Онлайн чтение книги Город великого страха
I. СИДНЕЙ ТЕРЕНС, ИЛИ СИГМА ТРИГГС

Сидней Теренс Триггс никогда не был настоящим полицейским.

Его отец, Томас Триггс, служил лесничим во владениях сэра Бруди и в своих отеческих мечтах прочил сыну славную и благородную карьеру воина.

В Олдершоте о Сиднее Теренсе Триггсе сохранилась добрая память. Это был учтивый и любезный юноша, которым помыкал всякий кому не лень, несмотря на его богатырское сложение и недюжинную физическую силу.

Он служил в Рочестерском гвардейском полку, но полковник Эрроу, пузатый бочонок, до краев налитый виски, не любил его и отравлял жизнь всяческими придирками.

После окончания армейской службы Триггс, благодаря протекции сэра Бруди, получил место в столичной полиции и десять месяцев регулировал движение на Олд Форд Роуд, самом спокойном перекрестке Боу, совершая одну ошибку за другой.

Сэр Бруди вмешался в его судьбу в тот самый момент, когда начальники настоятельно советовали Триггсу открыть торговлю либо бакалейными товарами, либо французскими винами. Юного здоровяка отправили в самый захудалый полицейский участок Ротерхайта – участок – 2 по Суон Лэйн. К счастью, его почерку могли позавидовать лучшие каллиграфы Чартерхауза, и ему было поручено переписывать рапорты, месячные отчеты и вести скромную административную переписку с участком – 1.

В низших полицейских кругах его именовали Сигмой Триггс.

Ему стукнуло пятьдесят, когда была учреждена почетная должность квартального секретаря.

Суперинтендант наткнулся в административных архивах на рекомендацию сэра Бруди двадцатилетней давности и назначил на эту должность Сиднея Теренса Триггса.

Триггс занимал темный, заросший сажей кабинетик. И этот загончик, пропитанный запахами мастики для печатей, бурого угля, дымящегося в железной печурке, и пота самого Сигмы Триггса, стал свидетелем единственных в его жизни приключений. Их было два.

Однажды утром, когда Триггс только-только приступил к несению службы, два «бобби» привели к нему симпатягу пьянчужку, на которого наткнулись в соседнем складе и который нагло отказался подчиниться строгому приказу блюстителей порядка – немедленно очистить помещение.

– Мистер Триггс, – сказал один из полицейских, – сержант Баккет очень занят и просит вас записать приметы этого типа.

В просьбе не было ничего необычного. Полицейским участкам Ротерхайта было предписано заносить в карточки приметы всех бродяг и проходимцев, которыми кишел речной квартал, на случай возможной кампании по его оздоровлению.

Сигма Триггс приступил к порученной ему работе.

Обычно чиновники этой службы не проявляют особого рвения, и в описаниях портретов, которые никто никогда не читает, фигурируют отметки: «носы средние», «лица овальные», «особых примет нет».

Но Сигма Триггс вложил в работу всю страсть неофита. Он тщательно описал хитрющее лицо пьяницы, с помощью лупы рассмотрел крохотный у-образный шрам над левым глазом и даже извлек из забвения старую линейку с деревянными подвижными рейками для измерения преступников.

Бродяга поначалу с большой охотой подчинялся и даже с долей юмора комментировал ухищрения Триггса, но затем принялся взирать на его действия с беспокойством. Он пустился в пространные и путаные объяснения по поводу своего необычного шрама.

– Только не пишите, кэп, что он от рождения; я заработал его в Пуле, когда грохнулся на причале, и при моем падении присутствовало два или три почтенных джентльмена, они могли бы засвидетельствовать это под присягой…

Подобная велеречивость пьяницы показалась Сигме странной.

Он совершенно поразил Гэмфри Баккета, испросив разрешения отлучиться на несколько часов и оставить под замком человека, чьи приметы только что записывал.

В первый и последний раз в своей жизни Сигма Триггс взошел по широким ступеням Скотленд-Ярда.

Он бродил из кабинета в кабинет, терпеливо сносил насмешки судебных приставов, пробудил нездоровое любопытство часовых и наконец, истекая потом, проник в архивный отдел.

Два часа спустя, с трудом переводя дыхание, он ворвался в полицейский участок на Суон Лэйн, потребовал стакан воды и заявил Гэмфри Баккету, смотрящему на него круглыми, словно блюдца, глазами:

– Так вот, сержант! Тип, приметы которого я записывал, Банки Смокер, убийца Барнеса, и его разыскивают уже целых семь лет. Я нашел в архивах Скотленд-Ярда его портрет – на нем хорошо виден шрамик в форме «у».

Банни Смокера судили и повесили; его последние снова относились к Сигме Триггсу, которого он обозвал грязным сыщиком, доносчиком и наемным убийцей.

Перед тем, как ступить на роковой люк, он поклялся вернуться из загробного мира, дабы пугать по ночам Сигму Триггса. Сигма получил премию в сто фунтов от полиции и вознаграждение в пятьсот фунтов от родственников жертвы Смокера. Он тут же положил сию солидную сумму на свой довольно круглый банковский счет, ибо отличался не столько бережливостью, сколько скуповатостью.

Второе происшествие не принесло Сигме Триггсу ни новых лавров, ни новых капиталов.

Однажды вечером, когда он с обычным прилежанием раскладывал перья, линейки и карандаши и мечтал о вечернем гроге, в соседнем помещении раздался ужасающий грохот. Стены сотрясались от ударов тяжелых предметов, на пол падали стулья, слышались громкие вопли и проклятья.

Триггс бросился на помощь.

Гэмфри Баккет лежал на полу, а какой-то субъект пытался расколоть головой сержанта каминную решетку.

Сигма бросился на бандита и ударил его, но тот оказался и увертливей, и сильнее.

Триггс почувствовал, как железная рука сдавила ему шею, он попытался освободиться, но получил сильнейший удар в подбородок и рухнул на пол.

Когда Баккет пришел в себя, он первым делом поблагодарил своего секретаря.

– Клянусь Господом, Сигма, без вашего вмешательства этот негодяй вполне мог заставить администрацию столичной полиции раскошелиться на перворазрядные похороны полицейского, погибшего при исполнении. Мне повезло, но повезло и Майку Слупу.

– Майк Слуп, фальшивомонетчик?

– Собственной персоной, малыш. Королевская добыча для полицейского участка – 2, на долю которого успех выпадает не так уж часто, и боюсь, что нам его теперь не изловить.

Так и случилось. Схватить Майка Слупа не удалось, и Сигме Триггсу пришлось примириться с полученным ударом в подбородок без всякой надежды вернуть долг обидчику.

Тридцать лет честной и лояльной службы давали Триггсу право на пенсию, но он не очень стремился выходить в отставку, ибо до той суммы, которую ему хотелось иметь, сажая в огороде капусту, недоставало еще нескольких сот фунтов.

«Ну что ж, еще пять лет в Ротерхайте, – сказал он себе, и я достигну того, к чему стремился».

Но он достиг желаемого уже через шесть месяцев.

В возрасте восьмидесяти лет в своем владении в Ингершаме скончался сэр Бруди, не забывший в завещании о своем протеже.

Кроме двух тысяч пятисот фунтов, он отказал ему прекрасный домик на центральной площади Ингершама, выразив желание, чтобы дорогой Сидней Теренс Триггс поселился в нем.

Сигма вышел в отставку, тщательно проверив, дают ли его ценные бумаги и пенсия максимальную ренту, нашел итог удовлетворительным и без сожаления и радости решил покинуть Ротерхайт.

Гэмфри Баккет вручил ему подарок – свой любимый малайский кастет – и произнес:

– В знак дружбы и в память о дне, когда ты спас мою голову.

– Я напишу вам! – пообещал Сигма.

И действительно, он написал один раз…

Но не будем забегать вперед…

Последние двадцать лет пребывания в Лондоне Триггс жил у вдовы Кроппинс на Марден-стрит в квартире из трех мрачных комнатушек.

Эта дама, знававшая лучшие дни, гадала женщинам квартала и тем самым округляла свои тощие доходы.

Она предсказывала будущее на игральных картах, на гадальных картах, на кофейной гуще, на часах с подсвечниками эпохи короля Генриха, утверждала, что умеет гадать, бросая землю, хвасталась, что по прямой линии происходит от знаменитой Ред Никсон, снискавшей себе громкую славу прорицательницы в начале прошлого века, и что до сих пор хранит некоторые из ужасных тайн своей прапрародительницы.

В тот день, когда в Пентонвильской тюрьме повесили Банни Смокера, миссис Кроппинс опрокинула во время гадания лампу, и огонь опалил три карты из ее гадальной колоды.

В этом происшествии она усмотрела предзнаменование.

Гадальные карты остались немыми, и она прибегла к гаданию с помощью земли. Горсть песка, собранная в полночь на могильном холмике и брошенная на стол, образовала необычные фигуры, поведавшие ей, что ее дом посетит призрак. Миссис Кроппинс тут же начертала древесным углем на всех западных стенах комнат магическую пентаграмму, ибо нет ничего страшнее ее для грешных душ, избегших геенны огненной.

Сигма Триггс отказался от защитной эмблемы, но не потому, что не верил в тайный культ, основанный на глупейшем из предрассудков, просто пентаграмма, нарисованная древесным углем, оскорбляла его эстетические вкусы.

Вооружившись тряпкой, он решительно стер ее со стены.

Ночью его сон был прерван тремя глухими ударами по изголовью кровати, и в лунном луче, проходившем через неплотно закрытые шторы, Сигма увидел странный маятник, качающийся перед люстрой.

Он схватил трость, с помощью которой гонял крыс, и принялся безуспешно сражаться с туманной тенью, болтавшейся в трех футах от пола.

Триггс ничего не сказал миссис Кроппинс, но понял, что Банни Смокер сдержал свою страшную клятву.

Ему хотелось испросить совета у своего друга Гэмфри Баккета, но тот был занят. Начальство упрекало его в побеге Майка Слупа и требовало блистательного реванша.

И Триггс понимал, что столь занятого полицейского не могли волновать истории с призраками.

Проведя еще два раунда тщетной борьбы с болтающимся около люстры призраком, он поспешно уложил чемоданы, твердо отклонил предложение миссис Кроппинс организовать прощальный ужин, заплатил ей за три месяца вперед, прибавил к этой сумме королевские чаевые для единственной грязнули служанки и погрузился в дилижанс, следующий в Ингершам – городок, которого не коснулся железнодорожный прогресс и который вовсе не сожалел о подобной забывчивости.

Ингершам больше походил на деревню во Фландрии, чем на маленький городок Миддлсекса или Суррея.

Крохотные окошечки домов были затянуты зеленым муслином; бакалейные лавочки освещались керосиновыми лампами и свечами; малочисленные таверны с низкими потолками из каледонского дуба пропахли кислым элем и невыдержанным ромом.

Встаньте на главной площади лицом к западу и внимательно оглядите стоящие перед вами уютные домики и магазинчики.

«Галантерейная торговля» сестер Памкинс, где, кроме грубых тканей и жестких шнурков, продают ментоловые и анисовые конфетки и шоколадки в фантиках; злые языки утверждают, что женской части клиентуры подают сладкие ликеры.

Мясная лавка Фримантла, известная своими паштетами из телятины и ветчины, седлом барашка, нашпигованным салом, а также розовыми миддлэндскими колбасками, приятно пахнущими черным перцем, тимьяном и майораном.

Булочная-кондитерская весельчака Ревинуса, общепризнанного мастера по части изготовления пудингов, кексов, сдоб, ватрушек, бисквитных пирожных с кремом, вафель с корицей и итальянских марципанов с фисташками.

Затем взгляд останавливается на большом доме с нескончаемым фасадом, по которому идут двадцать пять сводчатых окон. Дом принадлежит мэру Ингершама, почтенному мистеру Чедберну.

«Торговая Галерея Кобвела» устроена, по словам ее владельца мистера Грегори Кобвела, на манер больших магазинов Лондона и Парижа, где продают все подряд, а особенно пыль, которой пропитаны груды уцененных товаров.

Аптека мистера Теобальда Пайкрофта, от которой на всю округу разит валерьянкой, чей запах манит к себе всех местных кошек и котов.

На аптеке Пайкрофта обрывается цепочка фасадов и начинается зеленое царство сумрачного и мокрого парка, малой части обширных владений покойного сэра Бруди.

Дом, который унаследовал Сигма Триггс, располагался на другой стороне площади, напротив этих богатых зданий.

За домом присматривали Снипграссы, старая супружеская чета, занимавшая крохотный домик в глубине сада и считавшая свою судьбу вполне устроенной.

Они заявили, что с радостью поступят на службу к мистеру Триггсу, дабы не покидать мест, ставших дорогими для их бесхитростных душ.

«Наконец-то, – сказал себе Триггс, удобно устраиваясь в глубоком вольтеровском кресле и набивая трубку крупно нарезанным табаком, – наконец-то я впервые в жизни нахожусь в собственном доме».

Сигма решил жить отшельником, не зная, что маленький провинциальный городок зачастую решает по-своему.

Вскоре его спокойствие было нарушено визитами; мэр пригласил его к себе в ратушу, принял в своем кабинете под вымышленным административным предлогом и, узнав, что Триггс служил в столичной полиции, тут же назвал суперинтендантом.

– Бывший суперинтендант Скотленд-Ярда… Великая честь для Ингершама.

В душе каждого смертного тлеет искорка тщеславия. Сигма Триггс не был исключением и получил от лестных слов удовольствие. Через неделю он мог запросто посещать, с поводом или без оного, ратушу, а также большой и богатый дом мистера Чедберна.

Затем сердце пожилого одиночки покорил аптекарь Пайкрофт, прислав ему эликсир от кашля собственной рецептуры – ведь он слыхал, что мистер Триггс, знаменитый детектив из Скотленд-Ярда, покашливает.

Сигма Триггс вовсе не кашлял, но почувствовал себя польщенным и, нанеся визит мистеру Пайкрофту, стал его другом.

Когда он шествовал по тротуару, три сестры Памкинс выходили на порог своего галантерейного магазина, учтиво приседали перед ним и награждали его еще более учтивыми улыбками.

Фримантл без всяких церемоний затащил его к себе отведать колбасок, а весельчак Ревинус напомнил ему, как они в детстве ловили щеглят в парке сэра Бруди.

Даже мистер Кобвел, в котором Триггс усмотрел сходство с препротивнейшим мистером Сквирсом, снискавшим всеобщую ненависть школьным учителем из Грета Бридж, оказался на деле любезным человеком, охотно показавшим ему свой запыленный магазин и угостившим стаканом тутового вина, пахнущего долгоносиком…

С ним здоровались все, величая кто «капитаном», кто «инспектором».

«Теперь-то мы будем спать спокойно, ведь в наших краях появился такой человек», – говорили одни, а другие верили их словам.

Увы…

Мы познакомились со знатными людьми Ингершама; однако не следует забывать и о его скромных гражданах.

Тем более что Сигма Триггс искренне привязался к одному из них, тихому мистеру Эбенезеру Дуву, служащему ратуши.

Мистер Эбенезер Дув не был бесполезным человеком, более того, он был человеком незаменимым, ибо неустанно трудился, возрождая былую славу Ингершама.

В одной своей брошюре он на ста двадцати страницах изложил комментарии к коммунальным счетам по приему и содержанию Оливера Кромвеля и его приспешников, а также к их расходам на отправление правосудия.

Он отыскал двенадцать страничек шуточной пьески, счел, что она принадлежит перу Вена Джонсона, собственноручно окончил ее, создав тем самым солидное произведение на двухстах страницах, исписанных убористым почерком.

Найдя в одной из гостиничных записей, что Соути целых восемь дней прожил в ныне исчезнувшем постоялом дворе «У Чэтхэмского герба», он подписал этим известным именем семь крохотных анонимных поэм, написанных зелеными чернилами в старом альбоме для стихов, извлеченном из коммунальных архивов.

Мистер Дув, которому администрация и лично мистер Чедберн выплачивали скромное вознаграждение, прирабатывал написанием ходатайств для вечных просителей королевских и прочих милостей, составлением протестов и рекламаций налогоплательщиков, обиженных налоговым управлением, а также сочинением нежных посланий для влюбленных с соблюдением всех правил орфографии и привлечением витиеватых фраз.

Одно из таких посланий случайно попало в руки Сигмы Триггса; его стиль показался ему претенциозным и даже смешным, но его поразил тонкий почерк и гармоническое сочетание слов и интервалов между ними.

Триггс не находил себе места, пока не познакомился с этим человеком, в котором сразу приметил хороший вкус и большой талант.

Дув открыл ему, что имеет образчик почерка самого Уильяма Чикенброкера, бывшего королевского каллиграфа, который переписал часть «Истории Англии» Смолетта.

Этого оказалось достаточно для установления в кратчайший срок теснейших уз дружбы, построенной на взаимном уважении друг к другу.

Вскоре Эбенезер Дув стал своим человеком в доме Триггса, и его принимали с большим удовольствием.

Дув и Триггс, сблизившиеся на почве общей любви к красивому письму, открыли в себе и общий вкус к рагу из ягненка с луком, лимонному грогу и пивному пуншу.

И вот однажды, в час откровений, мистер Дув поведал своему новому другу большой секрет.

– Я бы никому не доверился. Уважаемый мистер Чедберн смертельно обозлился бы на меня, половина жителей Ингершама сочла бы меня лжецом, если не сумасшедшим, а вторая половина лишилась бы аппетита.

– Ах так! – воскликнул Триггс. – Неужели все так серьезно?

– Серьезно? Хм… Для меня, который читал и комментировал Шекспира, слова Гамлета «И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей философии…» стали девизом. Вам понятно?

– Ну… конечно, – ответил Сигма Триггс, хотя ровным счетом ничего не понимал.

– Вы известный детектив и, будучи таковым, должны занимать позицию умного и недоверчивого человека.

– Конечно, конечно, – поспешил ответить Сигма, все меньше и меньше понимая, куда клонит почтенный старец. Бледные руки общественного писателя слегка вздрогнули.

– Доверяюсь вам, мистер Триггс. По ратуше бродит привидение!

Бывший секретарь полицейского участка в Ротерхайте закашлялся, засунув чубук своей трубки слишком далеко в глотку.

– Б… Быть того не может! – выдавил он, – и глаза его налились слезами.

– Однако все обстоит именно так! – заявил мистер Дув.

– Не может быть! – с еще большей твердостью повторил Триггс.

Но в душе обозвал себя лгуном; он вспомнил о веревке, качавшейся в его квартире на Марден-стрит.