Онлайн чтение книги Гость из бездны
Глава вторая

1

Снова Космоград!

Уже знакомые гиганты-небоскрёбы, кольцом окружившие взлётное поле, поражающие взор своими размерами и странной архитектурой. Волгин смотрел на них теперь другими глазами. Это были здания, привычные для тех, кого он увидит в скором времени, — фаэтонцев, людей иного мира, иной культуры. В них воплощались вкусы и привычки, понятия о красоте и технике другого народа. Сейчас, когда он знал, почему Космоград не похож на земные города, Волгин видел многое, что в первое посещение не привлекло его внимания.

Да, это был чужой город, и таких городов не было на Земле ни теперь, ни в прошлом.

Арелет доставил Волгина и его спутников в Космоград утром четвёртого октября, совершив путь от Ленинграда за один час. Они опустились прямо на поле, так как до отлёта ракетоплана на Марс оставалось всего пятнадцать минут.

Волгин подозревал, что такой точный расчёт времени — следствие заботы о нём, его хотели избавить от лишних волнений. Те, кто летел с ним, не имели причин волноваться. Мэри и Владилен привыкли к ракетопланам, а для Второва, Мельниковой и Крижевского полёт с Земли на Марс выглядел сущим пустяком по сравнению с их межзвёздным рейсом. Они уже летали на Плутон, а совсем недавно с Европы на Ганимед и с Ганимеда на Землю. Один Волгин был новичком-космонавтом. Впрочем, современные люди не считали полёт к ближайшим планетам космическим. Ракетопланы на Венеру, Луну, Марс летали по расписанию, как самолёты прежнего времени. Обычный пассажирский рейс, не более.

Но для Волгина предстоящий полёт — первая разлука со всей Землёй — не мог быть и не был обычным. Он мучительно волновался, безуспешно стараясь скрыть это. Все видели и понимали его состояние Накануне в Ленинград прилетал Люций. Он предложил своему «сыну» помощь науки:

— Как только ракетоплан поднимется, ты совершенно успокоишься.

— Я не боюсь полёта, — ответил Волгин, — но не могу не волноваться. Это вполне естественно. И не нужно никаких искусственных средств. Помоги мне заснуть, но больше ничего не надо.

Волгин крепко спал ночью. Проснулся он бодрым и свежим, в арелете оживлённо разговаривал с Владиленом и провожавшим их Виктором, а теперь, когда остались считанные минуты, снова почувствовал очень сильное волнение. Но ждать оставалось недолго.

Котова не было с ними. За два дня до отлёта он неожиданно заболел, и это чуть было не сорвало весь намеченный план. Мельникова ни за что не соглашалась оставить больного, а без неё не полетела бы Мэри, да, пожалуй, и сам Волгин. Но вызванный Владиленом врач успокоил всех.

— Это лишь нервное утомление, — сказал он. — Искусственный сон — и всё будет в порядке. Но полёт на Марс или куда бы то ни было советую пока отложить. По крайней мере, на пару месяцев. Не нужно новых впечатлений.

Котова уложили в постель, и он заснул просто и спокойно, как будто дело происходило не утром, а вечером, в обычный час сна. И никто, даже Мельникова и Фёдоров, не заметили, как это было сделано.

Никаких лекарств больному не давали.

— Он будет спать трое суток, — пояснил врач. — Один раз в день будите его и кормите пищей, которую я назначу. Потом он будет опять засыпать. А когда пройдут три дня, ваш товарищ совершенно поправится.

Мельниковой нечего было делать возле больного, и она согласилась лететь со всеми.

— А как же место, которое мы заказали для Константина? — спросил Волгин у Владилена. — Останется пустым?

— Это не имеет значения, — ответил тот — На ракетопланах всегда есть свободные места.

Никто не изъявил желания лететь вместо Котова, и они прибыли в Космоград вшестером, если не считать Виктора и Вильсона, которые, проводив межпланетных путешественников, намеревались отправиться в бывшую Англию, на родину Вильсона, а затем вернуться в Ленинград. И тот и другой в совершенстве овладели искусством вождения арелетов.

— Перемените машину, — посоветовал им Владилен. — Эта слишком велика для двух человек.

— А где мы возьмём другую?

— На площадке дежурных машин. Они есть в каждом городе. А этот оставьте там. Вы сумеете спросить дорогу к площадке?

— Сумеем, — ответил Виктор. — Я немного научился выражать свои мысли на вашем языке.

Но Владилен сам спросил, где искать площадку, как только они вышли из арелета. Оказалось, что она совсем рядом, за ближайшим домом.

К ракетоплану со всех сторон шли люди. Их было много.

— Не думал, что пассажиры на Марс так многочисленны, — сказал Волгин. — Что им нужно там? Или это любопытные, как мы?

— На Марсе, — ответила Мэри, — сейчас живёт свыше трёхсот тысяч человек. Возможно, что здесь есть и туристы, но в большинстве это работники очистительных отрядов, строители станций и других предприятий, которые в большом количестве строятся на планете. Решено окружить Марс более плотной атмосферой, а это очень большая работа.

— Бывало, — сказал Волгин, — люди ездили не на соседнюю планету, а в другой город. И у всех всегда был багаж. А здесь? Ни у кого ничего нет в руках.

— А мы сами? — Крижевский развёл руками. — Едем, как на прогулку.

Разговор о багаже, о том, что брать с собой улетающим на Марс, конечно, возникал в своё время, но Владилен и Мэри легко убедили всех не брать ничего.

— Всё, что может нам понадобиться, мы найдём на Марсе, — говорили они, — Зачем затруднять себя вещами? Этого никогда и никто не делает.

— Неужели на Марсе можно всё найти?

— Конечно! Ведь там живут люди, и живут не по нескольку дней, а месяцами и годами.

— Ну хорошо, — согласился Второв, — Но в пути? Возьмём хотя бы книги.

— В ракетоплане вы найдёте и книги, и фильмы. Или вы можете проспать всю дорогу. На каждом корабле есть дежурный врач.

— Что касается меня, — сказал Волгин, — то мне не нужны ни книги, ни фильмы, а спать я ни за что не буду. Надеюсь, из ракетоплана видно что-нибудь. Там есть окна или иллюминаторы?

— Увидишь! — улыбнулась Мэри.

Не только Волгин, никогда в жизни не видевший ни одного межпланетного корабля, кроме того, на котором прилетели с Ганимеда космонавты, но и они сами очень удивились, увидя рейсовый ракетоплан.

Само это слово заставляло думать, что полёт будет совершён на ракете. «ЦМП-258», также называвшийся ракетопланом, имел все внешние признаки ракеты — удлинённый фюзеляж, сигарообразную форму передней части. Но корабль «Земля — Марс» не имел ничего общего с «ЦМП».

Огромное, до ста метров в диаметре, а высотой в пять метров, бронзового цвета кольцо было увенчано сферическим куполом из бледно-жёлтого металла. Ни одного окна, ни одного иллюминатора, только внизу в кольце виднелась дверь — отверстие овальной формы, находившееся у самой земли.

— Ну вот, — разочарованно сказал Волгин, обращаясь к Мэри, — а ты говорила!

— Увидишь! — ещё раз ответила девушка.

— Этот корабль, — по-русски сказал Второв, — очень похож на здание цирка. Только очень уж огромное.

— Спросите, — попросил Вильсон, — на каком принципе устроен корабль? Антигравитация?

— Да, — ответил Владилен. — Ракетоплан использует в полёте гравитационные поля Солнца, Земли и Марса, меняя знак в зависимости от целей. Но нам пора идти, до отлёта восемь минут.

— Даже пять, — сказала Мэри. — Вот видите!

— Раздался протяжный звук низкого тона. Он пронёсся над полем и медленно замер, точно корабль прощался с Землёй.

Виктор порывисто обнял Волгина.

— Возвращайся скорей! — сказал он. — Мне будет тяжело без тебя.

— Сам виноват, — ответил Волгин. — Летел бы с нами…

Торопливое прощание, и улетающие направились к ракетоплану. У входа их встретил человек, одетый в традиционный комбинезон астролётчиков. У всех подходивших он спрашивал имя и в ответ называл номер, вероятно, каюты.

Когда подошли Владилен и Мэри, этот человек только взглянул на их спутников и сразу понял, кто перед ним. Не задавая вопроса, он коротко бросил:

— Первый! — и добавил: — Седьмого не будет?

— Нет, — ответил Владилен.

— Проходите!

Волгин на мгновение задержался. Ему попросту стало страшно перешагнуть порог двери. Но, встретив взгляд астролётчика, он быстро вошёл вслед за другими.

Наверх вела широкая лестница с металлическими перилами, украшенная цветами, словно в каком-нибудь театре, а не на космическом корабле. Поднявшись по ней, они оказались в самом настоящем саду, с песчаными дорожками, клумбами, кустами и деревьями. Сверху голубое небо и горячее солнце Африки. Верхняя часть купола была совершенно невидима.

Волгин, Мельникова, Крижевский и Второв остановились в полном изумлении: такой картины они никак не могли ожидать.

Куда они попали?!

Вдоль дорожек стояли удобные скамейки. Невдалеке несколько молодых людей, пришедших, очевидно, рано, играли в какую-то игру с мячами на небольшой площадке, вокруг которой была сетчатая ограда. В нескольких местах били фонтаны.

По лестнице поднимались другие пассажиры. Часть из них расходилась по дорожкам, некоторые садились на скамейки и непринуждённо беседовали. Обстановка ничем не напоминала близкого старта.

Второв пожал плечами.

— В таких условиях, — сказал он, — этот полёт действительно нельзя называть космическим.

— Пройдёмте в наше помещение, — предложил Владилен. — Посмотрим ещё раз на провожающих.

«Ясно! — подумал Волгин. — Как я мог забыть! Здесь то же, что в любом доме, — односторонне прозрачные стенки».

Пассажирские каюты размещались по борту, вокруг сада.

Они легко нашли дверь с цифрой «1». За ней оказалось просторное помещение с самой обычной мебелью, даже не прикреплённой к полу. Мягкие диваны и кресла, столики, шкаф с микрокнигами, диктофон — ни дать ни взять, обыкновенная гостиная в городе.

Наружная стенка была, разумеется, прозрачна, но она выходила на другую сторону, и Волгин пожалел, что не увидит ещё раз Виктора и Джорджа.

Но Мэри повернулась к внутренней стене, где была дверь, и стена вдруг потускнела и исчезла, открыв взору противоположную часть космодрома. Озеров и Вильсон стояли на прежнем месте, не спуская глаз с корабля. Возле них никого уже не было.

— Сколько минут до старта? — тревожно спросил Волгин.

— Одна.

— А не опасно им стоять так близко?

— Никакой опасности нет.

Раздался второй «гудок». Его было хорошо слышно и внутри корабля.

— Входной люк закрыт, — сказала Мэри.

— Может быть, лучше лечь или хотя бы сесть? — спросил Второв.

— Как хотите!

Волгин сел в кресло, у него подкосились ноги. Он едва мог дышать от волнения. Кроме него, сели только Второв и Мельникова. Крижевский, по примеру Владилена и Мэри, остался стоять у наружной стенки.

Волгину захотелось закрыть глаза, но любопытство оказалось сильнее, и он не только не сделал этого, но даже передвинул кресло ближе к «окну».

Он знал ощущение подъёма на былых самолётах, наконец, просто на лифте. Инерция всегда давала себя чувствовать. А здесь предстоял подъём с ускорением, во много раз превышающим ускорение силы тяжести. Но поведение Владилена и Мэри как будто указывало на то, что люди ничего не почувствуют.

Секунды тянулись невыносимо медленно. Волгин не мог считать их по биению сердца: оно билось с сумасшедшей скоростью.

И вдруг земля провалилась! Было именно такое впечатление, что корабль остался неподвижным, а земля стремительно ушла вниз. Мелькнули крыши домов Космограда, далёкая линия горизонта, небольшое облако. Серебристо сверкнула равнина Атлантического океана, и всё исчезло. За стеной, без конца и края, звёздное небо.

Корабль по-прежнему казался неподвижным. Волгин чувствовал, как сиденье кресла слегка прогибается под ним, совершенно гак же, как это было на земле. Ни повышенной тяжести, ни отсутствия веса! Всё, как до старта.

Подошёл Владилен.

— Видишь, как просто, — сказал он. — А ускорение взлёта превышало сто метров в секунду за секунду. Сейчас оно ещё больше. Ты почувствовал что-нибудь?

Волгин ничего не ответил. Сердце внезапно сменило ритм на обычный, и он немного задыхался. За него ответил Второв.

— Мне нравится такой старт, — сказал он. — Это действительно замечательно! На «ЦМП» было не так. А помнишь, Мария, — обратился он к Мельниковой, перейдя на русский язык, — как мы стартовали на «Ленине»? Гидравлические кресла, амортизаторы, длительная специальная тренировка перед полётом… А на этом корабле могли бы лететь даже тяжело больные.

— Но почему всё-таки мы не чувствуем ускорения? — спросил Крижевский.

— Внутреннее гравитационное поле противоположного знака относительно ускорения нейтрализует его, — ответил Владилен.

Всеволод с преувеличенной почтительностью отвесил шутливый поклон.

— Благодарю! — сказал он. — Но ваше объяснение ничего мне не объяснило.

— Пройди на командный пункт и поговори с кем-нибудь из экипажа ракетоплана. Я не знаю, что тебе сказать.

— Я не сумею говорить с ними. Пойдём со мной, Дмитрий.

— Погоди, — сказал Волгин. — Я ведь лечу в первый раз. Мне хочется посмотреть на Землю. Видно её?

— Конечно. Мы ещё не так далеко. Но её видно и с Марса.

— Как звезду?

Волгин подошёл к наружной стене. Только граница пола указывала, где она находится, самую стену нельзя было увидеть, настолько она была идеально прозрачна.

Невольно опасаясь приблизиться вплотную, Волгин остановился в полуметре от края «бездны» и посмотрел вниз.

Он удивился, что не почувствовал головокружения. Далеко под ними, так далеко, что он даже в воображении не смог бы представить себе подобное расстояние, ослепительно блестел под лучами Солнца исполинский шар Земли. Именно шар, словно чудовищной величины глобус, на котором, впрочем, ничего нельзя было рассмотреть, так нестерпимо было его голубовато-серебряное сияние. А за ним, ещё более далеко, виднелась верхняя часть лунного диска, такая же блестящая, но только жёлтого цвета.

Земля и Луна заметно для глаз уменьшались и уходили в сторону. Ракетоплан, очевидно, летел с невообразимой скоростью.

«Неудивительно, ведь он за шестнадцать часов должен пролететь двести миллионов километров», — подумал Волгин.

Звёзд было неизмеримо больше, чем он когда-либо видел с Земли в самые ясные южные ночи. Прямо перед ним, сверху, внизу, под Землёй и Луной, — всюду расстилался бархатно-чёрный занавес, усеянный светящимися точками. Но звёзды не мерцали, а горели неподвижными огоньками.

Волгин стоял и смотрел, не в силах оторваться от этой впервые увиденной величественной картины Вселенной. Как предсказывал ему Люций, он не чувствовал больше никакого волнения, оно прошло, как только корабль улетел с Земли. Он испытывал смутное щемящее чувство непонятной тоски. О чём?

«Нет, хорошо! — подумал он. — Только ради такого полёта стоило воскреснуть».

Он простоял так, не оборачиваясь, больше двух часов.

Товарищи не мешали ему. Волгин слышал их тихий разговор. Никто из них не подходил к стене. Да и что могло интересовать этих людей за бортом корабля? Они видели это много раз.

Второв и Крижевский с помощью Мельниковой расспрашивали Владилена.

— Такой стремительный взлёт, — говорил Второв, — должен был вызвать огромный нагрев наружной стенки. Сопротивление атмосферы…

— Металл корпуса не перегревается никогда. Он искусственно охлаждается. Этот сплав специально рассчитан для космолётов. Его теплопроводность чрезвычайно низка, а крепость велика. Не существует метеорита, который мог бы пробить стенку ракетоплана.

— Кстати, почему он так называется? Ведь с ракетой ничего общего.

— А это как с арелетом. Название давно устарело, но держится. Анахронизм.

— Двести миллионов километров, — сказал Крижевский, — и шестнадцать часов..

— Немного меньше.

— Тем более. В какой-то мере должна сказаться относительность времени.

— Настолько ничтожная, что практически она не ощутима. Максимальная скорость корабля — шесть тысяч километров в секунду, да и то в течение нескольких минут, нужных на поворот; всё остальное время корабль летит с ускорением, положительным и отрицательным.

— Положительным в первую половину пути и отрицательным во вторую?

— Разумеется.

— Ускорение постоянно?

— Нет. В момент старта оно было сто метров, а затем постепенно увеличивалось. То же самое, только в обратном порядке, произойдёт при спуске на Марс.

— В момент поворота корабля к Марсу появится невесомость?

— Нет, её не будет. Искусственная гравитация.

— Изменение её силы и направления автоматическое?

— Конечно! И она же обеспечит безопасность самого поворота для пассажиров ракетоплана.

— Хотелось бы, — сказал Второв, — увидеть современный космолёт дальних рейсов.

— Вы это сможете сделать, когда мы вернёмся. Намечена большая экспедиция на Грёзу. Космолёт строится на Луне, и там же будет дан старт. Вас всё равно пригласят строители корабля, им нужна консультация по этой планете. Мы ничего не знали о ней до вашего прилёта. Никто даже не подозревал о существовании Грёзы.

— Разве не было экспедиций к 61 Лебедя?

— Были две. Но вы же сами знаете, что нелегко заметить планету, если её обитатели не могут увидеть космического гостя и подать ему весть о себе. У этой звезды были известны три планеты, и все три необитаемые.

— Да, это верно, — согласился Второв. — Трудно заметить планету, не зная о ней. Мы нашли Грёзу случайно.

— Космолёт, — продолжал Владилен, — стартует примерно через год. И его решено назвать так же, как и ваш корабль, именем Ленина.

2

Волгин наконец оторвался от «окна».

— Налюбовался, Дмитрий? — ласково спросила Мэри. — Правда, сильное впечатление производит Вселенная? Ты увидишь это зрелище ещё много раз. Может, фаэтонцы сейчас и не на Марсе. Их придётся искать где-нибудь на базовых астероидах. Кроме того, я думаю, вы все захотите понаблюдать, как работают истребители.

— А что это такое?

— Рабочие корабли очистительных отрядов. Их называют так потому, что они специально предназначены для истребления пояса астероидов.

— В таком случае, конечно, захотим. Это очень интересно.

— Они автоматические или с людьми?

— С людьми. Работа настолько сложна, что её нельзя передать даже электронному мозгу.

Мельникова предложила осмотреть ракетоплан. Её предложение было с удовольствием принято всеми.

— По кораблю можно ходить? — спросил Второв.

— Разумеется, где угодно. Только в помещение командного пункта никого не пускают.

— Как же так? — удивился Крижевский. — Совсем недавно Владилен советовал мне пройти туда и поговорить с кем-нибудь из экипажа об ускорении.

— Что можно вам, — улыбнулась Мэри, — того нельзя другим. Вы на особом положении. Желание увидеть вас и поговорить с вами перевесит любые инструкции.

— Тогда не будем никого вводить в искушение, — сказал Второв. — Здесь много интересного и без командного пункта.

Они вышли из каюты и очутились в знакомом саду. Вся верхняя часть ракетоплана, под сферической крышей, площадью около восьми тысяч квадратных метров, была садом, где могли свободно разместиться все пассажиры корабля. Каюты, от первого до двадцать второго номера, рассчитанные на семь — восемь человек, шли вдоль борта, кольцом окружая сад. Другие, меньшего размера, вплоть до одиночных, располагались в нижнем ярусе вокруг огромной столовой. Ещё ниже, у самого дна, помещались грузовые отсеки и механизмы. Ракетоплан мог принять на борт до шестисот человек.

Купол был по-прежнему прозрачен, и над садом раскинулось звёздное небо. Если бы не густота чёрного фона, яркость и непривычно огромное количество звёзд, можно было вообразить себя где-нибудь на Земле в ночное время.

Впечатление нарушалось ещё и Солнцем. Во много раз более яркое, чем на Земле, оно низко висело над «горизонтом», не затмевая звёзд своим блеском. Сад был ярко освещён, но в нём не было жарко. Материал купола свободно пропускал световые лучи, задерживая и почти полностью поглощая всё остальные. В саду было много людей. Очевидно, все или почти все пассажиры ракетоплана предпочитали именно здесь коротать часы полёта. На площадке для игры с мячами бегало человек тридцать.

Дышалось легко, воздух был удивительно чист; несмотря на обилие цветов, их запах почти не ощущался.

Необычных пассажиров сразу заметили. Несколько человек подошли к ним и радушно приветствовали, словно хозяева гостей. Завязался непринуждённый разговор. Постепенно возле скамейки, где сели Второв и Владилен, собралось человек двадцать. Ещё больше столпилось вокруг Волгина, Мельниковой и Мэри. Крижевский исчез куда-то.

Видимо, обычные нормы поведения теряли силу в путешествии: как всегда, во все времена, люди в дороге не стеснялись заводить беседы с незнакомыми. Обычай пережил века.

В этом внимании не было ни любопытства, ни навязчивости. Просто людям было скучно, и они обрадовались случаю интересно провести время.

Волгин заметил, что у Второва возникают трудности из-за плохого знания языка, и подошёл к нему и Владилену.

Говорили о Марсе и работе очистительных отрядов. Какой-то молодой человек с энергичным волевым лицом приглашал Второва на свой рабочий корабль.

— Вам будет очень интересно посмотреть на нашу работу, — говорил он. — Я отдыхал на Земле, а теперь возвращаюсь. По плану у нас на очереди один из довольно крупных астероидов, диаметром в шесть километров. Рассеять в пространстве такую массу вещества сложно и трудно. Мы будем действовать в составе двенадцати кораблей. Уверяю вас, это чрезвычайно любопытно.

— Я надеюсь, вы и нас троих пригласите? — сказал Волгин.

— Разумеется, всех. Но не вместе. На каждом корабле можно поместить двух посторонних людей. Там мало места.

— А что вы делаете с ещё большими астероидами? — спросил Второв.

Волгин перевёл вопрос.

— Шесть — семь километров диаметра для нас предел, — ответил молодой «истребитель». — Все остальные астероиды будут уничтожены последними. Их направят к Солнцу, и они упадут на него. Вот и всё.

— Сколько времени занимает ликвидация астероида диаметром в шесть километров?

— Таких немного. Мы снимаем верхний слой, превращая бесформенную глыбу в правильный шар с поперечником в четыре километра. Или меньше, в зависимости от формы малой планеты. Это занимает недели две, иногда три. Затем шар отводится за пределы орбиты Плутона, во второй пояс астероидов. Эта стадия отнимает полтора года.

— Мы не сможем провести на ваших кораблях две недели.

— Этого и не нужно. Вам было бы скучно. Но мы часто возвращаемся на Марс или Цереру для зарядки аппаратов. Вы можете провести у нас только три дня.

— Я одного не понимаю, — сказал Второв. — Если можно направить к Солнцу большой астероид, то почему нельзя поступать так же и с маленькими, вместо того чтобы отводить их за орбиту Плутона.

— Изменение орбиты тела диаметром даже в три километра требует колоссальной затраты энергии. Таких запасов нет ни на Марсе, ни на Церере, ни на других базах. К тому времени, когда мы приступим к уничтожению больших астероидов, закончится строительство крупнейшей гравитационной станции на Марсе. Она сооружается для Нового Фаэтона, но ею можно будет воспользоваться и для этой цели.

— Но ведь отвод к орбите Плутона также требует изменения орбиты? Не ведёте же вы планету на буксире?

— Это другое дело. Ослабить тяготение планеты к Солнцу, изменить силу центростремительного движения не столь уж трудно. И аппараты двенадцати рабочих кораблей справятся с этой задачей, если диаметр тела не превышает четырёх километров и оно имеет форму правильного шара. Остальное делает центробежная сила, и астероид по спирали удаляется от Солнца. А вот воздействовать на самую центробежную силу, ускорить или замедлить полёт столь огромной массы неизмеримо труднее. Пока мы не в силах сделать этого.

— Спасибо за объяснение, — сказал Волгин. — Мы воспользуемся вашим приглашением. Как вас найти?

— Мы сами найдём вас. Всем будет известно, где вы находитесь. Такие гости, как вы, у нас бывают редко.

— А фаэтонцы?

— Мы уже привыкли к ним. Они у нас уже несколько лет.

— Вы не знаете, они сейчас на Марсе?

— Двое. Ая и Эйа, оба биологи. Кстати, эти имена сокращены нами. У фаэтонцев все имена состоят из одних гласных. Их трудно произносить. Например, полное имя Эйа состоит из двадцати одной буквы. Язык сломать можно.

— Это мужчины или женщины?

— Мужчины. На Земле ещё не видели ни одной фаэтонской женщины.

Подошли Мельникова и Мэри.

— Вы долго будете беседовать? — спросила Мэри. — Мария хочет пройти вниз.

— А где Всеволод?

— Его нигде не видно. Я уж начинаю беспокоиться, — сказала Мельникова.

— О чём? С корабля деваться некуда. Ходит где-нибудь по саду. Да вот он, — прибавил Волгин, указывая на площадку для игр.

Действительно, Крижевский оказался там и с увлечением играл в мяч, очевидно, чувствуя себя очень хорошо среди молодёжи.

Молодой механик хуже всех, исключая Вильсона, не имевшего никаких способностей к лингвистике, овладевал современным языком и ещё не мог говорить на нём. Но это, видимо, ему нисколько не помешало.

Мельникова направилась к площадке, а за нею пошли и другие.

Игра оказалась довольно примитивной, и было немного странно, что взрослые люди так увлекаются ею. В распоряжении играющих было несколько десятков небольших разноцветных мячей. Цель игры состояла в том, чтобы попасть мячом в кого-нибудь. Получивший пять попаданий выходил из игры. Удар красным мячом, которых было только два, считался за двойной. Игра продолжалась до тех пор, пока на поле не оставался кто-нибудь один.

Всё это в нескольких словах объяснили гостям.

Судей, конечно, не было. Каждый сам считал полученные удары и уходил с площадки, получив пять. Поймавший мяч скидывал со своего счёта одно очко, но сделать это удавалось немногим.

Несмотря на детский характер игры, даже Второв наблюдал за ней с интересом. Гибкие, хорошо тренированные тела молодых людей мелькали по площадке с непостижимой лёгкостью. Увёртываясь от ударов мячей, летевших со всех сторон, играющие поднимали их и бросали в противников. Их движения облегчались антигравитационными поясами, которые были на всех. Крижевскому приходилось туго, несмотря на то, что его явно щадили. Он не обладал поистине кошачьей ловкостью людей нового поколения.

Вскоре, получив пятый удар, он присоединился к друзьям.

— Третий раз подряд, — сказал он с досадой, — я ухожу одним из первых. Эта игра похожа на лапту.

Вскоре на площадке остались всего двое — юноша и девушка. Долгое время они никак не могли попасть друг в друга. Оба ловили мячи в воздухе, иногда сразу два, правой и левой рукой. Зрители награждали их одобрительными возгласами. Минут через восемь юноша проиграл. Он развёл руками и поклонился победительнице.

Площадка снова наполнилась.

— Хватит, Всеволод, — сказала Мельникова, удерживая Крижевского за руку. — Пойдём с нами вниз.

— Идём. Всё равно я опять быстро проиграю. А я ведь меньше ростом, чем они, в меня труднее попасть, а вот подите…

Крижевский был очень огорчён своей неловкостью.

— Даже здесь, — тихо сказал Второв Волгину, — проявляется наша безнадёжная отсталость. Ни умственно, ни физически мы их догнать не можем.

Волгин нахмурился, но ничего не ответил.

В среднем ярусе корабля кают было больше и не было сада. Но цветы и здесь росли повсюду. На самой середине находился довольно большой круглый бассейн, в котором никто сейчас не плавал. Кругом, среди цветочных клумб, стояли небольшие столики и мягкие кресла.

А над головой снова раскинулся узор звёзд и так же, как наверху, сияло Солнце. Но это было уже не следствием прозрачности стен и потолка, а оптической иллюзией, создаваемой или экранами, или другой системой, вроде телеофии.

Волгин уже освоился с ощущением полёта, да его и не было — этого ощущения, корабль казался неподвижным.

Второв предложил утолить голод. Все охотно согласились.

— Интересно, — сказал Волгин, — как здесь организовано «питание»? От кулинарных заводов мы находимся довольно далеко.

Мэри и Владилен сели за пустой стол. Остальные последовали их примеру. Столы были рассчитаны на четырёх человек каждый, и Волгин с Крижевским заняли соседний.

Меню не было.

— Что же мы будем есть? — спросила Мельникова.

Столы ничем не были покрыты. Полированная поверхность их походила на тёмное зеркало, в глубине которого смутно отражались звёзды на потолке. Трудно было определить, из чего сделаны эти столы — из дерева, пластмассы или металла.

— Перечень! — отчётливо произнёс Владилен. Волгин догадался повторить это слово.

И тотчас же на обоих столах, под наружным слоем их поверхности, покрытой точно водяной плёнкой, появился список блюд, которые могла предложить пассажирам «кухня» ракетоплана. В списке было около тридцати названий.

— Запасы поневоле ограничены, — извиняющимся тоном сказал Владилен.

— Более чем достаточно.

Каждый выбрал, что пришлось ему по вкусу, Владилен, а за ним Волгин перечислили заказанные блюда.

Прошла минута, они с любопытством ждали, что произойдёт дальше. Исчезнет ли середина стола, как это было в Ленинграде, чтобы появиться уже накрытой, или случится что-нибудь другое, не менее интересное? Все, кроме Владилена и Мэри, смотрели на стол.

Но оказалось, что на корабле всё было совсем иначе.

— Посмотрите вверх, — сказала Мэри.

Под самым потолком быстро плыли по воздуху какие-то плотные четырёхугольные листы. Никто не заметил, откуда они появились, но было нетрудно догадаться, что это такое. «Подносы», уставленные блюдами и всем необходимым, опустились каждый на свой стол, закрыв его целиком: размеры подносов точно совпадали с размерами столов.

— Прошу! — сказал Владилен тоном гостеприимного хозяина. Листы, на которых прилетели блюда, были очень тонки, и нельзя было предположить, что в них вмонтированы какие-нибудь механизмы. Вероятно, движением «воздушных подносов» управляли со стороны. И, разумеется, автоматы, а не люди.

— Любопытно! — сказал Второв.

Против обыкновения он не спросил тотчас же, как это делается, и Волгин понял, что Второв сам догадался.

Только они взялись за кушанья, как раздался чей-то голос. Он звучал не громко, но очень ясно, точно говоривший находился рядом:

— Внимание! Навстречу идёт ракетоплан «Марс — Земля». Наш корабль поравняется с ним через четыре минуты. Скорость обоих кораблей в момент встречи будет пятьсот метров в секунду. Минимальное расстояние — два километра. Корабль можно видеть: пассажирам верхнего яруса — в стороне каюты номер шестнадцать, нижнего — каюты номер сорок два. Внимание! До встречи три минуты двадцать шесть секунд.

Прямо напротив Волгина на двери одной из кают вспыхнула большая цифра «42». Он указал на неё остальным.

— Не лучше ли пройти наверх? — сказала Мельникова. — Мы ещё успеем.

— Отсюда так же хорошо видно, как и наверху, — ответила ей Мэри и прибавила: — Я очень люблю смотреть на встречные ракетопланы.

Это звучало совсем так же, как в былое время: «Я люблю смотреть на встречные поезда».

— Зачем нужно замедлять скорость, — спросил Второв, — и снова её наращивать? Лишняя трата энергии. Разве это так уж необходимо, увидеть встречный ракетоплан?

— Традиция! — ответил Владилен. — Своего рода вежливость.

— Попробуйте соблюдать такую вежливость в межзвёздном полёте, — усмехнулся Игорь Захарович.

— Там совсем другое дело.

Прямо над горящей цифрой «42» на «звёздном небе» появилась белая стрелка. Своим остриём она указывала на едва заметную тускло блестевшую точку, крохотную звёздочку. Это и был встречный корабль.

Точка увеличивалась, превратилась в яркую звезду, потом потускнела. Несколько секунд… и ясно виден стремительно приближавшийся космолёт.

Казалось, что оба корабля летят прямо друг на друга, что ещё немного — и они столкнутся.

Когда на мгновение корабли поравнялись, раздался голос:

— Счастливого пути! — Затем был произнесён ряд цифр.

— Первое относится к нам, — сказал Владилен. — А цифры сообщают что-то командиру. Видимо, какая-то неисправность в приёмном аппарате.

— Почему неисправность?

— Потому что оба корабля могут передавать сообщения в любое время, а не только при встрече. Мы почему-то услышали часть фразы, которая не имеет к нам, пассажирам, никакого отношения.

— Вот уж не думал, что и теперь случаются неисправности, — заметил Второв.

Владилен пожал плечами. У него был такой смущённый вид, что все рассмеялись. Точно он лично был виноват в этом.

Видимо, не один Владилен чувствовал неловкость. Раздался голос:

— Говорит командир ракетоплана. Экипаж приносит свои извинения пассажирам за небрежность, допущенную механиком Эргом, по вине которого вместе с приветствием со встречного ракетоплана вы услышали постороннюю передачу.

— Зачем было называть имя? — спросил Волгин.

— В наказание Эргу, — ответила Мэри. — Теперь он всю жизнь будет внимателен.

— Тяжёлое наказание! — насмешливо заметил Крижевский.

— Видимо, достаточно тяжёлое.

В «столовую» начали спускаться другие пассажиры. Вероятно, они знали, что произойдёт встреча, и дожидались её в саду. Столы занимали один за другим.

Когда завтрак был окончен, Волгин вопросительно посмотрел на Владилена. Тот улыбнулся и сказал:

— Догадайся сам.

Волгин вспомнил обед в Ленинграде.

— Можно убрать, — сказал он.

И лист, лежавший на его столе, поднялся и быстро скрылся в одной из кают, где, по-видимому, помещались аппараты и механизмы «кухни».

Владилен повторил те же слова, и их стол также опустел. По воздуху плыли уже многочисленные «подносы», безошибочно находившие нужный им стол. Кое-кто из пассажиров следил за ними с явным любопытством, что доказывало непривычность этого зрелища. Очевидно, подобный способ подачи блюд применялся только на ракетопланах, и те, кто летал редко, ещё не потеряли интереса к нему.

— Мне кажется, Игорь Захарович, — сказал Волгин, — что вы понимаете, как это делается. Объясните мне.

— В общих чертах догадаться нетрудно, — ответил Второв. — Соединение кибернетики с управляемой антигравитацией. И то и другое настолько развилось, что их применяют даже для таких бытовых целей. Видимо, существует управляющий агрегат, который слышит, от какого стола поступил заказ, и направляет туда накрытый поднос, регулируя его вес. Вот и всё, что я могу сказать. Но как всё это делается в деталях, как устроены эти неимоверно сложные аппараты… А может быть, они и очень просты… Тут я ничего не понимаю И вряд ли кто-нибудь сможет нам объяснить. Чтобы понять, надо овладеть основами современной науки и техники. Кстати, Дмитрий, вы снова назвали меня по имени и отчеству. Ещё раз прошу вас, не делайте этого. Будем как все.

3

На этот раз не один Волгин устроился у «окна». Посадка на другую планету интересовала всех. Все шестеро придвинули свои кресла к прозрачной стенке и расположились в них, по крайней мере, за час до финиша.

Марс был уже близко, по величине он равнялся диску полной Луны и увеличивался на глазах.

Ракетоплан летел вниз. Никто не заметил, как он, на середине пути, повернулся дном к Марсу.

Межпланетные путешественники хорошо отдохнули. Шесть часов все крепко спали, причём только одному Волгину пришлось обратиться к корабельному врачу. Остальные заснули без помощи медицины.

Они вылетели с Земли рано утром, но Фаэтонград находился в таком месте, где ко времени прилёта на Марсе также наступило утро. «Ночь» провели на ракетоплане.

Волгин потому и согласился лечь спать, что не хотел делать это сразу по прилёте. Прилететь впервые в жизни на другую планету и отправиться в постель — это было бы ни с чем не сообразно.

Шестьдесят минут промелькнули как одна, хотя смотреть было почти не на что. У Марса был удивительно скучный вид. Оранжево-красная пустыня с редкими тёмными пятнами растительности. И больше ничего.

Но за десять минут до приземления картина изменилась. Пустыни разошлись в стороны, под кораблём оказалось огромное пространство, покрытое точно синим ковром.

— Это лес, — сказал Владилен, — выращенный нами. На Марсе никогда не было высокой растительности. Эти деревья совсем новой породы.

— Почему они синие?

— Потому что растения Марса нуждаются в тепле. Зелёные лучи ещё «тёплые» и поглощаются ими. Отражаются синие и фиолетовые — холодные. — Владилен указал на блестящую точку, появившуюся в центре лесного массива. — Фаэтонград!

— Отчего он так блестит?

— Город накрыт куполом. Атмосфера Марса непригодна для дыхания. Под куполом нормальное давление и состав воздуха.

— Почему вы не снабдили Марс плотной атмосферой? — спросил Второв. — Вы же сделали это с Луной!

— Не было необходимости. Но теперь, когда фаэтонцы близко, положение изменилось. Марс будет общей планетой. Ведь фаэтонцам трудно посещать Землю — им слишком жарко на ней. Через сорок лет здесь будет атмосфера, обычная для нас и для них.

— А это не погубит растения? — спросила Мельникова.

— Этим вопросом давно занимаются ботаники. И зоологи. Животный мир так же необходим, как и растительный. Подготавливаются новые виды растений, новые породы животных. Пройдёт сто, сто пятьдесят лет — и Марс станет неузнаваемым. Исчезнут пустыни, появятся моря и океаны, богатый и разнообразный животный мир. Фаэтонцы называют Марс «Уайас». Есть предложение переименовать планету. Мариас, или Майас…

— Жаль древнего названия.

— Фаэтонцы тоже имеют на него право. Они появились на Марсе раньше, чем мы.

— Это верно.

Говорившие не смотрели друг на друга. Их глаза были прикованы к быстро приближавшейся планете. Марс стремительно летел навстречу «неподвижному» кораблю. Этот оптический обман был непреодолим, никак не удавалось почувствовать, что летит всё-таки не Марс, а корабль. Не было третьего объекта, с которым можно было бы сравнить положение корабля и планеты.

Охватить взглядом всю видимую поверхность Марса было уже невозможно, горизонт отодвинулся далеко. Ракетоплан падал в середину вогнутой чаши.

Скорость была так велика, что казалось, ещё несколько секунд — и произойдёт столкновение. Если корабль тормозился, то этого нельзя было ни заметить, ни ощутить.

— Случаются катастрофы с ракетопланами? — спросил Крижевский.

— За последние пятьсот лет не было ни одной.

Теперь они уже хорошо видели Фаэтонград. Купол над городом был прозрачным двусторонне, потому что можно было различить под ним здания и «зелень» парков.

— Мы опустимся рядом с городом?

— Нет, в самую середину, на площади.

— А купол?

— Он нас пропустит. Смотрите внимательнее! Осталось всего полминуты.

— Не может быть! — невольно вырвалось у Второва.

Действительно, этому трудно было поверить. Ракетоплан мчался с чудовищной скоростью. Когда же думает её снизить командир корабля? Здания города росли буквально со сказочной быстротой. Блестящая поверхность купола находилась уже совсем близко.

Секунда, вторая… Острое зрение Волгина уже различило людей на площади. Город раскинулся во все стороны, до горизонта.

До земли метров триста. Скорость не уменьшалась.

Катастрофа?!!

Прозрачная плёнка рванулась к кораблю…

Волгин невольно закрыл глаза, ожидая удара.

— С прибытием! — раздался спокойный голос Владилена.

Ракетоплан неподвижно стоял на огромной площади, окружённой многоэтажными домами. Над ними темно-синее небо с очень яркими звёздами. Небольшой диск Солнца. Купола совсем не было видно.

— Фу-у! — шумно вздохнул Второв. — Непостижимо! Зачем это нужно приземляться с такой бешеной скоростью?

— Иначе нельзя, — ответил Владилен. — Купол раскрывается, чтобы пропустить корабль, на одну десятую секунды.

— На какой высоте купол?

— Двести пятьдесят метров.

— Каково же было отрицательное ускорение?

— Две тысячи метров в секунду за секунду. На очень короткое время это возможно. Мы опустились от купола до земли за пять десятых.

— Да! — сказал Второв. — Теперь я понимаю, что такое ваше внутреннее поле тяготения. Без него от пассажиров осталось бы только мокрое место.

— Наука бьётся над проблемой ускорения, — сказал Владилен. — Если бы корабль мог на всём пути пользоваться максимальной мощностью, время перелёта сократилось бы до трёх часов. Но пока это невозможно.

Он говорил в свойственной ему манере, словно извиняясь за несовершенство техники.

— Я полагаю, — сказал Крижевский (Волгин переводил его слова), — что приземлением управляли автоматы, а не люди.

— Разумеется. Здесь нужны быстрота и точность, превышающие возможности человеческой мысли. Ведь отверстие в куполе немногим больше диаметра ракетоплана. Проход через купол — труднейший манёвр. В это время кораблём управляют не только его бортовые аппараты, но и те, что установлены на Марсе. Только такое взаимодействие надёжно предохраняет купол от повреждений.

— Купол… А сам корабль?

— С ракетопланом никогда ничего не случится. Мы потом закончим этот разговор, — прибавил Владилен. — Пора выходить. Смотрите, сколько народу. Это встречают вас.

— Вы уверены?

— Совершенно. Население Марса очень обрадовалось вашему прилёту.

Волгин выслушал эти слова спокойно. Прошло время, когда он, словно боясь людей, избегал их. Присутствие рядом космонавтов изменило не только его поведение, но и отношение к окружающему. Примирившись с мыслью о своём исключительном положении в мире, он не опасался больше показаться отсталым, невежественным, «белой вороной». Ведь даже Второв, командир межзвёздного корабля, человек, намного превосходивший Волгина своим техническим образованием, умом и знаниями, не боялся открыто демонстрировать своё невежество. Чего же бояться Волгину, когда всем известно, кто он такой? Все знают, что он не был ни инженером, ни учёным. Немного досадно, но изменить ничего нельзя. Не стоит и мучиться.

Волгин вспомнил свой первый прилёт в Ленинград, вспомнил толпу, ожидавшую его у дома, свой отказ выйти к ним. И пожал плечами. Теперь он не понимал, что руководило им тогда.

Он вышел вслед за своими спутниками. По совету Владилена они все сняли с себя антигравитационные пояса. И, ступив на «землю» Марса, не почувствовали изменения силы тяжести. Было так же легко, как и на Земле.

Их появление было встречено собравшимися на площади гулом приветственных возгласов, но огромная толпа была гораздо сдержаннее, чем в былые времена.

Подошли пятеро. Трое — одетые в кожаные комбинезоны, высокие пожилые люди, с красивыми энергичными лицами — имели самый обыкновенный, привычный вид. Двое — крохотного роста, с невероятно огромными глазами и мощными, нависающими лбами — были одеты в очень лёгкие одежды незнакомого покроя.

«Так вот они какие — фаэтонцы!» — подумал Волгин.

Было ясно — перед ними фаэтонцы, те двое, о которых им рассказывали в ракетоплане, — Ая и Эйа. Несмотря на очень маленький рост, немного больше метра, они нисколько не походили на детей.

Фаэтонцы держали в руках букеты цветов. В том, что это именно цветы, нельзя было сомневаться, об этом говорила яркая раскраска бутонов. Но ничего общего с земными цветами они не имели: стебли и листья были чёрными.

«Цветы Марса», — решил Волгин, но, как вскоре выяснилось, ошибся.

Фаэтонцы поднесли букеты Мельниковой, Второву и Крижевскому. Очевидно, кто-то указал им среди гостей нужных лиц. Потом один из фаэтонцев, тот, который казался моложе, произнёс короткую речь на странно звучащем, медленно-певучем языке — точно не сказал, а спел.

Гостям перевели. Сначала эго сделал один из тех, кто подошёл с фаэтонцами, а затем Волгин — для Крижевского и отчасти Второва. Мельникова не нуждалась во втором переводе.

— Мы сожалеем, что, достигнув Веги, вы уже не застали там нашей планеты. Она покинула систему Веги и направилась к Солнцу. Примите эти цветы нашей родины как дар Фаэтона. Правда, они выросли здесь, на Марсе, в опытной оранжерее, но это цветы не Марса, а Фаэтона. На нашей планете букет цветов означает приглашение. Мы просим вас так и понимать это. Мы приглашаем вас вторично прилететь к нам. Теперь это займёт немного времени.

— Передайте им нашу глубокую благодарность, — сказал Второв.

Волгин заметил, что несколько человек направили на них какие-то небольшие аппараты, имевшие вид продолговатых коробочек. Ему объяснили, что это работники «хроники».

— Ваш прилёт на Марс — интересное событие. Его надо увековечить. А встреча с обитателями гостя из бездны ещё более знаменательна.

— Какого гостя из бездны?

— Так часто называют Фаэтон. Он прилетает в Солнечную систему как желанный гость из бездны пространства.

— В сущности говоря, — сказал Второв, — вы, Дмитрий, и мы — тоже своего рода «гости из бездны», только времени…

— Нет, — ответил Волгин, — я с этим совсем не согласен. Мой и ваш век отнюдь не «бездна».

Второв рассмеялся.

Рядом с ними опустился большой арелет. Человек, прилетевший на нём, вышел из машины, и Волгин, радостно вскрикнув, бросился ему навстречу. Это был Мунций.

— Ну вот видишь, — сказал он, обнимая своего «внука», — я звал тебя на Марс — и ты здесь.

Мэри тоже очень обрадовалась Мунцию и тотчас же спросила о матери.

— Эры нет на Марсе, — ответил Мунций. — Её корабль базируется на Весте. Она будет здесь не раньше чем через месяц. Кто тебе мешает слетать на Весту? — прибавил Мунций, увидя, что Мэри огорчилась. — Это займёт два дня.

— Разве там нет телеофа? — спросил Волгин. — Мне тоже хочется увидеть Эру.

— Телеоф там есть, — грустно ответила Мэри. — Но что из этого? Я мечтала увидеть маму в натуре.

— Ну так лети к ней. Мария как-нибудь обойдётся без тебя два дня.

Мунция познакомили с Мельниковой, Второвым и Крижевским. Все трое много слышали об отце Люция как от него самого, так и от Волгина.

— Садитесь в арелет, — сказал Мунций. — Я покажу вам, где вы будете жить.

— Мы не собираемся оставаться в Фаэтонграде.

— Знаю, но нужно отдохнуть.

Волгин думал, что на этот раз придётся выступить и сказать что-нибудь встретившей их толпе людей, но, очевидно, никто этого не ждал. Он вздохнул с облегчением: всю жизнь Волгин терпеть не мог говорить речи.

Люди уже расходились, видимо, вполне удовлетворённые тем, что видели. А может быть, они собрались для того, чтобы не обидеть гостей невниманием к их прилёту? Это было вполне в духе эпохи.

— Мунций! — сказал Волгин, понижая голос. — Нам очень хочется поговорить с фаэтонцами. Именно из-за них мы и прилетели.

— Они этого тоже хотят. Пригласи их.

Волгин обратился к человеку, знавшему фаэтонский язык:

— Передайте, пожалуйста… Ая и Эйа, я не знаю, как сказать правильно, что мы просим их посетить нас. И, конечно, просим и вас. Иначе мы не сможем говорить с ними.

— Они сами уже просили меня о том же. Вот вы и посетите их. У них есть лингвмашина, которая хорошо изучила наш язык. (Волгин уже привык к современной манере говорить о механизмах как о живых людях и не удивлялся.) А я сам очень плохо знаю фаэтонский. Я вам не нужен.

— Кто же отвезёт нас к ним?

— Я, — сказал Мунций. — Много раз пришлось мне беседовать с ними, чтобы выяснить, когда и зачем был оставлен на Марсе найденный нами «клад». Как я тебе и говорил, Дмитрий, эта археологическая находка имеет фаэтонское происхождение.

Договорились, что встреча состоится сегодня же вечером.

Несмотря на необычайный внешний вид фаэтонских учёных, они произвели на всех хорошее впечатление. Чувствовалось, что это очень умные, высококультурные люди, с огромными знаниями. Разговор обещал быть интересным.

Ни Волгин, ни его товарищи не обнаружили никакой медленности в словах и движениях фаэтонцев, о чём рассказывал им Владилен. Если она и была, то едва заметная.

— Эти двое, — сказал Мунций уже в арелете, — специально отобраны для работы совместно с нами. Остальные семеро, которые сейчас отсутствуют, такие же. Кроме того, они давно здесь, и Солнце заметно оживило их.

— Мне очень интересно поговорить с ними на эту тему, — сказала Мельникова. — Они не обидятся?

— Конечно, нет. Оба биологи и хорошо понимают причины замедленности мыслей и реакций фаэтонцев. Они для того и находятся здесь, чтобы друг на друге проверять действие солнечных лучей и постараться найти средства ускорить их благотворное влияние на организмы фаэтонцев, когда они все окажутся в Солнечной системе. Ликвидировать последствия долгого пребывания возле Веги надо как можно скорее.

— Мне кажется, это будет очень длительный процесс.

— Да, на несколько поколений. Но он уже начался, Фаэтонцы постепенно изменяют свойства того искусственного солнца, которое освещает их планету в пути. В настоящее время оно во всём подобно маленькому Солнцу.

Фаэтонград был не так велик, как это казалось сверху, из ракетоплана. Население города не превышало сорока тысяч человек. Он был построен в форме правильного квадрата, стороны которого имели по три километра в длину.

Здесь не было ни одного промышленного предприятия, город весь целиком предназначался для отдыха и развлечений «марсиан». Всё необходимое доставлялось с Земли на огромных грузовых кораблях, которые прилетали ежедневно и опускались не в самом городе, а в стороне от него, возле строящейся гравиостанции — гигантского здания, почти равного по величине всему Фаэтонграду.

Волгин и его товарищи очень удивились, когда им сказали, что это сооружение не вся станция, а только одна из её частей, один из узлов мощного комплекса. Точно такие же строились ещё в пятнадцати местах, симметрично расположенных на всей поверхности Марса. И возле каждого из них был город, подобный Фаэтонграду, но меньшего размера.

— Тут административный центр Марса, — пояснил Мунций. — И сосредоточена связь с Землёй. Другие города не имеют космодромов. Здесь находится филиал Совета техники, и отсюда координируются все работы на Марсе. И здесь же находится штаб очистительных отрядов.

Население Фаэтонграда в подавляющем большинстве работало на постройке гравиостанции. Только незначительная его часть обслуживала город и начинающееся строительство заводов воздуха для будущей плотной атмосферы Марса.

В утренние часы Фаэтонград казался необитаемым. В середине дня он оживал, а вечером его улицы, сады и стадионы наполнялись весёлой и шумной толпой. Девяносто процентов этой толпы составляла молодёжь.

— Закономерное явление, — говорил Второв.

Рабочий день на Марсе был значительно длиннее, чем на Земле. Гравиостанцию нужно было как можно скорее ввести в строй, в ней остро нуждались истребители. Работа шла безостановочно круглые сутки. Правда, люди работали только первую половину дня, а затем задания давались машинам, и те, уже сами, продолжали трудиться.

Жизнь на Марсе казалась гостям из прошлого интенсивнее, чем на Земле.

— Наконец-то мы увидим труд, — сказал Второв, — который напоминает по темпам работу в наше время. На Земле его трудно было заметить.

Действительно, короткий рабочий день и насыщенность автоматикой маскировали на Земле кипучую деятельность человека. Создавалось обманчивое впечатление, что всё изобилие, все удобства жизни появлялись сами собой, без участия людей. И хотя всюду царил труд, его, как сказал Второв, трудно было заметить при поверхностном наблюдении. На Марсе же работа человека бросалась в глаза сразу.

Почти всё делалось руками людей. На Марсе ещё не было того обилия кибернетических установок и «разумных» автоматов, которые являлись характерной особенностью жизни и быта этой эпохи.

— Мне здесь нравится, — сказал Волгин. — Как-то проще и понятнее. Действительно похоже на наше время. Жаль, что Виктора нет с нами.

— Я пропишу ему поездку сюда как лекарство, — пошутила Мельникова.

Гостей поселили в первом этаже трёхэтажного дома, стоявшего в густом саду, где росли синие кусты и фиолетовые деревья. Внутреннее убранство дома ничем не отличалось от земного. Тот же комфорт, та же биотехника.

Каждую ночь город освежался дождём, который лился с купола. Откуда брали воду для этого дождя на планете, бедной влагой, оставалось пока неясным. Мунций не смог ответить на вопрос Волгина.

— Я не инженер, — сказал он. — Думаю, что вода добывается искусственно. Завод воздуха, расположенный вблизи Фаэтонграда, частично работает. Он вырабатывает кислород и водород из почвы. А где есть эти газы, там нетрудно получить и воду.

Купол и сам по себе был загадочным. Сложное сооружение, имевшее многочисленные автоматические выходы, снабжённое оросительной системой, было невидимо. Только рано утром, в косых лучах солнца, можно было заметить «что-то» над городом.

Арелеты, вылетавшие из города или возвращавшиеся в него, пролетали сквозь купол так же, как и ракетопланы, через отверстие, раскрывавшееся на мгновение и снабжённое чёрным кругом для ориентировки автопилота.

Крыша над городом называлась «куполом», видимо, в силу привычки или традиции. В действительности это был прямоугольный футляр, отделявший дома, сады и площади Фаэтонграда от внешней, сильно разреженной атмосферы. Учитывая его величину, трудно было понять, как и на чём он держался.

В городе ходили в обычной одежде, вероятно, воздух подогревался искусственно. Отправляясь на работу вне города, жители надевали плотные комбинезоны и герметические шлемы.

Всё это придавало жизни «марсиан» своеобразный колорит.

Вечером в день прилёта гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.

Переводчиком служила лингвмашина, но её нигде не было видно. Вероятно, она была вмонтирована в стол, за которым они сидели.

Обстановка фаэтонского дома, со странными волнистыми линиями предметов, показалась всем низкой и неудобной. Кресел не было — их заменяли «табуретки». Но для своих гостей фаэтонцы приготовили обычную земную мебель.

Мунций предупредил, что говорить надо тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.

— Наш переводчик чувствителен и слышит прекрасно, — сказал он.

Работа лингвмашины была очень эффектна и просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил, первым задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчётливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные. Машина не считалась со скоростью речи Волгина. Запоминая его слова, она переводила их на фаэтонский язык ещё долго после того, как он умолкал.

А когда Ая, совсем неслышно, отвечал Волгину, послышался голос, говоривший на чистом современном языке, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.

Так и шёл весь разговор — неторопливо, спокойно. Машина имитировала каждый голос, точно воспроизводя его звук и даже интонации. Каждому казалось, что это говорит он сам, говорит свободно на чужом языке, в котором почти не было согласных букв.

И не только в речи, но и в жестах, движениях хозяев гости увидели на этот раз явную замедленность, ускользнувшую от них при первой встрече, на площади. А ведь Мунций говорил, что девять фаэтонских учёных, работавших на Марсе, специально отобраны как наиболее подвижные, наиболее энергичные. Каковы же тогда остальные?…

«Нет пределов разнообразию природы! — подумал Волгин. — Но трудно было бы человеку Земли жить среди них».

В данном случае медленность речи фаэтонцев пошла даже на пользу. Слишком уж не похоже было всё, что они рассказывали, на жизнь Земли. Так было легче вдумываться в слова, представлять себе то, что за ними скрывалось.

На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — всё было глубоко отлично, всё было иным, чем на Земле. И только труд каждого фаэтонца на благо всего общества, единственный двигатель прогресса, ставил между ними и людьми знак равенства. Да ещё наука — познание природы и её законов.

В этом отношении фаэтонцы обогнали людей. Они знали гораздо больше, и это чувствовалось, несмотря на явное старание хозяев говорить проще и понятнее.

Ая и его младший товарищ хорошо знали, что четверо из гостей не современные люди, что они явились из прошлого, и старались приноравливаться именно к ним, но это не всегда удавалось. Многое, очень многое осталось невыясненным, непонятным. И не только «старым», но и «новым» людям.

Глядя на сидевших напротив него фаэтонцев, рассматривая черты их лиц, мощные лбы и огромные глаза, в которых светилась проницательная мысль, Волгин испытывал почти страх. Какая чудовищная пропасть отделяет его от этих «мыслящих существ», как он привык называть про себя обитателей других миров, какая бездна между его и их умственным развитием! По сравнению с ними он был едва развившимся существом, только начинающим мыслить. Он не мог понять то, что для них было просто и ясно. А то, что оставалось непонятным, ещё неизвестным для фаэтонцев, было вообще недоступно его мозгу.

Когда они вернулись домой, Волгин поделился своими мыслями со Второвым. Тот признался, что сам думал о том же.

— Современные люди, может быть, способны сравняться с фаэтонцами, — сказал он в заключение, — но мы… никогда!

— А всё же они обратились за помощью к людям Земли.

— Для очистки орбиты? Что ж из этого! В твоё время расчищали же землю с помощью примитивных тракторов.

— Ну это уж слишком!

В минуты раздражения Второв был склонен к преувеличениям, и это хорошо знал Волгин.

Мельникова всё же осуществила своё намерение и спросила о причинах замедленности жизненных процессов у фаэтонцев. Потом она говорила, что сама была не рада, задав этот вопрос.

Ей отвечал Эйа. Биология фаэтонцев ушла очень далеко. И как ни старался Эйа говорить понятно, его объяснения опирались на знания, неизвестные ещё на Земле. Мельникова ничего не поняла.

Эйа, очевидно, заметил это. Он внезапно прервал свою речь и заговорил о другом:

— Понятия о быстроте мысли и реакций весьма условны. Каждый принимает за норму то, что ему привычно. С этой точки зрения вы кажетесь нам слишком стремительными в поступках и мыслях. Нам даже трудно представить себе, как при такой быстроте может складываться в вашем мозгу законченная логическая цепь. А уж если мы заговорили о логике, то скажу следующее: мы с не меньшим основанием можем предложить вам замедлить темпы вашего мышления и вообще деятельности организма.

— Я же не говорила ничего подобного, — попыталась возразить Мария Александровна, почувствовав в словах фаэтонца скрытый упрёк.

Но Эйа, казалось, не обратил внимания на её реплику.

— Вы живёте, — продолжал он, — около двухсот лет. Мы, если принять продолжительность вашего года, вдвое дольше. И наша жизнь так же полна, как и ваша. Вы можете возразить, ведь мы всё же возвращаемся к Солнцу. Это сильный довод в споре. Но я попробую доказать вам, что вы не правы. Фаэтонцы сейчас расплачиваются за ошибку, которую допустили их предки, избравшие систему Веги новой родиной. Нам нужно достигнуть, вернее вернуть то, что мы имели до этого переселения. Но не больше. Если вы думаете, что мы ставим своей целью сравняться с вами по быстроте мысли, то ошибаетесь. Вы не кажетесь нам идеалом. Мы даже думаем, что наша организация лучше приспособлена для жизни. Мы многое потеряли за время пребывания у Веги. Люди Земли почти догнали нас, хотя прежде отставали на трудновообразимое расстояние. Нам жаль потерянного времени, но теперь, когда наша планета возвращается к Солнцу, мы миримся с этим. Так лучше. Иначе не могло бы быть такой дружной совместной работы обоих человечеств, которая возможна теперь. Сожалею, что не сумел ответить на ваш чисто биологический вопрос.

Эта речь, которая у земного человека заняла бы минуты три, продолжалась двадцать пять минут.

Мельникова слушала, опустив голову. Она ругала себя за то, что поверила Мунцию, который говорил, что фаэтонцы, конечно, не обидятся. Вышло, что обиделись.

— Извините меня! — сказала она, когда Эйа замолчал. Оба фаэтонца наклонили головы, но ничего не ответили. Вскоре беседа закончилась, и гости распростились с хозяевами.

Выйдя на улицу, Мельникова сердито сказала по-русски:

— Никогда себе не прощу этого. Вышло некрасиво, грубо, неделикатно. Он прав, что проучил меня.

— Не переводите! — поспешно сказал Второв Волгину, совершенно забыв, что Мунций прекрасно знает русский язык. — Ты не права, Мария! Мунций нисколько не виноват. Он судил со своей точки зрения. Да и обиделись ли они? Это очень сомнительно. Трудно судить, когда говорит человек, мыслящий иначе, чем мы. Высокая культура исключает мелочную обидчивость. Эйа просто высказал своё мнение.

— Бросьте! — Мельникова досадливо махнула рукой. — Неужели вы верите тому, что говорите? Они обиделись, это совершенно очевидно.

— Я согласен с Марией, — сказал Мунций (Мельникова вспыхнула до корней волос, поняв свой промах). — Я признаю, что ошибся в суждении о фаэтонцах. Но трудно было ожидать… Проявилась новая для меня черта в их характерах. А то, что вы затронули этот вопрос, очень хорошо. Ответ Эйа интересен. Мы думали, что фаэтонцы стремятся к полной ликвидации своей медлительности, выходит, что нет. Что ж! Тем хуже для них. Мы их быстро нагоним и перегоним. Сама жизнь докажет им, что они ошибаются. И придётся им догонять нас, — весело закончил Мунций.