замка Келюс.

В ту пору Филипп Лотарингский, герцог де Невер, один из блистательнейших вельмож французского двора, приехал в свой замок Бюш, что находится в Жюрансоне. Ему было всего двадцать лет, но, слишком рано изведав все радости жизни, он приехал сюда, умирая от болезни, именуемой хандрой. Вид гор благотворно подействовал на него, и через несколько недель пребывания на лоне природы его охотничьи экипажи добрались до Луронской долины.

В первый раз, когда в замке Келюс лаяли ночью собаки, юный герцог де Невер, изнуренный усталостью, попросил в лесу Эн приюта у дровосека.

Де Невер прожил в замке Бюш целый год. Пастухи из Таррида рассказывали, что он был весьма щедрый дворянин. Они рассказывали и о двух событиях, произошедших во время его пребывания в этих местах. Однажды в полночь в окнах старинной церкви замка Келюс был виден свет.

Собаки не лаяли, но какая-то тень, которую жители деревушки частенько видели и потому вскоре стали узнавать, скользнула в ров, как только спустились сумерки. В старинных замках полным-полно призраков.

А еще как-то госпожа Марта, не самая старая из дуэний мадемуазель де Келюс, в одиннадцать вечера выскочила через главные ворота замка и побежала в хижину дровосека, гостеприимством которого недавно пользовался герцог де Невер. Чуть позже через лес пронесли портшез. А еще чуть позже из хижины дровосека послышались женские крики. На следующий день этот славный человек исчез. Хижину свою он бросил на произвол судьбы. В тот же день госпожа Марта покинула замок Келюс.

С тех пор прошло четыре года. Никто больше не слышал ни о человеке, ни о Марте. Филипп де Невер тоже не появлялся в своем замке Бюш. Зато долину Лурон почтил своим присутствием другой Филипп, вельможа не менее блистательный. То был Филипп Поликсен Мантуанский, принц Гонзаго, которому маркиз де Келюс собирался отдать в жены свою дочь Аврору.

Тридцатилетний Гонзаго внешность имел несколько женственную, но в то же время был на редкость красив. Вряд ли можно было встретить осанку благороднее, чем у него. Черные, шелковистые, блестящие волосы мягко ниспадали вдоль белого — белей, чем у женщин, — лица, что придавало прическе ту пышность и тяжесть, каких придворные Людовика XIV добивались, прибавляя к тому, что им было даровано от природы, парик, сделанный из волос двух, а то и трех человек, взгляд его черных глаз был, как у всех уроженцев Италии, ясен и горделив. Он был высок, а его жестам и походке была присуща некоторая театральная величественность.

Мы не станем ничего говорить про дом, к которому он принадлежал. Имя Гонзаго звучит в истории так же громко, как имена Буйон, Эсте и Монморанси2Гонзаго — итальянский княжеский род, правивший Мантуей в 1328-1708 гг. Буйоны — герцогский род во Франции, один из представителей которого Годефруа (1058-1100) был вождем I Крестового похода и стал Иерусалимским королем. Эсте — итальянский княжеский род, правивший Моденой, Феррарой и Реджо. Монморанси — знатный французский род, давший Франции многих государственных деятелей и полководцев.. Его дружеские связи не уступали благородству его рождения. У него было два друга, два брата — один из Лотарингского дома, другой — Бурбон. Герцог Шартрский, племянник Людовика XIV, будущий герцог Орлеанский и регент Франции, а также герцог де Невер и принц Гонзаго были неразлучны. При дворе их звали «три Филиппа». Взаимная их привязанность была столь безмерна, что на память приходили великие образцы дружбы, дарованные нам античностью.

Филипп Гонзаго был самым старшим. Будущему регенту было двадцать четыре, а Неверу на год меньше.

Можно себе представить, как льстила тщеславию старого Келюса надежда заполучить такого зятя. Ежели верить слухам, у Гонзаго были огромные владения в Италии; более того, он был двоюродным братом и единственным наследником Невера, о котором все говорили, что ему суждено умереть молодым. А Филипп де Невер, единственный представитель своего рода, располагал богатейшими владениями во Франции.

Разумеется, никто и помыслить не мог, что принц Гонзаго жаждет смерти своего друга, однако не в его силах было воспрепятствовать ей, а в этом случае он становился обладателем состояния в десять, а то и двенадцать миллионов.

Тесть и зять уже почти сговорились. Что же касается Авроры, ее мнения даже не спросили. Метода Келюса-на-засове!

Стоял дивный осенний день, и было это в 1699 г. Людовик XIV постарел и устал от войн. Только что был подписан Рисвикский мир3Мир, заключенный в 1697 г. Францией с коалицией, в которую входили Голландия, Англия, Испания и Священная Римская империя, и завершивший войну 1688-1697 г. По условиям мира Франция возвращала все территории, захваченные ею в Испании, Нидерландах и Германии., но стычки на границе между волонтерами продолжались, и в Луронской долине также немало было этих не слишком приятных гостей.

В столовой замка Келюс за богато накрытым столом сидело с полдюжины сотрапезников. У маркиза было немало пороков, но угостить он умел.

Кроме маркиза, Гонзаго и мадемуазель де Келюс, занимавших верхний конец стола, все прочие были люди незначительные, состоящие на службе. Во-первых, там сидел дон Бернар, священник замковой церкви, которому было поручено пастырское попечение над душами жителей деревушки Таррид и у которого в ризнице хранилась книга, куда записывались все смерти, рождения и браки; затем госпожа Изидора с мызы Габур, которая заменила госпожу Марту и исполняла те же обязанности, и, наконец, сьер Пероль, дворянин, приближенный принца Гонзаго.

Нам придется ближе познакомиться с ним, потому что он занимает значительное место в нашем повествовании.

Господин де Пероль был человек средних лет с худым, бледным лицом, редкими волосами, высокий, но несколько сутуловатый. В наши дни человека подобного типа трудно было бы представить себе не в очках, однако в ту эпоху такой моды еще не существовало. У него были невыразительные, как бы стертые черты, глаза близорукие, но взгляд наглый. Гонзаго утверждал, что Пероль весьма умело действует шпагой, каковая и висела у него на левом боку.

Вообще, Гонзаго всячески превозносил его; чувствовалось, что он нуждается в Пероле.

Остальных сотрапезников, служивших у де Келюса, можно рассматривать как чистых статистов.

Мадемуазель де Келюс исполняла свои обязанности хозяйки с молчаливым и холодным достоинством. Можно утверждать, что обычно женщины, даже самые красивые, таковы, какими их делает чувство. Иная может быть обворожительна с тем, кого любит, но почти невыносима для других. Аврора же принадлежала к тем женщинам, которые нравятся вопреки их желанию и которыми восхищаются наперекор им самим.

Она была в испанском наряде. Три ряда кружев ниспадали по волнам ее черных, как смоль, волос.

И хотя ей еще не было двадцати, чистые и благородные линии ее губ уже выдавали затаенную печаль, но сколько света, должно быть, рождала вокруг ее юных уст улыбка и как, должно быть, лучились при этом ее глаза, затененные шелком длинных изогнутых ресниц!

Однако много дней уже никто не видел на устах Авроры улыбки.

Отец бывало говаривал:

— Все изменится, когда она станет принцессой Гонзаго.

К концу второй перемены Аврора встала и попросила разрешения удалиться. Госпожа Изидора с сожалением глянула на принесенные пирожки, печенья и варенья. Долг вынуждал ее последовать за своей юной госпожой. Как только Аврора вышла, маркиз принял более игривый вид.

— Принц, — сказал он, — вы собирались отыграться в шахматы… Вы готовы?

— Всегда к вашим услугам, дорогой маркиз, — ответил Гонзаго.

По приказу де Келюса принесли столик и шахматную доску. За те две недели, что принц провел в замке, начинающаяся партия была уже, наверное, сто пятидесятой.

Подобная любовь к шахматам у Гонзаго, дожившего до тридцати лет, да еще при его имени и внешности, давала пищу для размышлений. Одно из двух: либо он был без памяти влюблен в Аврору, либо очень хотел пополнить ее приданым свои сундуки.

Каждый день после обеда и после ужина приносилась шахматная доска. Милейший маркиз На-засове игроком был весьма слабым. Каждый день Гонзаго позволял ему выигрывать с десяток партий, после чего торжествующий Келюс, не покидая поля боя, задремывал в своем кресле и храпел, как праведник.

А Гонзаго в это время ухаживал за мадемуазель Авророй де Келюс.

— Сегодня, принц, — объявил маркиз, расставляя фигуры, — я покажу вам комбинацию, каковую нашел в ученом трактате Чессоли. Я ведь играю не так, как прочие: я стараюсь черпать иа надежных источников. Не всякий вам скажет, что шахматы были придуманы Атталом4Аттал — имя трех царей Пергамского царства в Малой Азии, правивших в III-II в. до н. э., поэтому ни один из них не мог участвовать в Троянской войне. царем Пергамским, дабы развлечь греков во время долгой осады Трои. И только невежды либо люди злонамеренные приписывают честь этого изобретения Паламеду…5Паламед (миф.) — сын царя Навплия, участник Троянской войны. Ему приписывают изобретение алфавита, чисел, мер длины и веса, а также игр в шашки и кости, чтобы скрасить воинам долгую осаду. Итак, начинаем. Прошу вас, будьте внимательней.

— Я даже выразить не могу, маркиз, — промолвил Гонзаго, — какое удовольствие доставляет мне играть с вами.

Они сделали первые ходы. Сотрапезники пока еще оставались с ними.

После первой проигранной партии Гонзаго сделал знак Перолю, тот отложил салфетку и вышел. Постепенно священник и остальные последовали его примеру, Келюс и Гонзаго остались одни.

— Латиняне, — продолжал старик, — называли эту игру latrunkuli, то есть воришки. Греки же называли ее latrikion. Capразен6Сарразен, Жан Франсуа (1603-1654) — французский поэт. Имеется в виду его сочинение «Мнение о происхождении слова „шахматы“ и игры в них». в своем великолепном творении замечает…

— Маркиз, — прервал его Филипп Гонзаго, — прошу прощения за невнимательность. Вы не позволите мне вернуть ход?

Нечаянно он только что сделал пешкой ход, который приносил ему победу. Первым побуждением Келюса-на-засове было отказать, но великодушие победило.

— Пожалуйста, принц, — позволил он, — но только умоляю вас, будьте внимательней. Шахматы — серьезная игра.

Гонзаго испустил глубокий вздох.

— Понимаю, понимаю, — игривым тоном заметил маркиз. — Мы влюблены.

— До потери рассудка!

— Знаю, принц. И все же будьте внимательней. Я беру вашего слона.

— Вы вчера так и не досказали историю про того дворянина, который хотел проникнуть к вам в дом, — промолвил Гонзаго с таким видом, словно пытался отогнать тягостные мысли.

— А, хитрец! — воскликнул де Келюс. — Вы хотите отвлечь меня! Но ведь я подобен Цезарю, который мог диктовать одновременно пять писем. Кстати, вам известно, что он играл в шахматы?.. Ну, а тот дворянин получил с полдюжины ударов шпагой там, во рву. Подобное приключение имело место не единожды, и клеветники так никогда и не получили возможность почесать язык насчет поведения обеих маркиз де Келюс.

— Вы так поступали, будучи супругом, маркиз, но стали бы вы так же действовать в качестве отца? — небрежно осведомился Гонзаго.

— Ну, разумеется! — ответствовал маркиз. — Я просто не знаю иного способа оберегать дщерей Евы… Schah moto, принц, как говорят персы! Вы опять проиграли.

Он откинулся в кресле.

— Эти два слова schah moto, означающие «король убит», мы, согласно Менажу7Менаж Жиль (1613-1692) — французский ученый и литератор., превратили в «шах» и «мат». Что же касается женщин, добрые рапиры вокруг добрых стен — вот наилучшая порука добродетели.

Он закрыл глаза и задремал. Гонзаго торопливо вышел из столовой.

Было около двух пополудни. Де Пероль в ожидании хозяина прохаживался по коридору.

— Что наши молодцы? — тут же задал ему вопрос Гонзаго.

— Шестеро уже прибыли, — отвечал Пероль.

— Где они?

— В кабачке «Адамово яблоко» по ту сторону рвов.

— А кого еще нет?

— Мэтра Плюмажа-младшего из Тарба и брата Галунье, его помощника.

— Превосходные шпаги! — бросил принц. — А в остальном?

— Марта сейчас находится у мадемуазель де Келюс.

— С ребенком?

— Да.

— Как она прошла?

— Через нижнее окно в баню, которое выходит под мостом в ров.

Задумавшись на секунду, Гонзаго спросил:

— Ты спрашивал у дона Бернара?

— Он молчит, как рыба, — ответил Пероль.

— Сколько ты ему посулил?

— Пятьсот пистолей.

— Эта Марта должна знать, где находится запись… Ее нельзя выпускать из замка.

— Хорошо, — кивнул Пероль. Гонзаго расхаживал по коридору.

— Я хочу сам поговорить с ней, — пробормотал он. — А ты уверен, что мой кузен де Невер получил послание Авроры?

— Письмо ему доставил наш немец.

— И Невер приедет?

— Сегодня вечером.

Сейчас они стояли у дверей покоя Гонзаго.

В замке Келюс под прямым углом сходились три коридора — главного корпуса и двух боковых крыльев.

Комната принца располагалась в западном крыле, из которого по лестнице можно было спуститься в ров. Из центральной галереи донесся шум. Это Марта вышла из покоев мадемуазель Келюс. Пероль и Гонзаго поспешно укрылись в комнате принца, но дверь оставили приоткрытой.

Марта торопливо шла по коридору. Было светло, но испанский обычай пересек Пиренеи, и уже наступил час сьесты. В замке Келюс все спали. Поэтому Марта имела все основания надеяться, что никакие нежелательные встречи ей не грозят.

Когда Марта проходила мимо комнаты принца, Пероль внезапно бросился на нее и, не дав закричать, зажал рот своим носовым платком. Затем схватил в охапку и втащил, полумертвую от страха, в комнату своего господина.

2. ПЛЮМАЖ И ГАЛУНЬЕ

Первый ехал верхом на старой рабочей кляче с длинной спутанной гривой и мосластыми мохнатыми ногами; второй — на осле, посадкой напоминая священника, путешествующего на своем длинноухом скакуне.

Первый держался гордо, невзирая на весьма жалкий вид своего россинанта, уныло склонившего голову чуть ли не до земли. Наряд его составляла кожаная куртка на шнуровке с нагрудником в форме сердца, сапоги с отворотами, однако своей воронкообразной формой они весьма смахивали на те, что были в моде при Людовике XIII. Кроме того, на голове у него красовалась фетровая шляпа, лихо сдвинутая на ухо, а на боку висела предлинная рапира. То был мэтр Плюмаж-младший, уроженец Тулузы, некогда учитель фехтования в Париже, ныне обосновавшийся в Тарбе, где он и влачил скудное существование.

Второй выглядел робким и скромным. По одежде он мог бы сойти за бедного писца: на нем был черный прямой, как подрясник, балахон, почти скрывающий тоже черные, но лоснящиеся от старости штаны. Голову его защищал шерстяной колпак, заботливо натянутый на уши, а обут он был, несмотря на изнурительную жару, в башмаки на меху.

В отличие от мэтра Плюмажа-младшего, обладателя богатейшей черной и курчавой, как у негра. шевелюры, к тому же в этот миг изрядно взлохмаченной, из-под колпака его спутника свисали лишь несколько неопределенно-белесого цвета прядей. Закрученные кверху усища учителя фехтования столь же отличались от десятка жалких волосков, торчащих под длинным носом его помощника.

Да, этот смирный странник был помощником мэтра Плюмажа, и мы удостоверяем, что при случае он весьма лихо действовал чудовищной шпагой, которая сейчас била по боку его осла. Звали его Амабль Галунье. Родиной его был Вильдье в Нижней Нормандии, городок, оспаривающий у знаменитого селения Конде-сюр-Нуаро славу поставщика наилучших бойцов. Друзья частенько называли его брат Галунье то ли по той причине, что выглядел он как церковный служка, то ли оттого, что прежде чем опоясаться шпагой, он был слугой у цирюльника и подручным в химической лаборатории. Все в нем было уродливо, кроме чувствительного блеска, вспыхивающего в крохотных синих глазках, помаргивавших всякий раз, когда тропинку пересекала красная бумазейная юбка. В отличие от него Плюмаж в любой стране мог сойти за красавчика.

Они медленно трусили под южным солнцем. Кляча Плюмажа старательно обходила любой камешек, валяющийся на дороге, а серый брата Галунье через каждые двадцать пять шагов начинал артачиться.

— Ты посмотри, дорогуша, — произнес Плюмаж с явным гасконским акцентом, — этот чертов замок на той проклятой горе маячит перед нами уже два часа. У меня впечатление, что он удаляется с такой же скоростью, с какой мы приближаемся к нему.

— Успокойся, — по-нормандски певуче и в нос отвечал Галунье. — Все равно мы будем там гораздо раньше, чем нам придется приступить к делу.

— Ризы Господни! — вздохнул Плюмаж. — Да веди мы себя поумней, брат Галунье, мы с нашими талантами сами могли бы выбирать, что нам делать, а чего нет.

— Ты прав, друг Плюмаж, — согласился нормандец, — да только страсти нас губят.

— Игра — caramba8Черт возьми (исп.) — вино…

— И женщины, — добавил Галунье, возводя глаза к небу.

Они ехали по долине Лурон вдоль берега Кларабиды. Впереди возвышался Ашаз, несущий, подобно огромному пьедесталу, массивные сооружения замка Келюс. Крепостных стен с этой стороны не было. Старинный замок открывался от фундамента до конька крыши, и любители величественных видов обязательно сделали бы тут остановку.

Да, замок Келюс поистине достойно увенчивал эту чудовищную преграду, родившуюся, очевидно, во время какого-нибудь сильнейшего землетрясения, память о котором исчезла. Под мхом и кустарником, покрывавшими его фундамент, можно было распознать следы языческих сооружений, к которым явно приложили свою могучую руку римские легионеры. Но это были всего лишь остатки, а то, что возвышалось над землей носило явные признаки романского стиля десятого и одиннадцатого веков. По бокам главного корпуса с юго— и северо-запада стояли две башни, скорей приземистые, чем высокие. Крохотные окна, расположенные над бойницами, не имели никаких украшений, и оконные арки опирались на простые пилястры безо всякой резьбы. Архитектор позволил себе единственное излишество — нечто наподобие мозаики. Обтесанные, симметрично расположенные камни перемежались с выступающими кирпичами.

Таков был первый план, и суровость его пребывала в полнейшей гармонии с наготой Ашаза. Но за прямолинейными очертаниями главного здания, которое, казалось, было построено Карлом Великим, виднелось скопление остроконечных крыш и башенок, и все это амфитеатром располагалось на склоне холма. Донжон, высокая восьмиугольная башня, завершающаяся византийской галереей с аркадами в форме трехлистных пальметок, возвышался над этим скопищем кровель, подобный великану среди карликов.

В округе поговаривали, что замок этот куда древней самих Келюсов.

Справа и слева от обеих романских башен видны были углубления. Тут кончались рвы; когда-то их здесь перегородили стенами для удержания в них воды.

За северным рвом виднелись среди буков последние дома деревни Таррид. В центре высился шпиль церкви, построенной в начале тринадцатого века в готическом стиле, со спаренными окнами и сверкающими витражами в гранитных пятилистниках. Да, замок Келюс был дивом пиренейских долин. Но Плюмаж-младший и брат Галунье не отличались вкусом к изящным искусствам. Они продолжали свой путь и, ежели бросали взгляд на угрюмую цитадель, то лишь для того, чтобы прикинуть сколько им еще ехать. По прямой их отделяло от замка Келюс не больше полулье, но необходимость огибать Ашаз угрожала им еще добрым часом пребывания в седле.

Плюмаж, наверное, был приятным спутником, когда карман оттягивал туго набитый кошелек; простодушно-лукавая физиономия Галунье свидетельствовала, что ему обыкновенно присуще хорошее настроение, но сегодня оба пребывали в унылом расположении духа, и на то у них имелись причины.

Таковыми были пустой желудок, пустой кошелек и перспектива, вероятней всего, опасной работы. От такой работы можно отказаться, когда в кармане у тебя звенят деньги. К несчастью для Плюмажа и Галунье, страсти пожирали все их состояние. И вот Плюмаж задумчиво произнес:

— Ризы Господни! Больше никогда не прикоснусь ни к картам, ни к стакану.

— А я навсегда отказываюсь от любви, — пообещал чувствительный Галунье.

И оба принялись строить добродетельнейшие планы, как они распорядятся своими будущими сбережениями.

— Я куплю полную экипировку, — объявил с энтузиазмом Плюмаж, — и поступлю солдатом в роту нашего Маленького Парижанина.

— Я тоже стану солдатом, — подхватил Галунье, — или слугой полкового лекаря.

— Из меня получится неплохой королевский стрелок.

— Полк, в котором я буду служить, может быть уверен, что уж кровь-то я буду пускать, как надо.

И оба продолжали:

— Мы снова увидим Маленького Парижанина! И иногда сможем уберечь его от нападения!

— Он снова будет называть меня стариной Плюмажем!

— Опять, как когда-то, будет подшучивать над братом Галунье!

— Гром и молния! — воскликнул гасконец и в возбуждении весьма чувствительно огрел кулаком свою клячу, которая никак не отреагировала на это. — Для людей военных мы страшно низко пали, дружище. Ну, да Бог милостив. Чувствую, что с помощью Маленького Парижанина я вновь поднимусь.

Галунье печально покачал головой.

— Неизвестно, пожелает ли он узнать нас? — усомнился он, с унылым видом оглядев свой нелепый наряд.

— Дружище! — укоризненно промолвил Плюмаж. — У мальчика благородное сердце.

— А какая боевая стойка! — вздохнул Галунье. — Какая быстрота!

— Какая выправка! Какая осанка!

— А помнишь его удар слева с отскоком?

— А помнишь три прямых удара, которые он показал на состязании у Делепина?

— А сердце?

— Золотое сердце! А какой везучий в игре! Ризы Господни! Как пить умел!

— А как женщинам кружил головы!

С каждой репликой они все более воодушевлялись. По какому-то внутреннему побуждению оба они остановились и пожали друг другу руки. Их чувство было неподдельно и глубоко.

— Дьявол меня побери! — воскликнул Плюмаж. — Да пожелай только Маленький Парижанин, мы станем у него слугами. Не правда ли, друг мой?

— И сделаем из него большого вельможу! — завершил Галунье. — Тогда уж деньги Пероля не принесут нам несчастья.

Оказывается, это господин де Пероль, доверенное лицо Филиппа Гонзаго, вызвал мэтра Плюмажа и брата Галунье.

Они неплохо знали Пероля, а еще лучше его хозяина господина Гонзаго. Ведь до того как приняться за обучение мелкопоместных тарбских дворянчиков благородному и достойному искусству фехтования, они держали в Париже на улице Круа-де-Пти-Шан, в двух шагах от Лувра, фехтовальный зал. И если бы не страсти, внесшие разброд в их дела, они, возможно, сделали бы состояние, поскольку к ним хаживал весь двор.

Оба они были славные малые, но, видимо, ненароком совершили какую-нибудь глупость. Они ведь так ловко орудовали шпагой! Но будем великодушны и не станем доискиваться, почему в один прекрасный день они заперли свой дом и покинули Париж с такой поспешностью, словно земля горела у них под ногами.

Известно, что в Париже той поры фехтмейстеры были вхожи в круг самых сановных вельмож. Подоплеку многих дел они знали иной раз лучше, чем сами придворные. Они являли собой живые газеты. Можете представить себе, сколько тайн знал Галунье, побывавший к тому же еще и цирюльником!

В нынешних обстоятельствах они рассчитывали извлечь из этих своих знаний наибольшую выгоду. Выезжая из Тарба, Галунье заявил:

— Это дело, сулящее миллионы. Невер — первый клинок в мире после Маленького Парижанина. Так что если речь идет о Невере, им придется раскошелиться.

Плюмажу осталось лишь горячо поддержать столь разумную речь.

В два пополудни они, наконец, доехали до деревушки Таррид, и первый встреченный крестьянин показал им, где находится кабачок «Адамово яблоко».

Когда они вошли в маленький низкий зал кабачка, тот был уже почти полон. Служанка, молоденькая девушка в яркой юбке и шнурованном корсаже, какие носят крестьянки в Фуа9Область дореволюционной Франции (ныне департамент Арьеж)., торопливо разносила кувшины, оловянные кубки, угли в сабо для разжигания трубок и вообще все, что могут потребовать шесть воинственного вида мужчин, только что проделавших долгий путь под солнцем пиренейских долин.

На стене висели шесть длинных рапир в ножнах.

И у всех на лбу было написано яркими письменами слово «наемный убийца». Бронзовые лица, дерзкие взгляды, устрашающие усы. Если бы сюда случайно забрел почтенный горожанин, то, едва увидев профили этих забияк, тут же хлопнулся бы без чувств.

За первым столом, у дверей, сидели трое, и все трое, судя по их лицам, были испанцами. За следующим столом расположился итальянец со шрамом от лба до подбородка, а напротив него хмурый прохвост, акцент которого выдавал его немецкое происхождение. Третий стол занимал мужлан с длинными нечесаными волосами, изъяснявшийся с картавым бретонским выговором.

Трое испанцев звались Сальданья, Пинто и Пепе по прозвищу Матадор; все трое были esgrimidores10Букв, фехтовальщики (исп.), один из Мурсии, второй из Севильи, а третий из Памплоны. Итальянец был наемный убийца из Сполето и звался Джузеппе Фаэнца. Немца звали штаупиц, а бретонца Жоэль де Жюган. Собрал этих шестерых мастеров шпаги господин де Пероль. Они все были знакомы с ним.

Когда мэтр Плюмаж и брат Галунье, поставив своих жалких скакунов в конюшню, вошли в «Адамово яблоко», первым их побуждением, как только они узрели это достойнейшее общество, было тотчас же выскочить. Низкий зальчик освещало одно-единственное окошко, и клубы табачного дыма еще усугубляли полумрак. Первое, что бросилось в глаза нашим друзьям — худые профили, усы торчком и рапиры на стене. Но в тот же миг шесть хриплых голосов возгласили:

— Мэтр Плюмаж!

— Брат Галунье!

И все это сопровождалось отборными ругательствами-проклятьями, имеющими хождение в Папском государстве, на берегах Рейна, в Кемпер-Корантене11Город в Бретани (департамент Финистер)., Мурсии, Наварре и Андалусии.

Плюмаж приложил руку козырьком к глазам.

— Битый туз! — воскликнул он. — Todos camarados!

— Все старые друзья! — перевел еще чуть-чуть дрожащим голосом Галунье.

Галунье от рождения был трусоват, но необходимость заставила его стать смельчаком. Из-за любого пустяка он мог пойти гусиной кожей, но дрался при этом, как черт.

Начался обмен рукопожатиями, настоящими мужскими рукопожатиями, от которых белеет кожа на руках и ноют пальцы; начались крепкие объятия; приходили в теснейшее соприкосновение шелк камзолов, вытертое сукно, облезлый бархат. В костюмах этих храбрецов можно обнаружить все, кроме белого белья.

В наши дни учителя фехтования или, выражаясь их языком, господа преподаватели науки фехтования, являются благонравными предпринимателями, добродетельными мужьями, прекрасными отцами и честно исполняют свои обязанности.

В семнадцатом же веке виртуоз колющих и режущих ударов был либо любимцем придворных и горожан, либо бедняком, которому приходилось крутиться и пускаться во все тяжкие, чтобы выпить свою порцию дрянного вина в скверной харчевне.

Середины здесь не было.

Наши друзья, собравшиеся в «Адамовом яблоке», наверно, знавали лучшие времена. Но солнце удачи для них закатилось. Явно, одна и та же гроза поразила их всех.

До появления Плюмажа и Галунье между тремя группами никаких дружеских сношений не было. Бретонец никого не знал. Немец поддерживал разговор только с итальянцем, а трое испанцев попивали вино в гордом обособлении. Но Париж уже и тогда был центром всех искусств. Такие люди, как Плюмаж-младший и Амабль Галунье, державшие открытый дом на улице Круа-де-Пти-Шан напротив Пале-Рояля, были известны всем виртуозам шпаги в целой Европе. Они послужили связующим звеном между тремя группами, которым сам Бог велел познакомиться и поладить. Лед был сломан, столы сдвинуты, кувшины тоже, и начались представления по всей форме.

Каждый сообщил свои титулы. Услышь их посторонний человек, у него волосы встали бы дыбом! Эти шесть рапир, висящих на стене, прикончили больше христианских душ, чем мечи всех палачей Франции и Наварры.

Бретонец, будь он гуроном, носил бы на поясе две-три дюжины скальпов; сполетанцу в снах могли являться десятка два с лишним призраков, а немец прикончил двух гауграфов, трех маркграфов, пятерых рейнграфов, одного ландграфа и теперь искал бургграфа.

Но все это было ничто в сравнении с испанцами, которые просто купались в крови своих бесчисленных жертв. Пепе-Убийца, он же Матадор, по его словам, меньше трех человек одним махом не протыкал.

К чести гасконца и нормандца, мы можем отозваться о них лишь самым лестным образом: в кругу этих фанфаронов они пользовались всеобщим уважением.

Когда были опустошены все кувшины и шумная похвальба несколько поутихла, Плюмаж обратился к собравшимся:

— А теперь, красавчики мои, потолкуем о наших делах. Позвали служанку, которая с трепетом приближалась к этим каннибалам, и велели ей принести еще вина. Это была толстая брюнетка с небольшой косиной. Галунье сразу нацелил на нее артиллерию своих влюбленных взглядов; он хотел было пойти за нею под предлогом, что, дескать, надо бы проследить, чтобы она нацедила вина похолодней, но Плюмаж ухватил его за шиворот.

— Ты обещал властвовать над своими страстями, дружок, — с укоризной промолвил он.

Тяжело вздохнув, брат Галунье сел. Когда толстуха принесла вино, ее отослали, велев более не возвращаться.

— Красавчики мои, — начал Плюмаж-младший, — мы с братом Галунье не ожидали встретить столь блистательное общество здесь, вдали от городов, от многолюдных столиц, где обычно вы и применяете свои таланты.

— Скажи-ка, — прервал его наемный убийца из Сполето, — Плюмаж, саго mio12Дорогой мой (итал.)., известны ли тебе города, где сейчас есть работа?

И все остальные согласно закивали с видом людей, полагающих, что их достоинства недостаточно вознаграждаются. Сальданья поинтересовался:

— А ты не знаешь, зачем нас тут собрали?

Гасконец открыл было рот для ответа, но почувствовал, как брат Галунье наступил ему на ногу.

Плюмаж-младший, хоть и считался в этой паре номинальным главой, имел обыкновение следовать советам своего помощника, осторожного и благоразумного нормандца.

— Я знаю только, — начал он, — что нас вызвали…

— Это я, — прервал его Штаупиц.

— И что обычно, — продолжал Плюмаж, — когда вызывают нас с братом Галунье, надо кого-то прикончить.

— Caramba! — воскликнул убийца. — Когда дело поручают мне, других звать нет нужды!

Каждый принялся развивать эту тему в меру своего красноречия и хвастливости, после чего Плюмаж подвел итог:

— Так что же, нам придется иметь дело с целой армией?

— Нет, мы будем иметь дело с одним-единственным дворянином, — ответил Штаупиц.

Штаупиц был приближен к особе господина де Пероля, доверенного лица принца Филиппа Гонзаго.

Это заявление было встречено взрывом хохота.

Плюмаж и Галунье смеялись громче других, но нога нормандца все так же оставалась на сапоге гасконца.

Это означало: «Позволь, я поведу».

Галунье с самым простодушным видом поинтересовался:

— И как же зовут этого великана, который будет сражаться с восемью?

— Из которых, раны Христовы, каждый стоит полудюжины добрых вояк! — добавил Плюмаж.

Штаупиц ответил:

— Герцог Филипп де Невер.

— Но говорят, он при смерти! — воскликнул Сальданья.

— Еле дышит! — добавил Пинто.

— Совсем обессилел! Лежит в постели! В последней стадии чахотки! — наперебой кричали остальные.

Плюмаж и Галунье не произнесли ни слова. Нормандец чуть заметно кивнул и отодвинул свой стакан. Гасконец последовал его примеру.

Их внезапная серьезность не могла не привлечь внимания остальных.

— Что вы знаете? Что вам известно? — посыпалось со всех сторон.

Плюмаж и его помощник молча переглянулись.

— Какого дьявола! Что все это значит? — воскликнул изумленный Сальданья.

— Можно подумать, — вступил Фаэнца, — что вы собираетесь бросить дело.

— Не слишком-то обольщайтесь, красавчики, — веско промолвил Плюмаж.

Слова его были заглушены громогласными протестами.

— Мы видели Филиппа де Невера в Париже, — кротко произнес брат Галунье. — Этот умирающий доставит вам хлопот.

— Нам! — ответил хор голосов.

Возгласы эти сопровождались презрительным пожатием плеч.

— Вижу, — заметил Плюмаж, обведя взглядом своих коллег, — вы даже не слыхали про удар Невера.

Все широко раскрыли глаза и насторожились.

— Удар старого мэтра Делапальма, — пояснил Галунье, — которым он уложил семерых фехтмейстеров между рынком Руль и заставой Сент-Оноре.

— Все эти секретные удары — вздор! — закричал Пепе Убийца.

— Крепкая нога, острый глаз и хорошая защита, — объявил бретонец, — плевал я на все секретные удары.

— Битый туз! Полагаю, красавчики, нога у меня крепкая, глаз острый и защита тоже неплохая, — с достоинством заметил Плюмаж.

— У меня тоже, — добавил Галунье.

— Одним словом, нога крепче, и глаз острей, и защита верней, чем у любого из вас…

— А доказать это, — со своей обычной мягкостью предложил Галунье, — мы готовы, ежели вам будет угодно, хоть сейчас.

— И тем не менее, — продолжал Плюмаж, — удар Невера не кажется мне вздором. Он трижды нанес мне укол у меня в академии. Вот так-то вот…

— И мне тоже.

— Укол в лоб, между глазами, три раза подряд.

— И мне три раза, в лоб, между глазами!

— Три раза подряд, а я даже шпагу поднять не успел, чтобы парировать!

Шестеро наемных убийц слушали теперь весьма внимательно.

Никто уже не смеялся.

— Значит, — перекрестившись, заявил Сальданья, — это не секретный удар, а колдовство.

Маленький бретонец сунул руку в карман, где у него, очевидно, лежали четки.

— Так что, красавчики мои, правильно созвали всех нас, — торжественно произнес гасконец. — Тут говорили про армию;, так вот, я предпочел бы иметь дело с целой армией. Поверьте мне, на свете есть только один человек, способный противостоять со шпагой в руке Филиппу де Неверу.

— И кто же он? — раздались шесть голосов.

— Маленький Парижанин, — ответил Плюмаж.

— Ну, это дьявол, а не человек! — с неожиданным восторгом воскликнул Галунье.

— Маленький Парижанин? — раздались голоса. — А как зовут этого вашего Маленького Парижанина?

— Его имя всем прекрасно известно. Его зовут шевалье де Лагардер.

Похоже, это имя и вправду было известно всем мастерам шпаги, поскольку среди них воцарилось молчание.

— Я никогда не встречал его, — произнес наконец Сальданья.

— Тем лучше для тебя, дорогуша, — объявил Плюмаж. — Он не любит людей вроде тебя.

— Это тот, которого называют красавчиком Лагардером? — осведомился Пинто.

— Тот, что убил трех фламандцев под стенами Санлиса? — понизив голос, спросил Фаэнца.

— Тот, что… — начал было Жоэль де Жюган.

Но Плюмаж не дал ему договорить, произнеся с пафосом:

— Лагардер только один, второго нет!

3. ТРИ ФИЛИППА

Низенькое оконце кабачка «Адамово яблоко» выходило на поросший буками склон, который спускался ко рву замка Келюс. Меж деревьями вилась проезжая дорога, ведущая к деревянному мосту, перекинутому через глубокий и широкий ров. Рвы окружали замок с трех сторон и упирались в пустоту на обрыв Ашаза.

Рвы осушили после того, как были разрушены стенки, державшие воду, и с той поры там ежегодно брали два укоса великолепного сена для конюшен маркиза.

Недавно как раз пошел второй укос. Из кабачка, где сидели восемь наших героев, было видно, как косцы под мостом метали сено в копны.

Вода из рвов была спущена, но сами они сохранились в неприкосновенности. Их откосы круто поднимались к склону.

Для вывоза сена из рвов был прокопан проезд, который соединялся с дорогой, проходящей под окнами кабачка.

Крепостная стена начиная от дна рва, до первого этажа изобиловала бойницами, но человек мог проникнуть внутрь только через единственное отверстие в ней: это было низкое окно, находящееся как раз под постоянным мостом, которым уже давным-давно заменили подъемный. Окошко это было закрыто решеткой и прочными ставнями. Оно служило для освещения и пропуска воздуха в баню замка, просторный подземный зал, еще сохранивший следы былого великолепия. Как известно, в средние века, особенно на Юге, бани отличались большой роскошью.

Часы на башне донжона только что пробили три. В конце концов ужасного головореза красавчика Лагардера тут не было и его тут не ждали, так что после первого испуга виртуозы шпаги очень скоро оправились и вновь принялись бахвалиться.

— Я вот что тебе скажу, дружище Плюмаж, — объявил Сальданья. — Я с удовольствием дал бы десять пистолей, чтобы увидеть твоего шевалье де Лагардера.

— Со шпагой в руке? — отхлебнув глоток вина и цокнув языком, осведомился гасконец. — Ну что ж, только в этот день ты, дорогуша, причастись и вверь себя милосердию Божьему.

Сальданья сдвинул шляпу набекрень. Как ни странно, пока еще никто никому не отвесил пощечины, не заехал кулаком, но дело, похоже, шло к этому. И тут Штаупиц, сидевший у окошка, воскликнул:

— Успокойтесь, ребята! К нам жалует господин де Пероль, фактотум принца Гонзаго.

Действительно, на дороге показался верхом на коне господин де Пероль.

— Мы тут слишком много болтали, но ни о чем не договорились, — поспешно вступил Галунье. — А надобно вам знать, друзья, что де Невер со своим секретным ударом стоит целой груды золота. Хотите разом разбогатеть?

Нет смысла говорить, каков был ответ сотоварищей Галунье. Он продолжал:

— А раз так, то позвольте действовать мне и мэтру Плюмажу. Что бы мы ни втолковывали этому Перолю, поддакивайте нам.

— Договорились! — раздался согласный хор голосов.

— Во всяком случае, — усаживаясь, закончил брат Галунье, — те из нас, чью шкуру не продырявит шпага Невера, смогут заказать панихиды по убитым.

Вошел Пероль.

Галунье первым почтительно стянул с головы колпак. Остальные тоже обнажили головы, приветствуя вошедшего.

Пероль держал под мышкой большой мешок с деньгами. Он швырнул его на стол и сказал:

— Вот, храбрецы, вам на винишко!

После этого глазами пересчитал присутствующих и заметил:

— Превосходно, все в сборе. А сейчас я в нескольких словах расскажу, что вам предстоит сделать.

— Мы внимательно слушаем вас, добрейший господин де Пероль, — отозвался Плюмаж, опершись локтями на стол. — Итак?

Остальные подхватили:

— Мы слушаем.

Пероль встал в позу оратора.

— Сегодня вечером, — начал он, — часов около восьми вот по этой самой дороге, что проходит под окошком, сюда приедет один человек. Он будет верхом. Коня он привяжет к мостовой опоре, после чего спустится в ров. Видите там, под мостом, низкое окно, закрытое дубовыми ставнями?

— Прекрасно видим, добрейший господин де Пероль, — ответил Плюмаж. — Битый туз! Мы же не слепые.

— Этот человек приблизится к окну…

— Ив этот момент мы окружаем его, да?

— Со всей учтивостью, — со зловещей улыбкой произнес Пероль. — И можете считать, что вы заработали свои деньги.

— Ризы Господни! — воскликнул Плюмаж. — Милейший господин де Пероль вечно сказанет что-нибудь, от чего животики можно надорвать!

— Значит, все ясно?

— Конечно. Но, надеюсь, вы еще не покидаете нас?

— Нет, друзья, я тороплюсь, — ответил Пероль и уже сделал шаг к двери.

— Как! — удивился гасконец. — Вы уходите, не сказав нам имени того, кого мы должны будем… окружить?

— А зачем вам его имя?

Плюмаж мигнул, и тотчас наемные убийцы недовольно зароптали. А Галунье даже выказал обиду.

— И вы даже не скажете нам, кто тот почтенный господин, на которого мы будем работать? — не унимался Плюмаж.

Пероль пристально взглянул на него. На лице его появилось беспокойство.

— А вам не все ли равно? — бросил он, пытаясь принять высокомерный вид.

— Очень даже не все равно, добрейший господин де Пероль.

— Но ведь вам так хорошо заплатили!

— А может мы не считаем, что нам хорошо заплатили, милейший господин де Пероль.

— Друг мой, что ты этим хочешь сказать?

Плюмаж встал, и все остальные последовали его примеру.

— Черт возьми, приятель! — бросил он, резко изменив тон. — Давайте поговорим в открытую. Мы все тут учителя фехтования, а следовательно, дворяне. А я к тому же гасконец, то есть дворянин самых голубых кровей. И наши рапиры, — тут он хлопнул по своей, которую не снял, — желают знать, что им предстоит сделать.

— Присядьте, пожалуйста, — любезно предложил брат Галунье, придвинув табурет доверенному лицу Филиппа Гонзаго.

Остальные выражали шумное одобрение Плюмажу. Пероль было растерялся.

— Друзья мои, — произнес наконец он, — ну, уж если вам так хочется это знать, то вы сами могли бы догадаться. Кому принадлежит замок?

— Маркизу де Келюсу, черт подери! Добрейшему сеньору, у которого жены не доживают до старости, Келюсу-на-засове.

И что дальше?

— Дальше? А вы не догадались? — с простодушным видом удивился Пероль. — Вы работаете на маркиза де Келюса.

И вы верите этому? — с наглым видом обратился Плюмаж к сотоварищам.

— Нет, — ответил брат Галунье.

— Нет, — дружно зашумели остальные. Впалые щеки Пероля слегка покраснели.

— Что это значит, прохвосты! — вскричал он.

— Потише! — остановил его гасконец. — Мои благородные друзья ропщут, так что поберегитесь. Лучше потолкуем мирно, как порядочные люди. Если я правильно вас понял, дело обстоит следующим образом: маркиз де Келюс узнал, что некий дворянин время от времени проникает в его замок через нижнее окно. Так?

— Да, — кивнул Пероль.

— Ему также известно, что мадемуазель Аврора де Келюс любит этого дворянина?

— Совершенно верно, — подтвердил Пероль.

— Это вы так утверждаете, господин де Пероль. Таково, по-вашему, объяснение нашего съезда в харчевне «Адамово яблоко». Кое-кто мог бы счесть это объяснение правдоподобным, но у меня есть основания считать его лживым. Вы, господин де Пероль, сказали нам неправду.

— Черт меня побери! — воскликнул тот. — Это уже наглость!

Но его голос утонул в криках наемных убийц:

— Давай, Плюмаж, говори! Выложи ему все! Гасконец не заставил себя упрашивать.

— Во-первых, мои друзья так же, как я, знают, что ночной посетитель, предназначенный для наших шпаг, не кто иной как принц…

— Принц! — хмыкнул, пожав плечами, Пероль. Плюмаж продолжал:

— Да, принц Лотарингский, герцог де Невер.

— Ну, в таком случае вы знаете гораздо больше меня, — заметил Пероль.

— Ризы Господни! Это ведь не все. Есть еще кое-что, чего мои благородные друзья, возможно, и не знают. Аврора де Келюс не является любовницей господина де Невера.

— Даже так? — бросил Пероль.

— Она — его жена! — отрубил Плюмаж. Пероль побледнел и пролепетал:

— Откуда ты это знаешь?

— Знаю, и это главное. Откуда — это вас не касается. А сейчас я вам докажу, что знаю и еще кое-что. Они тайно обвенчались четыре года назад в Келюсской церкви, и, если сведения мои верны, вы и ваш благородный патрон…

Плюмаж с издевательским видом снял с головы шляпу и закончил:

— Были, господин де Пероль, свидетелями этого обряда. Пероль не стал отрицать.

— Ну, и к чему вы клоните, повторяя эти сплетни? — только и спросил он.

— К тому, чтобы открыть имя светлейшего сеньора, которому мы будем служить сегодня ночью, — отвечал гасконец.

— Невер женился на мадемуазель Авроре вопреки воле ее отца, — объявил Пероль. — Господин де Келюс жаждет отомстить. Чего проще.

— Да, ничего не было бы проще, если бы бедняга На-засове знал про этот брак. Но господину де Келюсу ничего не известно. Ризы Господни! Старый хитрюга не стал бы отправлять на тот свет самого богатого жениха Франции. Все давным-давно уладилось бы, если бы господин де Невер сказал старикану: «Король Людовик желает женить меня на своей племяннице принцессе Савойской, но я этого не хочу. Я тайно обвенчался с вашей дочерью». Но бедняжку принца пугает репутация Келюса-на-засове. Он обожает свою жену и боится за нее.

— И каков вывод? — прервал его Пероль.

— А таков, что мы работаем не на господина де Келюса.

— Это же ясно, — подтвердил Галунье.

— Как день, — зашумел хор голосов.

— Ну, и на кого же вы, по-вашему, работаете?

— На кого? Хм… Кровь Христова! На кого? Вы знаете историю трех Филиппов? Нет? Ну, тогда я вам расскажу ее в двух словах. Это три высокороднейших дворянина, чтоб мне пропасть! Один — Филипп Мантуанский, принц Гонзаго, между прочим, ваш господин, разорившееся и севшее в лужу высочество, готовый задешево продать душу первому встречному дьяволу; второй — Филипп де Невер, которого мы тут поджидаем, а третий — Филипп Французский, герцог Шартрский. Все трое, прах меня побери, красивы, молоды и блистательны. Даже если вы попытаетесь себе вообразить самую крепкую, высокую, небывалую дружбу, вы будете иметь разве что слабое представление о той любви, какую питали друг к другу три Филиппа. Так говорили о них в Париже. Королевского племянника, если позволите, мы оставим в стороне, он к нашему рассказу отношения не имеет. Мы будем заниматься только де Невером и Гонзаго, этими Пифием и Дамоном13Пифий (Финтий) и Дамон — два друга, философы-пифагорейцы, жившие в Сиракузах в середине IV в. до н. э. Пифий, приговоренный тираном Дионисием Младшим к смерти, попросил для урегулирования дел отсрочки, оставив в залог вместо себя своего друга Дамона, который согласился умереть, если Пифий вовремя не вернется. Дамона уже привели на место казни, когда возвратился Пифий, и тиран, растроганный такой верностью дружбе, помиловал Пифия..

— Черт возьми! — воскликну Пероль. — Уж не собираетесь ли вы обвинить Дамона в том, что он желает смерти Пифию?

— А что, — отвечал Плюмаж, — подлинный Дамон, живший во времена сиракузского тирана Дионисия, был богат, а у подлинного Пифия не было ежегодного дохода в шестьсот тысяч экю.

— Каковой доход, — вставил Галунье, — имеется у нашего Пифия и единственным наследником какового является наш Дамон.

— Вы чувствуете, милейший господин де Пероль, насколько это все меняет? — продолжал Плюмаж. — Я добавлю, что у подлинного Пифия не было столь прекрасной возлюбленной, как Аврора де Келюс, а подлинный Дамон не был влюблен в красавицу или, верней сказать, в ее приданое.

— Совершенно верно, — вторично вставил Галунье. Плюмаж наполнил свой кубок.

— Господа, — сказал он, — я пью за здоровье Дамона… я хотел сказать, Гонзаго, который завтра получит шестьсот тысяч дохода и мадемуазель де Келюс, если Пифий… я хотел сказать, Невер сегодня ночью уйдет из жизни.

— Здоровье принца Дамона Гонзаго! — закричали наемные убийцы, предводительствуемые братом Галунье.

— И что вы на это скажете, господин де Пероль? — торжествующе заключил Плюмаж.

— Чушь! — буркнул тот. — Клевета!

— Вы позволили себе грубость. Пусть мои доблестные друзья рассудят нас. Я беру их в свидетели.

— Ты сказал правду, Плюмаж! — зашумели доблестные друзья.

— Принц Филипп Гонзаго, — пытаясь сохранить достоинство, объявил Пероль, — выше подобных оскорблений, и ему нет нужды оправдываться.

Плюмаж остановил его:

— Вот что, милейший господин де Пероль, присядьте-ка. Пероль отказался, и тогда гасконец силой усадил его на табурет, после чего обратился к своему помощнику:

— Ну как, Галунье, перейдем к более тяжким оскорблениям?

— Плюмаж! — произнес нормандец.

— Раз господин де Пероль не сдается, настал, дорогуша, твой черед взять слово.

Нормандец залился краской до ушей и опустил глаза.

— Но я не умею выступать публично, — пролепетал он.

— Попробуй! — предложил Плюмаж, закручивая усы. — Битый туз! Наши друзья простят тебе твою неопытность и молодость.

— Рассчитываю на их снисходительность, — промямлил робкий Галунье.

Голосом маленькой девочки, отвечающей на вопросы из катехизиса, Галунье начал речь:

— Господин де Пероль имеет все основания считать своего господина безукоризненным дворянином. Вот одна подробность, которую мне удалось случайно узнать. Я ничего дурного в ней не вижу, хотя иные злонамеренные души могут расценить ее по-другому. Когда три Филиппа вели в Париже веселую жизнь, настолько веселую, что король Людовик пригрозил сослать племянника в его владения… да, а происходило это года три назад, и я тогда служил у одного итальянского врача по имени Пьер Гарба, ученика небезызвестного Экзили14Известный в XVII в. итальянский отравитель и изготовитель ядов. Вынужденный покинуть Италию, поселился в Париже, где вскоре был арестован и заключен в Бастилию.…

— Пьетро Гарба-э-Гаэта! — прервал его Фаэнца. — Я знавал его. Большой был мерзавец.

Брат Галунье мягко улыбнулся.

— Это был человек степенный, — поправился он, — мирного нрава, истово верующий, ученый, как не знаю кто, а занимался он составлением благотворных микстур, которые сам он называл бальзамом долголетия.

При этих словах все виртуозы шпаги разразились хохотом.

— Битый туз! — бросил Плюмаж. — Да ты великолепный рассказчик. Продолжай!

Господин де Пероль вытер со лба выступивший пот.

— Принц Филипп Гонзаго, — продолжал Галунье, — частенько навещал добрейшего Пьера Гарба.

— Тише! — невольно вскрикнул Пероль.

— Громче! — закричали храбрецы.

Они от души веселились, тем паче что знали: цель этого спектакля — увеличение платы.

— Продолжай, Галунье, продолжай! — кричали они, тесней окружив нормандца и Пероля.

А Плюмаж, ласково погладив своего помощника по затылку, произнес прямо-таки отеческим тоном:

— Ризы Господни! Малыш имеет успех.

— Мне очень жаль, — промолвил Галунье, — что я вынужден повторить слова, которые, похоже, не по нраву господину де Перолю, но истина состоит в том, что принц Гонзаго весьма часто навещал Гарба, вне всяких сомнений, чтобы набираться у него знаний. И как раз в это время юный герцог де Невер стал чахнуть.

— Клевета! — крикнул Пероль. — Гнусная клевета! Галунье с невинным видом поинтересовался:

— Мэтр, а разве я кого-нибудь обвинял? Подручный принца Гонзаго до крови прикусил губу, а Плюмаж бросил:

— Милейший господин де Пероль больше не будет таким невоздержанным.

Тот вскочил.

— Надеюсь, вы мне позволите уйти отсюда? — со сдержанной яростью осведомился он.

— Ну, конечно! — смеясь от всей души, отвечал гасконец. — Мы даже проводим вас до замка. Добряк Келюс, наверно, уже проснулся, так что мы объяснимся с ним.

Пероль рухнул на табурет. Лицо его позеленело. Безжалостный Плюмаж протянул ему стакан.

— Выпейте, подкрепитесь, — предложил он. — А то у вас такой вид, будто вам худо. Всего глоточек… Не хотите? Тогда просто посидите, придите в себя и позвольте говорить этому плуту-нормандцу. Он красноречивей, чем адвокат в парламенте.

Брат Галунье благодарно поклонился Плюмажу и продолжал:

— Начались толки: «Ах, бедный молодой герцог де Невер умирает». Забеспокоились и двор, и город. Еще бы, Лотаринг-ский дом — один из самых знатных домов во Франции! Король осведомлялся о его здоровье. Филипп, герцог Шартрский, был безутешен…

— Но еще безутешней, — прервал его Пероль, сумевший придать своему тону проникновенность и убежденность, — был Филипп, принц Гонзаго!

— Боже меня упаси противоречить вам! — воскликнул Галунье, чья неизменная любезность должна бы послужить примером всем спорящим. — я даже уверен, что принц Филипп Гонзаго был крайне огорчен, и вот доказательство тому: каждый вечер, облачившись в ливрею лакея, он приходил к мэтру Гарба и всякий раз с унылым видом повторял: «Это слишком затягивается, доктор, слишком затягивается!»

В низеньком зальце кабачка «Адамово яблоко» сидели сплошь убийцы, и тем не менее все они содрогнулись. Холодок пробежал по спине у каждого. Плюмаж грохнул кулаком по столу. Пероль, не промолвив ни слова, опустил голову.

— Как-то вечером, — продолжал брат Галунье, непроизвольно понизив голос, — Филипп Гонзаго пришел раньше, чем обычно. Гарба пощупал ему пульс, тот был лихорадочно частый. «Вы сегодня много выиграли в карты», — сказал Гарба, хорошо знавший принца. Гонзаго рассмеялся и ответил: «Напротив, я проиграл две тысячи пистолей», — но тут же добавил: «Невер хотел сегодня пофехтовать в академии, но у него нет даже сил держать шпагу». «Значит, это конец, — пробормотал доктор Гарба. — Возможно, завтра…» Но, — поспешил добавить почти ликующим голосом Галунье, — каждый день приносит свои сюрпризы. Назавтра Филипп, герцог Шартрский, посадил Невера к себе в карету и — гони, кучер, в Турень! Короче, его высочество увез Невера в свои владения. А оттуда молодой герцог в поисках солнца, тепла, жизни переплыл Средиземное море и прибыл в Неаполитанское королевство. Филипп Гонзаго пришел к моему хозяину и приказал ему отправляться туда же. Я уже стал собирать вещи, но, к несчастью, ночью у моего хозяина разбился перегонный куб. Бедный доктор Гарба скончался на месте, вдохнув испарения своего эликсира долголетия.

— Ах, достойный итальянец! — раздался чей-то голос.

— Да, я тоже очень горевал по нему, — простодушно сообщил Галунье. — Но вот чем кончилась эта история. Полтора года Невер провел вне Франции. Когда он вернулся ко двору, все были поражены: Невер помолодел на десяток лет! Невер был силен, зорок, неутомим. Короче, вы сами знаете: сейчас он первая шпага в целом свете после красавчика Лагардера.

Скромно потупив глаза, брат Галунье умолк, а Плюмаж заключил:

— Вот почему господин Гонзаго, чтобы одолеть его, счел необходимым нанять восемь учителей фехтования… Битый туз!

Воцарилось молчание. Пероль прервал его.

— И какова же цель этого словоблудия? — поинтересовался он. — Увеличение платы?

— И притом значительное, — подтвердил гасконец. — Честно говоря, нельзя брать ту же плату от отца, жаждущего отомстить за честь дочери, и от Дамона, желающего до срока наследовать Пифию.

— И чего вы требуете?

— Утроить сумму.

— Согласен, — не раздумывая, бросил Пероль.

— Во-вторых, после исполнения мы все должны стать слугами дома Гонзаго.

— Согласен, — повторил доверенный принца.

— В-третьих…

— Вы слишком много требуете… — начал Пероль.

— Разрази меня гром! — вскричал Плюмаж, обращаясь к Галунье. — Он считает, что мы слишком много требуем!

— Ну будьте же справедливы! — примирительно заговорил нормандец. — А ежели королевский племянник захочет отомстить за друга?

— В этом случае, — ответил Пероль, — мы пересечем границу, Гонзаго выкупит свои владения в Италии, и там все мы будем в безопасности.

Плюмаж вопросительно взглянул сперва на Галунье, потом на остальных своих единомышленников.

— Уговорились, — объявил он. Пероль протянул ему руку.

Гасконец не принял ее. Он хлопнул по своей шпаге и сказал:

— Вот нотариус, который послужит мне гарантией вашей честности, милейший господин де Пероль, — объявил он. — Битый туз! Попробуйте только надуть нас!

Пероль, обретший свободу, направился к двери.

— Но если вы его упустите, договора не было, — объявил он с порога.

— Само собой разумеется. Можете спокойно спать, милейший господин де Пероль!

Уходящего конфидента принца Гонзаго провожали раскаты смеха, а затем все голоса слились в ликующем хоре:

— Вина! Вина!

4. МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖАНИН

Только-только пробило четыре пополудни. У наших храбрецов было полно времени. Если не считать Галунье, который все чаще бросал взгляды на косоглазую толстуху и шумно вздыхал, все веселились.

В зальце кабачка «Адамово яблоко» пили, кричали, пели. А на дне келюсских рвов косцы, поскольку жара спала, продолжали сгребать сено.

Вдруг от кромки леса донесся стук копыт, а спустя некоторое время во рву раздались вопли.

Это косцы с криками разбегались от небольшого отряда волонтеров, награждавших их ударами шпаг плашмя. Волонтеры приехали за фуражом, и, разумеется, лучшего сена они не нашли бы нигде.

Восемь наших храбрецов подбежали к оконцу, чтобы лучше видеть.

— Отважные ребята! — заметил Плюмаж-младший.

— Не побоялись подъехать под самые окна маркиза! — добавил Галунье.

— Сколько их? — Три, шесть, восемь…

— Ровно сколько нас.

Фуражиры же тем временем спокойно набирали себе сена, смеясь и перекрикиваясь во все горло. Они прекрасно знали, что старинные фальконеты Келюса давно уже молчат.

Они тоже были в кожаных полукафтанах, лихо заломленных шляпах и с длинными рапирами, почти все молодые, только у двоих или троих в усах пробивалась седина, но в отличие от наших мастеров шпаги у них у каждого из седельных кобур торчали пистолеты.

Обмундировка у них была крайне разномастная. В этом маленьком отряде можно было увидеть поношенные мундиры самых разных регулярных частей. Были тут два егеря из полка де Бранкаса, канонир из Фландрской бригады, каталонский стрелок из-за Пиренеев и даже старик-арбалетчик, который, может быть, участвовал еще во Фронде. Одежда остальных уже давно утратила свои отличительные признаки, точь-в-точь как стершиеся медали. А вместе их вполне можно было принять за обычную шайку с большой дороги.

И то сказать, эти искатели приключений, взявшие себе имя королевских волонтеров, мало чем отличались от разбойников.

Закончив свои труды и навьючив лошадей, они поднялись наверх. Их главарь, один из двух стрелков де Бранкаса, носивший галуны бригадира, огляделся и крикнул:

— Сюда, господа! Вот где наше место!

И он указал пальцем на кабачок «Адамово яблоко».

— Ура! — закричали фуражиры.

— Государи мои, — пробурчал Плюмаж-младший, — советую вам снять шпаги со стены.

В один миг все пояса были застегнуты, и восемь наших храбрецов, отойдя от окошка, уселись за столы.

В воздухе запахло большой потасовкой. Брат Галунье кротко улыбался в редкие усишки.

— И мы утверждаем, — заговорил Плюмаж, чтобы создать видимость непринужденной беседы, — что лучшая стойка, когда сражаешься с левшой, а он крайне опасен…

В это время в дверях показалась бородатая физиономия предводителя мародеров.

— Ребят, а кабачок-то занят! — крикнул он.

— Так освободим его! — ответили его подчиненные.

Предложение было простое и логичное. У командира, которого звали Карриг, никаких возражений против него не имелось. Волонтеры спешились и привязали своих коней, навьюченных вязанками сена, к кольцам, вбитым в стену кабачка.

Наши виртуозы шпаги продолжали сидеть как ни в чем не бывало.

— А ну, выметайтесь, да поживей! — объявил Карриг, вошедший первым. — Здесь места хватит только для королевских волонтеров.

Ответом ему было молчание. Только Плюмаж полуобернулся к друзьям и тихо сказал:

— Спокойно, дети мои! Не будем выходить из себя и заставим господ королевских волонтеров поплясать.

Люди Каррига уже ввалились в кабачок.

— Вы слышали, что вам сказано? — бросил тот.

Учителя фехтования поднялись и вежливо подрюнились.

— Да вышвырнуть их через окно! — предложил канонир.

При этом он взял полный стакан Плюмажа и поднес, его к губам.

А Карриг продолжал:

— Вы что, мужланы неотесанные, не видите, что нам нужны ваши кувшины, столы и табуреты?

— Битый туз! — рявкнул Плюмаж-младший. — Сейчас вы у нас, голуби мои, все получите!

И он разбил кувшин о голову канонира, а брат Галунье бросил свой тяжелый табурет в грудь Каррига.

В тот же миг в воздухе сверкнули шестнадцать клинков. Все, находившиеся здесь, были опытные, храбрые вояки и большие любители подраться. В схватку они вступили все разом и с огромным удовольствием.

В шуме выделялся тенор Плюмажа.

— Сын человеческий! Задайте им! Задайте! — кричал он. На это Карриг и его люди, бесстрашно бросившись в атаку, отвечали:

— Вперед! Лагардер! Лагардер!

И тут произошла неожиданная развязка. Плюмаж и Галунье, бывшие в первом ряду, отступили и толкнули между двумя сражающимися отрядами массивный стол.

— Битый туз! — крикнул гасконец. — Всем опустить шпаги!

Трое или четверо волонтеров уже получили царапины. Штурм им не удался, и они только теперь сообразили, с кем имеют дело.

— Что это вы тут кричали? — дрожащим от волнения голосом спросил брат Галунье. — Что кричали?

Остальные учителя фехтования ворчали недовольно:

— Да мы их тут, как котят, передавим!

— Тихо! — властно остановил их Плюмаж и обратился к пришедшим в смятение волонтерам: — А ну, отвечайте честно и без утайки, почему вы кричали: «Лагардер!»?

— Потому что Лагардер — наш командир, — ответил Карриг.

— Шевалье Анри де Лагардер?

— Да.

— Наш Маленький Парижанин! Наше сокровище! — заворковал Галунье, у которого даже глаза увлажнились.

— Минутку, — остановил его Плюмаж. — Тут нужно разобраться. Мы оставили Лагардера в Париже, он служил в гвардейской легкой кавалерии.

— Лагардеру наскучила эта служба, — сообщил Карриг. — он оставил себе только мундир, и сейчас командует в этой Долине ротой королевских волонтеров.

— Раз так, — приказал гасконец, — все шпаги в ножны! Сын человеческий! Друзья Маленького Парижанина — наши друзья, и сейчас мы вместе выпьем за первую в мире шпагу.

— Согласен! — сказал Карриг, сообразивший, что его отряд легко отделался.

Господа королевские волонтеры торопливо вкладывали шпаги в ножны.

— А хотя бы извинения мы получим? — осведомился гордый, как все кастильцы, Пепе Убийца.

— Дружок, ежели у тебя так горит душа, ты получишь удовлетворение, сразившись со мной, — отвечал Плюмаж. — Что же касается этих господ, они под моим покровительством. За стол! Эй, вина! Я ошалел от радости! — и он протянул Карригу свой стакан со словами: — Имею честь представить вам моего помощника Галунье, который, не в обиду будь вам сказано, намеревался научить вас пляске, о какой вы даже и представления не имеете. Он, как и я, преданный друг де Лагардера.

— И гордится этим, — добавил брат Галунье.

— Что же до этих господ, — продолжал гасконец, — уж вы простите им их дурное настроение. Они приготовились разделаться с вами, мои храбрецы, а я вырвал у них кусок изо рта, опять же не в обиду будь вам сказано. Выпьем!

Все выпили. Последние слова Плюмажа польстили его друзьям, а господа королевские волонтеры, похоже, сделали вид, будто не заметили их и не выразили обиды. И то сказать, они избавились от изрядной взбучки.

И пока толстуха ходила в погреб за холодным вином, остальные вынесли на лужайку столы, скамейки и табуреты, поскольку зальчик «Адамова яблока» оказался слишком мал для столь воинственной компании.

Вскорости все, вполне довольные, расселись за столами.

— Поговорим о Лагардере! — предложил Плюмаж. — Это ведь я дал ему первые уроки обращения со шпагой. Ему не было еще и шестнадцати, но какие надежды он подавал!

— Сейчас ему чуть больше восемнадцати, — сказал Карриг, — и, Бог свидетель, он их оправдал.

Виртуозы фехтования невольно прониклись интересом к герою, о котором им уже прожужжали уши. Они слушали, и ни у одного из них не возникло желания встретиться с ним, иначе как за столом.

— Так, говорите, он оправдал надежды? — воодушевившись продолжал Плюмаж. — Семь смертных грехов! И конечно, он все так же красив и так же бесстрашен, как лев!

— Все так же счастлив с прекрасным полом! — пролепетал Галунье, залившись краской до кончиков ушей.

— Такой же ветреник, — бросил гасконец, — такойже сумасброд!

Укротитель наглецов, защитник слабых!

— Буян, гроза мужей!

Наши два друга чередовались, как пастухи Вергилия:arcades ambo15Оба аркадцы (лат. Вергилий, «Буколики», VII, 1-5). Употребляется в смысле «два сапога пара», «оба друг друга стоят»..

— А какой игрок!

— А как он швырял золотом!

— Скопище всех пороков, ризы Господни!

— Средоточие всех добродетелей!

— Само безрассудство!

— А сердце, сердце — золотое! — Последнее слово все же принадлежало Галунье. Плюмаж с чувством расцеловал его.

— За здоровье Маленького Парижанина! За здоровье де Лагардера! — вскричали они в один голос.

Карриг и его люди с энтузиазмом подняли кубки. Пили стоя. Учителям фехтования пришлось тоже встать.

— Но, черт побери, объясните хотя бы, кто такой этот ваш Лагардер! — потребовал маленький бретонец Жоэль де Жюган, поставив на стол кубок.

— У нас от него уже в ушах звенит, — заявил Сальданья. — Кто он? Откуда появился? Чем занимается?

— Голубь мой, — отвечал Плюмаж, — он дворянин под стать самому королю. А появился он с улицы Круа-де-Пти-Шан. Чем занимается? Проказничает. Вы удовлетворены? А ежели хотите услышать подробнее, тогда налейте.

Галунье наполнил ему стакан, и гасконец после недолгого сосредоточенного молчания начал рассказ:

— Ничего чудесного в этой истории нет, верней, когда рассказываешь, все выглядит просто. Это надо было видеть. Что до его происхождения, я сказал: он благородней короля, и я буду стоять на этом, но на самом-то деле никому не известно, кто его отец и мать. Когда я повстречался с ним, ему было лет двенадцать, а произошло это в Фонтанном дворе перед Пале-Роялем. Он как раз дрался с полудюжиной уличных мальчишек, причем все они были больше его. Из-за чего? Оказывается, эти юные разбойники хотели отнять деньги у старухи, торгующей ватрушками под аркой особняка Монтескье. Я спросил, как его зовут. «Лагардер. — Кто его родители? — У него нет родителей. — Кто же о нем заботится? — А никто. — Где он живет? — На разрушенном чердаке в старом особняке де Лагардеров на углу улицы Сент-Оноре. — А занятие какое-нибудь у него есть? — Даже два. Он ныряет с Нового моста, дает представление в Фонтанном дворе, изображая человека без костей. — Битый туз! Превосходные занятия!»

— Вы ведь не парижане, — сделал отступление Плюмаж, — и не знаете, что это такое — нырять с Нового моста. Париж — город зевак. Парижские зеваки бросают с Нового моста в реку серебряные монетки, а отчаянные мальчишки с опасностью для жизни прыгают за ними. Это развлекает зевак. Сын человеческий! Величайшее из наслаждений — отколотить палкой кого-нибудь из этих сукиных детей горожан! И стоит это недорого.

Ну, а человека без костей увидеть не редкость. Но этот молодчага Лагардер делал со своим телом, что хотел. Он становился то длинней, то короче, на месте рук у него оказывались ноги, а на месте ног руки, а однажды я видел, как он передразнивал причетника церкви Сен-Жермен-л'Осерруа, у которого был горб спереди и сзади.

Короче, этот светловолосый, розовощекий мальчонка понравился мне. Я вырвал его из рук недругов и сказал: «Эй, плутишка! Хочешь пойти со мной?»

А он мне ответил: «Нет, потому что мне нужно заботиться о матушке Бернар». Матушка Бернар была старая нищенка, которая жила на разрушенном чердаке. Каждый вечер малыш Лагардер приносил ей то, что заработал, ныряя и изображая человека без костей.

Тогда я ему расписал все прелести фехтовального зала. Глаза у него загорелись, но он ответил мне с сокрушенным вздохом: «Я к вам приду, когда выздоровеет матушка Бернар».

И он ушел. Ей-богу, я о нем и думать забыл.

А через три года мы с Галунье видим, как к нам в зал входит робкий и смущенный херувимчик изрядного роста.

«Я — малыш Лагардер, — объявляет он нам. — Матушка Бернар умерла».

Несколько дворян, бывших в зале, возымели охоту посмеяться над ним. Наш херувимчик покраснел, опустил глаза, разозлился, и вмиг все они оказались на полу. Истинный парижанин! Тонкий, гибкий, грациозный, как женщина, но крепкий, как сталь.

Через полгода у него случилась ссора с одним из наших помощников, который позволил себе насмехаться над его талантами ныряльщика и человека без костей. Кровь Христова! Бедняге помощнику пришлось очень худо.

А через год он играл со мною, как я играл бы с любым из господ королевских волонтеров, не в обиду им будь сказано.

Потом он завербовался в солдаты, но убил своего капитана и дезертировал. В немецкую кампанию он вступил в отряд охотников де Сен-Люка, но отбил у Сен-Люка его любовницу и дезертировал. Маршал де Виллар16Виллар, Луи Эктор, герцог де (1653-1734) — французский государственный деятель и военачальник, в начале войны за испанское наследство командовал французской армией в Германии и нанес поражение герцогу Баденскому. приказал ему ворваться во Фрайбург в Брайсгау; он вышел оттуда один, без команды, и привел с собой четырех здоровенных неприятельских солдат, связанных, как бараны. Маршал дал ему чин корнета, а он убил своего полковника и был разжалован. Такой вот мальчонка, черт подери!

Но господин де Виллар любил его. Да и как его было не любить? Господин де Виллар послал его к королю с донесением о победе над герцогом Баденским. Там Лагардера увидел герцог Анжуйский и захотел взять его к себе в пажи. Лагардер стал пажом, и началось такое! Придворные дамы дофины чуть ли не дрались с утра до вечера за его благосклонность. Пришлось дать ему отставку из пажей.

Но судьба в конце концов улыбнулась ему, и его взяли в гвардейскую легкую кавалерию. Разрази меня гром, я не знаю, почему он оставил двор — из-за женщины или из-за мужчины. Если из-за женщины, тем лучше для нее, а если из-за мужчины — de profundis!17Из глубины (лат.). Начало покаянного псалма. (Псалмы, 129, 1), который читается как отходная над покойником.

Плюмаж умолк и залпом выпил стакан вина. Право же, гасконец вполне его заслужил. Галунье, словно поздравляя, пожал ему руку.

Солнце начало опускаться в лес. Карриг и его люди объявили, что им пора возвращаться к себе, поэтому решено было выпить напоследок за приятное знакомство, и тут Сальданья неожиданно углядел мальчика, который спускался в ров и явно старался остаться незамеченным.

Мальчику этому было лет тринадцать-четырнадцать, и выглядел он боязливым и испуганным. Одет он был, как одеваются пажи, но в его наряде не было цветов, по которым можно было бы определить, к какому дому он принадлежит; на поясе у него висела сумка нарочного.

Сальданья указал на мальчика приятелям.

— Черт возьми! — воскликнул Карриг. — Эта дичь от нас сегодня ускользнула. Недавно мы чуть лошадей не загнали, преследуя его. Губернатор Венаска завел у себя таких вот шпионов, и уж этого-то мы должны поймать.

— Правильно, — согласился гасконец, — но только не думаю, что этот юный пройдоха служит губернатору Венаска. Тут, господин волонтер, кроется кое-что другое, и эта дичь принадлежит нам, не в обиду вам будь сказано.

Всякий раз, произнося эту фразу, гасконец зарабатывал очко у своих друзей.

В ров можно было спуститься двумя путями: по проезжей дороге и по вертикальной лестнице, устроенной в самом начале моста. Поэтому решено было разделиться на две группы и воспользоваться обоими путями. Когда мальчик увидел, что его окружили, он даже не попытался спастись бегством. Его рука скользнула под полукафтан.

— Пожалуйста, не убивайте меня! — закричал он. — У меня ничего нет.

Он принял наших героев за обычных разбойников. Надо сказать, таковыми они и выглядели.

— Говори правду, — обратился к нему Карриг. — Ты сегодня утром переходил через горы?

— Я? Через горы? — переспросил паж.

— Черта с два! — вступил в разговор Салдьданья. — Он пришел прямиком из Аржелеса. Ведь правда, малыш?

— Из Аржелеса? — повторил мальчик.

При этом взгляд его был направлен на низкое окно под мостом.

— Битый туз! Мы вовсе не собираемся сдирать с тебя шкуру, — сказал ему Плюмаж. — Ответь, кому ты несешь это любовное письмо?

— Любовное письмо? — вновь переспросил паж. Галунье бросил:

— Да ты, цыпленочек, похоже, родился в Нормандии.

Мальчик повторил:

— В Нормандии? Я?

— Придется его обыскать, — заключил Карриг.

— Нет! Не надо! — упав на колени, вскричал паж. — Не надо меня обыскивать, добрые люди!

Это было все равно, что дуть на огонь, чтобы погасить его. Галунье задумчиво объявил:

— Он не здешний. Он не умеет врать.

— Как тебя зовут? — спросил Карриг.

— Берришон, — мгновенно ответил мальчик.

— У кого служишь?

Паж молчал. Наемные убийцы и волонтеры, окружившие его тесным кольцом, начали терять терпение. Сальданья схватил мальчишку за ворот, а остальные наперебой повторяли:

— Говори, кому ты служишь!

— Уж не думаешь ли ты, маленький смельчак, что у нас есть время играть с тобою? — осведомился Плюмаж. — Дорогуши мои, обыщите его и покончим с этим.

И тут произошло нечто неожиданное: паж, только что выглядевший таким испуганным, решительно выхватил из-под полукафтана маленький кинжальчик, больше смахивающий на игрушку, стремительно проскочил между Фаэнцой и Штаупицем и со всех ног помчался к восточной оконечности рва. Но брат

Галунье на ярмарках в Вильде неоднократно выигрывал призы в состязаниях по бегу. Юный Гиппомен, благодаря своей быстроте завоевавший руку и сердце Аталанты18Аталанта (миф.) — аркадская охотница, предлагавшая всем, кто добивался ее руки, состязаться в беге. Тех, кого обгоняла, она пронзала копьем. Гиппомен (по другому варианту Меланипп) сумел победить ее., и тот бегал хуже его. Галунье мгновенно догнал Берришона. Однако тот яростно сопротивлялся. Сольданье он нанес царапину своим кинжальчиком, Каррига укусил, а Штаупица несколько раз сильно пнул по ноге. Однако силы были слишком неравны. Поверженный наземь Берришон уже чувствовал на своей груди чью-то тяжелую руку, как вдруг словно молния ударила в толпу преследователей, обступивших его.

Вот именно, молния!

Карриг отлетел вверх тормашками и хлопнулся наземь шагах в четырех. Сальданья, повернувшись вокруг своей оси, врезался в крепостную стену, Штаупиц взревел и рухнул на колени, как бык от удара обухом, а Плюмаж — сам Плюмаж-младший! — перекувырнулся и распластался на земле. М-да…

И все это во мгновение ока и, можно сказать, одним ударом, произвел один-единственный человек.

— Ну и ну! — раздались голоса.

Вокруг нежданного пришельца и мальчика образовался широкий круг. Но ни одна шпага не покинула ножен. Взоры всех были потуплены.

— Ах ты, мой дорогой плутишка! — пробормотал Плюмаж, поднимаясь и потирая бок.

Он был в ярости, но под усами у него невольно засияла улыбка.

— Маленький Парижанин! — дрожащим то ли от чувств, то ли от испуга голосом протянул Галунье.

Подчиненные распростертого на земле Карриги, не обращая на него внимания, почтительно прикоснулись пальцами к шляпам и выдохнули:

— Капитан Лагардер!

5. УДАР НЕВЕРА

Да, то был Лагардер, красавчик Лагардер, буян и сердцеед.

Шестнадцать шпаг оставались в ножнах, шестнадцать вооруженных мужчин не решились оказать сопротивление восемнадцатилетнему юноше, который с улыбкой стоял, скрестив на груди руки.

Но ведь то был Лагардер!

И Плюмаж, и Галунье говорили правду, и в то же время не смогли подняться до истины. Сколько бы они ни славили своего идола, а всего сказать все равно не сумели бы. Он олицетворял собою юность — юность притягательную и пленительную, юность, которую с тоской вспоминают победоносные мужи, юность, которую не купишь ни завоеванными сокровищами, ни гением, воспарившим над обыденной посредственностью, юность в ее божественном, гордом расцвете — с волнистым золотом кудрей, радостной улыбкой на устах и победительным блеском глаз!

Нередко можно услышать: «Каждый человек однажды был молод. Так стоит ли столь громогласно воспевать этот дар, которым обладал всякий живущий?»

А вы встречали молодых людей? А если встречали, то сколько? Я, например, знавал двадцатилетних младенцев и восемнадцатилетних старцев. Людей же молодых я ищу. Я слышал о тех, кто знает и в то же время может, опровергая самую верную из пословиц19Имеется в виду французская пословица: «Если бы молодость знала, если бы старость могла»., о тех, кто подобно благословенным апельсиновым деревьям полуденных стран несет на себе одновременно плоды и цветы. О тех, кто в изобилии наделен всем — честью, сердцем, пылкой кровью, безрассудством, кто проходит свой недолгий срок светоносный и жаркий, как солнечный луч, щедро раздав полными горстями неистощимое сокровище своей жизни. Увы, нередко им отведен всего один день: ведь общение с толпой подобно воде, которая гасит любой огонь. И очень часто это великолепное богатство расточается ни на что, а чело, которое Бог отметил знаком незаурядности, оказывается увенчано всего лишь пиршественным венком.

Очень часто.

Это закон. У человечества в его гроссбухе имеются, точь-в-точь как у мелкого ростовщика, графы прихода и расхода.

Лагардер был роста чуть выше среднего. Он не походил на Геркулеса, но тело его свидетельствовало о гибкой и грациозной силе, присущей типу парижанина, равно далекого как от тяжеловесной мускулистости северян, так и от угловатой худобы подростков с наших площадей, прославленной пошлыми водевилями. У него были чуть волнистые светлые волосы, высоко зачесанные и открывающие лоб, который свидетельствовал об уме и благородстве. Брови, равно как тонкие, закрученные вверх усы, были черные. Нет ничего изысканней подобного несоответствия, особенно если карие смеющиеся глаза освещают матовую бледность кожи.

Овал лица, правильного, хотя и чуть вытянутого, римская линия бровей, твердый рисунок носа и губ — все это подчеркивало благородство его внешности, невзирая на общее впечатление бесшабашности. А жизнерадостная улыбка ничуть не противоречила горделивости, присущей человеку, носящему на бедре шпагу. Но есть нечто, что перо не способно воспроизвести, — привлекательность, изящество и юную беспечность, а также изменчивость этого тонкого, выразительного лица, способного, быть преисполненным, подобно нежному лицу женщины, томности в часы любви и внушать ужас во время сражения, словно голова Медузы20Медуза Горгона — в греческой мифологии чудовище в виде женщины со змеями вместо волос, которая своим взглядом обращала в камень— всех смотревших на нее..

Но это видели только те, кто был убит, и те, кто был любим Лагардером.

На нем был щегольской мундир гвардейской легкой кавалерии, слегка уже потрепанный и поблекший, но как бы подновленный богатым бархатным плащом, небрежно закинутым на плечо. Красный шелковый шарф с золотыми кистями говорил о его ранге среди искателей приключений. Щеки его едва лишь порозовели после физических упражнений, которым он только что вынужден был предаваться.

— Стыда у вас нет! — с презрением бросил он. — Измываться над ребенком!

— Капитан… — попытался было объяснить Карриг, успевший встать на ноги.

— Молчать! А это что за головорезы?

Плюмаж и Галунье со шляпами в руках приблизились к нему.

— О! — насмешливо воскликнул он. — Мои покровители! Кой черт вас занес так далеко от улицы Круа-де-Пти-Шан?

Он протянул им руку, но с видом монарха, который милостиво соизволяет поцеловать себе кончики пальцев. Мэтр Плюмаж и брат Галунье почтительно коснулись ее. Надо бы сказать, что рука эта в прежние времена частенько раскрывалась перед ними, полная золота. У покровителей не было оснований жаловаться на своего протеже.

— А остальные кто? — осведомился Анри. — Вот этого я где-то видел, — показал он на Штаупица. — Ну-ка, напомни, где?

— В Кельне, — смущенно ответил немец.

— Верно. Ты один раз уколол меня.

— А вы меня двенадцать, — смиренно признался Штаупиц.

— Ого! — продолжал Лагардер, взглянув на Сальданью и Пинто. — Парочка моих противников из Мадрида…

— Ваше сиятельство, — забормотали разом оба испанца, — то было недоразумение. Не в нашем обычае сражаться двое против одного.

— Как! Двое против одного? — воскликнул Плюмаж, гасконец из Прованса.

— А они утверждали, что не знают вас, — сообщил Галунье.

— А вот этот, — Плюмаж указал на Пепе Убийцу, — высказывал желание встретиться с вами.

Пепе заставил себя выдержать взгляд Лагардера. А Лагардер только переспросил:

— Вот этот? — и Пепе, что-то пробурчав, опустил голову.

— Ну, а что касается этих двух храбрецов, — Лагардер кивнул на Пинто и Сальданью, — я в Мадриде представлялся только по имени Анри… Господа, — обратился он к мастерам фехтования, делая жест, имитирующий укол шпагой, — я вижу, что со всеми вами я в той или иной мере знаком. Кстати, вот этому молодцу я как-то раскроил череп оружием, распространенным у него на родине.

Жоэль де Жюган потер висок.

— Да, и осталась отметина, — буркнул он. — Палкой вы орудуете, как бог, это уж точно.

— Так что, друзья мои, со мной никому из вас не повезло, — продолжал Лагардер. — Но сегодня противник у вас был куда слабее. Подойди ко мне, дитя мое.

Берришон исполнил его приказ.

Плюмаж и Карриг заговорили разом, пытаясь объяснить, почему они хотели обыскать пажа, но Лагардер велел им замолчать.

— Что ты тут делаешь? — спросил он у мальчика.

— Вы человек добрый, и я не стану вам врать, — отвечал Берришон. — Я принес письмо.

— Кому?

Берришон с секунду молчал, и взгляд его скользнул по окну под мостом.

— Вам, — наконец сказал он.

— Давай сюда.

Мальчик вытащил из-за пазухи конверт и подал Лагардеру, после чего поднялся на цыпочки и шепнул ему на ухо:

— Я должен передать еще одно письмо.

— Кому?

— Даме.

Лагардер бросил ему свой кошелек.

— Ступай, малыш, — сказал он, — никто тебя не тронет. Мальчик убежал и вскоре скрылся за поворотом во рву.

Лагардер распечатал письмо.

— А ну, расступись! — приказал он, видя, каким тесным кругом обступили его волонтеры и мастера шпаги. — Вскрывать адресованное мне письмо я предпочитаю в одиночестве.

Все послушно отступили.

— Браво! — вскричал Лагардер, пробежав первые строчки. — Такие письма мне нравятся! Именно этого я и ждал. Убей меня Бог, этот Невер — учтивейший дворянин!

— Невер! — пронеслось среди наемных убийц.

— Что? Что? — разом воскликнули Плюмаж и Галунье. Лагардер направился к столам.

— Сначала промочим горло, — сказал он. — Я безумно рад. Хочу вам рассказать одну историю. Садись, мэтр Плюмаж, здесь, а ты, брат Галунье, сюда. Остальные могут устраиваться, кто где хочет.

Гасконец и нормандец, гордые таким отличием, уселись справа и слева от своего идола. Анри де Лагардер осушил кубок и сообщил:

— Надобно вам знать, что я изгнан и покидаю Францию.

— Изгнан? — ахнул Плюмаж.

— Когда-нибудь мы еще увидим, как его вздернут, — с искренней скорбью в голосе пробормотал Галунье.

— За что же вас изгнали?

К счастью, этот вопрос заглушил дерзкие, хотя и вызванные искренней любовью слова Амабля Галунье. Лагардер не спускал фамильярности.

— Вы знаете верзилу де Белиссана? — осведомился он.

— Барона де Белиссана?

— Бретера Белиссана?

— Покойного Белиссана, — уточнил бывший королевский гвардеец.

— Он мертв? — раздалось несколько голосов.

— Да, я его убил. Чтобы взять меня в эскадрон легкой кавалерии, король, как вы знаете, пожаловал мне дворянство. Я обещал вести себя осмотрительно и полгода был тише воды, ниже травы. Обо мне почти забыли. Но однажды вечером этот Белиссан решил дать взбучку какому-то бедному дворянчику из провинции, у которого даже усы еще не выросли.

— Вечно одно и то же, — вздохнул Галунье. — Прямо странствующий рыцарь какой-то.

— Помолчи, дорогуша, — шепнул ему Плюмаж.

— Я подошел к Белиссану, — продолжал рассказ Лагардер, — а поскольку я пообещал королю, когда его величество пожаловал мне титул шевалье, никому никогда не бросать никаких оскорблений, я просто-напросто выдрал барона за уши, как это делают в школе с проказниками. Ему это не понравилось.

— Я думаю, — пробормотал кто-то.

— Он нагрубил мне и за Арсеналом получил то, что ему уже давно причиталось: я парировал его выпад и проткнул насквозь.

— Ах, малыш! — воскликнул Галунье, забыв, что времена изменились. — У тебя здорово получается этот чертов удар с отбоем рапиры!

Лагардер расхохотался. Но вдруг в сердцах яростно ударил о стол оловянным кубком. Галунье решил, что пропал.

— И вот справедливость! — вскричал Лагардер, даже не взглянув на нормандца. — мне должны были бы дать награду за то, что одним волком стало меньше, а. меня осудили на изгнание.

Достойнейшее собрание единодушно согласилось, что это возмутительно. Плюмаж выругался и объявил, что в таком случае в этой стране не стоит надеяться на расцвет искусства фехтования.

— Что ж, я покорился. Я уезжаю. Мир велик, и я дал себе клятву, что сумею прожить где угодно. Но прежде чем пересечь границу, я решил позволить себе прихоть, нет, две: дуэль и любовное приключение. Так я решил попрощаться с прекрасной Францией.

— Расскажите, господин шевалье! — попросил Плюмаж.

— Скажите-ка, храбрецы, — спросил, вместо того чтобы исполнить просьбу Плюмажа, Лагардер, — вам случайно не доводилось слышать про удар господина де Невера?

За столом зашумели.

— Да мы только что говорили о нем, — сообщил Галунье.

— И каково же ваше мнение?

— Мнения разделились. Одни говорят: «Чушь!» Другие полагают, что мэтр Делапальм продал герцогу удар или серию ударов, которым тот может кого угодно поразить в лоб между глазами.

Лагардер задумался и вновь задал вопрос:

— А что вы, которые все превзошли по части фехтования, вообще думаете о секретных ударах?

Единодушное мнение было таково: секретные удары — это для простаков, любой удар можно отразить с помощью всем известных приемов.

— Вот и я так думал, — промолвил Лагардер, — пока не имел чести сойтись с господином де Невером.

— А сейчас? — раздалось со всех сторон, поскольку каждого это крайне живо интересовало: возможно, через несколько часов Невер своим знаменитым ударом отправит некоторых из них к праотцам.

— А сейчас, — ответил Анри де Лагардер, — дело другое. Вы только представьте: этот чертов удар долго не давал мне покоя. Честью клянусь, я заснуть из-за него не мог. Добавьте к этому, что о Невере все только и говорили. После его возвращения из Италии я повсюду, в любое время дня слышал одно: Невер! Невер! Невер! Невер самый красивый! Невер самый отважный!

— Уступая лишь одному человеку, которого мы прекрасно знаем, — прервал его брат Галунье.

На сей раз его высказывание встретило всецелое одобрение Плюмажа.

— Невер здесь, Невер там! — продолжал Лагардер. — Лошади Невера, земли Невера, оружие Невера! Его остроты, его удачливость в игре, перечень его любовниц… И вдобавок ко всему, его секретный удар! Дьявол и преисподняя! Мне это уже осточертело. Однажды вечером мой трактирщик подал мне котлеты a la Невер. Я вышвырнул тарелку в окно и ушел, не поужинав. Возвращаюсь домой и на пороге сталкиваюсь с моим сапожником, который принес мне сапоги по последней моде: сапоги a la Невер. Я его вздул, и это обошлось мне в десять луидоров, которые я швырнул ему в физиономию. Так этот негодяй заявил мне: «Господин де Невер однажды поколотил меня, но дал за это сто пистолей!»

— Ого! — задумчиво протянул Плюмаж.

По лбу у Галунье стекали струйки пота, так он переживал из-за терзаний своего дорогого Маленького Парижанина.

— И тут я понял, — решительно произнес Лагардер, — что скоро сойду с ума. Этому надо было положить конец. Я вскочил на коня и поскакал к Лувру, чтобы дождаться, когда он выйдет из дворца. Он вышел, и я обратился к нему по имени.

«В чем дело?»— осведомился он.

«Герцог, — ответил я, — я крайне надеюсь на вашу учтивость. Не могли бы вы при свете луны продемонстрировать ваш секретный удар?»

Он посмотрел на меня так, что я подумал, уж не принял ли он меня за беглеца из сумасшедшего дома.

Но нет, он все-таки спросил:

«Кто вы?»

«Шевалье Анри де Лагардер, — ответил я. — Его величество великодушно взял меня в легкую конницу, а до того я был корнетом у де Лаферте, прапорщиком у де Конти, капитаном в Наваррском полку, но всякий раз по собственной глупости оказывался разжалован».

«А, — протянул он, спешившись, — так вы — красавчик Лагардер? Я столько про вас слышал, что это мне уже надоело».

И мы дружно, рядком направились к церкви Сен-Жермен-л'Осерруа.

«Если вы, — начал я, — считаете меня недостаточно благородным, чтобы померяться со мной силой…»

Он был очарователен, нет, право, очарователен. Тут я должен отдать ему должное. Вместо ответа он ткнул меня шпагой между бровей, да так лихо, так чисто, что не отпрыгни я вовремя назад туаза на три, лежать бы мне на земле.

«Вот вам мой удар» — бросил он.

Я от всего сердца поблагодарил его, и это было самое лучшее, что я мог сделать.

«Еще один урок, если вас не затруднит», — попросил я.

«К вашим услугам», — согласился он.

Черт подери! И на сей раз он кольнул меня в лоб. Меня, Лагардера!

Наемные убийцы встревожено переглянулись. Оказывается, удар Невера не выдумка, а впрямь страшная штука.

— И вы так ничего не поняли? — робко, но настойчиво поинтересовался Плюмаж.

— Да нет, черт возьми, я видел там финту, да только отразить не успевал! — воскликнул Лагардер. — Этот человек стремителен, как молния.

— И чем же все кончилось?

— Сами знаете, разве стража даст мирным людям спокойно побеседовать. Появился ночной караул. Мы с герцогом расстались добрыми друзьями, дав друг другу обещание как-нибудь встретиться, чтобы я мог взять реванш.

— Раны Христовы! — вскричал Плюмаж, который гнул свое. — Да ведь он опять достанет вас этим ударом.

— Вот уж дудки! — усмехнулся Лагардер.

— Так вы знаете секрет?

— А как же! Я постиг его в тиши кабинета.

— И что же?

— Пустяк, детская забава.

Виртуозы рапиры облегченно вздохнули. Плюмаж вскочил.

— Господин шевалье, — обратился он к Лагардеру, — если вы еще помните о тех жалких уроках, что я с таким удовольствием давал вам, вы не откажете мне в просьбе. Ведь не откажете?

Лагардер машинально полез в карман, но брат Галунье с достоинством остановил его:

— Нет, нет, мэтр Плюмаж просит вас вовсе не о том.

— Что ж, я не забыл, — ответил Лагардер. — Чего ты хочешь?

— Научите меня этому удару. Лагардер тотчас же встал.

— Ну, конечно же, старина Плюмаж, — согласился он. — Это же по твоей профессии.

Они встали в позицию. Волонтеры и наемные убийцы окружили их. Правда, в отличие от первых вторые смотрели во все глаза.

— Черт возьми! — удивился Лагардер, когда его шпага соприкоснулась со шпагой Плюмажа. — Экий ты стал слабый! Значит так, отбиваешь терцой, прямой удар с отворотом! Парируешь! Прямой удар, глубокий выпад… парируешь и быстрый ответный удар, шпага вдоль шпаги противника и между глаз!

Каждое слово он сопровождал соответствующим движение.

— Силы небесные! — ахнул Плюмаж, отпрыгнув в сторону. — У меня в глазах миллион свечей вспыхнули! Ну, а как отразить его? — задал он вопрос, вновь становясь в позицию. — Отразить-то как?

— Да, как? — жадно зашумели его сотоварища

— Проще простого, — бросил Лагардер. — Ты готов? Терца, тут же в прежнюю позицию… прима, еще прима! Отклоняешь его шпагу и удерживаешь! Все!

Лагардер вложил шпагу в ножны. Галунье от имени всех рассыпался в благодарностях.

— Ну как, друзья, уловили? — поинтересовался Плюмаж, стирая со лба пот. — Ах, каков мальчик наш Парижанин!

Наемные убийцы закивали, а Плюмаж, усаживаясь, пробормотал:

— Это может пригодиться.

— И пригодится прямо сегодня, — заметил Лагардер, наливая себе вина.

Все взоры обратились к нему. Он маленькими глотками осушил кубок, после чего неспешно развернул письмо, которое вручил ему паж.

— Д кажется, говорил вам, что господин де Невер обещал реванш?

— Да, но…

— Я решил покончить с этим делом, прежде чем отправлюсь в изгнание. Я написал господину де Неверу, который, как я узнал, живет в своем замке в Беарне. Это письмо — ответ господина де Невера.

Все с еще большим удивлением воззрились на него.

— Невер все так же мил, — продолжал Лагардер. — Да, чертовски мил! Он — благороднейший дворянин в полном смысле слова, и когда я сражусь с ним и отведу душу, я готов любить его как брата. Он согласился на все мои условия: время, место…

— И когда же вы встречаетесь? — с тревогой осведомился Плюмаж.

— Когда стемнеет.

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— И где?

— Во рву замка Келюс.

Воцарилось молчание. Галунье приложил палец к губам. Его компаньоны старались сохранять спокойствие.

— Почему вы избрали это место? — продолжал выспрашивать Плюмаж.

— Это уже другая история, — усмехнулся Лагардер, — моя вторая прихоть. Чтобы убить время до отъезда, я имел честь принять командование над этими храбрецами волонтерами и постоянно слышал, что старый маркиз де Келюс — самый искусный тюремщик на свете. Надо отдать ему должное, он выказал незаурядный талант, чтобы заслужить прозвище Келюс-на-засове. А в прошлом месяце на празднике в Тарбе мне удалось увидеть его дочку Аврору. Клянусь честью, она прекрасна! Так вот, после встречи с господином де Невером я намерен немножко утешить прелестную затворницу.

— Капитан, а ключ от тюрьмы у вас есть? — махнув в сторону замка, спросил Карриг.

— Я уже столько крепостей взял приступом, — улыбнулся Маленький Парижанин, — что и сюда войду — через ворота, через окно, через трубу, короче, пока еще не знаю как, но войду.

Солнце уже скрылось за лесом Эн. Смеркалось. В нескольких окнах замка загорелся свет. Изо рва вынырнула темная фигура. То был юный паж Берришон, надо полагать, исполнивший данное ему поручение. Сворачивая на тропу, ведущую в лес, он издали поклонился своему спасителю Лагардеру.

— Что ж вы, негодяи, не смеетесь? — удивился Маленький Парижанин. — Вам что, не кажется забавным это приключение?

— Напротив, — возразил брат Галунье, — слишком забавным.

— Я хотел бы знать, — крайне серьезным тоном осведомился Плюмаж, — упоминали ли вы про мадемуазель де Келюс в своем письме Неверу?

— Черт возьми, разумеется. Мне пришлось написать обо всем. Должен же я был объяснить, почему предлагаю для встречи столь удаленное место.

Наемные убийцы переглянулись.

— Что такое? В чем дело? — удивился Лагардер.

— Мы думаем, — вступил в разговор Галунье, — что весьма кстати оказались здесь, поскольку можем быть вам полезными.

— Совершенно верно, — подтвердил Плюмаж, — мы можем поддержать вас.

Лагардер расхохотался: уж очень нелепым показалось ему это предложение.

— Вы не станете так смеяться, господин шевалье, — напыщенно обратился к нему гасконец, — когда я вам кое-что сообщу.

— Ну, давай выкладывай.

— Невер приедет не один.

— Экий вздор! С чего бы это?

— После того, что вы написали ему, ваша встреча перестает быть забавой. Одному из вас сегодня ночью придется умереть. Невер — муж мадемуазель де Келюс.

Плюмаж-младший ошибался, думая, что Лагардер после сообщения не станет смеяться. Напротив, он рассмеялся от всей души.

— Браво! — вскричал он. — Тайный брак! Прямо-таки испанский роман! Дьявол и преисподняя! Вот это называется повезло! Я даже не смел надеяться, что мое последнее приключение так обернется!

— И подумать только, таких людей у нас изгоняют! — с искренней скорбью пробормотал брат Галунье.

6. НИЗКОЕ ОКНО

Ночь обещала быть темной. Мрачный силуэт замка Келюс смутно рисовался на фоне неба.

— Богом живым заклинаю вас, шевалье, — промолвил Плюмаж, когда Лагардер застегнул пряжку пояса со шпагой, — отбросьте ложную гордость. Согласитесь на нашу помощь в этом бою, который явно будет неравным.

Лагардер пожал плечами. Галунье сзади тронул его за Руку.

— Не могу ли я быть полезным, — изрядно зардевшись, промямлил он, — в вашем галантном предприятии?

«Практическая мораль», основываясь на мнении некоего древнегреческого философа, утверждает, что ежели человек способен краснеть, значит он добродетелен. Брат Галунье заливался краской сверх всякой меры, однако начисто был лишен добродетели.

— Черт побери, друзья! — возмутился Лагардер. — Я привык улаживать свои дела сам, и вы прекрасно это знаете.

А вот, кстати, и наша смуглянка. Выпьем на прощанье, и убирайтесь отсюда. Это единственная услуга, которой я прошу у вас.

Волонтеры направились к коновязи, но виртуозы шпаги не шелохнулись. Плюмаж отвел Лагардера в сторону.

— Провалиться мне на этом месте, шевалье, — смущенно начал он, — я с радостью дам себя убить за вас, как пес, но…

— Что еще за «но»?

— Вы же понимаете, у каждого свое ремесло. Мы не можем уйти отсюда.

— Да? Почему же?

— Потому что мы тоже кое-кого тут ждем.

— Вот как? И кто же этот «кое-кто»?

— Не гневайтесь, но это Филипп де Невер. Лагардер вздрогнул.

— Ах, вот что… — протянул он. — А почему вы ждете здесь господина де Невера?

— По поручению одного достойного дворянина. Плюмаж не успел договорить. Лагардер, как клещами, сжал его запястье.

— Засада! — вскричал он. — И ты посмел мне в этом признаться!

— Я хочу заметить… — начал было брат Галунье.

— Молчать, негодяй! Я запрещаю вам — вы поняли? — запрещаю даже пальцем касаться Невера, иначе вы будете иметь дело со мной! Невер принадлежит мне. Если ему суждено умереть, он умрет от моей руки в честном бою. Но не от вашей… пока я жив!

Лагардер выпрямился во весь рост. Надо отметить, что в гневе голос у него не дрожал, а становился еще звонче. Наемные убийцы в нерешительности переминались вокруг него.

— Так вот почему вы просили показать удар Невера, — протянул он, — и я… Карриг!

Тот немедленно подошел вместе со своими людьми, которые держали под уздцы навьюченных фуражом лошадей.

— Позор! — объявил Лагардер. — Позор, что мы пили с такими людьми!

— О, это слишком сурово! — вздохнул Галунье, и глаза его увлажнились.

Плюмаж-младший мысленно ругался, повторяя все известные ему проклятия, которые родились на земле двух плодороднейших в этом смысле провинций — Гаскони и Прованса.

— По коням и в галоп! — скомандовал Лагардер волонтерам. — Мне никто не нужен, чтобы разобраться с этими мерзавцами.

Карриг и его люди, уже отведавшие рапир учителей фехтования; с удовольствием подчинились, решив, что куда приятнее дышать свежим воздухом где-нибудь подальше от этого места.

— А вы — вон отсюда, да поживей! — продолжал Лагардер. — А не то я вам преподам еще один урок фехтования, только поосновательней!

С этими словами он обнажил шпагу. Плюмаж и Галунье вынудили отступить сотоварищей, которые, видя свое численное превосходство, выказали поползновение взбунтоваться.

— Чем нам плохо, — уговаривал их Галунье, — ежели ему невтерпеж сделать за нас нашу работу?

Да, немного сыщется нормандцев, которые были бы столь же сильны в логике, как брат Галунье.

Короче, наемные убийцы согласились удалиться.

Правда, в это время шпага Лагардера со свистом рассекала воздух.

— Ризы Господни! — буркнул Плюмаж, открывавший ретираду. — Только не подумайте, шевалье, что мы испугались, мы просто уступаем вам место.

— Чтобы сделать вам приятное, — добавил Галунье. — Прощайте.

— Пошли к черту! — бросил Лагардер, повернувшись к ним спиной.

Фуражиры ускакали, наемные убийцы растаяли в темноте за оградой кабачка, и никто из них не подумал заплатить. Правда, брат Галунье на ходу запечатлел два нежных поцелуя на ланитах толстухи, когда та потребовала денег за выпитое.

Расплатился за все Лагардер.

— Красавица, — велел он, — закрой все ставни и задвинь засовы. В вашем доме все должны спать, как убитые, что бы ни произошло этой ночью во рву. Эти дела вас не касаются.

Толстуха в точности исполнила его совет.

Ночь была темная, безлунная и беззвездная. Коптящая лампадка, что горела в нише у ног статуи Пресвятой Девы при въезде на мост, рассеивала мрак на расстояние не более десяти шагов. А уж во рву ее свет вообще не был виден, так как его закрывало полотнище моста.

Лагардер остался один. Топот конских копыт заглох вдали. Луронская долина тонула в непроницаемой тьме, и лишь кое-где красноватый огонек свидетельствовал: здесь стоит хижина пахаря, там жилище пастуха. Изредка порыв ветерка доносил жалобное позвякивание коровьих ботал да журчание горной речушки Аро, что сливается у подножья Ашаза с Кларабидой.

— Негодяи! Ввосьмером против одного! — бормотал Маленький Парижанин, шагая по дороге, по которой спускаются в ров телеги. — Это же убийство! Ну, разбойники! Одно это может отбить охоту носить шпагу.

Тут он споткнулся о копешку сена, которую не забрали фуражиры Каррига.

— Черт возьми, — пробормотал Лагардер, отряхивая плащ, — а об этом-то я не подумал! Паж может предупредить Невера, что тут собралась шайка головорезов, и он не придет, наша встреча не состоится. Дьявол и преисподняя! Но если так будет, завтра же я прикончу этих восьмерых мерзавцев.

Он спустился под мост. Его глаза уже привыкли к темноте.

Фуражиры очистили довольно большое пространство напротив низкого окна, как раз там, где сейчас стоял Лагардер. Он огляделся и подумал, что тут самое подходящее место поиграть шпагой. Но думал он не только об этом. Ему не давала покоя мысль, как пробраться в этот неприступный замок. Черт бы побрал героев, не желающих обратить во благо свои беспредельные силы! Стены, запоры, охрана — да красавчик Лагардер плевал на них! он никогда бы не согласился на приключение, отсутствуй в нем хотя бы одно из вышепоименованных препятствий.

«Проведем разведку на местности, — мысленно сказал он себе. — Герцог будет в ярости, когда набросится на нас, так что нам придется держаться. Что за ночь! Ей-богу, придется фехтовать наугад. Тут черта с два увидишь кончик шпаги».

Лагардер стоял у подножья стены. Громада замка возносилась над его головой, и на фоне неба рисовалась черная арка моста. Взбираться на эту стену с помощью кинжала — целой ночи не хватит. Ощупывая камни, Лагардер дошел рукой до окна.

— Отменно! — воскликнул он. — Да, а что же я скажу этой гордой красавице? О, я представляю себе гневный блеск ее черных очей, надменно сдвинутые брови…

И он с удовлетворением потер руки.

— Превосходно! Превосходно! Я скажу ей… Надо придумать что-нибудь совершенно необыкновенное. Значит, скажу ей… Черт побери! Ладно, не будем насиловать дар красноречия. А это что? — вдруг насторожился он. — Нет, право же, этот Невер страшно мил!

Лагардер прислушался. До него долетел какой-то шум.

И это был гул шагов. По краю рва шли дворяне, поскольку слышался серебряный звон шпор.

«Неужто мэтр Плюмаж оказался прав, — подумал Лагардер, и герцог пришел не один?»

Звук шагов прекратился. Лампадка, горящая у въезда на мост, осветила двух человек, закутанных в широкие плащи. Можно было догадаться, что они всматриваются в темный ров.

— Я никого не вижу, — тихо произнес один.

— Там внизу, у окна, — сказал второй.

И он негромко позвал:

— Плюмаж! Лагардер не шелохнулся.

— Фаэнца! — вновь окликнул второй собеседник. — Это я, господин де Пероль.

«Кажется, мне знакомо имя этого прохвоста», — подумал Лагардер.

Пероль позвал в третий раз.

— Галунье! Штаупиц!

— А вдруг он не из наших? — пробормотал его спутник.

— Исключено, — отозвался Пероль. — Я распорядился оставить здесь караульного. Да это же Сальданья, я узнал его… Сальданья!

— Я, — откликнулся Лагардер, на всякий случай с испанским акцентом.

— Ну, вот видите! — обрадовался Пероль. — Я был совершенно уверен. Давайте спустимся. Сюда… Вот лестница.

Лагардер подумал:

«Попробуем сыграть в этой комедии».

Оба спускались вниз. Спутник Пероля был высок и довольно дороден. Лагардеру показалось, что в его речи слышится затаенная итальянская мелодичность.

— Говорите тише, — промолвил он, осторожно спускаясь по узкой отвесной лестнице.

— Бесполезно, монсеньор, — отозвался Пероль.

«Ах, вот как, значит, он — монсеньор», — отметил Лагардер.

— Да, бесполезно, — продолжил Пероль, — этим прохвостам известно, кто им платит.

«А мне вот неизвестно, — подумал Лагардер, — но очень бы хотелось знать».

— Мне пришлось им сказать, — объяснил Пероль. — Они ни в какую не желали поверить, что это маркиз де Келюс.

«А вот это уже ценные сведения, — отметил мысленно Лагардер. — Явно я имею дело с двумя совершенными негодяями».

— В церкви был? — спросил монсеньор.

— Я пришел слишком поздно, — сокрушенным тоном сообщил Пероль.

Монсеньор гневно топнул ногой.

— Растяпа! — бросил он.

— Я сделал все, что мог, монсеньор. Я нашел церковную книгу, в которой дон Бернар сделал запись о бракосочетании мадемуазель де Келюс с герцогом де Невером и о рождении их дочери.

— И что же?

— Страницы с этими записями оказались вырваны.

Лагардер весь обратился в слух.

— Значит, нас опередили, — раздраженно заключил монсеньор. — Но кто? Аврора? Да, вероятнее всего, Аврора. Она надеется сегодня ночью увидеться с Невером и передать ему вместе с ребенком бумаги, подтверждающие его происхождение. Марта не могла мне об этом сказать, потому что не знала, но я сам догадался.

— Да какое это имеет значение, — заметил Пероль. — Мы нашли выход. Невер умрет и…

— Невер умрет, — прервал его монсеньор, — и наследство получит ребенок.

Оба они замолчали. Лагардер затаил дыхание.

— В таком случае ребенок… — полушепотом начал Пероль.

— Ребенок исчезнет, — не дал ему договорить тот, кого титуловали монсеньором. — Я предпочел бы избежать подобной крайности, но и она меня не остановит. Что собой представляет этот Сальданья?

— Законченный негодяй.

— На него можно положиться?

— Если хорошо заплатить, да. Монсеньор задумался.

— Я предпочел бы, чтобы в это дело были посвящены только мы с тобой, — промолвил он, — но ни ты, ни я не сможем сойти за Невера.

— Да, вы гораздо выше его, — согласился Пероль, — а я слишком худ.

— Тут темно, как в печи, — задумчиво произнес монсеньор, — а этот Сальданья примерно того же роста, что и герцог. Позови-ка его.

— Сальданья! — окликнул Пероль.

— Я! — вновь отозвался Лагардер.

— Подойди к нам.

Лагардер подошел. Он поднял воротник плаща, а широкие поля шляпы скрывали его лицо.

— Хочешь получить полсотни пистолей сверх своей доли? — спросил монсеньор.

— Полсотни пистолей? — переспросил Маленький Парижанин. — Что нужно сделать?

Говоря это, он пытался разглядеть лицо незнакомца, но тот укрыл его не хуже, чем он сам.

— Ты понял? — обратился монсеньор к Перолю.

— Да, — кивнул тот.

— Одобряешь?

— Вполне. Но нужно знать пароль.

— Марта мне его сказала. Это девиз Неверов.

— Adsum? — уточнил Пероль.

— Он обыкновенно произносит его по-французски: «Я здесь!»

— Я здесь, — непроизвольно повторил Лагардер.

— Ты тихонько произнесешь эти слова под окном, — сказал неизвестный, наклоняясь к Лагардеру. — Ставни откроются, и за решеткой — она на петлях — покажется женщина. Она заговорит с тобой, но ты будешь нем и приложишь палец к губам. Ясно?

— Чтобы дать ей понять, что за нами следят? Да, ясно.

— А он неглуп, этот парень, — пробормотал неизвестный и продолжал наставления: — Женщина подаст тебе некий сверток, ты молча примешь его и отнесешь мне.

— И вы отсчитаете мне полсотни пистолей?

— Совершенно верно.

— Я весь к вашим услугам.

— Тс-с! — шепнул господин де Пероль.

Все трое прислушались. Откуда-то издалека, с полей, донесся шум.

— Расходимся, — сказал монсеньор. — Где твои друзья? Лагардер, не раздумывая, махнул рукой туда, где ров заворачивал к Ашазу.

— Там, — сообщил он. — Затаились в засаде за копнами сена.

— Прекрасно. Пароль не забыл?

— Я здесь.

— Удачи и до скорого.

— До скорого.

Пероль и его спутник полезли вверх по лестнице, Лагардер проводил их взглядом и вытер со лба обильный пот.

— Господь, — пробормотал он, — когда я буду прощаться с жизнью, примет во внимание, что я сумел сдержаться и не проткнул этих двух негодяев шпагой. Теперь придется идти до конца. Нет, все-таки надо сперва разобраться.

Он сжал обеими руками виски, желая утихомирить взбудораженные мысли. Мы должны заверить читателей, что в эту минуту он почти не думал ни о дуэли, ни о любовном приключении.

«Что же делать? — думал он. — Взять девочку? Ведь в этом свертке, вне всяких сомнений, будет девочка. Но кому поручить ее? В здешних краях я знаю только Каррига и его головорезов, а это не самые лучшие воспитатели для маленькой барышни. И все же взять ее придется. Да, придется! В противном случае эти негодяи убьют ребенка, как собираются убить и отца. Черт побери, но я вовсе не для этого сюда пришел».

В крайнем возбуждении Лагардер расхаживал между копешками сена. На всякий случай он поглядывал на окно и прислушивался, не заскрипят ли ржавые петли ставен. И скоро услышал внутри слабый звук. Это за ставнями открылась решетка.

— Adsum? — раздался дрожащий женский голос. Лагардер одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от окна, и тихо ответил:

— Я здесь!

— Слава Богу! — прошептала женщина.

Открылись ставни. Ночь была темная, но глаза Лагардера уже привыкли к темноте, и в женщине, выглянувшей из окна, он безошибочно узнал Аврору де Келюс. Она была все так же прекрасна, но бледна и выглядела испуганной.

Если бы в тот миг вы напомнили Лагардеру, что он собирался тайком прокрасться в спальню этой женщины, он назвал бы вас лжецом, причем совершенно искренне.

За эти несколько минут его лихорадочная горячность куда то испарилась. Оставаясь бесстрашным, как лев, он стал осторожен. Возможно, в этот миг в нем нарождался совершенно новый человек.

Аврора всматривалась в темноту.

— Я ничего не вижу, — прошептала она. — Где вы, Филипп?

Лагардер протянул руку, и она прижала ее к сердцу. Лагардер пошатнулся. Он почувствовал, как на ладонь его капают слезы.

— Филипп, Филипп, — шептала Аврора, — вы уверены, что за вами не следят? Нас продали, предали!

— Не падайте духом, сударыня, — пробормотал Маленький Парижанин.

— Ты ли это говоришь? — воскликнула Аврора. — О Боже, я и впрямь сошла с ума! Я не узнаю твой голос.

Одной рукой она держала сверток, о котором говорили господин де Пероль и его спутник, а вторую прижимала ко лбу, словно пытаясь привести в порядок мысли.

— Мне так много нужно сказать тебе, — промолвила она. — С чего начать?

— У нас нет времени, — прошептал Лагардер, не желавший проникать в иные чужие тайны. — Поторопитесь, сударыня.

— Почему ты так холодно говоришь со мной? Почему не называешь меня Авророй? Ты сердит на меня?

— Скорей, Аврора, скорей!

— Я покоряюсь тебе, Филипп, любимый, и всегда буду покорна. Вот наша дочурка, прими ее. Здесь, рядом со мной, ей грозит опасность. Из моего письма ты должен все понять. Против нас сплели гнусный заговор.

Аврора протянула ему спящую девочку, закутанную в шелковый плащ. Лагардер молча принял ее.

— Дай мне еще раз поцеловать ее! — вскричала несчастная мать, содрогаясь от рыданий. — Дай мне ее, Филипп! О, я думала, сердце у меня сильней! Кто знает, когда я снова увижу свою девочку?

Голос ее пресекся от слез. Лагардер увидел, как* она протягивает ему что-то белое, и спросил:

— Что это?

— Ах, бедный Филипп, ты совсем забыл… Видно, ты взволнован не меньше меня. Это страницы, вырванные из церковной книги. В них все будущее моего дитя.

Лагардер молча принял бумаги. Он боялся говорить.

Бумаги были в конверте, запечатанном печатью Келюсской церкви. И в этот миг из долины донесся протяжный, заунывный звук пастушьего рога.

— Это, наверно, сигнал! — воскликнула мадемуазель де Келюс. — Спасайся, Филипп, спасайся!

— Прощай! — промолвил Лагардер, решивший играть роль до конца, чтобы не разбить сердце несчастной женщины. — Не бойся, Аврора, твое дитя будет в безопасности.

Она схватила его руку, прижала к губам и стала осыпать ее жаркими поцелуями.

— Я люблю тебя! — только и сумела промолвить она, закрыла ставни и исчезла.

7. ДВОЕ ПРОТИВ ДВАДЦАТИ

Да, то действительно был сигнал. Трое дозорных с пастушьими рогами были расставлены на Аржелесской дороге, по которой Невер должен был проследовать к замку Келюс, куда его призывали и умоляющее письмо молодой женщины, и дерзкое послание шевалье де Лагардера.

Первый из троих должен был дать сигнал, когда де Невер переправится через Кларабиду, второй — когда он въедет в лес, а третий — когда появится на околице деревни Таррид.

На всем этом пути было немало удобных мест, чтобы совершить убийство. Но не в обычаях Филиппа Гонзаго было нападать в открытую. Он хотел скрыть свое преступление. Убийство должно было выглядеть как месть, чтобы все волей-неволей отнесли его на счет Келюса-на-засове.

А красавчик Лагардер, бешеный Лагардер, неисправимый забияка, первая шпага Франции и Наварры, стоял, держа на Руках спящую двухлетнюю девочку.

И можете поверить, он очень расчувствовался. Держал он

ее неумело, неловко, ведь руки его привычны были к другому. Но сейчас главным для него было — не разбудить малышку.

— Баю… баю… — приговаривал он. Глаза у него увлажнились, но при этом он едва удерживался от смеха.

Готов держать пари, что никто из бывших его товарищей по легкой конной гвардии и догадаться бы не смог, чем был занят в этот миг неисправимый бретер, готовящийся отправиться в изгнание. А он в заботе о девочке ступал, внимательно глядя себе под ноги, чтобы, не дай Бог, не споткнуться, не разбудить ее, и мечтал об одном — о мягкой подушке, чтобы ей было удобнее.

Уже ближе томительно и тягуче в ночном безмолвии прозвучал второй сигнал.

«Кой черт! Что все это значит?» — подумал Лагардер.

Он любовался маленькой Авророй, не решаясь ее поцеловать. Это была прелестная девочка: белое личико с нежным румянцем, длинные шелковистые ресницы, унаследованные от матери. Воистину, она была похожа на уснувшего ангелочка. Лагардер прислушивался к ее спокойному дыханию, восхищался ее безмятежным сном…

«Она так мирно спит, — говорил он себе, — меж тем как ее мать в этот миг плачет, а отец… Да, но это же все меняет. Коль уж ребенка доверили безрассудному Лагардеру, у него достанет разума защитить это дитя.

Но как она дивно спит! Интересно, какие сны могут сниться такому ангелочку? И ведь подумать, она вырастет и станет женщиной, способной пленять и, увы, страдать.

А как, должно быть, приятно заботами и нежностью завоевать любовь такого крохотного существа, подстеречь ее первую улыбку, дождаться первого поцелуя, и как, должно быть, легко посвятить всего себя счастью ребенка!»

В голове его теснились еще тысячи подобных нежностей, которые приходят большинству здравомыслящих людей, тысячи наивных ласковых слов, которые вызвали бы снисходительную улыбку у мужчин и слезы на глазах матерей. И вот из самой глубины души родилась заключительная фраза:

«А ведь я никогда не держал на руках ребенка!»

На околице деревни прозвучал третий сигнал. Лагардер вздрогнул и словно очнулся. Ему мнилось, будто он стал отцом. С задов кабачка «Адамово яблоко» донеслись торопливые звонкие шаги. Они были не похожи на шаги господ, недавно бывших здесь. Услышав их, Лагардер сказал себе:

— Это он.

Верней всего, Невер оставил лошадь на краю леса. Примерно через минуту Лагардер, уже догадавшийся, что звуки рога в долине сообщали о приближении Невера, увидел, как герцог прошел мимо лампады, что горела перед изваянием Пресвятой Девы.

Молодое, красивое, задумчивое лицо Невера на миг мелькнуло в свете лампады, а потом уже был виден только черный силуэт, но затем и он исчез. Невер спускался по лесенке, положенной на откосе. Оказавшись во рву, герцог выхватил шпагу, и Лагардер услышал, как он бормочет:

— Черт, тут бы не помешала парочка факельщиков.

Он шел, ничего не видя и все время спотыкаясь о копешки сена.

— Уж не вздумал ли этот проклятый шевалье поиграть со мной в жмурки? — произнес он с некоторым раздражением.

Наконец он остановился и окликнул:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

— Я, — ответил Маленький Парижанин, — и хвала Богу, что только я.

Невер не слышал второй половины ответа. Он стремительно направился туда, откуда раздался голос.

— За дело, шевалье! — вскричал он. — Нападайте, чтобы я, по крайней мере, знал, где вы. Я не могу уделить вам слишком много времени.

Лагардер все так же укачивал девочку, которая сладко спала.

— Герцог, — начал он, — прежде нам нужно поговорить.

— После письма, которое вы мне прислали, об этом и речи быть не может! — отрезал герцог. — А, я вижу вас! Защищайтесь, шевалье!

Лагардер и не думал защищаться. Его шпага, которая обычно сама вылетала из ножен, сейчас, казалось, спала, точь-в-точь как младенец у него на руках.

— Когда сегодня утром я отправлял вам письмо, — сказал он, — я не знал того, что узнал вечером.

— А, я вижу, мы не любим сражаться наугад, — с насмешкой бросил герцог.

И, подняв шпагу, он сделал шаг вперед. Лагардеру пришлось выхватить свою, но он попросил:

— Выслушайте меня!

— Чтобы вы еще раз оскорбили мадемуазель де Келюс, да?

Голос герцога дрожал от гнева.

— Нет, клянусь вам, нет! Я хочу вам сказать… Черт побери, — воскликнул Лагардер, отражая первую атаку Невера, — да осторожнее вы!

Взбешенный Невер решил, что противник смеется над ним. Он порывисто ринулся на противника, нанося удар за ударом со сверхъестественной стремительностью, делавшей его таким опасным бойцом. Поначалу Лагардер парировал их не отступая. Но в конце концов утомился, стал пятиться и, отбивая вправо либо влево шпагу герцога, неизменно повторял:

— Выслушайте меня! Выслушайте меня! Выслушайте меня!

— Нет! Нет! Нет! — отвечал герцог, сопровождая каждый отказ глубоким выпадом.

Пятясь, Лагардер почувствовал, что прижат к стене. Он слышал, как в ушах у него глухо стучит кровь. Столько времени сдерживать себя и не нанести хороший удар — вот истинный героизм!

— Вы выслушаете меня? — спросил он в последний раз.

— Нет!

— Но вы же видите, что мне некуда отступать! — с отчаянным выражением, прозвучавшим в данной ситуации несколько комично, воскликнул Лагардер.

— Тем лучше! — отрезал герцог.

— Дьявол и преисподняя! — закричал Маленький Парижанин на пределе терпения и возможности парировать удары. — Неужто вам нужно расшибить башку, чтобы не дать убить собственного ребенка?

Эти слова прозвучали как удар молнии. Шпага выпала из рук Невера.

— Моего ребенка? — повторил он. — Моя дочка у вас? Лагардер завернул свою драгоценную ношу в собственный плащ. Невер же в темноте полагал, что Маленький Парижанин пользуется плащом, обернутым вокруг левой руки в качестве своеобразного щита. Так делали многие. И теперь при мысли, что одним из своих неистовых, наносимых наудачу ударов он мог поразить собственное дитя, кровь застыла в жилах молодого герцога. Своею шпагой он мог…

— Шевалье, — промолвил он, — вы — безумец, как я и как многие другие, но ваше безумие — это честь и доблесть. И если мне скажут, что вы были подкуплены маркизом де Келюсом, клянусь вам, я не поверю.

— Весьма польщен, — отвечал Лагардер, дыша, как лошадь, выигравшая скачки. — Но каков был град ударов! Герцог, в бою со шпагой в руках вы похожи на мельницу.

— Отдайте мне мою дочь!

Невер хотел сдернуть плащ, которым она была укрыта. Однако Лагардер отбросил его руку.

— Осторожней! — прикрикнул он. — Вы же ее разбудите!

— Ну, хотя бы расскажите…

— Что за бешеный человек! То он не дает мне слова произнести, а сейчас требует, чтобы я немедленно все ему выложил. Ладно, поцелуйте, только тише, тише.

Невер машинально исполнил то, что сказал Лагардер.

— Ну, признайтесь, видели ли вы что-либо подобное в фехтовальных залах? — с простодушной гордостью задал вопрос Маленький Парижанин. — Выдержать такую атаку, атаку Невера, да еще взбешенного, и ни разу не отпрыгнуть, держа на руках спящего ребенка, который так и не проснулся!

— Заклинаю вас… — взмолился герцог.

— Ну, признайтесь хотя бы, что я неплохо поработал. Черт возьми, я весь в мыле. Значит, вы хотите все знать. Ладно, хватит, хватит поцелуев! Дайте ребенку покой. Мы с малышкой уже старые друзья. Держу пари на сотню пистолей, которых у меня, кстати, нет, что, проснувшись, она улыбнется мне.

Говоря это, Лагардер накрыл девочку полой плаща с заботливостью, какой не увидишь даже у лучших кормилиц. Затем он осторожно уложил ее на кучу сена возле самого устоя моста.

— Герцог, — заговорил он, вновь приняв серьезный и мужественный тон, — теперь, что бы ни случилось, я своей жизнью отвечаю за вашу дочку. Тем самым я надеюсь хоть отчасти искупить то, что я легкомысленно наговорил о ее матери, этой прекрасной, благородной, святой женщине.

— Вы уморите меня! — прорычал Невер, мучимый неизвестностью. — Вы видели Аврору?

— Видел.

— Где?

— В этом окне.

— И она отдала вам ребенка?

— Она думала, что вручает дочку попечению супруга.

— Ничего не понимаю.

— Ах, герцог, тут происходят странные вещи. И раз уж вы в боевом настроении, сейчас сможете в охотку подраться.

— Нападение? — спросил Невер.

Маленький Парижанин неожиданно опустился на колени и приложил ухо к земле.

— Похоже, они приближаются, — пробормотал он, поднявшись.

— Кто?

— Убийцы, которых наняли прикончить вас.

И Лагардер в нескольких словах рассказал о подслушанном разговоре, о своей беседе с Перолем и незнакомцем, о появлении Авроры и о том, что за этим последовало. Невер слушал его в совершенном ошеломлении.

— Таким образом, — закончил Лагардер, — сегодня ночью, ничуть не затруднившись, я заработал пятьдесят пистолей.

— Но Пероль, — задумчиво произнес господин де Невер, — доверенное лицо Филиппа Гонзаго, моего друга, моего брата, который сейчас находится здесь, в замке, чтобы помочь мне.

— Я никогда не имел чести встречаться с принцем Гонзаго, — сообщил Лагардер, — и не знаю, он ли был этот незнакомец.

— Он? — воскликнул Невер. — Нет, это невозможно! А у Пероля физиономия негодяя, он вполне мог продаться старому Келюсу.

Лагардер в это время спокойно начищал шпагу полой камзола.

— Нет, — возразил он, — то был не Келюс, он был молод. Однако не будем, герцог, теряться в догадках. Каково бы ни было его имя, — весьма ловкий мерзавец и предусмотрел все: он знал даже пароль. Благодаря паролю я и сумел обмануть Аврору де Келюс. Вы не поверите, как она вас любит! И я готов целовать землю у ее ног, лишь бы искупить свое безумное сомнение. Да, что я еще должен вам сказать? А… Под плащом, в который завернута девочка, конверт, там запись о ее рождении и запись о вашем бракосочетании… Ну вот, красавица моя, — произнес он, обращаясь к начищенной до блеска шпаге, которая, казалось, притягивала весь свет, рассеянный во мраке ночи, возвращая его россыпью мгновенных отблесков, — твой туалет и завершен. Ты вдоволь попроказила, а сейчас поработаешь ради доброго дела, так что не подведи.

Невер пожал ему руку.

— Лагардер, — взволнованно сказал он, — я совершенно не знал вас. У вас благородное сердце.

— У меня, — рассмеялся Маленький Парижанин, — только одно желание: поскорее жениться и вскорости баюкать такого же белокурого ангелочка. Тс-с!

Он снова опустился на колени и приник к земле.

— Да, на сей раз я не ошибся, — бросил он. Невер последовал его примеру и сказал:

— Я ничего не слышу.

— Это потому что вы герцог, — заметил Лагардер и, поднявшись на ноги, сообщил: — Они крадутся со стороны Ашаза и отсюда, с запада.

— Если бы я мог дать знать Гонзаго, — размышляя, пробормотал герцог, — у нас бы прибавилась еще одна добрая шпага.

Лагардер покачал головой и промолвил:

— Я предпочел бы Каррига и моих людей с карабинами. Он с секунду помолчал и вдруг задал вопрос:

— Вы сюда приехали один?

— Нет, с мальчиком, моим пажом Берришоном.

— Я знаю его, он смышленый и ловкий. Если бы его можно было позвать…

Невер сунул два пальца в рот и свистнул. Тут же со стороны «Адамова яблока» раздался ответный свист.

— Вот вопрос, — пробормотал Лагардер, — проберется ли он к нам?

— Он пройдет сквозь игольное ушко, — заверил Невер. И действительно, спустя минуту на краю рва показался паж.

— Храбрый паренек! — заметил Лагардер и, подойдя к откосу, велел: — Прыгай!

Паж спрыгнул вниз, Маленький Парижанин поймал его.

— Торопитесь, — сказал мальчик. — Они крадутся поверху, через минуту отсюда будет не выбраться.

— А я думал, они во рву, — удивился Лагардер.

— Они всюду.

— Но их же всего восемь!

— Нет, не меньше двадцати. Когда они поняли, что вас двое, то позвали на помощь контрабандистов из Миала.

— Восемь или два десятка, не все ли равно, — бросил Лагардер. — Вот что, дружок, скачи к моим людям, они в деревне Го. На оба конца даю полчаса. Беги!

Он подставил руки мальчику и поднял его, тот вскарабкался на край рва. Через несколько секунд послышался свист; это означало, что паж добрался до леса.

— Полчаса мы спокойно продержимся, если возведем небольшое укрепление, — сказал Лагардер.

— Смотрите! — герцог указал на какой-то предмет, блеснувший у входа на мост.

— Это шпага Галунье, который всегда старательно очищает ее от ржавчины. С ним рядом, должно быть, и Плюмаж. Они нападать на меня не станут. Давайте, герцог, потрудимся немножко, пока у нас еще есть время.

Во рву на дне, кроме сена в копешках и связках, валялись доски, брусья, сухие ветки. И еще там стояла полунагруженная телега, которую косцы бросили, когда на них напали Карриг и его головорезы. Лагардер и Невер, приняв телегу за опорный пункт, а то место, где спала девочка, за центр, наскоро соорудили систему баррикад, чтобы хотя бы несколько ослабить атаку убийц.

Работами руководил Лагардер. Крепость получилась жалкая и примитивная, но у нее имелось одно преимущество — она была выстроена мгновенно. Лагардер громоздил брусья и доски, Невер наваливал сено, которое должно было заменить фашины. Разумеется, были оставлены проходы. Вобан21Вобан, Себастьян, маркиз де (1633-1707) — французский военный инженер, маршал Франции. Создал научные принципы фортификации, построил и перестроил более 300 крепостей. и тот позавидовал бы этой импровизированной крепости.

Полчаса! Надо было продержаться всего полчаса!

Не прерывая работы, Невер спросил:

— Шевалье, вы окончательно решили биться за меня.

— И еще как биться, герцог! Немножко за вас, но, главным образом, за малышку.

Фортификационные работы были завершены. Да, укрепление получилось не самым неприступным, но в темноте оно способно было изрядно затруднить атаку. Осажденные на это и рассчитывали, но более всего они рассчитывали на свои шпаги.

— Шевалье, — произнес Невер, — я никогда этого не забуду. Отныне мы связаны на жизнь и на смерть.

Лагардер протянул герцогу руку, тот притянул его к себе и обнял.

— Брат, — прошептал он, — если я уцелею, все у нас будет общее, а ежели погибну…

— Не погибнете, — прервал его Лагардер.

— Если я погибну… — повторил герцог.

— Тогда, клянусь спасением души, — воскликнул Лагардер, — я стану ей отцом!

Несколько секунд они стояли обнявшись, и никогда еще не бились в лад два столь доблестных сердца. Лагардер вдруг высвободился.

— Шпаги наголо! — бросил он. — Вот они!

В ночи послышался приглушеный шум. Лагардер и Невер стояли со шпагами наготове, соединив в пожатии левые руки.

Вдруг темнота взорвалась громкими криками, слившимися в единый рев. Убийцы бросились на них со всех сторон сразу.

8. БОЙ

Паж оказался прав — их было не меньше двух десятков. И среди них были не только контрабандисты из Миала, но и с полдюжины разбойников, собранных по всей долине. Этим и объяснялась задержка с нападением.

Господин де Пероль отправился к засаде, которую устроили убийцы. Увидев Сальданью, он крайне изумился.

— Почему ты не на своем посту? — спросил он.

— На каком посту?

— Разве я не тебе только что пообещал пятьдесят пистолей?

— Мне?

Когда все выяснилось, когда Пероль понял, что дал маху, и узнал имя человека, которому доверился, он пришел в ужас. Тщетно наемники уверяли его, что Лагардер находится здесь, чтобы сразиться с Невером, и что между ними будет бой не на жизнь, а на смерть. Пероля это ничуть не убедило. Он инстинктивно понял, какое впечатление произведет на благородную душу молодого человека внезапное открытие предательства. Сейчас Лагардер, должно быть, объединился с герцогом, а Аврора де Келюс предупреждена. Пероль не предвидел одного — как поведет себя Маленький Парижанин. Ему и в голову не могло прийти, что у того хватит дерзости обременить себя во время сражения младенцем. Штаупиц, Пинто, Матадор и Сальданья были отправлены набирать рекрутов. Пероль помчался предупредить своего господина и следить за Авророй де Келюс. В ту эпоху, особенно в приграничных землях, не составляло труда найти любое количество наемных шпаг. И четверо посланцев возвратились с изрядным подкреплением.

Но как описать глубочайшее смятение, муки совести, одним словом, душевные страдания мэтра Плюмажа-младшего и его alter ego22Второе я (лат.). брата Галунье!

Да, мы охотно признаем, они были прохвосты, убивали за деньги, и рапиры их ничем не отличались от кинжала наемного убийцы или ножа разбойника. Но бедняги занимались этим отнюдь не потому, что были по своей натуре злы. Они всего-навсего зарабатывали себе насущный хлеб. И вина за это ложится не столько на них, сколько на время и на тогдашние нравы. В тот великий, прославленный век если что и блистало, то лишь небольшой высший слой, а ниже был полный хаос.

Но и на парче этого высшего слоя среди блесток было немало грязных пятен. Война нравственно развратила всех сверху донизу. Именно война, в первую очередь, породила продажных наемников. Можно уверенно утверждать, что все, начиная от большинства генералов и кончая последним солдатом, рассматривали шпагу как орудие труда, а храбрость как способ заработка.

Плюмаж и Галунье любили Маленького Парижанина, который на голову превосходил их. Когда сильное чувство рождается в испорченных сердцах, оно оказывается стойким и сильным. Впрочем, Плюмаж и Галунье отнюдь не были лишены способности делать добро, и это мы видим по их привязанности к Маленькому Парижанину, истоки которой нам уже известны. И в них сохранились благие задатки, а история с сиротой из разрушенного особняка Лагардеров вовсе не единственное доброе дело, какое они по случайности или невзначай совершили в жизни.

Их любовь к Анри была самого высокого свойства, и хотя к ней примешивались некие эгоистические соображения, так как они видели себя в своем блистательном ученике, можно смело заявить, что корысть ни малейшей степени не была движителем их дружбы к нему. И Плюмаж, и Галунье, не раздумывая, рискнули бы жизнью ради Лагардера. И вот в эту ночь злой рок сделал их противниками Маленького Парижанина! Главное, нет никакой возможности уклониться! Их рапиры принадлежат Перолю: он их купил. Бежать или не участвовать означало бы нарушить правила чести, весьма сурово соблюдаемые в их среде.

С час, наверное, они молчали, не обменявшись ни словом. За весь вечер Плюмаж только раз помянул ризы Господни. Они в унисон испускали горестные вздохи. Время от времени с мученическим видом переглядывались. И это все. А когда двинулись на штурм, то пожали друг другу руки, и Галунье промолвил:

— Что поделаешь, придется. Но Плюмаж покачал головой.

— Нет, так не пойдет, брат Галунье, не пойдет, — объявил он. — Делай, как я.

Он вытащил из кармана стальную пуговицу, с которой упражнялся в фехтовальном зале, и надел ее на конец своей шпаги.

Галунье последовал его примеру.

И оба облегчено вздохнули.

Наемные убийцы и новые их союзники разделились на три отряда. Первый направился к западной части рва, чтобы ударить оттуда; второй остался на своих прежних позициях за мостом; третий же, состоящий в основном из разбойников и контрабандистов под предводительством Сальданьи, должен был напасть с фронта и спускался в ров по лесенке. Невер и Лагардер отчетливо видели их и даже могли пересчитать всех, кто соскальзывал вниз.

— Внимание! — промолвил Лагардер. — Деремся спиной к спине и все время так, чтобы нас защищала сзади стена. За девочку можно не опасаться, ее защищает мостовая опора. Не рискуйте, герцог! Еще раз предупреждаю вас, на тот случай, если вы забыли: они способны поразить вас собственным ударом. И я, я сделал эту глупость! — с досадой пробормотал он. — Держите защиту! Ну а моя шкура слишком прочна для шпаг этих дуболомов.

Не подготовься они заранее, не возведи укрепления, первый натиск врагов был бы ужасен.

Они действительно бросились все разом, наклонив головы и крича:

— Смерть Неверу!

И в этом крике выделялись голоса обоих друзей — гасконца и нормандца, испытывавших некоторое утешение в том, что враждебность их обращена не на бывшего воспитанника.

Нападавшие и не догадывались о препятствиях, нагроможденных на их пути. Заграждения, которые читателю могли показаться ничтожными, совершенной ребяческой забавой, показали себя с самой лучшей стороны. Нападающие в тяжелой одежде, с длинными рапирами кто споткнулся о бревно, кто завяз в сене. Немногие добежали до двух бойцов, и те продемонстрировали, чего они стоят.

Один разбойник остался на земле, среди нападавших поднялось смятение. Однако отступление проходило иначе, чем атака. Как только убийцы побежали, в наступление перешли Невер и его друг.

— Я здесь! — разом вскричали они и ринулись вперед.

Маленький Парижанин первым же выпадом пронзил насквозь одного из разбойников, вырвав из него шпагу, боковым ударом отрубил руку контрабандисту и уже не в силах остановиться, почти налетев на третьего врага, раскроил ему череп эфесом. Этим третьим оказался немец Штаупиц, который рухнул, как подкошенный.

Невер действовал не хуже. Он уложил одного отступавшего, который упал под колеса телеги, а кроме того, чувствительно ранил Матадора и Жоэля. Герцог уже собирался прикончить бретонца, как вдруг заметил две тени, крадущиеся вдоль стены в сторону моста.

— Ко мне, шевалье! — крикнул он, круто развернувшись.

— Я здесь! Я здесь!

Лагардер успел еще рубануть шпагой Пинто, который хоть и остался жив, навсегда лишился одного уха.

— Бог мой! — воскликнул Лагардер, присоединяясь к Неверу, — я же совсем забыл про мою дорогую малышку!

Обе тени бросились наутек. Во рву воцарилась тишина. Прошло уже мину пятнадцать.

— Постарайтесь отдышаться, герцог, — посоветовал Лагардер. — Эти негодяи недолго дадут нам отдыхать. Вы никак не ранены?

— Пустяки, царапина.

— Куда же?

— В лоб.

— Лагардер, стиснув кулаки, промолчал. То был результат его урока фехтования.

Так прошли минуты две-три, после чего штурм возобновился, но велся он гораздо согласованней и основательней.

Осаждающие наступали двумя линиями, но при этом они позаботились убрать все преграды.

— Сейчас придется крепко драться! — вполголоса заметил Лагардер. — Заботьтесь о себе, герцог, я прикрываю ребенка.

Круг врагов сжимался в угрюмом молчании. С десяток клинков нацеливались в них.

— Я здесь! — воскликнул Маленький Парижанин и сделал выпад.

Матадор взвыл и упал на трупы двух разбойников. Осаждающие отступили, но всего на несколько шагов. Шедшие во второй линии продолжали кричать:

— Смерть Неверу!

Охваченный боевым задором Невер отвечал:

— Я здесь, друзья мои! Вот вам от меня подарок! И вот

еще! Вот еще!

И всякий раз шпага его возвращалась обагренная кровью.

Да, то была пара отменных бойцов!

— А это тебе, сеньор Сальданья! — кричал Маленький Парижанин. — Этот удар ты отведал в Сеговии! А это тебе, Фаанца! Ну, подойдите поближе, а то дотянуться до вас и алебарды не хватит!

При этом он колол и рубил. Ни один разбойник уже не осмеливался выдвинуться вперед.

За ставнями низкого окна кто-то стоял.

Но то была не Аврора де Келюс.

Там стояли двое мужчин и, утирая холодный пот, со страхом прислушивались к происходящему.

Эти двое были г-н де Пероль и его патрон.

— Негодяи! — пробормотал патрон г-на де Пероля. — Их десять на одного, а они не могут справиться! Неужели придется вступить мне?

— Это опасно, монсеньер!

— Опасно оставить хотя бы одного в живых!

А снаружи доносилось:

— Я здесь! Я здесь!

Круг осаждающих становился все шире; злодеи пятились, а до истечения получаса оставалось всего несколько минут. Вот-вот должна была прийти помощь.

Лагардер даже ни разу не был задет. У Невера была всего одна царапина на лбу.

И оба они могли вот так сражаться по крайне мере час.

Но теперь их охватила победная лихорадка. Не единожды они, не замечая того, покидали свою позицию, чтобы атаковать неприятеля. Разве трупы и раненые, валяющиеся вокруг, не доказывали самым убедительным образом их превосходство? Вид поверженных врагов возбуждал Невера и Маленького Парижанина. Когда приходит опьянение, исчезает благоразумие. И в этом — подлинная опасность. Друзья не отдавали себе отчета, что все убитые и раненые принадлежали, так сказать, к вспомогательным частям, которых бросили вперед, чтобы утомить атакующих. А наемные убийцы все были на ногах, исключая Штаупица, да и тот всего лишь потерял сознание. Они держались на расстоянии и поджидали удобного случая, переговариваясь между собой:

— Только бы разделить их, и тогда, если они не заговоренные, мы их прикончим поодиночке.

Уже несколько секунд они делали все, чтобы выманить одного вперед, а второго прижать к стене.

Дважды раненый Жоэль де Жюган. Фаэнца, Плюмаж и Галунье были нацелены на Лагардера, а трое испанцев должны были сразиться с Невером.

Первая группа по сигналу должна была начать отступление, а вторая, напротив, держаться во что бы то ни стало. Между ними были поделены оставшиеся в строю разбойники и контрабандисты.

Начиная с первой атаки, Плюмаж и Галунье старались держаться позади, Жоэль и итальянец, подданный нашего Святейшего отца23То есть уроженец папского государства., уже получили изрядную взбучку. В тот же миг Лагардер, обернувшись, отметил своим клинком физиономию Матадора, слишком близко подошедшего к господину де Неверу.

Прозвучал крик:

— Спасайся, кто может!

— Вперед! — пылко воскликнул Маленький Парижанин.

— Вперед! — подхватил герцог.

И оба бросились в атаку с кличем:

— Я здесь! Я здесь!

Враги бежали от Лагардера, и в мгновение ока он был уже в конце рва.

Но герцог наткнулся на стальную стену. И тем не менее он все-таки продвинулся на несколько шагов.

Он был не из тех людей, кто зовет на помощь. Дрался он великолепно, и одному Богу ведомо, как тяжко пришлось троим испанцам. Пинта и Сальданья уже были ранены.

И в этот миг железная решетка, перекрывающая нижнее окно, отворилась. Невер находился примерно в трех туазах от него. Распахнулись ставни. Но он в пылу сражения и из-за шума не слышал этого. Два человека спрыгнули в ров. Невер не видел их. Оба держали обнаженные шпаги. У того, что повыше, на лице была маска.

— Победа! — вскричал Маленький Парижанин, не видя перед собой врагов.

Невер ответил ему криком агонии.

Один из спрыгнувших в ров, тот, что был выше ростом и скрывал лицо под маской, сзади пронзил герцога шпагой. Невер упал. Удар был нанесен, как говорили в ту эпоху, по-итальянски, то есть чрезвычайно умело, с точностью хирурга, делающего операцию.

Последовали еще несколько трусливых ударов, но в них уже не было нужды. Падая, Невер сумел обернуться. Его тускнеющий взор остановился на человеке в маске. Лицо умирающего исказилось от горестного недоумения. Тонкий серп месяца только сейчас вышел на небосклон за башнями замка. Его еще не было видно, но его слабый свет несколько рассеял тьму.

— Ты! — прошептал Невер. — Гонзаго, мой друг, за которого я стократно отдал бы жизнь…

— Мне достаточно взять ее всего лишь раз, — холодно молвил человек в маске.

Голова герцога упала.

— Он мертв, — бросил Гонзаго. — Теперь на второго!

Но идти на второго не было необходимости, он сам шел сюда. Когда Лагардер услышал предсмертный хрип герцога, из его груди вырвался, нет, не крик — рычание. Убийцы позади него успели перестроиться. Но кто способен удержать прыгнувшего льва? Двое покатились на траву, и Лагардер прорвался. Когда он оказался около Невера, тот приподнялся и прошептал:

— Брат, помни… и отомсти…

— Богом клянусь, — вскричал Маленький Парижанин, — все, кто был здесь, умрут от моей руки!

Под мостом заплакала девочка, словно предсмертный хрип отца разбудил ее. Но это звуке остался незамеченным.

— Бей! Бей! — кричал человек в маске.

— Я не знаю только тебя, — вызывающе бросил Лагардер, оставшийся один против всех. — Я дал клятву, и мне нужно будет распознать тебя, когда придет срок.

Между человеком в маске и Маленьким Парижанином стояли пятеро наемных убийц и г-н де Пероль. Но вид их явно свидетельствовал, что они не решаются нападать. Лагардер схватил связку сена и, прикрываясь ею как щитом, прошел, подобно ядру, сквозь группу защитников замаскированного. Теперь перед вставшим наизготовку человеком в маске были только Сальданья и Пероль. Лагардер взмахнул шпагой, и она, миновав Пероля, оставила на руке Гонзаго широкую кровавую рану.

— Ты отмечен! — отступая, крикнул Лагардер.

Лишь он один услышал плач проснувшейся девочки. Через миг он оказался под мостом. Месяц вышел из-за башен. Все увидели, как Лагардер поднял с земли сверток.

— Убейте его! — задыхаясь от ненависти, прохрипел Гонзаго. — Это дочка Невера! Добыть ее любой ценой!

Лагардер уже держал ребенка на руках. Наемные убийцы выглядели, как побитые собаки. Они не решались напасть на него. Нерешительность их еще более усилил Плюмаж, пробормотавший:

— Мальчик всех нас тут порешит.

Чтобы добраться до лесенки, Лагардеру оказалось достаточно взмахнуть шпагой, сверкнувшей в лунном свете, да крикнуть:

— Прочь с дороги, мерзавцы!

Все инстинктивно попятились. Он взобрался по лестнице. С дороги донесся топот копыт скачущего кавалерийского отряда. Наверху Лагардер, залитый лунным светом, обернулся лицом к врагам и, высоко подняв девочку, которая, взглянув на него, заулыбалась, громогласно объявил:

— Да, это дочь Невера! Ее защищает моя шпага и попробуй только добраться до нее ты, подлец, нанявший убийц и трусливо нанесший предательский удар в спину. Отныне на тебе моя метка. Где бы ты ни был, я узнаю тебя, и когда пробьет срок, если ты не придешь к Лагардеру, Лагардер придет к тебе!