Онлайн чтение книги Граф и Анна
Явление пятое

На веранде появляется Ч е с н о ч о к. Она крайне возбуждена и от нетерпения размахивает руками.

Ч е с н о ч о к. Что делается, дорогие подружки, что, спрашиваю я вас, делается в этом проклятом городе? В этом городе, населенном старухами, сводниками и идиотами, из которого нормальные мужчины бегут при первом удобном случае, как от чумы?

А ф р о д и т а (угрожающе) . Но-но, полегче насчет нормальных мужчин, бегущих из нашего города, как от чумы! Полегче, говорю я тебе, Чесночок, полегче, хоть и носишь ты это едкое и для многих опасное имя. Полегче, хоть и знаем мы все, что нельзя тебе класть палец в рот и при случае ты такое можешь загнуть, что у иного, несведущего и незнакомого со здешними обычаями человека просто-напросто могут завянуть уши.

Ч е с н о ч о к (простодушно). А что такого, любезная Афродита, я сейчас сказала запретного? такого, что не известно давно и прочно всему белому свету? да разве же это неправда, что в нашем городе не осталось уже нормальных и порядочных граждан, что живут здесь одни старые ведьмы, вроде тебя и меня, да нашей достойной подруги Кубышки (кивает К у б ы ш к е ) , да еще, пожалуй, такие сводники, как всеми уважаемый и любимый Красавчик; который, безусловно, скоро пожалует сюда как миленький, ибо к кому же ему идти, как не к нам? ибо разве не должны идти мерзавцы к мерзавцам, а подлецы к подлецам? (Спохватывается.) То есть, прошу прощения, нормальные и уважаемые люди к нормальным, к таким, с которыми не грех опрокинуть один или другой стаканчик винца, съесть одну или другую тарелку розовых, лоснящихся от чистого жира шкварочек и поговорить о нашем горьком житье-бытье, из которого не видно никакого просвета; все подобное, как говорит этот нищий философ Старик, должно идти к подобным себе: идиоты должны идти к идиотам, и сидеть, как и положено им, молчком, на верандах, в своих прогнивших креслах-качалках, занимаясь не то философией, не то пусканием тягучих слюней; мужчины должны убегать в дальние странствия, ибо в противном случае сами станут в нашем городе идиотами; ну а мы, достойные подруги-товарки, должны сидеть в тесном кружке и обсуждать цены на тухлую камбалу, которые с каждым днем становятся все более и более скверными.

К у б ы ш к а (подобострастно) . Ты, Чесночок, говоришь не хуже любого философа. Не хуже этого нищего Старика, который, по слухам, безмерно богат, ибо каждый день находит на берегу то золотую монету, а то и колечко с бриллиантом, или, на худой конец, с изумрудом.

Ч е с н о ч о к. Не знаю, как насчет монеты из золота, а вот этот старый, позеленелый медный пятак (показывает пятак, зажатый в ладони) выпал у него из кармана в то самое время, как пробегал он по улице мимо меня, спасаясь не то от чумы, не то от твоих, Афродита, ласковых разговоров.

А ф р о д и т а. Может быть и от моих, а может быть, и не от моих, кто его разберет, этого старого нищего оборванца? ночующего вместе с чайками в углублениях мокрых утесов, и имеющего, думаю, такое большое богатство, что на него можно купить целый дворец. (Доверительно, К у б ы ш к е и Ч е с н о ч к у. ) Говорят, что море, аккурат напротив нашего города, хранит на дне целые сундуки, наполненные бесчисленными золотыми монетами. Только достаются они не кому-нибудь, а отпетым и неизлечимым придуркам, вроде этого самого Старика, или злодеям, вроде моего полоумного сына. Которые только на то и годны, чтобы вызвать жалость у безжалостного и холодного моря; моря, которое всех остальных, нормальных и сильных, отправляет на дно целыми кораблями; так и лежат они там, на дне, обняв своими белыми косточками окованные тяжелые сундуки, наполненные всякой бесценной всячиной, вроде золота, ожерелий из бисера, ладненьких перстеньков или тонких блестящих цепочек, сверкающих так, что даже во тьме, на самом морском взбаламученном дне, от них становится светло, будто на солнце.

К у б ы ш к а (хихикает). То-то мертвецы веселятся, глядя на эти сокровища!

Ч е с н о ч о к. Потому ты, Афродита, и отпускаешь своего идиота вместе с этим придурошным Стариком, что надеешься на милость холодного, но такого глупого моря? небось в кубышке у тебя не одна монетка звенит, подаренная морем твоему сыночку-злодею? (Кивает головой в сторону копилки-свиньи.)

А ф р о д и т а (самодовольно). Бери выше – не один десяток монеток!

К у б ы ш к а. И что за имя такое – Старик, – что за кличка у этого бездомного оборванца? нет у него, что ли, настоящего имени?

Ч е с н о ч о к. А у тебя, Кубышка, разве есть настоящее имя? разве есть настоящие имена у кого-нибудь в этом проклятом городе? из которого здоровые и сильные мужчины бегут, как от чумы, а остаются одни лишь старые ведьмы, вроде тебя, да идиоты, вроде этого придурка-сыночка нашей доброй и хлебосольной хозяйки.

К у б ы ш к а (подскакивая на стуле). Это я старая ведьма? а ты, Чесночок, выходит, не старая, насквозь провонявшая чесночной подливкой карга, от которой не то, что муж, а и дети давным-давно убежали, как от холеры?! самая настоящая ведьма ты и есть, Чесночок, и даже еще хуже, чем ведьма!

Ч е с н о ч о к (пронзительно) . Ах ты, раздутая от водянки кастрюля для холодца! старая дохлая кошка, распухшая на солнце до размеров коровы! это я-то настоящая ведьма, это от меня-то убежали дети и муж? ну погоди, сейчас я тебе покажу подливку из чеснока! (Хватает ее за волосы и начинает таскать из стороны в сторону.)

Некоторое время возятся друг с другом, выкрикивая попеременно: “Это я-то старая ведьма? это я-то подливка из чеснока?” – “А вот я сейчас покажу тебе, подлая перечница! а вот сейчас я пооборву твои седые жидкие космы!”

А ф р о д и т а с удовольствием некоторое время наблюдает за потасовкой, неторопливо отправляя в рот очередную свиную шкварку.

Г р а ф безучастно смотрит в сторону моря; он давно привык к таким потасовкам и знает назубок весь их нехитрый сценарий.

А ф р о д и т а (которой надоел лишний шум) . Ну все, хватит, хватит, повеселились, и баста! ( Ч е с н о ч к у. ) Давай сюда этот медный пятак, все равно при нынешней дороговизне на него ничего невозможно купить. (Ловко выхватывает монету у Ч е с н о ч к а. ) Разве что пучок старых засушенных водорослей, годных разве что на растопку, или на подстилку для дворовой собаки. (Грузно встает и идет к этажерке; опускает монету в прорезь копилки.)

Ч е с н о ч о к (разочарованная тем, что у нее забрали пятак.) Сдается мне, Афродита, что даже для дворовой собаки не нужен тебе пучок старых засушенных водорослей, потому что при твоем вздорном, – прошу прощения, золотом и мягком! – характере у тебя не может прижиться даже собака. Разве что этот молчаливый сын-идиот, в которого ты, наверное, воткнула уже все свои старые иголки и шпильки, так что в нем, очевидно, не осталось уже живого, неповрежденного мяса! Да, подружка, такой покорный дурак просто находка для любой матроны вроде тебя – на все согласен, да еще и прощения просит, стоит лишь его немного задеть за живое. И чем ты его так проняла, Афродита, чем пригвоздила к этому старому креслу?

А ф р о д и т а (вальяжно усаживаясь на стул, поучительно) . Чем-чем? – чувством вины и глубоким раскаиванием, которое он, подлец, несмотря ни на что, все же испытывает время от времени. ( Г р а ф у .) А ну-ка, сыночек, ответь своей нежной матушке, раскаиваешься ли ты в своем злодейском поступке?

Г р а ф (дрогнувшим, тихим голосом). Да, мама, очень раскаиваюсь.

А ф р о д и т а (торжествующе). А в чем ты раскаиваешься, сыночек, ответь этим двум честным женщинам.

Г р а ф (так же тихо, механическим голосом). Я плохой, скверный, негодный мальчишка, я совершил ужасный поступок; я виновен в смерти отца, мне нет прощения ни на земле, ни на небе. (Мелко дрожит, вцепившись руками в перила; сидит неподвижно, опустив низко голову.)

А ф р о д и т а торжествующе глядит на т о в а р о к. Т о в а р к и разводят в стороны руки, показывая, что искусство А ф р о д и т ы вне всяких похвал.