Онлайн чтение книги Город и псы
ЭПИЛОГ

Когда лейтенант Гамбоа открыл дверь курсовой канцелярии, он увидел, что капитан Гарридо кладет в шкаф какую-то тетрадь; капитан стоял спиной к нему, шея выпирала из-под туго затянутого галстука. Гамбоа поздоровался, капитан обернулся.

– Привет, Гамбоа, – сказал он с улыбкой. – Уже готовы к отъезду?

– Да, сеньор капитан. – Лейтенант вошел в комнату. Он был в выходной форме. Когда он снял кепи, а лбу, на висках и на затылке правильным кругом обозначилась едва заметная полоска. – Я только что простился с полковником, с комендантом и с майором. Осталось проститься с вами.

– Когда уезжаете?

– Завтра утром. Но мне еще много надо сделать.

– Становится жарко, – сказал капитан. – Летом мы испечемся, – засмеялся он. – Ну да вам-то все равно. В этих предгорьях что лето, что зима – все едино.

– Если не любите жару, – пошутил Гамбоа, – можем поменяться. Я останусь здесь, а вы вместо меня поедете в Хулиаку.

– Ни за что! – сказал капитан и взял его под руку. – Идемте, пивом угощу.

Они вышли. У дверей одной из казарм какой-то кадет с красной повязкой дневального пересчитывал белье.

– Почему этот кадет не на уроке? – спросил Гамбоа.

– А вы все за свое, – весело сказал капитан. – Какое вам теперь дело до кадетов?

– И то правда. Дурная привычка, знаете ли. Они вошли в офицерский буфет, капитан заказал бутылку пива и сам наполнил стаканы. Чокнулись.

– Я в предгорьях не бывал, – сказал капитан. – А вообще-то, наверное, там неплохо. Вы доедете туда из Хулиаки поездом или автобусом. Время от времени сможете вырываться в Арекипу.

– Конечно, – сказал Гамбоа. – Ничего, привыкну.

– Я вам искренне сочувствую, – сказал капитан. – Хотите – верьте, хотите – нет, а я вас ценил, Гамбоа. Помните, как я вас предупреждал? Знаете поговорку: «С кем поведешься…» Кроме того, запомните на будущее: об уставе можно напоминать только подчиненным, но никак не старшим по званию.

– Не надо жалеть меня, сеньор капитан. Я пошел в армию не для забавы. Что военное училище, что гарнизон – мне все равно.

– Ну, тем лучше. Не будем спорить. Выпьем. Они допили свои стаканы, и капитан налил еще. За окном простирался луг; трава подросла и пожелтела. Несколько раз мимо проскакала лама, она неслась во всю прыть, тревожно косясь умными глазами.

– Это она от жары, – сказал капитан, показывая на ламу пальцем. – Никак не привыкнет. Прошлым летом просто бесилась.

– Там я увижу много лам, – сказал Гамбоа. – А может, выучу язык кечуа [25] Язык кечуа – язык индейского народа кечуа, до испанской колонизации был официальным языком государства инков. Сейчас на кечуа говорит около 10 миллионов человек..

– У вас нет знакомых в Хулиаке?

– Есть один. Муньос.

– Как, этот болван Муньос? Он ничего парень. Только совсем спился.

– У меня к вам просьба, сеньор капитан.

– Пожалуйста. Я к вашим услугам.

– Дело касается одного кадета. Я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, за оградой. Вы можете его отпустить?

– На сколько?

– На полчаса, не больше.

– А, – сказал капитан с усмешкой. – Ясно, ясно!

– У нас с ним будет личный разговор.

– Понимаю. Хотите ему всыпать?

– Не знаю, – засмеялся Гамбоа. – Может быть.

– Это Фернандес? – спросил капитан вполголоса. – Не стоит. Его можно наказать иначе. Предоставьте это мне.

– Нет, это не он, – сказал Гамбоа. – Второй. Да и все равно вы уже ничего не можете сделать.

– Ничего? – сказал капитан. – А если он потеряет год? По-вашему, это пустяк?

– Поздно, – сказал Гамбоа. – Вчера окончились экзамены.

– Ну и что же? – серьезно сказал капитан. – Это не важно. Еще не выведены годовые отметки.

– Вы всерьез? Капитан осекся.

– Не бойтесь, не бойтесь, шучу, – засмеялся он. – Я не допущу ни малейшей несправедливости. Берите вашего кадета и делайте с ним что хотите. Только прошу: лицо не трогайте; не хочу больше скандалов.

– Благодарю, сеньор капитан. – Гамбоа надел кепи. – А теперь мне надо идти. До скорого свидания, надеюсь.

Они пожали друг другу руки. Гамбоа пошел к учебному корпусу, поговорил с сержантом и вернулся в караульную – он оставил там свой чемодан. Навстречу ему вышел дежурный офицер.

– Тебе телеграмма, Гамбоа.

Он распечатал ее и быстро пробежал глазами; затем спрятал в карман и сел на скамейку – солдаты поднялись, оставили его одного – и, уставившись на пол, застыл в неподвижности.

– Что, плохие вести? – спросил дежурный офицер.

– Нет, нет, – сказал Гамбоа. – Так, семейные дела.

Дежурный велел одному из солдат приготовить кофе и спросил Гамбоа, не хочет ли он чашечку. Тот кивнул. Немного спустя у дверей появился Ягуар. Гамбоа залпом выпил кофе и встал.

– Этот кадет выйдет со мной ненадолго, – сказал он офицеру. – Есть разрешение капитана.

Он взял чемодан, вышел на Набережную и пошел по утоптанной земле, по краю обрыва. За ним в нескольких шагах шел Ягуар. Они дошли до Пальмового проспекта. Когда ворота училища скрылись из виду, Гамбоа поставил чемодан на землю. Потом вынул из кармана бумажку.

– Что это значит? – спросил он.

– Там все ясно сказано, сеньор лейтенант, – ответил Ягуар. – Мне нечего добавить.

– Я больше не служу в училище, – сказал Гамбоа. – Почему вы обратились ко мне? Почему не явились к капитану вашего курса?

– Не хочу говорить с капитаном, – сказал Ягуар. Он слегка побледнел, и его светлые глаза избегали взгляда Гамбоа.

Поблизости никого не было. Волны шумели совсем рядом. Гамбоа сдвинул кепи на затылок и вытер лоб; красная полоса под козырьком выделялась резче морщин.

– Зачем вы это написали? – снова спросил он. – Зачем вы это сделали?

– Это вас не касается, – сказал Ягуар слабым и покорным голосом. – Ваше дело – отвести меня к полковнику. Больше ничего.

– Вы думаете, все сойдет так же легко, как в первый раз? – сказал Гамбоа. – Вы так думаете? Или, может, хотите посмеяться надо мной?

– Не такой уж я болван, – сказал Ягуар и презрительно скривился. – Просто я никого не боюсь, сеньор лейтенант, ни полковника, никого. Я защитил ребят от четверокурсников, когда мы сюда поступили. Все боялись крещения и тряслись, как бабы; я показал им, что такое мужчина. А при первом же случае они пошли против меня. Они просто жалкие твари, предатели, вот они кто. Все как один. Хватит с меня училища, сеньор лейтенант.

– Бросьте заливать, – сказал Гамбоа. – Говорите откровенно. Зачем вы написали эту записку?

– Они думают, что я предатель, – сказал Ягуар. – Понимаете? Они даже не попытались узнать правду. Как только у нас обыскали шкафы, они сразу подумали на меня, свиньи. Видели, что они написали на стенах душевой? «Ягуар стукач. Ягуар шкурник». А ведь я все делал ради них, вот что противно. Какая мне выгода? Скажите, сеньор лейтенант, ну какая? Никакой, верно? Я все делал ради взвода. Не могу я больше с ними оставаться. Они мне были как семья, а теперь… Видеть их не могу!

– Неправда, – сказал Гамбоа. – Вы лжете. Если вы так дорожите мнением своих товарищей, почему вы хотите, чтобы они узнали, что вы убийца?

– Меня их мнение не интересует, – глухо сказал Ягуар. – Меня возмущает их неблагодарность – и все.

– Все? – язвительно сказал Гамбоа. – В последний раз прошу вас: говорите честно. Почему вы не сказали им, что их выдал кадет Фернандес?

Ягуар сжался, как будто его внезапно ударили.

– Это другое дело, – глухо сказал он, с трудом выговаривая слова. – Совсем другое дело, сеньор лейтенант. Остальные предали меня просто из трусости. А он хотел отомстить за Холуя. Конечно, он доносчик, а такое всегда противно видеть, но он хотел отомстить за друга. Разве вы не понимаете, что это совсем другое дело?

– Ладно, идите, – сказал Гамбоа. – Я не намерен терять тут с вами время. Ваши мысли о верности и мести меня не интересуют.

– Я не могу заснуть, – пробормотал Ягуар. – Это правда, сеньор лейтенант, честное слово. Я не знал, как это – жить отверженным. Не сердитесь, попытайтесь меня понять, я не так уж много прошу. Все говорят: «Гамбоа пострадал больше всех, а только он один справедливый». Почему вы не хотите меня выслушать?

– Хочу, – сказал Гамбоа. – Я вас слушаю. Почему вы убили того парня? И зачем вы написали мне записку?

– Я обманулся в ребятах, сеньор лейтенант: я хотел убрать Холуя. Да вы сами подумайте, в таком деле – всякий может ошибиться. Чихал он, что Каву исключат, лишь бы ему выйти на несколько часов. А что товарищ пропадет, ему наплевать. Как тут не обозлиться?

– Почему же вы передумали именно теперь? – спросил Гамбоа. – Почему вы не сказали правду, когда я вас допрашивал?

– Не то чтоб передумал, – сказал Ягуар. – Только… – Он помедлил немного и кивнул, соглашаясь с собственной мыслью: – Теперь я лучше понимаю Холуя. Для него мы были не товарищи, а враги. Я же говорю вам: я не знал, что это такое, когда все тебя презирают. Все издевались над ним, это сущая правда, а я больше всех. Не могу забыть его лица, сеньор лейтенант. Клянусь, сам не знаю, как я мог его убить. Я хотел избить его, напугать. А в то утро я вдруг увидел впереди его голову и прицелился. Разделаться с ним за весь взвод – вот что я хотел. Откуда я мог знать, что все остальные еще хуже него? Я думаю, меня надо посадить в тюрьму. Все говорили, что я так кончу, – и мать моя, и вы тоже. Можете радоваться, сеньор лейтенант.

– Я его не помню, – сказал Гамбоа, и Ягуар посмотрел на него с недоумением. – То есть я ничего не знаю о его жизни в училище. Некоторых я помню хорошо – как кто носит форму, как ведет себя на учениях. А вот Арану не помню. А ведь он проучился три года в моей роте.

– Не надо меня успокаивать, – растерянно сказал Ягуар. – Не говорите ничего, пожалуйста. Не люблю, когда…

– Я не вам говорю, – сказал Гамбоа. – И не собираюсь утешать вас, не беспокойтесь. Идите. У вас есть разрешение только на полчаса.

– Сеньор лейтенант… – начал Ягуар, застыл на секунду с открытым ртом и повторил: – Сеньор лейтенант…

– Дело об Аране закончено, – сказал Гамбоа. – Начальство больше не хочет и слышать об этом. Их не переубедишь. Легче воскресить Арану, чем доказать им, что они ошиблись.

– Вы не отведете меня к полковнику? – спросил Ягуар. – Вас бы тогда не отправили в Хулиаку, сеньор лейтенант. Не смотрите так на меня. Думаете, я не знаю, за что вам попало? Отведите меня к полковнику.

– Вы знаете, что такое напрасные жертвы? – сказал Гамбоа, и Ягуар пробормотал: «Как это?» – А вот, например, когда сдается безоружный противник, ни один мало-мальски сознательный боец не станет в него стрелять. Не только из моральных соображений, но и из военных тоже, хотя бы ради экономии. Даже на войне не должно быть напрасных жертв. Вы меня поняли? Идите в училище и постарайтесь, чтобы смерть Араны научила вас чему-нибудь в будущем.

Он разорвал записку, которую держал в руках, и бросил на землю.

– Идите, – повторил он. – Скоро обед.

– Вы не вернетесь, сеньор лейтенант?

– Нет, – сказал Гамбоа. – Может, встретимся когда-нибудь. Прощайте.

Он взял чемодан и пошел по проспекту в сторону Бельявисты.

Некоторое время Ягуар смотрел ему вслед. Потом подобрал бумажки, лежавшие у его ног. Гамбоа разорвал записку пополам. Соединив клочки, легко можно было ее прочитать. Он удивился, когда увидел, что, кроме разорванного листа бумаги, на котором он сам написал: «Лейтенант Гамбоа, я убил Холуя. Можете подать докладную и отвести меня к полковнику», там еще два клочка. Они составляли телеграмму: «Три часа назад родилась дочь. Роса чувствует себя хорошо. Поздравляю. Жди письма. Андрес». Ягуар разорвал бумажки на мелкие кусочки и, подходя все ближе к обрыву, разбрасывал их по ветру. Около одного из домов он замешкался – это было высокое здание, окруженное большим садом. Там совершил он свою первую кражу. Он пошел дальше, к набережной. Остановился, посмотрел на море, простиравшееся у его ног; оно было не такое серое, как обычно; волны ударялись о берег и быстро отбегали назад.

Все было залито белым, слепящим светом; казалось, сияющие дома освещают синее, безоблачное небо. Альберто боялся смотреть на сплошь застекленные стены, в которых сверкало и переливалось солнце: еще ослепнешь, чего доброго!… Пот катился ручьями под легкой шелковой рубашкой. То и дело приходилось вытирать лицо полотенцем. Проспект, как ни странно, пустовал; обычно в это время по мостовой медленно дефилирует поток машин, направляющихся на пляж. Альберто посмотрел на часы, но так и не увидел, сколько времени, – глаза его блуждали, зачарованные блеском стрелок, циферблата, золотого браслета. Это были прекрасные часы с корпусом из чистого золота. Прошлым вечером Богач сказал ему в парке Салазар: «Смахивают на хронометр». Он ответил: «Это хронометр и есть! Для чего же тогда тут эти четыре стрелки и два циферблата, как ты думаешь? А еще они противоударные и водонепроницаемые». Ему не поверили, и тогда он снял часы и сказал Марселе: «Урони их на землю, пусть посмотрят». Она никак не могла решиться, только испуганно вскрикивала. Богач, Элена, Эмилио, Пако и Малышка подзадоривали ее. «Бросить? Бросить? Серьезно?» – «Да, – говорил Альберто, – бросай, и дело с концом». Когда она разжала руку, все сразу замолкли, семь пар вытаращенных глаз ждали, что часы разобьются на тысячу осколков. Но часы только слегка подпрыгнули. Альберто поднял их и протянул Марселе: они остались целы – ни единой царапины на корпусе, идут нормально. Потом он сам погрузил их в воду, в малый фонтан парка, чтобы доказать, что часы водонепроницаемые. Альберто улыбнулся. Подумал: «Сегодня я выкупаюсь в них на Подкове». Отец подарил их ему на Рождество и сказал: «За хорошие отметки на экзаменах. Наконец ты становишься достойным своей семьи. Вряд ли у кого-нибудь из твоих друзей есть такие часы. Можешь похвастаться». И действительно, в прошлый вечер в парке часы стали главным предметом разговоров. «Да, отец умеет жить», – подумал Альберто.

Он свернул на Весеннюю улицу, и вдруг ему стало очень хорошо. Он шагал среди роскошных домов с пышными садами, по залитым светом сверкающим тротуарам, взгляд его блуждал по кружеву света и тени, лежащему на стволах деревьев и на ветках. «Здорово летом, – подумал он. – Завтра понедельник, а день пройдет так же, как сегодня. Встану в девять, съезжу за Марселой, пойду с ней на пляж. Вечером – в кино, а попозже – в парк. То же будет и во вторник, и в среду, и в четверг – так все лето. А там мне уже не придется идти в училище, соберу чемоданы – и в путь. Я уверен, что в Штатах мне понравится». Он еще раз посмотрел на часы: половина десятого. Если сейчас так жарит солнце – что же будет в одиннадцать? «Великолепный день для купания», – подумал он. В правой руке он нес плавки, завернутые в зеленое с белым полосатое полотенце. Богач договорился встретиться с ним в десять; он пришел слишком рано. До училища он всегда опаздывал. Теперь же все было наоборот, как будто он хотел наверстать упущенное: целых два лета провел он дома, ни с кем не встречаясь! А ведь ребята жили не так уж далеко, он мог бы пойти в любое утро до угла Колумба и Диего Ферре и возобновить дружбу – стоило только перекинуться парой фраз: «Привет. Зимой я не мог зайти к вам – интернат, знаете ли. А сейчас три месяца каникул, и я хочу провести их с вами и позабыть о дисциплинарных взысканиях, о военных и о казармах». Но Бог с ним, с прошлым; спасительная реальность солнечного утра, сияя, расстилалась перед ним; дурные воспоминания таяли как снег под ярко-желтыми лучами.

Нет, не совсем так. Вспомнишь об училище, и сразу становится не по себе, и весь сжимаешься, как мимоза от прикосновения руки. Правда, это неприятное ощущение становилось все более мимолетным: попала в глаз песчинка, помучился минутку, и все прошло. Когда он вспоминал училище два месяца тому назад, смятение и недовольство не покидали его весь день. Теперь же многое вспоминалось, как эпизоды из фильма. Лицо Холуя больше не преследовало его целыми днями. Он пересек улицу, остановился у второго дома и свистнул. Цветник, разбитый у входа, пестрел цветами; политый газон блестел на солнце. «Иду!» – раздался девичий голос. Он огляделся вокруг, но никого не увидел. Марсела, должно быть, шла по лестнице. Пригласит ли она его наверх? Альберто хотел предложить ей прогуляться до десяти. Он пройдется с ней под деревьями до трамвайной линии. Может быть, поцелует ее. Марсела появилась в глубине сада; она была в брюках и в легкой клетчатой блузке навыпуск, черной с вишневым. Она улыбалась ему, и он подумал: «Какая красивая». Глаза и волосы у нее были черные, кожа – идеальной белизны.

– Привет, – сказала Марсела. – Ты что-то рано сегодня.

– Если хочешь, могу уйти, – пошутил Альберто.

Вначале, особенно после того вечера, на котором он объяснился Марселе, он робел – ведь темная трехгодичная полоса отделяла его от милого мира детства. Теперь он чувствовал себя непринужденно и уверенно, мог без устали шутить и смотрел на других как равный, а иногда и с некоторым превосходством.

– Глупый, – сказала она.

– Пройдемся немного? Богач придет только через полчаса.

– Что ж, – сказала она. – Пошли. – Она приставила палец к виску. «О чем она думает?» – Родители спят. Вчера они ходили на званый вечер в Анкон. Вернулись очень поздно. А я, дурочка, ушла из парка раньше девяти.

Когда они немного отошли от дома, Альберто взял ее за руку.

– Ты видишь, какое солнце? – сказал он. – Как раз для купания.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – начала Марсела.

Альберто посмотрел на нее: он увидел маленький, вызывающе вздернутый носик и очаровательную озорную улыбку. «Красавица», – подумал он.

– Что именно?

– Вчера вечером я видела твою девицу.

Что это – шутка? Он еще не совсем тут освоился. Иногда кто-нибудь из приятелей говорил намеками, которые все понимали, а он чувствовал себя растерянным, словно слепым. И отыграться невозможно: не хамить же, как там, в казарме.

Перед ним промелькнула чудовищная, постыдная картина: Холуй привязан к топчану, а Ягуар с Питоном плюют на него.

– Какую девицу? – робко спросил он.

– Тересу, – сказала Марсела. – Эту, из Линсе. Жара, про которую он было забыл, вдруг обрушилась на него, придавила.

– Тересу? Марсела засмеялась:

– А зачем, думаешь, я спросила тебя, где она живет?

Она говорила тоном победителя и явно была довольна своей проделкой.

– Богач отвез меня туда прямо из парка на своей машине.

– К ней домой? – запинаясь проговорил Альберто.

– Да, – ответила Марсела. Ее черные глаза сверкали. – Хочешь знать, как это было? Я постучала в дверь, и вышла она сама. Я спросила, там ли живет сеньора Грельо – так мою соседку зовут. – Она помолчала. – Я успела ее хорошо рассмотреть.

Он принужденно улыбнулся. Пробормотал: «Ты сумасшедшая», но настроение у него испортилось. Самолюбие его было ущемлено.

– Скажи, – продолжала Марсела коварно-ласковым голоском, – ты сильно ее любил?

– Нет, – сказал Альберто. – Конечно нет. Так, баловство одно.

– Она некрасивая, – вскипела вдруг Марсела. – Вульгарная и некрасивая.

Несмотря на смущение, Альберто обрадовался. «Она меня безумно любит, – подумал он. – Сгорает от ревности». И сказал:

– Ты же знаешь, я люблю только тебя. Я никогда никого не любил так, как тебя.

Марсела сжала его руку, и он остановился. Он хотел взять ее за плечо и привлечь к себе, но она завертела головой, боязливо оглядываясь. Никого не было. Альберто слегка коснулся губами ее губ. Они пошли дальше.

– Что она сказала? – спросил Альберто.

– Она? – Марсела холодно улыбнулась. – Ничего особенного. Сказала, что там живет какая-то сеньора. Назвала очень странное имя, я даже не запомнила. Богач повеселился всласть. Он кричал ей что-то из машины, и она закрыла дверь. Вот и все. Ты больше ее не видел?

– Нет, – сказал Альберто. – Конечно нет.

– Скажи, а ты гулял с ней в парке Салазар?

– Не успел. Мы виделись всего несколько раз, у нее дома или в Линсе. В Мирафлоресе я с ней не был.

– Почему вы поссорились? – спросила Марсела. Вопрос застал Альберто врасплох; он открыл было рот, но ничего не сказал. Как объяснить Марселе, если он сам еще не понял? Тереса была одним из персонажей его трехлетней эпопеи, которую он ни за что не желал воскрешать.

– Да так, – сказал он. – Когда окончил училище, я понял, что она мне больше не нравится. С тех пор я ее не видел.

Они дошли до трамвайной линии и направились вниз по Редутной. Он обнял Марселу за плечи осторожно, как бы боясь повредить нежную, теплую кожу, пульсирующую под его рукой. Зачем он рассказал ей о Тересе? Все любили говорить о своих прошлых романах, сама Марсела рассказывала ему о каком-то парне со Св. Исидора, и ему тоже не хотелось показаться лопухом. Он окончил военное училище, и это давало ему известное преимущество перед остальными – все смотрели на него как на блудного сына, вернувшегося в отчий дом после долгих скитаний. А что было бы, если бы он не встретился в тот вечер с ребятами на углу Диего Ферре?

– Смотрите, привидение, – сказал Богач, – Не иначе как привидение!

Малышка держал его за плечи, Элена улыбалась ему, Мексиканец представлял его незнакомым ребятам. Молли говорила: «Целых три года не показывался, совсем позабыл нас», Эмилио называл его бессовестным, дружески похлопывая по спине.

– Это же привидение, – повторил Богач. – И вам не страшно?

Он дома, в гражданской одежде, военная форма лежит на стуле, кепи валяется на полу. Мать куда-то вышла, пустой дом раздражал его, ему хотелось закурить – всего два часа, как он на свободе, – перед ним бесчисленные возможности, и он совсем растерялся. «Пойду куплю сигарет, – подумал он, – а потом поеду к Тересе». Но, выйдя на улицу и купив сигарет, он не сел в автобус, а пошел бродить по улицам Мирафлореса, точно турист или случайно забредший туда бродяга. Проспект Ларко, Волнолом, Диагональ, парк Салазар и совсем неожиданно – Малышка, Богач, Элена, улыбающиеся лица – все приветствуют его.

– Ты явился кстати, – сказала Молли. – У нас не хватает одного кавалера, чтобы пойти в Чосику. Теперь будет точно восемь пар.

Они проболтали до темноты и договорились на следующий день пойти всем вместе на пляж. Простившись с ними, он медленно побрел домой, поглощенный только что возникшими заботами. Марсела (а как ее фамилия? Он не встречал ее раньше, она жила на Весенней улице и в Мирафлорес стала ходить недавно) сказала ему: «Ты обязательно придешь, да?» Пляжный халат у него изрядно поношен, надо уговорить мать, пусть купит новый завтра же, пораньше – он обновит его на Подкове.

– Красота! – воскликнул Богач. – Привидение, которое можно потрогать!

– Так, – сказал лейтенант Уарина. – Сейчас вам надо немедленно явиться к капитану.

«Теперь ничего не сделает, – подумал Альберто. – Нам уже вручили аттестаты. Я скажу ему в лицо, кто он такой». Но он не сказал, стал навытяжку и почтительно поздоровался. А капитан улыбнулся, скользнув взглядом по его парадной форме. «Последний раз надеваю», – подумал Альберто. И все же он не испытывал особого восторга от мысли, что сейчас навсегда покинет это училище.

– Хорошо, – сказал капитан. – Вычистите ботинки – они пыльные. И зайдите в кабинет полковника перед уходом.

Он поднялся по лестнице, предчувствуя какую-то каверзу. Человек в штатском спросил его имя и поспешил открыть дверь. Полковник сидел за письменным столом. И опять, как тогда, его поразил блеск пола, стен, всех предметов; даже лицо и волосы полковника казались начищенными до блеска.

– Проходите, проходите, кадет, – сказал полковник. Беспокойство все еще не покидало Альберто. Что могло скрываться за этим дружелюбным тоном и ласковым взглядом? Полковник поздравил его с успешной сдачей экзаменов.

– Вот видите? – сказал он. – Нужно только приложить небольшое усилие, и можно многое наверстать. У вас блестящие отметки. – Альберто неподвижно и настороженно слушал – и ничего не говорил.

– В армии, – разглагольствовал полковник, – рано или поздно всегда восстанавливается справедливость. Это неотъемлемое качество всякой военной организации, и вы, я думаю, успели убедиться в этом на собственном опыте. Вот сами посудите, кадет Фернандес: вы хотели замарать славный род, славные семейные традиции. Но армия дала вам последнюю возможность исправиться. И теперь мне не приходится жалеть об этом. Дайте вашу руку, кадет.

Альберто подержал в руке комок мягкого, пухлого мяса.

– Вы загладили свою вину, – продолжал полковник. – Да, загладили. Поэтому я позвал вас к себе. Скажите, какие у вас планы на будущее?

Альберто сказал, что хочет стать инженером.

– Хорошо, – сказал полковник. – Очень хорошо. Родине нужны технические кадры. Вы выбрали хорошую, полезную профессию. Желаю вам больших успехов.

Тогда Альберто робко улыбнулся и сказал:

– Не знаю, как мне благодарить вас, сеньор полковник. Спасибо, большое спасибо.

– Теперь можете идти, – сказал полковник. – Да, и не забудьте записаться в Ассоциацию бывших кадетов. Необходимо, чтобы наши питомцы не теряли связь с училищем. Ведь все мы составляем как бы одну большую семью. – Полковник встал, проводил его до двери и только тогда о чем-то вспомнил. – Да, вот что, – сказал он, описав рукой дугу в воздухе. – Я позабыл об одной детали. Альберто стал навытяжку.

– Помните о тех листках? Вы знаете, о чем я говорю, некрасивая была история…

Альберто опустил голову…

– Да, сеньор полковник, – пробормотал он.

– Я сдержал свое обещание, – сказал полковник. – Я человек слова. Ничто не омрачит ваше будущее. Я уничтожил эти документы.

Альберто искренне поблагодарил его и вышел, непрестанно кланяясь; полковник улыбался ему с порога кабинета.

– Привидение, – все повторял Богач. – Живое привидение!

– Хватит тебе, – сказал Малышка. – Все мы рады, что он вернулся. Дай нам поговорить.

– Нужно договориться о прогулке, – сказала Молли.

– Конечно, – сказал Эмилио. – И немедленно.

– Погуляем с привидением, – сказал Богач. – Просто здорово!

Альберто возвращался домой, погруженный в свои мысли, ошеломленный. Уходящая зима прощалась с Мирафлоресом неожиданными туманами, повисавшими между тротуаром и макушками деревьев на проспекте Ларко; свет фонарей бледнел; предметы, люди, воспоминания – лица Араны и Ягуара, казармы, штрафные – таяли в памяти, теряли связь с действительностью. В то же время в его памяти вспыхивали давно забытые лица других ребят и девушек, он беседовал с ними мысленно, стоя на маленьком прямоугольнике травы на углу Диего Ферре, и казалось, ничто не изменилось, их язык и привычки ему близки, жить среди них легко, естественно, время течет незаметно, все мило ему, как темные, блестящие глаза этой незнакомой девушки, так дружелюбно шутившей с ним, невысокой, хрупкой девушки с чистым голосом и черными волосами. Никто не удивился, вновь увидев его, взрослого, в своем кругу; все другие тоже выросли и как бы крепче приросли к миру, но общая атмосфера не изменилась, Альберто обнаруживал вокруг себя все то же: спортивные состязания и праздники, кино и пляж, любовь, шутки, поддразнивание. Комната его погрузилась во мрак; он лежал на кровати лицом вверх, с открытыми глазами, и грезил. Прошло всего несколько минут, и давно оставленный мир вновь открыл перед ним двери, принял его в свое лоно, ни о чем не спрашивая, как будто его место ревниво оберегалось все эти три года. Он вновь обрел свое будущее.

– И ты не стеснялся? – спросила Марсела.

– Чего?

– Гулять с ней по улице.

Он почувствовал, что кровь приливает к лицу. Как объяснить ей, что он не только не стеснялся гулять с Тересой, но с гордостью показался бы с ней перед всем миром? Как объяснить ей, что все эти три года его мучило больше всего именно то, что он не такой, как Тереса; или ребята из Линсе, из-под моста? Как объяснить, что его происхождение скорее унижало его в Леонсио Прадо?

– Нет, – сказал он. – Не стеснялся.

– Значит, ты любил ее, – сказала Марсела. – Фу, как стыдно!

Он сжал ее руку; их бедра столкнулись, и это взволновало Альберто. Он остановился.

– Не надо, – сказала она. – Только не здесь, Альберто.

Однако она не сопротивлялась, и Альберто поцеловал ее в губы. Когда он отвел голову, оторвался от нее, лицо ее светилось радостью, глаза горели.

– А твои родители? – сказала она.

– Родители?

– Что они говорили о ней?

– Ничего. Они ничего не знали.

Они были на бульваре Рикардо Пальмы. Шли по самой середине, под высокими деревьями, бросавшими на аллею полосы тени. Им попались на пути несколько прохожих и продавщица цветов под навесом. Альберто отпустил плечо Марселы и взял ее за руку. Вдалеке виднелась лента машин, въезжающих на проспект Ларко. «Едут на пляж», – подумал Альберто.

– А обо мне знают? – спросила Марсела.

– Да, – ответил он. – Они в восторге. Мой отец говорит, что ты очень красивая.

– А мама?

– Тоже.

– Серьезно?

– Да, серьезно. Знаешь, что сказал отец недавно? Чтобы я в какое-нибудь воскресенье до моего отъезда пригласил тебя поехать вместе с нами на южные пляжи. Мои родители, ты и я.

– Опять, – сказала она, – опять ты напомнил об этом.

– Ну что ты, Марсела, я ведь каждый год буду приезжать. Я буду проводить здесь все каникулы, три месяца в году. Кроме того, я быстро закончу курс. В Соединенных Штатах не то что у нас, там все делается быстрее и лучше.

– Ты обещал, что не будешь напоминать, – обиделась она. – Фу, как стыдно!

– Прости меня, – сказал он. – Я нечаянно. Да, знаешь? У моих родителей отношения наладились.

– Да, ты мне уже рассказывал. Твой отец больше не пропадает? Во всем виноват он. Не могу понять, как она его терпит.

– Теперь он стал спокойнее, – сказал Альберт – Они подыскивают другой дом, поудобнее. Но иногда отец исчезает и приходит только наутро. Он неисправим.

– Ты не такой, правда?

– Нет, – сказал Альберто. – Я человек серьезный.

Она с нежностью посмотрела на него. Альберто подумал: «Я буду учиться как следует и стану хорошим инженером. Когда вернусь, буду работать с отцом, куплю машину с откидным верхом и большой дом с бассейном. Я женюсь на Марселе и сделаюсь донжуаном. Буду ходить каждую субботу на танцы и много путешествовать. Через несколько лет я совсем забуду, что учился в Леонсио Прадо».

– Что с тобой? – спросила Марсела. – О чем ты думаешь?

Они дошли до проспекта Ларко. Мимо них проходили женщины в светлых блузках и юбках, в белых туфлях, соломенных шляпах и защитных очках. В открытых машинах ехали веселые люди в пляжных костюмах; они говорили и смеялись.

– Ничего, – сказал Альберто. – Не люблю вспоминать о военном училище.

– Почему?

– Меня все время наказывали. Это было не очень приятно.

– Недавно, – сказала она, – папа спросил, почему тебя отдали в это училище.

– Чтобы я исправился, – сказал Альберто. – Отец говорил, что над попами я смеюсь, а военные меня живо приберут к рукам.

– Твой отец безбожник.

Они поднялись по проспекту Арекипа. Когда пересекали улицу Второго мая, какой-то парень окликнул их из красной машины и помахал рукой: «Эй, эй, Альберто, Марсела!» Они помахали ему вслед.

– Ты знаешь? – сказала Марсела. – Он поругался с Урсулой.

– Вот как?

Марсела рассказала ему подробности размолвки. Он не вполне понимал, что она говорит: сам того не желая, он думал о Гамбоа. «Наверное, он все еще в предгорьях. Он отнесся ко мне по-человечески, и его выслали из Лимы. И все из-за того, что я сдрейфил. Наверное, ему теперь отсрочат повышение, он проторчит в лейтенантах. И все потому, что поверил в меня».

– Ты слушаешь или нет? – сказала Марсела.

– Да, да, – сказал Альберто. – А потом что?

– Он без конца звонил ей по телефону, но она узнавала его голос и вешала трубку. Она молодец, правда?

– Разумеется, – сказал он. – Правильно сделала.

– А ты бы мог так поступить, как он?

– Нет, – сказал Альберто. – Никогда.

– Не верю, – сказала Марсела. – Все мужчины негодяи.

Они были на Весенней. Вдали показалась машина Богача. Сам Богач вышел на мостовую и погрозил им кулаком. На нем была сверкающая желтая рубашка, брюки цвета хаки с подвернутыми выше щиколотки манжетами, светло-коричневые мокасины и носки.

– Бессовестные! – крикнул он. – Нахалы!

– Правда, он очень милый? – сказала Марсела. – Я его обожаю.

Она подбежала к Богачу, он стал театрально душить ее. Марсела смялась, и ее смех, точно прохладный ручеек, освежал солнечное утро. Альберто подошел к ним улыбаясь, и Богач сердечно хлопнул его по плечу.

– Я уж думал, ты ее похитил, – сказал Богач.

– Я на одну секундочку, – сказала Марсела. – Только возьму купальный костюм.

– Поторопись, а то оставим тебя, – сказал Богач.

– Да, – сказал Альберто, – поторопись, а то оставим.

– И что же она ответила? – спросил Тощий Игерас.

Она застыла на месте как вкопанная. Он сильно волновался, и все же в голове промелькнуло: «И она еще меня помнит». В мутном свете, невидимым дождем падавшем с неба на широкую и прямую улицу в Линсе, все было пепельно-серым: вечер, старые дома, прохожие, приближавшиеся или удалявшиеся мерным, неторопливым шагом, однообразные столбы, кривые тротуары, висящая в воздухе пыль.

– Ничего. Глаза раскрыла и смотрит, как будто испугалась.

– Не может быть, – сказал Тощий Игерас. – Никогда не поверю. Что-нибудь она тебе да ответила. Хотя бы «привет», или «где ты пропадал?», или «как живешь?», ну что-нибудь такое.

Нет, она ничего не сказала, пока он не заговорил снова. Когда он столкнулся с ней лицом к лицу, его первые слова прозвучали неожиданно властно: «Тереса, ты меня помнишь? Как ты живешь?» Ягуар улыбался, он хотел показать, что в этой встрече нет ничего удивительного, что это простая случайность. Но улыбка стоила ему больших усилий, и в нем внезапно – точно белесые грибы на сыром пне – возникла странная слабость, она растеклась по ногам, по рукам, и ему неудержимо захотелось шагнуть вперед, назад, в сторону, сунуть руки в карманы или закрыть лицо; а в сердце застыл странный животный страх – ему казалось, что любое его действие может привести к катастрофе.

– А ты что сделал? – сказал Тощий Игерас.

– Я сказал опять: «Привет, Тереса. Ты меня помнишь?» И тогда она сказала: «Помню, конечно. Я тебя не узнала».

Он глубоко вздохнул. Тереса улыбалась, протягивая ему руку. Прикоснулась – и отняла, он едва успел ощутить ее пальцы, но сразу успокоился, неприятное возбуждение и страх исчезли.

– Ну и дела! – сказал Тощий Игерас.

Он стоял на углу и рассеянно глядел по сторонам, пока мороженщик отпускал ему двойную порцию: шоколадного и с ванилью. В нескольких шагах от него трамвай Лима – Чоррильос коротко скрипнул и остановился у деревянного навеса; народ, ожидавший на цементной площадке, задвигался и обступил со всех сторон железные двери, мешая выйти пассажирам, а те локтями пробивали себе дорогу; на верхней ступени появилась Тереса, перед ней были две дамы со множеством свертков, и казалось, ее вот-вот затолкают. Продавец протянул ему мороженое, он поднял руку, сжал пальцы, что-то сломалось, и шарик мороженого шлепнулся ему на ботинок. «Чтоб тебя, – сказал мороженщик, – сам виноват, другого не дам». Он встряхнул ногой, и мороженое отлетело на несколько метров. Повернулся и пошел по улице, но вскоре остановился и посмотрел назад: последний вагон трамвая скрывался за углом. Он быстро вернулся и увидел вдали Тересу, она шла одна. Он пошел за ней, прячась среди прохожих. Думал: «Сейчас она нырнет в какой-нибудь дом, и я больше ее не увижу». Потом принял решение: «Я обойду квартал; если встречусь с ней на углу, подойду». Он побежал, сначала тихо, потом как бешеный, завернул в какую-то улицу и сшиб с ног прохожего, тот выругался ему вслед. Когда он остановился, он весь вспотел и тяжело дышал, вытер пот со лба, прикрыв глаза рукой, взглянул и убедился, что Тереса идет прямо на него.

– Что дальше? – спросил Тощий Игерас.

– Мы поговорили, – сказал Ягуар. – Побеседовали.

– И долго толковали? – спросил Тощий Игерас. – Сколько времени?

– Не знаю, – сказал Ягуар. – Кажется, недолго. Я проводил ее до дому.

Она шла слева от него по мостовой, а он – у самой обочины. Тереса шла медленно, иногда поворачивала к нему голову, и он замечал, что глаза у нее стали еще более лучистыми и смотрят тверже, чем раньше, а иногда даже дерзко.

– Лет пять прошло, да? – говорила Тереса. – А может, и больше.

– Шесть, – сказал Ягуар. Он слегка понизил голос: – И три месяца.

– Жизнь летит, – сказала Тереса. – Скоро постареем.

Она засмеялась, и Ягуар подумал: «Совсем женщина».

– А как твоя мать? – спросила она.

– Ты не знала? Она умерла.

– Вот тут и надо было… – сказал Тощий Игерас. – Как она отнеслась к этому?

– Она остановилась, – ответил Ягуар. Он держал в зубах сигарету и смотрел на струю густого дыма. Одной рукой барабанил по грязному столу. – Она сказала: «Ох, как ее жаль! Бедненькая».

– Тут ты поцеловал ее и что-нибудь сказал, – вставил Тощий Игерас. – Это был самый подходящий момент.

– Да, – сказал Ягуар. – Бедная.

Они помолчали. Потом продолжали свой путь. Он сунул руки в карманы и искоса поглядывал на нее. Вдруг он сказал:

– Я хотел поговорить с тобой. Давно хотел, но только не знал, где ты.

– А! – сказал Тощий Игерас. – Все-таки осмелился!

– Да, – сказал Ягуар. Он свирепо разглядывал дым. – Да.

– Да, – сказала Тереса. – С тех пор как мы переехали, я не была в Бельявисте. А сколько времени прошло…

– Я хотел попросить прощения, – сказал Ягуар. – За то, что было на пляже.

Она не ответила, но с удивлением посмотрела ему в глаза. Ягуар опустил веки и пробормотал:

– За то, что я оскорбил тебя.

– Я уже позабыла, – сказала Тереса. – Мы были дети, не стоит об этом вспоминать. Кроме того, когда полицейский увел тебя, мне стало тебя жалко. А, и еще вот что. – Она смотрела перед собой, но Ягуар понял, что она видит только прошлое, которое веером раскрывается перед ней. – В тот вечер я пришла к тебе и рассказала все твоей маме. Она пошла за тобой в отделение, и ей сказали, что тебя уже выпустили. Она просидела весь вечер у меня и плакала. Что случилось? Почему ты не вернулся?

– Вот еще один подходящий момент, – сказал Тощий Игерас. Он только что допил свою рюмку и держал ее двумя пальцами около рта. – Очень чувствительная минута, по-моему.

– Я рассказал ей все, – сказал Ягуар.

– Что значит «все»? – спросил Тощий Игерас. – Что ты пришел ко мне, как побитая собака? Что ты стал вором и развратником?

– Да, – сказал Ягуар. – Я рассказал ей, как мы выпивали. То есть что помнил, конечно. Только не рассказал о подарках; но она сразу догадалась.

– А, значит, это ты, – сказала Тереса. – Все эти посылки были от тебя?

– Вот оно что, – сказал Тощий Игерас. – Значит, ты тратил половину выручки на бардаки, а на остальное покупал ей подарки. Ай да парень!

– Нет, – сказал Ягуар. – В бардаках я почти не тратил, женщины с меня не брали.

– Зачем ты это делал? – спросила Тереса. Ягуар не ответил: он вынул руки из карманов и ломал пальцы.

– Ты был в меня влюблен? – спросила Тереса. Он посмотрел на нее; она не покраснела, на ее спокойном лице проглядывало разве что слабое любопытство.

– Да, – сказал Ягуар. – Поэтому я и подрался с тем парнем на пляже.

– Ты ревновал? – спросила Тереса. Теперь ее голос смутил его: она говорила как-то многозначительно и непонятно.

– Да, – сказал Ягуар. – Поэтому я оскорбил тебя. Ты меня простила?

– Да, – сказала Тереса. – Но потом тебе надо было вернуться. Почему ты не пришел ко мне?

– Мне было стыдно, – сказал Ягуар. – Однажды я пришел, когда схватили Тощего.

– О, ты и обо мне рассказал? – воскликнул польщенный Игерас – Значит, действительно рассказал все.

– А тебя уже не было, – сказал Ягуар. – В твоем доме жили чужие. И в моем тоже.

– Я часто думала о тебе, – сказала Тереса. И многозначительно добавила: – Знаешь? Того парня, которого ты побил на пляже, я не видела с тех пор.

– Ни разу? – спросил Ягуар.

– Ни разу, – сказала Тереса. – Больше он на пляж не приходил. – Она звонко засмеялась, как будто уже забыла о воровстве и бардаках; ее глаза смеялись беззаботно и радостно. – Испугался, бедняжка. Боялся, как бы ты еще его не побил.

– Я видеть его не мог спокойно, – сказал Ягуар.

– Помнишь, как ты приходил меня встречать у школы? – сказала Тереса.

Ягуар кивнул. Он шел совсем близко от нее, иногда их руки сталкивались.

– Все девочки думали, что ты мой кавалер, – сказала Тереса. – «Стариком» прозвали. Ты ведь всегда был такой угрюмый…

– Ну а ты как? – спросил Ягуар.

– Да, – сказал Тощий Игерас. – Вот именно. Что она делала все эти годы?

– Школу она не кончила, – сказал Ягуар. – Пошла секретаршей в одно учреждение. До сих пор там работает.

– А еще? – спросил Тощий Игерас. – Сколько балбесов за ней увивалось? Сколько парней?

– Я дружила с одним парнем, – сказала Тереса. – Может, и его изобьешь?

Оба засмеялись. Они уже несколько раз обошли квартал. Остановились на углу и не сговариваясь пошли еще раз тем же путем.

– Ну вот, – сказал Тощий Игерас. – Тут дело, кажется, пошло на лад. А еще что рассказала?

– Этот хмырь оставил ее, – сказал Ягуар. – Перестал ходить, и все. И однажды она увидела его под ручку с расфуфыренной девицей, из богатеньких, понимаешь? Говорит, в ту ночь она не могла заснуть и хотела постричься в монашки.

Тощий Игерас захохотал. Он только что допил рюмку и знаком велел официанту налить еще.

– Она любила тебя, дело ясное, – сказал Тощий Игерас. – Иначе она ни за что в жизни не сказала бы тебе такое. Женщины страсть какие тщеславные. А ты что сделал?

– Я рад, что этот тип тебя оставил, – сказал Ягуар. – Так тебе и надо. Чтоб ты знала, каково мне было, когда ты ходила на пляж с тем парнем.

– А она? Она что? – спросил Тощий.

– Какой ты злой, – сказала Тереса. И замахнулась на него. Но не опустила шутливо поднятую руку, а задержала ее в воздухе и бросила на него неожиданно лукавый, радостный, озорной взгляд. Ягуар взял руку и привлек Тересу к себе. Она не сопротивлялась, прильнула головой к его груди и свободной рукой обняла его.

– И тут я в первый раз поцеловал ее, – сказал Ягуар. – Я поцеловал ее несколько раз – в губы, конечно. И она меня целовала.

– Понятно, брат, – сказал Тощий. – Все понятно. Ну а когда поженились?

– Скоро после этого, – сказал Ягуар. – Через пятнадцать дней.

– Какая спешка, – сказал Тощий. Он держал рюмку в руке и осторожно вращал ее; прозрачная жидкость поднималась к самому краю и опять опускалась.

– На следующий день она пришла ко мне в контору. Мы погуляли немного, а потом пошли в кино. В этот вечер Тереса сказала мне, что она все рассказала тете, а та взбесилась. Она и видеть меня не хотела.

– Ах ты, какая смелая! – воскликнул Тощий Игерас. Он выжал половину лимона себе в рот, а затем, глядя на рюмку горящими глазами, жадно поднес ее к губам. – Что же ты сделал?

– Я попросил аванс в банке. Администратор – хороший человек. Он отпустил меня на неделю. Он сказал: «Люблю смотреть, как люди погибают. Женитесь, Бог с вами, а в будущий понедельник явитесь сюда точно в восемь».

– Расскажи-ка об этой знаменитой тете, – сказал Тощий Игерас. – Ты пошел к ней?

– Да, только потом, – сказал Ягуар. – В тот вечер, когда Тереса рассказала мне про тетю, я спросил, хочет ли она выйти за меня.

– Да, – сказала Тереса. – Я-то хочу. А вот как с тетей?

– А ну ее в задницу, – сказал Ягуар.

– Клянись, что ты точно так и выразился, – сказал Тощий Игерас.

– Да, – сказал Ягуар.

– Не выражайся так в моем присутствии, – сказала Тереса.

– Она, видимо, славная девушка, – сказал Тощий Игерас. – Судя по тому, что ты о ней рассказываешь, она славная. Зря ты тетю обругал.

– Сейчас мы с ней ладим, – сказал Ягуар. – А когда мы с Тересой явились к ней после венчания, она ударила меня по голове.

– Тетя, видно, с характером, – сказал Тощий Игерас. – А где вы обвенчались?

– В Уачо. Священник не хотел нас венчать, говорил, необходимо оглашение и еще что-то там. Натерпелся я из-за него.

– Представляю, представляю, – сказал Тощий Игерас.

– Разве вы не понимаете, что я ее похитил? – сказал Ягуар. – У меня почти не осталось денег. Как же вы хотите, чтобы я ждал еще восемь дней?

Дверь в ризницу была открыта, и Ягуар видел над лысой головой священника кусок церковной стены; дары горели серебром на грязной, испещренной штукатурке. Священник скрестил руки на груди, спрятав пальцы под мышки, словно в теплые гнезда; глаза его смотрели хитро и добродушно. Тереса стояла подле Ягуара, напряженно приоткрыв рот, и глядела на него с мольбой. Вдруг она всхлипнула.

– Увидел я, что она плачет, вскипел, – сказал Ягуар, – и взял попа за глотку.

– Как? – сказал Тощий. – Прямо за глотку?

– Да, – сказал Ягуар. – Он аж глаза выпучил.

– Знаете, сколько это будет стоить? – сказал священник, потирая шею.

– Спасибо, отец, – сказала Тереса. – Большущее спасибо, отец, миленький.

– Сколько? – сказал Ягуар.

– Сколько у тебя всего? – спросил священник.

– Триста солей, – сказал Ягуар.

– Половину, – сказал священник. – Не для себя беру, для нуждающихся.

– И обвенчал нас, – сказал Ягуар. – Он вообще-то ничего. Купил бутылку вина на свои деньги, и мы выпили ее в ризнице. У Тересы голова закружилась немного.

– Ну а тетка-то как? – спросил Тощий. – Расскажи скорей о тетке, ради Бога.

– На следующий день мы вернулись в Лиму и сразу пошли к ней. Я сказал ей, что мы поженились, и показал бумагу, которую дал священник. Тут она и стукнула меня по голове. Тереса рассердилась: «Ты, – говорит, – эгоистка, такая-сякая». Кончилось тем, что обе заплакали. Старуха говорила, что мы ее оставим и она подохнет как собака. Я сказал, что она будет жить с нами. Тогда она успокоилась, позвала соседей и сказала, что надо устроить свадьбу. Она так неплохая, ворчит иногда, но ко мне не пристает.

– Я бы не мог жить у старухи, – сказал Тощий Игерас, вдруг утратив интерес к рассказу Ягуара. – В детстве я жил у своей сумасшедшей бабки. Она целый день говорила сама с собой и шикала на каких-то кур, а их и не было. Я ее боялся. Как увижу старуху, сразу вспоминаю бабку. Нет, я бы не смог жить вместе со старухой. Все они немного того…

– Что ты теперь будешь делать? – спросил Ягуар.

– Я? – растерянно сказал Тощий Игерас. – Не знаю. Для начала напьюсь. А там видно будет. Поброжу немного. Давно не шагал по улицам.

– Если хочешь, – сказал Ягуар, – поживи у меня пока что.

– Спасибо, – сказал Тощий и засмеялся. – Если хорошенько подумать, вряд ли я пойду. Я же сказал тебе – не могу жить со старухами. И кроме того, твоя жена, наверное, меня ненавидит. Пусть и не знает, что меня выпустили. Когда-нибудь зайду к тебе в контору, и мы пойдем пропустим по стаканчику. Страсть как люблю поболтать с друзьями. А так нам уж не придется часто видеться: ты стал человеком серьезным, а мне нечего делать с серьезными людьми.

– А ты все тем же будешь заниматься? – спросил Ягуар.

– Хочешь сказать – воровать? – Тощий Игерас скривился. – Кажется, да. И знаешь почему? Потому, что как волка ни корми, он все в лес смотрит. Так Кулепе говорил. Пока что мне лучше будет уйти из Лимы.

– Я твой друг, – сказал Ягуар. – Если чем могу помочь, приходи в любое время.

– Можешь, – сказал Тощий. – Заплати за водку. У меня нет ни гроша.