Онлайн чтение книги Горит восток
28

Ущербный диск луны едва просвечивал сквозь серую завесу облаков, затянувших небо еще с вечера. Тихая и теплая августовская ночь лежала над сопками. Бивачные огни по гребням гор и вправо и влево, казалось, уходили в бесконечность. Иногда низко над головами солдат проносились бессонные совы. Вдруг долетал резкий звук — удар кованого конского копыта о колесо повозки, стук солдатского котелка, упавшего на каменистую землю, громыханье лафетов орудий, запоздало устанавливаемых на огневых позициях.

Поглядывая на чуть мерцающие вдали огни, Павел тихо переговаривался с Ваней Мезенцевым. Они вылезли из своих окопов, отошли на несколько шагов и уселись на маленьком холмике. Судьба их свела в один полк только накануне этого дня.

Пробыв в самом адовом огне около двух недель, раненный в мякоть левой руки ниже локтя, Павел был «прощен» и зачислен в 23-й Восточно-Сибирский полк. Но прежде чем направиться по новому назначению, Павел выпросил позволение сходить в японские тылы с группой охотников-пластунов. Из разведки вернулись только двое-. Павел притащил па себе полузадушенного японского майора с ценными сведениями о предстоящем наступлении армии Нодзу. За удачно проведен-пую вылазку Павла наградили «Георгием» четвертой степени.

Ваня находился в 23-м Восточно-Сибирском полку с первых дней, отступал от самого Тюрепчена, был ранен в плечо и награжден двумя медалями.

Ох, Паша, — рассказывал Ваня, набрав мелких камешков и потряхивая их на ладони, — знал бы ты, как мы эти два дня от Ляндясяна сюда отходили! Все время дожди, дожди. И по дорогам не пройдешь — там артиллерия все колесами размесила, и по сторонам поля все раскисли. По колено в грязи брели, ноги не выдернешь. Ручьи разлились, Танхэ вздулась бугром, много людей в ней потонуло.

Силы нашей по хватило, — сказал Павел, — зря но отступили бы.

Так какой силы, Паша? Солдатской или генеральской?

Слышал я, у японцев и пушек больше, и пушки лучше, и вообще оружия всякого вдоволь. Не как у нас. Снарядов… — И вдруг Павлу вспомнился кабинет коменданта на станции Оловянной, потное, рассерженное лицо подполковника, по телефону спорящего из-за икон и снарядов с каким-то Фогелем.

А по-моему так, Паша: если бы генералы воевать умели и солдатской кровью дорожили, были бы и у нас и пушки и снаряды. Под Дашичао послали два батальона сопку одну оборонять. Японцы жмут, лезут на эту сопку. У наших все патроны вышли. Прикладами, камнями дрались. А когда наших всех перебили, оказалось, что людей па сопку послали напрасно, потому что русские войска отовсюду уже отступили. Просто сунули людей в пекло и позабыли.

И опять вспомнился Павлу с железным грохотом и лязгом ворвавшийся на станцию специальный поезд с имуществом барона Бильдерлинга. «Об имуществе небось не забыл. Десять вагонов!» — мелькнула мысль.

Мезенцев швырнул камешки прочь от себя, они зашебаршили, скатываясь по крутому склону сопки. Перед нею в нескольких сотнях шагов, озаренные мутным светом луны, виднелись бескрайные заросли гаоляна.

И время было, а гаолян перед позициями даже не вытоптали, — проговорил Ваня. — Попрут оттуда японцы на нас, п не увидишь, в кого стрелять. — Он встал. — Паша, а так ты не думал: ради чего мы воюем?

Павел тоже встал.

За что воюем? Я — за русский народ, — сказал он, подумав. — Мне, Ваня, воевать больше не за что.

Народу русскому, Паша, не за царя, а против царя, против помещиков, против капиталистов, за свободу свою воевать хочется. А мы, солдаты, здесь за них, за угнетателей наших, воюем. Они радуются: на японцев народ повернули, про революцию народ забудет! Думают, грозу от себя отвели. Коли на японцев обозлимся, значит, их полюбим.

Ваня, так ведь японцы же первые начали!

Правильно! И подло начали: в спину ударили, из-за угла. Но только, Паша, кто бы ни начал, а все равно такой войне быть. Это нам с тобой чужая земля не нужна, никакому народу не нужна, а капиталистам всегда своей земли мало. Вот и схватились они, русские капиталисты и японские, только не своими, а нашими руками воюют, наши головы на поля кладут.

Павел задумался.

Одного, правду сказать, действительно не понимаю я, — проговорил он, — здесь и не наша и не японская земля, здесь Китай, а воюем мы, воюет Япония.

Где Китаю сейчас воевать, Паша! Ему еще в девятьсот первом году иностранные капиталисты руки за спиной скрутили и на шею сели. Так и этого мало. Теперь уже и землю оттягать у него хотят, за Маньчжурию война идет, за Корею. Правда, что Япония сейчас первая начала, а запоздай она — Англия либо Америка полезла бы в драку. Америка-то еще прежде Японии сколько раз уже к Корее руки протягивала, полета лет назад корабли свои пугать корейцев посылала.

Прежний Ваньча Мезенцев оставался в памяти Павла простодушным, доверчивым парнем. Промелькнули воспоминания о плавании по Чуне с товарами Митрича. Тогда всякое слово Павла для Вани было законом. Ему явно хотелось быть таким, как Павел. А теперь Ваня спорит с ним, смело ему возражает и с такой уверенностью, что поколебать его невозможно. Получается, что прав во всем он, а не Павел. Уже в первые минуты их встречи Ваня спросил:

Паша, как тебя освободили?

Павел признался ему, что сбежал с каторги. Не хватило сил переносить несправедливую неволю. Решил — хоть умереть, да свободным. Не у тачки тюремной, а защищая от врага свою родину.

И Ваня сказал ему:

Эх, Паша! Тебя судили — не Митрича защищали: класс защищали, частную собственность защищали, чтобы никто, никогда и ни при каких обстоятельствах на эту святыню не посмел руку поднять.

И Павел не нашелся, как ему ответить. Такая мысль и в голову ему не приходила.

Теперь Павел снова не знает, что ему сказать.

Ну, ладно, Ваня, — наконец выговорил Павел, — а если японцы нас победят, разве от этого будет лучше?

Лучше, конечно, не будет. Хуже будет. Но все-таки воюем мы здесь не по доброй воле, Паша, — разгребая землю носком сапога, ответил Ваня. — За чужое дело воюем мы. Народу русскому такие войны не нужны, ему чужие земли незачем захватывать. Больно сейчас только одно, Паша: к войне этой душа не лежит, а плохо воевать русский солдат не может, честь своя этого ему не позволяет. Повернуть бы скорей штыки на царя… А пока не повернешь, клади, солдат, свою голову честно. Не хочу я, Паша, кровь свою за наших же угнетателей отдавать, а все время, выходит, отдаю, только потому, что русский я и русского солдата опозорить не могу.

Я так не думаю, Ваня, — сказал Павел, — я, когда дерусь, просто землю родную за спиной своей чувствую, хотя и знаю, что не вернусь на нее: либо убьют меня, либо места мне на ней не найдется, кроме Горного Зерен-туя. А в каторгу больше я не пойду.

К народу вернешься, Паша, народ тебя примет. А если к царю, на милость его, так, конечно, места тебе на земле не найдется.

Хрустя сапогами по мелкому щебню, к ним подошел фельдфебель.

Кто это тут? А ну, марш по местам!

Расходясь по своим окопам, они еще сказали друг другу несколько слов.

Боюсь только, не найдет меня Устя, — проговорил Павел. — Целый месяц прошел, а о ней ни слуху ни Духу.

Хорошо быть женатому, Паша, правда, а? — сказал Ваня, заглядывая ему в лицо. — Есть о ком думать. На сердце полнее.

Это когда с любовью, Ваня, — не сразу ответил Павел. — Полюбил я, и с этого вся моя жизнь началась. А так был что камень мертвый.

Диск луны, словно сдавленный с боков, вошел в плотное серое облако, и сразу все потускнело кругом. Но тем отчетливее засветились бивачные огни на окрестных сопках. Из Ляояна, приглушенные расстоянием, доносились паровозные свистки.


Ляоян…

С самого начала войны в сознании солдат Ляоян стал военной столицей Маньчжурии, городом, который врагу отдать нельзя, городом, дальше которого отступать невозможно. Проиграть здесь сражение, даже сохранив армию, значило сломить дух солдат и окончательно отнять у них веру в победу. После этого можно бросать войска в десятки сражений, наступать, отступать и вновь наступать, пролить реки крови, потерять десятки и сотни тысяч жизней — и без пользы.

Это начинал понимать и командующий Маньчжурской армией генерал-адъютант Куропаткин. Смертельно боящийся решительных сражений, избегающий малейшего риска, не верящий в свои войска и ослепленный мнимой военной славой своих противников, Куропаткин искал удачи в каком-то исключительном расположении позиций и в подавляющем численном перевесе своей армии над японскими армиями.

Но даже выдержав натиск японцев на какой-либо позиции, Куропаткин вдруг ее покидал. Ему казалось, что позади есть лучшая позиция и что только на ней можно принять второй удар. А отойдя на нее, пугался оставленных открытыми флангов и торопливо подыскивал новые позиции для нового отхода.

Подсчет количества батальонов и вооружения у своей армии и у армии японской был его главным занятием, будто четыре действия арифметики могли на бумаге, без боя, решить исход войны. Он все время накапливал силы своей армии, но стоило ему взяться за карандаш — и оказывалось, что опять он отстал от своих противников. И если даже цифры утверждали обратное, он прибрасывал в пользу японцев батальоны и дивизии, как «не учтенные нашей разведкой», наделял японских солдат «беспримерной выносливостью и отвагой» и панически телеграфировал в Петербург, моля о срочных и значительных подкреплениях.

Уже со времени Вафангоу Куропаткин стал разрабатывать план обороны Ляояна, строить вокруг него укрепленные позиции, размечать расстановку армейских корпусов на этих позициях, словно всей стратегической целью войны было именно отступление к Ляояну.

Он все время порывался перейти в наступление — об этом писались приказы, об этом говорилось на штабных совещаниях, — но прежде чем наступало время привести приказы в исполнение, над флангами русских войск нависали японские армии, завязывался короткий бой и начинался немедленный отход главных сил.

По мере того как Куропаткин отводил свои войска к Ляояну, у него разрасталась тревога за судьбу Мукдена. Уже и Ляоян ему не казался серьезным препятствием па пути наступающих японских армий; сосредоточивая здесь на укрепленных позициях свои войска, Куропаткин спешно составлял план, как отвести их к Мукдену.

И все же не дать боя под Ляояном было нельзя. Приказать отступить без боя не хватило бы его власти командующего армией. Куропаткин решил дать генеральное сражение — и затем перейти в наступление! — на предлежащих к Ляояну Айсяндзянской, Ляндясянской и Анпилинской позициях. Но маршал Ойяма снова его опередил. Прежде чем были подготовлены русские войска, Ойяма обрушил армию Куроки па Ляндясян и армии Оку и Нодзу — на Айсяндзян и Анпилин.

Идут жестокие бои, не ясен еще исход этих боев, а Куропаткин уже приказывает: отойти на последние рубежи к Ляояну…


Серые тучи низко плыли над землей, занимался серый рассвет…

Павел заметил первым, как в полном безветрии впереди русских позиций закачался высокий гаолян. Он негромко сказал лежавшему рядом с ним солдату:

— Японцы! — и положил палец на спусковой крючок винтовки, ожидая команды.

В тот же миг на японской стороне раздался орудийный залп, над головами, воя, пронеслись снаряды, упали где-то во вторую линию окопов, разорвались, выбросив груды камней и земли и наполнив воздух черным мелинитовым дымом. Бой начался.

Из ущелья между двух сопок вырвался эскадрой японской кавалерии и, разливаясь широкой волной, покатился к стыку двух русских полков, чтобы, пробившись тут, овладеть батареями. Стрелки усилили огонь. Навстречу японской кавалерии вынеслась казачья сотня. Засверкали клинки. Помчались по откосам сопок кони, волоча в стременах убитых всадников.

Японская артиллерия засыпала снарядами. Разрывы их сливались в сплошной, неумолкающий гул. В плотном мелинитовом дыму задыхались солдаты. Дым мешал видеть то, что происходило впереди. Пользуясь прикрытием нескошенного и невытоптанного гаоляна, густые цепи японской пехоты подходили уже почти вплотную к русским окопам.

Стиснув зубы, привычной рукой вдавливая патроны в магазинную коробку, Павел посылал в японские цепи одну пулю за другой. Как и всегда в бою, он был совершенно спокоен, расчетливо выбирал себе цель, и ни один его выстрел не пропадал даром.

Встреченные жестоким огнем, японцы остановились в замешательстве, а потом бросились обратно. По команде стрельба прекратилась. Павел вытер испарину со лба, отвернулся от бруствера и стал считать товарищей по окопу. Не хватало двоих…

Солдаты закуривали, устало, отрывисто переговаривались между собой. Японцы теперь долбили своей артиллерией соседние сопки, где стоял 1-й Сибирский корпус, туда неслись, визжа «банзай», кавалеристы, туда ползли пехотные цепи.

Не смяли бы наших, — обеспокоенно проговорил одни солдат.

Эх, на подмогу бы к ним броситься!

Справятся сами.

Павел переложил винтовку на повое место, устроился

поудобнее.

Далеко, — сказал он, — а попробую вон того, что к белому камню ползет.

Он долго выцеливал японца, выстрелил, и тот, не доползши до камня, остался недвижим.

Молодец, солдат! — услышал у себя за спиной Павел.

Он быстро повернулся на голос. В сопровождении нескольких офицеров — среди них Павел с удивлением узнал поручика Киреева, избившего его в Оловянной, — позади окопа стоял командир дивизии генерал-лейтенант Кашталинский. Солдаты замерли на местах. Редко им приходилось видеть на передовых позициях генералов.

Здорово, орлы! — поощрительно сказал Кашталинский. — Спасибо вам за верную службу! Хорошо для начала япошкам всыпали.

Рады стараться, — пронеслось вразброд.

А ты молодец, — повторил Кашталинский, снова обращаясь к Павлу и поглаживая мягкую, расчесанную надвое бороду, — отлично стреляешь. Как фамилия?

Рядовой Бурмакнн, ваше превосходительство.

Дезертиром был, ваше превосходительство, — вмешался Киреев.

Быль молодцу не в укор, — сказал Кашталинский. Он приставил бинокль к глазам. — А вон того, что впереди всех справа вырвался, можешь снять?

Павел молча прицелился, притаил дыхание, нажал спусковой крючок. Японец опрокнулся навзничь. Кашталинский опустил бинокль.

Да, это уже не случайность, — сказал он. — Подойди сюда.

Павел встал. Окоп был неглубоким для стрельбы лежа. Сделав несколько шагов по траве, Павел остановился перед генералом. Тот опустил руку в карман. Он всегда носил с собой медали.

Японская кавалерия! — выкрикнул кто-то.

Из того же ущелья, что и в первый раз, вынесся эскадрон кавалерии, но теперь, рассыпавшись широко, помчался прямо на окоп, где находился Кашталинский. Видимо, его появление на передовой линии выследили японские наблюдатели.

Зарубят! — сдавленно выговорил Киреев. Лицо его побледнело, нижняя челюсть отвисла. — Затопчут конями…

Кашталинский нервно передернул плечами, кинул взгляд на вторую линию окопов, глубоких, полного профиля, не доступных для конницы, бросился было бежать туда и вернулся — слишком велико до них расстояние, не успеть.

Братцы, выручайте, — сказал он солдатам, сразу весь как-то съежившись. — Не жалейте патронов. Огонь!

Затрещали винтовочные выстрелы. Павел, не возвращаясь на свое место в окопе, опустился па одно колено, стал выцеливать японского офицера. Местность была неровная, иссеченная мелкими овражками, всадники скакали то припадая к луке седла, то поднимаясь в стременах, метались из стороны в сторону, и Павел только с четвертого выстрела снял свою цель. Японец был уже недалеко, и Павел видел, как он, падая с коня, оскалил зубы. А японский эскадрон тем временем уже охватил окоп полукольцом, и эта подкова теперь сжималась все быстрее и быстрее. Казалось, сразу повеяло холодом от занесенных высоко, сверкающих в пасмурном небе клинков. Кашталинский никак не мог расстегнуть кобуру. Бурмакин стал впереди него.

Навстречу японской кавалерии с пиками наперевес из-за сопки вылетела казачья сотня. Павел смерил расстояние глазами. Нет, пожалуй, не успеть ей отбить японцев у линии передних окопов. Он вложил в магазинную коробку последнюю обойму патронов. И не успел их использовать все. Пронзительно крича, сбоку подскакали два японца. Один из них чуть отстал. Павел выстрелил первому в упор прямо в грудь, и тот упал; второй замахнулся па Кашталинского клинком. Киреев бросился за спину Павла и схватил его за локти, пытаясь им загородиться. Бурмакин резко рванулся. Киреев лег на землю и распластался на животе. Павел почти инстинктивно успел поднять винтовку вверх, и клинок японца, замахнувшегося на генерала, ударившись о нее, переломился. Японец проскакал мимо. Казаки, оглушая раскатистым «ура», были уже близко, й японская кавалерия от самых окопов повернула обратно. Все это произошло очень быстро. Киреев, отряхиваясь, встал как ни в чем не бывало. Кашталннский поправил сбившуюся фуражку. Павел опустил винтовку к ноге. Стрелять в японцев больше было нельзя — их заслонили собою казаки.

Спасибо, Бурмакин! — сказал Кашталннский, подзывая Павла к себе. — Тебе полагается не медаль, ты заслуживаешь большей награды. Получишь «Георгия».

Он пошел с офицерами дальше.

Вы слишком добры к дезертиру, ваше превосходиство, — пытаясь скрыть ненависть в голосе, сказал Киреев. — Ведь это будет у него уже второй «Георгий».

Вы, поручик, с земли не видели того, что я видел стоя, — высокомерно ответил Кашталинский.

Павел отер ладонью запекшиеся губы и глухо, но зло засмеялся.


Читать далее

1 13.04.13
2 13.04.13
3 13.04.13
4 13.04.13
5 13.04.13
6 13.04.13
7 13.04.13
8 13.04.13
9 13.04.13
10 13.04.13
11 13.04.13
12 13.04.13
13 13.04.13
14 13.04.13
15 13.04.13
16 13.04.13
17 13.04.13
18 13.04.13
19 13.04.13
20 13.04.13
21 13.04.13
22 13.04.13
23 13.04.13
24 13.04.13
25 13.04.13
26 13.04.13
27 13.04.13
28 13.04.13
29 13.04.13
30 13.04.13
1 13.04.13
2 13.04.13
3 13.04.13
4 13.04.13
5 13.04.13
6 13.04.13
7 13.04.13
8 13.04.13
9 13.04.13
10 13.04.13
11 13.04.13
12 13.04.13
13 13.04.13
14 13.04.13
15 13.04.13
16 13.04.13
17 13.04.13
18 13.04.13
19 13.04.13
20 13.04.13
21 13.04.13
22 13.04.13
23 13.04.13
24 13.04.13
25 13.04.13
26 13.04.13
27 13.04.13
28 13.04.13
29 13.04.13
30 13.04.13
31 13.04.13
32 13.04.13
33 13.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть