Онлайн чтение книги Горькая сладость
Глава 13

Для Нэнси поездка в Чикаго оказалась утомительной, и вернулась она в раздражении. Дороги были скользкими, погода — холодной, а продавцы в магазинах — грубыми. Перегруженная поклажей Нэнси ввалилась на кухню и увидела Эрика. Он сразу заметил ее взвинченное состояние, и атмосфера накалилась.

— Привет, — сказала она, придерживая дверь каблуком, и потянулась за чемоданом и сумкой для белья.

— Привет.

Она повернула к нему лицо, ожидая привычного поцелуя, но Эрик лишь забрал у нее сумки и потащил наверх. Вернувшись, он сразу же направился к холодильнику и достал бутылку лимонада.

— Аппетитно пахнет. Что ты готовишь?

— Куропатку по-корнуоллски с рисовой начинкой.

— Куропатку по-корнуоллски... с какой стати?

«Чтобы загладить вину», — подумал Эрик, но вслух сказал:

— Я знаю, ты любишь это блюдо. Хотел тебя порадовать.

Он закрыл холодильник, отвинтил пробку с бутылки и открыл дверцу мусорного ящика, чтобы сразу ее выбросить. А когда обернулся, то наткнулся на подошедшую к нему вплотную Нэнси.

— Ммм... приятно снова оказаться дома, — сказала она игриво.

Он поднял бутылку и отхлебнул из нее. Она поймала Эрика в свои объятия, прижимая его локти к бокам.

— А поцеловать?

Он заколебался, но потом быстро поцеловал ее. Выражение его лица встревожило Нэнси, как сигнал опасности.

— Постой... и это все?

Он высвободился из объятий жены.

— Мне надо посмотреть, не подгорают ли куропатки, — сказал он, взял с кухонной стойки рукавицы-ухватки и, быстро отвернувшись от нее, подошел к плите.

Сигнал опасности вновь зазвучал, но на этот раз громче и настойчивей. С Эриком что-то случилось, что-то серьезное, потому что он избегал ее поцелуев и не смотрел в глаза.

Он проверил, не подгорели ли куропатки, допил свой лимонад, накрыл на стол, поинтересовался, как прошла ее рабочая неделя, но за всю трапезу их взгляды пересеклись лишь однажды. Он отвечал холодно и отстраненно, присущее ему чувство юмора, казалось, оставило его навсегда. Еда на его тарелке была почти нетронутой.

— Что случилось? — не выдержала наконец Нэнси.

Он собрал со стола посуду, отнес в мойку и включил воду.

— Ничего, просто плохое настроение. Зима.

«Ну, нет. Это посерьезней, — подумала она и холодный страх прокатился по ее телу. — Это женщина». Ужасная догадка поразила ее как удар молнии. Он начал меняться с того самого дня, когда в городе появилась эта его школьная подружка. Все складывается, его отчужденность, неестественное спокойствие, его стремление избегать физического контакта с ней.

«Сделай же что-нибудь, — приказала себе она, — что-нибудь, что отвратит его от нее».

— Дорогой... — сказала она, вышла из-за стола, подошла к нему сзади и, обхватив руками, продолжила: — Пожалуй, я попрошу, чтобы мою территорию разделили на две части, тогда у меня высвободится еще пара дней для дома.

Это была ложь. Такая мысль даже не приходила ей в голову, но сейчас, чувствуя опасность, она сказала то, что, по ее мнению, он хотел от нее услышать.

Щекой она почувствовала, как перекатываются мускулы на его спине, вторя движениям «ежика» по сковородке.

— Что ты об этом думаешь?

Он продолжал скрести сковородку под струей воды.

— Ну, если ты хочешь...

— А еще я стала подумывать, не завести ли нам ребенка?

Он застыл, как паук, почуявший опасность. Прижатым к его спине ухом Нэнси уловила, как он сглотнул слюну.

— Может, это было бы не так уж плохо.

Эрик выключил воду. Оба замерли в наступившей тишине.

— Чем объяснить такую невероятную перемену?

Ей пришлось лихорадочно импровизировать.

— Я подумала, что поскольку ты зимой не работаешь, то смог бы позаботиться о нем. Даже если я снова начну работать, мы могли бы обойтись без няни по крайней мере полгода.

Она провела рукой по его джинсам и просунула ладонь в их тесную теплоту. Он не двигался, молча вцепившись руками в края мойки.

— Эрик? — прошептала она, нежно сжимая ладонь.

Он резко развернулся и прижал ее к раковине. Вода из крана замочила со спины ее шелковое платье. Его судорожные объятья выдавали отчаянье. И Нэнси поняла, в каком он смятении. Она знала, что с ним — у него нечистая совесть.

Он был груб. Не давая ей ни малейшей возможности сопротивляться, Эрик судорожно сорвал с нее одежду от пояса и ниже, словно боялся, что она — нет, он сам — вот-вот передумает. В углу гостиной стоял диванчик. Эрик швырнул Нэнси на него, не позволив предпринять меры предосторожности, и резко приказал не сопротивляться. Без поцелуев и нежности они совокупились, только так это и можно было назвать.

Когда все кончилось, Нэнси была в бешенстве.

— Отпусти меня! — сказала она.

Они молча разошлись по разным концам дома, чтобы привести себя в порядок.

В полутьме спальни Нэнси застыла перед комодом, тупо уставясь на круглую ручку одного из ящиков. Если я забеременею, о, прости меня, Боже, я убью его!

Чуть позже, вернувшись на кухню Эрик застыл на несколько минут в такой же прострации. Потом вздохнул и взялся за посуду, но все валилось из рук. Он вернулся в гостиную, сел на край стула и, упершись локтями в колени, задумался о своей жизни. Что он пытался доказать, насилуя Нэнси? Было стыдно. Он чувствовал себя извращенцем. Неужто он и вправду хочет от нее ребенка? Может, прямо сейчас войти к ней в спальню и сказать: «Я хочу развода»? А в ответ услышать: «О'кей!..» И сразу, не теряя ни секунды, броситься к своей Мэгги...

Нет. Это исключено. Потому что виноват он, а не жена.

В доме стояла такая тишина, что он слышал, как капает вода из неплотно прикрытого крана на кухне. Он сидел угрюмо и неподвижно, пока взгляд его не наткнулся на разбросанные подушки того самого диванчика, на который он так грубо швырнул Нэнси.

Превозмогая себя, он поднялся, поправил диван и, тяжело ступая, стал подниматься наверх. В дверях спальни он остановился и заглянул в темную глубину комнаты. Нэнси сидела в ногах кровати около сумки с одеждой, которую он сюда принес. Рядом, на полу, стоял ее чемодан. И он подумал, что не стал бы ее винить, если бы она сейчас собрала вещи и ушла из дома.

Эрик помялся в дверях и подошел к жене.

— Прости меня, Нэнси, — сказал он.

Она не двинулась, как будто и не слышала его. Он опустил ладонь на ее голову.

— Мне жаль, что так вышло, — прошептал он.

Продолжая сидеть, она отвернулась и крепко обхватила себя руками.

— Тебе есть о чем сожалеть.

Он снял ладонь с ее головы, и рука тяжелой плетью повисла вдоль тела. Он ждал. Она молчала. Он подыскивал нужные слова, но чувствовал себя пустым сосудом, в котором для нее не осталось ни капли. Постояв еще немного, он вышел из комнаты и уединился внизу.

В понедельник днем он отправился излить душу Майку.

Круглая, как дирижабль, искрящаяся счастьем Барб открыла ему дверь. Но, увидев его угрюмую мину, быстро сказала:

— Он внизу, в гараже. Меняет масло в грузовике.

Майк в промасленной спецовке лежал в яме под пикапом.

— Привет, Майк, — сказал Эрик безрадостно и прикрыл дверь.

— А, это ты, младший братишка!

— Я.

— Подожди минутку, я только солью масло.

Последовало кряхтение, металлический скрежет, а затем плеск струи масла, стекающего в канистру. Вместе со стуком упавших на цементный пол пассатижей появилась голова Майка в красной кепке с развернутым назад козырьком.

— Выбрался побродяжить?

— Угадал. — Эрик натянуто улыбнулся.

— А вид у тебя как у отхлестанного спаниеля, — сообщил Майк, выбрался из ямы и стал вытирать руки тряпкой.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Ого! Значит дело серьезное.

— Да, непростое.

— Тогда подожди, я подложу дровишек в печь.

Похожая на бочонок печурка стояла в углу и излучала тепло. Майк приоткрыл скрипящую дверцу топки, сунул в нее пару тополиных поленьев, вернулся к Эрику и перевернул вверх дном зеленое пластиковое ведро.

— Присаживайся, — пригласил он и сел на трал, откинувшись и вытянув ноги. — И рассказывай хоть целый день, я никуда не спешу. Валяй.

Эрик сидел с окаменевшим лицом, уставившись на верстак. Он не знал, с чего начать разговор. Наконец его озабоченный взгляд встретился с глазами Майка.

— Помнишь, как нас наказывал отец, когда мы были малышами, как стегал по заднице?

— Угу... «Надери их как следует».

— Мне бы хотелось, чтобы он выдрал меня сейчас.

— И что же такого ты натворил, чтобы мечтать об этом?

Эрик тяжело перевел дыхание и честно признался:

— Я завязал роман с Мэгги Пиерсон.

Майк высоко поднял брови, отчего его уши, казалось, теснее прижались к голове. Он помолчал, повернул козырек своей кепки вперед и наконец заговорил:

— Та-ак, теперь я понимаю, почему ты вспомнил старика отца, но мне кажется, что трепка тут мало поможет.

— Это уж точно. Мне надо было с кем-то поделиться, потому что жизнь становится невыносимой.

— И как давно это началось?

— Всего лишь с неделю назад.

— А сейчас? Кончилось?

— Я не знаю.

— Да ну?

— Вот так-то.

Они долго сидели молча, потом Майк спросил:

— Ты собираешься снова встретиться с ней?

— Не знаю. Мы договорились пока не встречаться. Поостыть друг от друга и подумать.

— Нэнси знает?

— Подозревает. Эти выходные с ней были чудовищными.

Майк глубоко вздохнул, снял кепку, почесал в затылке и снова нахлобучил ее, низко надвинув козырек на глаза. Эрик подался ему навстречу.

Майк задумчиво изучал лицо брата.

— Я был уверен, что это случится, с той самой минуты, когда она вернулась в наш город. Я знал ваши школьные дела и знал, что они возобновятся.

— Ты знал? — На лице Эрика отразилось удивление. — Ни черта ты не знал и знать не мог.

— Чему ты так удивляешься? Помнишь, вы взяли тогда мою машину. А у меня с Барб тоже что-то наклевывалось, и мы без труда догадались, что с вами случилось.

— Черт! Везет же людям. Вы даже не знаете, как вам повезло. Когда я смотрю на тебя и на Барб, на вашу семью, как у вас все складывается, то часто думаю, почему в свое время не уцепился за Мэгги. Может, и мне бы перепало такое же счастье.

— Не обольщайся, это не только удача. Это тяжелый труд и постоянные уступки друг другу, постоянное преодоление самих себя.

— Да, я знаю, — кивнул Эрик не очень уверенно.

— А как насчет Нэнси?

Эрик покачал головой.

— Полный туман.

— Это как?

— В самый неподходящий момент она возвращается домой и заявляет, что может стоит подумать, не завести ли ребеночка. Может, это будет и не так уж плохо. Я решил проверить и трахнул ее, не дав времени предохраниться от беременности. С тех пор мы не разговариваем.

— Ты хочешь сказать, что изнасиловал ее?

— Да, можно сказать и так.

Майк взглянул на брата из-под низко сдвинутого козырька и покачал головой.

— Плохо дело, парень.

— Да.

— О чем ты только думал?

— Не знаю. Я чувствовал себя виноватым перед ней за измену с Мэгги и, к тому же был зол и напуган, что после всех этих бесконечных отговорок она вдруг заговорила о ребенке.

— Можно тебя спросить?

Эрик выжидательно поднял брови.

— Ты любишь ее?

Эрик вздохнул. Майк не торопил.

В яме под пикапом забулькало масло и перестало течь в канистру. Его запах, смешанный с дымом горящих поленьев тополя, наполнил помещение гаража.

— Иногда у меня просыпается к ней чувство, но это скорее желание того, что могло бы быть, но не случилось. Встретив ее впервые, я испытал к ней чисто физическое влечение. Она мне казалась самой красивой женщиной на Земле. Узнав ее поближе, я понял, какая она способная и честолюбивая, и воображал, что со временем она добьется большого успеха. Тогда все это было не менее важно, чем ее прекрасная внешность. И знаешь, в чем ирония судьбы?

— Ну?

— Все то, что меня тогда привлекало, теперь отвращает от нее. Для Нэнси деловые успехи значат намного больше, чем семейная жизнь. Черт! Между нами не осталось ничего общего. Ничего. Когда-то нам нравилась одна и та же музыка. Теперь же она напяливает наушники и слушает записи по аутотренингу. В начале замужества мы вместе сдавали белье и одежду в прачечную, теперь же она сдает свои тряпки в ночную сухую чистку в отелях, в которых останавливается. Даже в еде у нас разные вкусы. Она ест «пищу для здоровья» и фырчит на меня за приверженность к пирогам. У нас нет общего счета в банке, мы лечимся у разных врачей и даже моемся разными кусками мыла! Она ненавидит мой снегоход, мой пикап, наш дом — о, Боже! Майк, а я ведь думал, что люди женятся, чтобы вместе взрослеть и стареть.

Майк сел и обхватил колени руками.

— Если ты ее не любишь, нельзя было уговаривать ее заводить ребенка и уж тем более набрасываться на нее без презерватива.

— Знаю, — сокрушенно кивнул Эрик. — О-о черт! — Он уставился на печку. — Как трудно разлюбить человека. Как больно.

Майк поднялся, подошел к брату и обнял его за плечи.

— Да-а...

Они слушали потрескивание дров в топке и чувствовали, как распространяется от нее тепло, смешанное с запахом раскаленного железа и машинного масла. Много лет назад они спали в детской комнате на железной кровати. Им вместе доставались похвалы и ругань родителей, а иногда — в темноте, когда обоим не спалось — они поверяли друг другу свои сокровенные мечты. И вот теперь снова возникло то же чувство доверительной близости и открытости друг с другом, как тогда, в их ранней юности.

— И что же ты собираешься теперь делать?

— Я хочу жениться на Мэгги, но она утверждает, что во мне говорят железы внутренней секреции, а не рассудок.

Майк засмеялся.

— Да она и сама пока не готова к повторному замужеству. Хочет заняться бизнесом, и у меня нет никаких оснований осуждать ее за это. А ведь она, черт возьми, не заполучила еще ни одного клиента, вложив в этот дом такие деньжищи. Понятно, что она ждет не дождется, когда они начнут окупаться.

— Значит, ты пришел спросить меня, как тебе поступить с Нэнси. Но я не знаю правильного ответа. Тебе очень трудно потянуть с ней еще немного?

— Да, это так по-свински бессовестно. На этой неделе я еле сдерживался, чтобы не объясниться с ней и окончательно разойтись. Но я обещал Мэгги, что потерплю какое-то время.

Подумав немного, Майк сжал плечи брата и сказал:

— Я знаю, что тебе надо сделать. — И, развернув Эрика к грузовичку, добавил: — Давай заправим горючим снегоход и прокатимся. Тебе надо прочистить мозги.

Они были уроженцами Севера, где зима длится не менее полугода. С раннего детства они научились ценить и любить голубизну слепящего на солнце снега, суровую красоту подернутых инеем голых ветвей деревьев, розоватые тени от красных амбаров, затерянных в белом ландшафте.

Они ехали в южном направлении в сторону Ньюпорт Стейт Парк, вдоль береговой линии залива Роули, туда, откуда гавань виделась как громадный снежный лабиринт, а пляж казался снежным перевалом. Водовороты подо льдом замерзшего озера намыли огромные окна чистого льда, который нарастал тяжелыми выпуклостями и в конце концов проваливался в воду под собственной тяжестью, трескаясь на пластины льдин, плавающих в образовавшихся промоинах. Промоины, в которых собирались златоглазки, крохали и американские гоголи, достигали огромных размеров. От столкновения льдин над заливом стоял легкий звон. Держась ближе к краям промоин, плавали белокрылые турпаны, ныряя в поисках еды под воду. Откуда-то издали доносился фальшивенький йодль «О-оуаоуа-уа-уа». С воды взлетела стая птиц с длинными и тонкими хвостами, которые тащились за ними, как гигантские жала насекомых, — летние жительницы Заполярного круга на отдыхе в Дор-Каунти. Они проехали сумак и кроваво-красную свидину, чьи алые ягоды казались россыпью драгоценностей на снегу, и двинулись дальше, под своды цикуты и сосновых веток, в рощицу желтых берез, усыпанных сережками, где чечетки закатили себе настоящий пир. Они поехали по оленьему следу — изысканной цепи отпечатков — к стойбищу оленей и наткнулись на место, где животных кто-то вспугнул, и они опрометью бросились вдоль крутой дюны, высоко выбрасывая копыта и выбивая на бегу фонтаны белого снега, ложащегося кружевными салфетками на нетронутую снежную гладь.

Они вспугнули стайку голубых соек, которые тут же обругали их пронзительными и неприятными голосами, а древесный дятел долго сопровождал их от одного поворота к другому. А потом они обнаружили место ночевки оленьего стада и ручей, из которого недавно пили норка, мышка и белочка.

Они проехали на затянутый льдом водоем неподалеку от озера Мад, где плотина бобра напоминала неопрятную, встрепанную голову с лихо нахлобученной белой шапкой снега.

Оставив позади лес, они надолго остановились на отвесном берегу над островом Кан, любуясь широким горизонтом, который за плоской далью снега казался тонкой и ровной линией, разорванной башнею далекого маяка. Где-то поблизости под шуршанье скользящего льда занудил свою немелодичную ноту поползень. Дятел долбил сухую березу. Далеко, на южном конце Дор-Каунти лихорадочный темп зимнего порта отмечал начало напряженного делового сезона, но это там, далеко, — здесь же царила тишина. И Эрик вдруг почувствовал, как сокровенная сущность зимы проникла в его душу.

— Я подожду, — спокойно решил он.

— Мне тоже кажется, что надо подождать.

— Мэгги тоже пока не знает, чего же ей хочется.

— Но если ты начнешь с ней все сначала, тебе надо немедленно порвать с Нэнси.

— Я так и сделаю. Обещаю тебе.

— Принято. Тогда едем домой.

Январь набирал силу. Эрик ничего не говорил Нэнси и выдерживал свое обещание не звонить Мэгги, хотя скучал по ней порой до холода в животе. В начале февраля они с Майком поехали на спортивные состязания в Чикаго, где арендовали выставочный стенд, распространяли спортивную литературу, намечали перспективных заказчиков и заключали контракты на следующий рыболовный сезон. Это были долгие и утомительные дни, когда им приходилось так много беседовать с людьми, что першило в горле, выстаивать на ногах до ломоты в суставах, питаться хот-догами из буфета выставочного зала и спать в убогих комнатенках второразрядных гостиниц.

Когда Эрик вернулся в Рыбачью бухту, дом был пуст. Записка от Нэнси сообщала о ее распорядке на неделю. Для связи с внешним миром оставался только телефон. Десятки раз он перебарывал искушение подойти к аппарату, снять трубку и набрать номер Мэгги. Просто для того, чтобы рассказать ей о снеге, о заключенных им контрактах, о своих планах на неделю — о всех тех вещах, которые мужчина обсуждает со своей женой. С трудом, но ему удавалось сдерживаться.

Однажды, отправившись в город за почтой, он увидел Веру Пиерсон. День был ветреный, и та спешила, наклонив голову и прикрывая рот шарфом. Заметив, что кто-то направляется к ней с другой стороны улицы, она быстро взглянула на него и замедлила шаг. Но потом ее лицо замкнулось, она заторопилась и прошла мимо, словно они не были знакомы друг с другом.

На третьей неделе февраля они с Майком посетили водно-спортивное и туристическое шоу в Миннеаполисе. На третий день к стенду подошла очень похожая на Мэгги женщина. Правда, она казалась повыше Мэгги и волосы незнакомки были посветлее, но все же сходство было настолько разительным, что Эрик почувствовал сексуальное возбуждение. Застегнув пуговицу на пальто, он направился к посетительнице.

— Здравствуйте, что вас интересует? Я готов ответить на все ваши вопросы.

— Ничего особенного. Но я бы взяла вашу брошюру для мужа.

— Конечно-конечно. Мы — чартерная фирма Сиверсонов, предлагаем две лодки на Гиллз-Рок в северном Дор-Каунти штата Висконсин.

— Дор-Каунти? Я что-то слышала об этом месте.

— Это к северу от Грин-Бей, на полуострове.

Беседа длилась довольно долго, наконец она вежливо поблагодарила Эрика и попрощалась. Но был момент, когда их взгляды встретились, и, несмотря на то, что они не были знакомы, в них отразилось понимание: не теперь, в другом месте и при других обстоятельствах они бы говорили не о ловле лосося.

Отойдя от стенда, женщина обернулась и улыбнулась ему с тем же выражением карих глаз, как у Мэгги... и та же ямочка на подбородке — сходство преследовало его остаток дня и не давало покоя.

На следующую ночь, выйдя из-под душа и включив телевизор, Эрик присел на край кровати, с мокрыми волосами и полотенцем, туго обмотанным вокруг бедер. Он снял часы с ночной тумбочки — десять тридцать две, — положил их на место и посмотрел на бежевый телефонный аппарат. Интересно, есть ли в Америке хоть одна гостиница, где закупили бы аппараты другого цвета? Он снял трубку и прочитал инструкцию о междугородных звонках. Набрал номер, но передумал и раздраженно бросил трубку на место.

Хорошо зная Эрика, Мэгги догадывалась, что даже такой, по существу, невинный поступок вызовет у него муки совести.

В конце концов, он не выдержал и позвонил. Набрал номер и ждал, чувствуя, как мышцы живота стянулись в тугой узел, словно у боксера на ринге.

Мэгги сняла трубку после третьего гудка.

— Алло?

— Привет.

Молчание. Может, сейчас и ее сердце заходится так же, как мое? И горло перехватило тугой петлей?

— Можешь мне не верить, — сказала она спокойно, — но я знала, что это звонишь ты.

— Почему?

— Сейчас десять тридцать. Я не знаю никого, кто еще мог бы звонить мне так поздно.

— Я поднял тебя с постели?

— Нет. Я разбирала счета по уплате налогов.

— А-а. Может, я тебе мешаю?

— Нет, это все не срочно. Я уже долго вожусь с ними, давно пора отдохнуть от бумаг.

Снова повисло молчание. Потом он спросил:

— Ты сейчас на кухне?

— Да.

Он представил ее себе там, где они сначала поцеловались, а потом любили прямо на полу.

Снова возникло неловкое молчание, из которого, казалось, не было выхода.

— Как у тебя дела? — спросила Мэгги.

— Путанно.

— У меня тоже.

— Я не хотел тебе звонить.

— Я почти надеялась, что тебе это удастся.

— Но сегодня я встретил женщину, удивительно похожую на тебя.

— Может, я ее знаю?

— Нет, вряд ли. Я сейчас в Миннеаполисе, в отеле «Рэдиссон». Мы с Майком... мы работаем на спортивном шоу. Женщина подошла к нашему стенду. Она оказалась поразительно похожей на тебя — твои глаза, подбородок... Не знаю...

Эрик прикрыл глаза и прижал пальцем переносицу.

— Поразительно, как мы ищем в других то, что напоминает нам друг друга.

— И ты тоже?

— Конечно. А потом ругаю себя за это.

— Я тоже. Эта женщина... когда она подошла, произошло что-то странное. Мы разговаривали с ней не более трех минут, но я чувствовал... Я не знаю, как это сказать... почти угрозу, будто я делаю что-то постыдное. Я не понимаю, почему говорю тебе это, Мэгги. Именно тебе-то я и не должен был рассказывать...

— Нет, продолжай.

— Это было наваждение. Я взглянул на нее и почувствовал... о черт, я не нахожу другого слова — похоть. Да, похоть. И, понимаешь, если бы не ты и наш роман, то я попробовал бы приударить за ней и посмотрел бы, куда это приведет. Мэгги, я не из тех людей, кто увивается за бабами, и случившееся напугало меня. Знаю, что ты читала про климактерический период у мужчин, это когда «бес в ребро», и парни, которые многие годы были примерными мужьями, вдруг начинают увиваться за молоденькими девочками, которые годятся им в дочери, и заводят романы на одну ночь с абсолютно чужими женщинами.

— Эрик, скажи... Мог бы ты сделать такое признание своей жене, Нэнси? Мог бы рассказать ей об этой женщине?

— Боже упаси! Нет.

— Это важно, правда? Ты можешь поделиться этим со мной, но не с Нэнси.

— Да, ты права.

— Ну раз уж мы разоткровенничались о своих опасениях, я тоже кое-что скажу: я чувствую себя сексуально озабоченной вдовушкой, набросившейся на тебя.

— Брось, Мэгги, — мягко сказал он.

— И что теперь? — потребовала она, сокрушенно припоминая сцену на кухонном полу.

— Не терзай себя.

— Не могу. Я тоже неопытна в таких делах.

— Мэгги, послушай меня, знаешь, почему я сегодня позвонил тебе?

— Чтобы рассказать об этой встреченной тобой бабе.

— И поэтому тоже. Но главное — потому что нас разделяет три сотни миль, и я не могу до тебя добраться. Я истосковался по тебе.

— Я тоже скучаю.

— К следующей пятнице будет четыре недели...

— Я знаю.

Она замолчала, и он вздохнул, вслушиваясь в неясное жужжание телефонной линии, потом окликнул ее:

— Мэгги?

— Да, я слушаю.

— О чем ты думаешь?

Она ответила вопросом на вопрос:

— Ты рассказал Нэнси о нас с тобой?

— Нет, но я рассказал об этом Майку. Мне надо было с кем-то поделиться. Прости, если считаешь, что я не должен был этого делать.

— Нет, все правильно. Если бы у меня была сестра, я тоже, наверное, поделилась бы с ней своей болью.

— Спасибо за понимание.

И снова пауза, в течение которой они прислушивались к дыханию друг друга и размышляли о том, что же ждет их впереди. Потом она сказала:

— Нам пора пожелать друг другу спокойной ночи.

— Подожди, Мэгги, — заторопился он. — О Боже! Мэгги, это же сущий ад. Я не могу, мне надо тебя увидеть.

— А что будет потом? Эрик, к чему все это? Снова постель? Полный крах твоей семейной жизни? Я не готова ко всем неприятным последствиям, да и ты, как мне кажется, тоже.

Он хотел возразить, просить, обещать... Но, что обещать? Что он может ей обещать?

— Я... мне, правда, пора идти... — настаивала Мэгги.

Ему показалось, что голос ее дрожит.

— Спокойной ночи, Эрик, — тихо сказала она.

— Спокойной ночи.

Секунд пятнадцать они не могли отключиться.

— Вешай трубку, — прошептала Мэгги.

— Не могу.

Мэгги заплакала, он это почувствовал, хотя она старалась, чтобы он об этом не догадался. Но ее слова звучали сдавленно, а голос дрожал. Сидя на постели и низко склонившись, он сам еле сдерживал набегающие слезы.

— Мэгги, я так люблю тебя, что это становится больно. Сейчас я как побитая собака, и, знаешь, я совсем не уверен, что выдержу еще день без тебя.

— Спокойной ночи, милый, — прошептала она и сделала то, что он так и не сумел, — повесила трубку.

Следующий день прошел в полной уверенности, что он никогда не увидит ее снова. Слова расставания были печальными, но окончательными. Она полнокровно и счастливо жила со своим мужем. У нее есть дочь, ее дело, цель жизни. И в финансовом отношении все в порядке. Зачем он ей? Да еще в таком городке, как Рыбачья бухта, где каждый знает все про другого... она абсолютно права, не желая впутываться в отношения, которые вызовут косые взгляды в любом случае, останутся они любовниками, или он уйдет из-за нее от Нэнси. Она уже страдает от осуждения дочери и собственной матери. Нет, так не пойдет. Роман надо кончать.

Он был очень несчастен. Бесцельно бродил, не находя себе места, с ощущением, будто кто-то напихал в его грудную клетку всякого тряпья и мусора, и он уже никогда не сможет вздохнуть полной грудью. Эрик жалел о том, что позвонил. Услышав ее голос, он почувствовал себя только хуже. А самым горьким было то, что и она провела эти недели страдая и мучаясь, как и он. И он не видел выхода из положения, в котором они оказались.

Вечером он завалился в постель. Но ему не спалось. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался к шуму машин на Седьмой улице. Он думал о Нэнси и о настойчивой просьбе Мэгги решать судьбу своей семейной жизни, исходя из отношений с женой, а не из романа между ними. Но он не мог этого сделать. Свое будущее он представлял теперь только с Мэгги. Гостиничный матрас и подушка были жесткими, словно их набили галькой. Жаль, что он не курит. Наверно, было бы неплохо слегка одурманить себя никотином, вбирая его медленным вдохом, и послать все к чертям собачьим.

Его ручные часы с подсветкой показали одиннадцать двадцать семь.

Что там пишут в статьях о человеке в состоянии стресса? В подобных ситуациях людям моего возраста грозит сердечный приступ? Они раздражительны, нерешительны, несчастны, страдают от бессонницы и теряют аппетит? Они сексуально озабочены?

Зазвонил телефон. В темноте Эрик рванулся к нему так стремительно, что ободрал кожу пальцев о крышку тумбочки. Он облокотился на подушку и нащупал трубку.

— Алло?

Ее голос звучал тихо и чуть смущенно, но она сразу же перешла к делу:

— В понедельник вечером я хочу пригласить тебя на обед.

Сердце его забилось так сильно, что он откинулся на подушки, — кровь ударила в голову, заныли лопатки, кончики пальцев покалывало, будто иголками.

— Мэгги, Господи!.. Мэгги, ты и в самом деле хочешь, чтобы я пришел?

— Очень хочу.

Так что же все-таки с ним будет — любовная связь или новая семья? Неподходящее время ты выбрал для таких вопросов. Сейчас мне достаточно снова ее увидеть.

— Как ты узнала мой телефон?

— Ты же мне сказал, что остановился в отеле «Рэдиссон» штата Миннеаполис. Здесь их четыре. В конце концов, я нашла нужный.

— Мэгги...

— В шесть вечера, в понедельник, — прошептала она.

— Я принесу «Чардонни», — ответил Эрик.

Повесив трубку, он почувствовал себя так, будто выбрался из болотной трясины, ступил на твердую почву и понял, что вернулся к жизни.

В шесть вечера в понедельник он подъехал к боковой дорожке у дома Мэгги, та вышла на веранду и крикнула:

— Поставь грузовик в гараж.

Он так и сделал. Даже запер двери, прежде чем направиться к дому. Он подавил желание побежать и прошел по дорожке обычным шагом, медленно поднялся по ступенькам веранды и сжал кулаки, борясь с искушением обнять стоящую перед ним, дрожащую, со скрещенными на груди руками женщину. Ее темный силуэт в дверном проеме ярко освещенной кухни казался охваченным лучистым ореолом, и от этого она походила на небесное создание.

Они стояли друг перед другом на морозном февральском воздухе, выдыхая легкие облачка пара. Наконец он спохватился и сказал:

— Привет.

Мэгги прикусила губу и смущенно хмыкнула:

— Привет. Заходи.

Он прошел за нею внутрь дома и нерешительно остановился на коврике у порога. На ее открытой шее виднелась нитка жемчуга, тонувшая в глубоком вырезе шелкового розового платья — воздушного, живущего, казалось, своей собственной переливчатой жизнью. И когда она обернулась ему навстречу, то все вместе — жемчуг, и шелк, вся она показались ему дрожащим в воздухе миражом. Они оба таинственным образом поняли, что эта встреча станет антиподом предыдущей.

Все шло по обычному в таких случаях сценарию. Она с благодарностью приняла его подарок.

— «Чардонни»... как мило, — сказала она, рассматривая наклейку.

— Причем охлажденный, — поддержал Эрик, снимая куртку.

— У меня есть чудесные рюмки.

— Вот и прекрасно.

Она поставила вино в холодильник, и Эрик взглянул на ее ноги. Туфли на высоких каблуках, того же цвета, что и платье, поблескивали лаком в ярко освещенной кухне. Закрыв дверцу холодильника, она обернулась, но не подошла, выдерживая дистанцию.

— Ты очень элегантна, — сказал Эрик.

— Ты тоже, — ответила она.

Готовясь к встрече, Эрик выбрал дымчато-голубой костюм, бледно-персиковую рубашку и полосатый галстук, сочетающий оба эти цвета. Она оценила его наряд и снова посмотрела в глаза. Каждый из них инстинктивно постарался пленить другого своим внешним видом.

— Мы принарядились. — Она печально улыбнулась.

Эрик хмыкнул.

— Да, действительно.

— Я решила зажечь свечи, чтобы было уютней, — сказала она, проводя его в огромную гостиную, освещенную шестью свечами и пахнущую розами. Громадный стол, за которым уместилась бы дюжина едоков, был сервирован на двоих — так, чтобы можно было смотреть друг на друга.

— Ты закончила оформление комнаты. Красиво.

Эрик огляделся: обои цвета слоновой кости, гирлянды на окнах, фарфор в стеклянном шкафу-горке, полированный стол вишневого дерева.

— Спасибо. Садись сюда. Тебе нравится лосось или ты только ловишь его?

Он довольно засмеялся и, заняв указанное место, принял игру в ресторанный обед.

— С удовольствием его отведаю.

— Я, наверное, должна спросить, когда подать вино — прямо сейчас или попозже?

— Прямо сейчас, но позволь я его принесу, Мэгги.

Он уже было поднялся, но она остановила его, придержав за плечо.

— Нет, лучше я сама.

Он наблюдал, как она вышла из комнаты и вернулась в мерцании свечей, в переливах шелка и жемчуга, дрожащими отсветами ложащихся на ее фигуру. Она наполнила бокалы и села на свое место напротив Эрика, между оплетенным в белое сифоном и хрустальной вазочкой с букетом душистых коралловых роз. Канделябры освещали сервированную часть стола, будто остальной огромной поверхности вовсе не существовало.

— Расскажи мне о Миннеаполисе, — попросила Мэгги.

Попивая вино и изучая друг друга в свете свечей, он рассказывал, а она слушала. Потом она подала салат и французский хлеб с хрустящей корочкой, которая начинала крошиться, стоило только отломить кусочек. Эрик зачарованно смотрел, как Мэгги, облизав палец, собрала парочку мелких крошек со стола и слизнула их.

— Когда ты собираешься открыть свою гостиницу?

Она ответила, следя глазами, как он наполняет бокалы, мажет маслом еще один кусок хлеба, с аппетитом откусывает и вытирает рот цветастой столовой салфеткой.

Чуть позже она подала ему лосося с соусом из яблочного сидра, жареный картофель с сыром и спаржу, украшенную алыми розами, которые как-то умудрилась вырезать из куска мяса.

— Неужели ты сама все это приготовила? — спросил он в изумлении.

— Мм-мммм.

— Это можно есть или поместить в рамку?

— Как хочешь.

Он ел, смакуя каждый кусок, ценя угощение как первый, но многообещающий дар — это обещали ее глаза, которые в таинственном свете свечей он мог изучать до полного сердечного удовлетворения.

А потом, позже, когда тарелки были убраны и вино допито до дна, она появилась из кухни, неся тяжелый, величиной со шляпу, шоколадный пирог на подносе «Фостория» с плавающей в центре свечкой, как бы продлевающей стеклянную ножку основания подноса.

— Та-даа, — попыталась изобразить подобие туша Мэгги.

Он обернулся и залился смехом, откинувшись на спинку стула и наблюдая, как она устанавливает перед ним свое коронное блюдо.

— Если сможешь его съесть, получишь в награду еще один такого же размера.

Когда Мэгги наклонилась, сервируя стол к чаю и смеясь вместе с ним над тортом невероятного размера, его рука обвилась вокруг ее бедер.

— Это чудовище, но он мне нравится.

— Сможешь его съесть?

Продолжая улыбаться и глядя ей в глаза, он ответил:

— Если я это сделаю, то потребую награды.

Его руках обхватила ее покрепче, и улыбки исчезли.

— Мэгги, — прошептал он и притянул к себе так близко, что ее колени уперлись в сиденье стула. — Этот месяц стоил мне года.

Он уткнулся лицом в ее грудь. В ее карих глазах заплясали отсветы свечей, и она положила ладонь на его голову.

— Наверное, ты готовила этот стол несколько дней, — добавил он приглушенно, не отрывая лица от груди Мэгги.

Она лишь улыбнулась в ответ и склонилась к его волосам, пахнущим кокосовым орехом.

— Я соскучился по тебе, я хочу тебя, — сказал Эрик, — больше, чем торт.

Она подняла его лицо, и, удерживая в ладонях, прошептала:

— Дни без тебя кажутся мне пустыми и бессмысленными.

Наклонившись, она поцеловала его так, как мечтала в безысходно долгие одинокие дни — в поднятое навстречу ее губам лицо. Оторвавшись от его рта, она нежно провела подушечками пальцев по щеке, чувствуя, как под ними растворяется напряженность отчаянья, накопившаяся за четыре недели разлуки.

— Какой самообман, как глупо было думать, что мы сможем подавить свое чувство, боясь осложнить будущую жизнь,

В «Бельведере» ее розовый наряд соскользнул на пол рядом с его парадным костюмом. Они расторгли обет воздержания и отпраздновали конец добровольной пытки. А много позже, лежа обнявшись, они делились своими переживаниями в разлуке, изумляясь той безысходности бытия, когда чувствуешь себя разодранным надвое, и радуясь возвращению полноты и цельности жизни сейчас, когда они вновь обрели друг друга.

— Тоскуя по тебе, я читала стихи, — призналась Мэгги.

— А я ездил на снегоходе, пытаясь не думать о тебе.

— Однажды в городе мне показалось, что ты идешь впереди меня, и я побежала, чтобы тебя догнать. Но это оказался незнакомый человек, и с досады я чуть не разрыдалась прямо на улице.

— Я думал о тебе во всех гостиницах, не мог заснуть и мечтал, чтобы ты оказалась рядом. О Боже, как мне тебя хотелось! — Эрик тронул ее подбородок. — А когда я сегодня вошел в твой дом, и ты встретила меня в своем роскошном розовом наряде, я ощутил... Я понял, что, наверное, чувствуют моряки, возвращаясь домой после долгой разлуки. И кроме как быть здесь, рядом с тобою, и снова смотреть на тебя, мне ничего не надо.

— Я тоже это чувствовала. Как будто ты унес с собой часть меня, самую главную, ту, которая находится здесь. — И она положила руку на сердце. — А когда ты вернулся, этот кусочек встал на свое место, и я вновь ожила.

— Я люблю тебя, Мэгги. Ты именно та женщина, которая должна была стать моей женой.

— А если я отвечу, что не против?

— Тогда я скажу ей все и покончу с этим раз и навсегда. Идет?

— Странно, но я так люблю тебя, что мне кажется, будто этот выбор делается не мной и не тобой.

Эрик с удивлением посмотрел на нее.

— Так ты не против, Мэгги?

— Я «за», Эрик. Я люблю тебя... люблю... люблю! — И каждое «люблю» сопровождалось поцелуями в ключицу, в щеку, в лоб... — Я люблю тебя и, как только ты разведешься, стану твоей женой.

Они снова крепко обнялись и он перекатился на спину, положив ее на себя. Постепенно их охватила задумчивость. Они тихо лежали рядом и смотрели в глаза друг другу. Он нежно поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.

— Я подумал... что вот так и состарюсь рядом с тобой, — тихо сказал Эрик.

— Мне нравится эта мысль.

И он искренне верили, что все так и будет.