Онлайн чтение книги Грация и Абсолют
19

Уносимый скорым поездом Можов чувствовал себя похожим на лист, которому объясняется в любви могучая воздушная струя. Он постаивал в коридоре купейного вагона в нарастающей тоске по взмаху крыльями свободы. А поезд, проехав станцию Волгоград, никак не мог проехать длинный змеевидный город, незамёрзшая река тянулась и тянулась. За тёмно-серой Волгой немного возвышался коричневатый, местами побелённый снегом берег, а выше всевластвовало небо сизо-железного цвета.

Душа малого молила об отдохновении. Покашляв, он сказал руководителю группы, как в сортире выворачивала рвота и ноги подкашиваются: видимо, отравился варёным мясом в топлёном сале, которое продают в банках бабки на перроне. Руководитель, не любивший Можова как навязанного «по блату», догадался и, маскируя радость пренебрежением, спросил:

– Где сойдёшь?

Так и подмыло подразнить спортсмена.

– Может, обойдётся…

Сошёл в пятом часу вечера на станции Тихорецкая. За перроном высились пирамидальные тополя с дождевыми каплями на голых ветвях, снега нигде ни следа, температура плюсовая, голуби купаются в лужах. И это – в последней декаде января, в самый разгул морозов в «сердцевинной России».

Чуть в стороне от здания вокзала смирно переносили малолюдье гниловатые столы базарчика. Пора не ранняя, и Виктор спрашивал себя, не припозднился ли он с желанием проверить свою догадливость, что связывала базар с домашним вином, предлагаемым на разлив. С чемоданом в руке он приблизился к торговому рядку и, увидев полиэтиленовую канистру, сделал приятное торговке, томящейся под открытым небом:

– Не нальёшь, мать, стакашек?

– И налью, молодой человек, и налью…

Мутновато-красное вино показалось подкисленной водичкой, но оно омыло представления о сладких вещах. В то время как тётка уговаривала его купить и пирожок, он ухватился мыслью за всё то, чего поднабрался в ресторане гостиницы у Риммы Сергеевны, где деляги, приезжавшие отовсюду, не всегда безмолвствовали в подпитии, да и сама директриса не могла не просветить настырного молодого друга насчёт способов заработать.

– А что, мать, можно тут на квартиру на время? – сказал Виктор в неком предвкушении, прислушиваясь к действию второго стакана и к сердечному шуму врасплох объявшей весны.

– А на что вам? – вопросила пронырливость голосом малосильной стяжательницы, и малый стал приоткрывать себя в соответствующем ракурсе:

– Пирожок с яйцом?

– С картошечкой, хлопец, со своего огороду картошечкой… и откуда вы будете, такой гарний молодой человек?

– Остыл пирожок. Они только горячие хороши.

– И-и-ии какие разговоры для хлопца! Нехай старики горячие пирожки щупают. А жить я бы пустила – до лета дача пустая стоит. Чего тильки здесь шукает москвич?

– С севера я, из Воркуты. Чеснок буду у вас закупать: конечно, не по госценам, – использовал Можов кое-какой, пусть и умозрительный, опыт.

– Так приезжал же пожилой!

– Было. А теперь ребята меня прислали.

И малый заполучил ещё одно женское сердце: на этот раз как деловой мужчина, который играет в кости с государством, завозя чеснок туда, куда оно его не завозит, но всегда выигрывает на костях.

– Я и сама уступила бы чесноку… – сказала женщина, как бы ещё не решившись и приглашая к уговорам. Она хотела знать его осведомлённость о ценах.

Виктор тоже стремился к знаниям:

– Тепло на даче? Постель есть?

Его заверили в наличии постели, калорифера и электроплитки и в том, что он мог бы всем этим немедленно насладиться, если бы купил непроданные четыре литра вина. В канистре не было и трёх литров, но он уплатил и направился с тёткой к дачному посёлку. Они шли у края обширного пространства, устланного железнодорожными путями и гудливо-гулкого от тяжёлого густого движения составов и маневровых локомотивов, в том числе, пыхтящих, сопящих паровозов, которые не спешили в утиль. Станция Тихорецкая – мощный узел пересечения нескольких железнодорожных направлений, и каждое загружено и перегружено.

Дощатый настил перекидного моста убегал далеко вперёд, а внизу неслись, плыли, стояли цистерны, открытые платформы, товарные и пассажирские вагоны. Потом Виктор увидел сверху дымчато-сумеречную голь садов и множество угнездившихся в ней безлюдных летних домишек.

Хозяйка отперла калитку, и они прошли в глубину участка к времянке, обмазанной глиной и выбеленной известью. Ступеньки вели на высокое крыльцо под навесиком. В помещении стояли кровать, стол, три стула и посудный шкаф, тут же хранились и орудия труда: из-под койки выглядывал черен, похоже, лопаты, а сбоку от двери прислонились к стене две мотыги.

Вид старого, но достаточно толстого одеяла на постели отвечал настрою, и Виктор попросил включить калорифер, поставив на стол канистру с вином и доставая из шкафа посуду. Малому так и виделось молодое раскованное создание, и рука потянулась к чашке, чтобы ввести душу в преддверие завораживающей неги. Хозяйка всучила ему холодные зачерствелые пирожки, и он, раскошелившись, не чаял, когда она уйдёт.

Она же настропалилась содрать с него за полмесяца вперёд, зная, что с закупками не сладить в два дня, а он-то и рассчитывал на пару деньков приключений… Кое-как помирились на пяти сутках.

– Курвочки наши вам прохода не дадут – приводи. Жарко спать будет. Вино будете у меня брать, картошку: вон полный подпол, – она притопнула по доскам пола. – И чеснок там. Хотите посмотреть?

Отказ был бы подозрителен, и он спустился в подполье, поглядел и одобрил товар.

– Скильки даёшь за кило? – пытливо взглянула хозяйка.

– Пока не скажу, мать. Зависит, не захочет ли ваше здешнее начальство меня ободрать догола и сколько запросит железная дорога…

Когда вылезли наверх, в окне нудно задребезжало стекло: через станцию одновременно проходило несколько составов. Грохот давил на перепонки и мешал слушать, что говорила хозяйка. Она отдавала ключи: этот к замку на калитке, а два – для двери.

Они распрощались до утра, и Виктор, пожертвовав минут десять, дабы она достаточно удалилась, запер домик и зашагал к вокзалу.