Онлайн чтение книги Графиня Солсбери
V

Теперь, пренебрегая скукой, что всегда вызывает событийная история и хронология, лишенные подробностей, мы посвящаем половину этой главы рассказу о том, какие события вознесли пивовара Артевелде на ту ступень власти, где он стоял, и поэтому не будем удивляться, увидев, как он выходит из зала магистрата (в нем представители ремесленных цехов обычно обсуждали дела города и провинции) в окружении свиты, составившей бы честь владетельному принцу. Едва он показался на пороге зала — чтобы выйти на улицу, ему еще надо было пройти через двор, — как два десятка вооруженных палками слуг бросились вперед, прокладывая ему дорогу в толпе простолюдинов, всегда скапливающихся в тех местах, где он должен был появиться. Подойдя к воротам, где множество пажей и оруженосцев держали под уздцы лошадей, он приблизился к своей лошади, умело подобрал поводья и вскочил в седло с большей легкостью, чем можно было бы ожидать от человека его положения, полноты и возраста. Справа от него ехал на великолепном боевом коне, достойном везти столь знатного и столь могущественного рыцаря, маркиз Юлих, сын того Вильгельма Юлихского, который в сражении при Монс-ан-Певеле проник в шатер Филиппа Красивого, а слева на коне для парадных выездов (мягкий ход коня указывал на его предназначение) восседал брат маркиза, мессир Вальран, архиепископ Кёльнский; позади них следовали сир де Фокемон и отважный рыцарь, коего звали Куртрейцем, ибо происходил он из города Куртре и даже был более известен под этим именем, нежели под своим родовым именем Сигер. Наконец, вслед за названными нами двумя благородными господами двигались толпой, без различия званий, представители славных городов Фландрии и старшины цехов.

Этот кортеж был таким многолюдным, что никто и не заметил, как на углу улицы к нему присоединились два новых лица; то ли вновь прибывшие из любопытства желали оказаться поближе к Якобу ван Артевелде, то ли сочли, что их положение в обществе позволяет им занять подобное место, но им удалось очень ловко вклиниться сразу же за сиром де Фокемоном и Куртрейцем. Так они ехали вслед за ними примерно с четверть часа; потом голова колонны остановилась перед домом в несколько этажей: он одновременно был и мастерскими и дворцом; все спешились, слуги забрали лошадей, коих отвели в большие сараи, предназначенные служить приютом для четвероногих. Это был дом Якоба ван Артевелде; обернувшись, чтобы пригласить сопровождавших его людей, пивовар заметил вновь прибывших.

— Ах, это вы, метр Гергард! — громко воскликнул Артевелде. — Добро пожаловать! Я сожалею, что вы опоздали всего на несколько часов и не успели присоединиться к нам. Вы стали бы свидетелем принятого нами решения, гарантирующего славным городам Фландрии свободу торговли с Венецией и Родосом, решения, в осуществлении которого мессир Юлих и его брат, преосвященство архиепископ Кёльнский, могут оказать и окажут нам столь великую помощь не только на всем пространстве их земельных владений, что раскинулись от Дюссельдорфа до Ахена но еще и тем влиянием, какое они имеют на других сеньоров — их родственников и друзей, — среди коих надлежит числить и августейшего императора Римского — Людвига Четвертого Баварского. Я уверен, что вам доставило бы удовольствие видеть, с каким желанием и каким единодушием славные наши города передали мне всю ту власть, что принадлежала Людовику Фландрскому перед бегством его к родственнику, королю Франции.

Потом, подойдя к Гергарду Дени и отведя его в сторону, тихо прибавил:

— Ну что, дорогой мой Дени, какие вести привез ты из Англии? Встретился ли с королем Эдуардом? Не расположен ли он снять введенный им запрет? Будем ли мы получать его шерсть из Уэльского края и его кожи из графства Йоркшир? Отвечай шепотом и так, как будто мы болтаем о пустяках.

— Я исправно исполнил все твои наказы, Жакмар, — ответил старшина цеха ткачей, намеренно обращаясь к Артевелде на «ты» и называя тем именем, каким называли Якоба близкие ему люди. — Я встречался с королем Англии, и его так поразили наблюдения, какие я передал ему от твоего имени, что он посылает к нам одного из самых преданных своих людей, чтобы напрямую договориться об этом деле с тобой, желая вести дела только с тобой, и он прекрасно понимает, что к другим обращаться бесполезно, ибо чего хочешь ты, того желает и Фландрия.

— И, клянусь честью, он прав! Но где его посланец?

— Вон, видишь высокого молодого человека, полушатена, полурыжего: он стоит на той стороне улицы, прислонившись к колонне, и играет со своим соколом, словно барон Империи или пэр Франции. По-моему, да простит меня Бог, все англичане считают себя потомками Вильгельма Завоевателя.

— Неважно, надо льстить их тщеславию. Пригласи от моего имени этого молодого человека на ужин, что я даю в честь архиепископа Кёльнского, маркиза Юлиха и представителей славных городов Фландрии. Посади его за стол на такое место, чтобы его самолюбие было польщено, но так, чтобы он не был слишком на виду, между Куртрейцем — он ведь рыцарь — и собой, старшиной цеха. Проследи, чтоб он не оказался рядом со мной, не вызывай догадок о значительности его особы, но устрой так, чтоб он сидел слишком далеко от меня, дабы я мог получше к нему приглядеться. Посоветуй ему ни слова не говорить о его миссии, подливай ему вина. Я поговорю с ним после ужина.

Гергард Дени понимающе кивнул и поспешил передать

Уолтеру приглашение пивовара; молодой рыцарь воспринял его как любезность, рассчитывать на которую ему давал право его титул, заняв между Куртрейцем и старшиной ткачей место, предназначенное ему Артевелде.

Гостей было почти так же много, а ужин сервирован столь же богато, как и ужин в Вестминстерском дворце, описанием которого началась наша хроника; прислуга была так же многочисленна; от такого же изобилия чеканной серебряной посуды, дорогих пенистых вин и пива ломились столы; только пирующие выглядели иначе, ибо, за исключением маркиза Юлиха и архиепископа Кёльнского, сидящих во главе высокого стола по обе стороны от Артевелде, сира де Фокемона и Куртрейца, восседающих напротив, все остальные принадлежали к простым горожанам, избранным представителями, или к старшинам цехов; поэтому они в порядке иерархии были рассажены вокруг стола пониже, приставленного к столу для почетных гостей. Уолтер же так бесцеремонно оттеснил своего соседа, что занял место среди сеньоров, тогда как Гергард Дени сидел первым среди гостей, пировавших за вторым столом: таким образом Уолтер оказался почти прямо против Артевелде и, пользуясь той мерой предосторожности, которую предусмотрел для себя пивовар, мог спокойно его разглядывать.

Пивовару было примерно лет сорок пять — сорок восемь, он был среднего роста и начал уже полнеть. Волосы у него были подстрижены каре, и, по обыкновению тогдашних дворян, он носил бороду и усы. Хотя его лицо казалось добродушным, изредка в его быстро брошенном взгляде проскальзывал проблеск хитрости, сразу же скрадывавшейся общим благодушным выражением его физиономии. Кстати, одет он был с пышностью, позволительной человеку его положения, и носил короткий кафтан из коричневого сукна, отороченного черно-бурым лисьим мехом и украшенного серебряной вышивкой (золото, беличий и горностаевый меха, бархат имели право носить только рыцари).

Этот осмотр Уолтера прервал слуга, шепнувший ему несколько слов, склонившись к его уху, и одновременно епископ Кёльнский, обратившийся к нему.

— Мессир рыцарь, — сказал епископ, — ибо, по-моему, я не ошибаюсь, обращаясь к вам с подобным титулом…

Уолтер учтиво кивнул головой.

— Не позволите ли вы мне, мессир рыцарь, поближе рассмотреть сокола, коего держит на руке ваш оруженосец? Он кажется мне породистым, хотя я не знаю, какой он породы.

— Я сделаю это с тем большим удовольствием, ваше преосвященство, — ответил Уолтер, — что вы предоставляете мне возможность принести вам мои извинения по поводу нового гостя, для которого Роберт не сумел найти насеста. Он пришел сюда с Осторожным и шепотом спросил у меня, не разрешит ли ваша милость дать ему местечко среди ваших птиц.

— Ну да, верно, — рассмеялся Артевелде, — мы, простые горожане, не держим ни псовой, ни соколиной охоты. Зато в моем доме вы найдете много складов и конюшен, хотя, правда, не отыщете ни псарни, ни соколиного двора. Вместо них у нас есть такие просторные залы, что в них может разместиться целая армия, и, я полагаю, собаки и соколы его преосвященства, епископа Кёльнского, покидая дом Якоба ван Артевелде, не будут жаловаться на гостеприимство, какое им здесь оказали, ибо бедный пивовар сделал все, что в его силах, чтобы его дом был достоин тех гостей, коих он имеет честь принимать.

— Посему все мы, господа, слуги, собаки и соколы, обещаем вам, дорогой мой Жакмар, помнить не только о приеме, какой вы лично нам оказали, — ответил маркиз Юлих, — но и о приеме, оказанном нам представителями славных городов Фландрии и старшинами цехов Гента, — прибавил он, повернувшись к краю нижнего стола и отвесив поклон.

— Вы оказались бы не правы, господин рыцарь, принося нам ваши извинения, — продолжал архиепископ Кёльнский после того, как с видом знатока внимательно рассмотрел сокола. — Эта птица, убежден я, принадлежит к более древней и более чистой породе, чем многие французские дворяне, особенно после того, как Филипп Третий вздумал продать грамоту, жалующую дворянство, ювелиру Раулю, чьими предками, сдается мне, были слитки золота, превращенные им в звонкую монету. Правда, признавая, что сокол породистый, я, несмотря на мои познания в охоте, не могу назвать страну, откуда его привезли.

— Хотя я менее вас сведущ в столь высоком предмете, ваше преосвященство, я посмел бы утверждать, что сокол этот родом с Востока, — вмешался в разговор Артевелде. — Подобных птиц, хотя и там они очень редки, я видел на островах Родос и Кипр, когда ездил туда с его светлостью графом де Валуа.

— И вы, метр, не ошибетесь, — сказал Уолтер. — Он, действительно, происходит из Нубийской земли, которая, как рассказывают, лежит южнее того места, где Моисей перешел Красное море. Пару родителей Осторожного король Кастилии Альфонс Одиннадцатый захватил в обозе султана Гранады Муль эль-Мохаммеда и подарил рыцарю Локхарту, сопровождавшему Джеймса Дугласа в его паломничестве с сердцем короля Роберта Брюса ко Гробу Господню. Когда рыцарь Локхарт вернулся в Англию, он во время стычки англичан с шотландцами был взят в плен графом Ланкастером Кривая Шея, и одно из условий выкупа рыцаря состояло в том, что тот отдаст графу Ланкастеру породистого сокола, привезенного из Испании. Граф Ланкастер, владелец этой ценной птицы, в свою очередь подарил ее красавице Алике Грэнфтон, которая доверила мне сокола, чтобы развлечь меня в поездке. Вы видите, что его родословная полностью известна, она из самых благородных и проверенных.

— Вы мне напомнили о моей встрече с Джеймсом Дугласом, когда он проездом был в Слёйсе, — сказал Куртреец. — Дуглас искал возможность добраться до Святой Земли, и я посоветовал ему ехать через Испанию. По-моему, это было лет семь-восемь назад.

— Говорят, король Роберт Брюс отдал Дугласу сие повеление потому, что считал его самым отважным и честным рыцарем в своем королевстве, — заметил сир де Фокемон.

— Да, верно, он мне часто рассказывал, как все было, — подтвердил Куртреец. — Ведь доверие короля было для него честью, а мне это доставляло удовольствие, как и его благородный рассказ о рыцарских деяниях. Кажется, когда король Роберт был изгнан, он дал клятву, что если отвоюет свое королевство, то совершит паломничество ко Гробу Господню; но вечные войны, которые ему пришлось вести с королями Англии, не позволили королю уехать из Шотландии, а посему на смертном одре он вспомнил о данном обете и во время агонии жестоко терзался тем, что не сумел его исполнить. Тогда он призвал к своему ложу любезного его сердцу рыцаря, мессира Джеймса Дугласа, и в присутствии всех придворных сказал: «Милостивый государь мой, дорогой друг мой, вам известно, что при жизни мне пришлось много трудиться и страдать, дабы подтвердить мои права на это королевство, и в то время, когда мне надо было нести бремя наибольших трудов, я принес обет, что ежели когда-либо война моя завершится и я смогу царствовать спокойно, то сразу же отправлюсь воевать с врагами Господа нашего и всеми противниками веры христианской. Мое сердце всегда стремилось к этой цели, но Господь наш не пожелал внять моему обету и возлагал на меня все больше трудов, а в сей час я столь тяжко болен, что мне, как вы сами видите, а я чувствую, надлежит отойти в мир иной. Поэтому, раз уж суждено, что тело мое бессильно свершить то, чего страстно жаждало мое сердце, я желаю вместо своего тела послать мое сердце в знак свершения обета… И поскольку в моем королевстве я не знаю другого рыцаря, столь же доблестного и более пригодного для исполнения моего обета вместо меня, прошу вас, дражайший друг мой, заклинаю всем святым, согласиться совершить это паломничество ради вашей любви ко мне и упокоить душу мою перед Господом нашим; я сильно надеюсь на вас, на ваше благородство и вашу честность, ведь если вы возьметесь за это дело, то всенепременно его выполните, и, значит, я умру более благостно, с более легким и спокойным сердцем; но если вы возьметесь за это дело, исполните все так, как я вам сейчас скажу. Я желаю, чтобы тотчас после моей кончины вы рассекли мне грудь вашим смелым мечом и, вынув из моего тела сердце, забальзамировали его, а потом положили в серебряную шкатулку, которую я велел для него изготовить; затем вы возьмете из моей казны столько золота, сколько вам понадобится на то, чтобы его хватило на расходы в поездке вам и тем, кого вы захотите взять с собой; посему не скупитесь, будьте щедры, возьмите с собой такую богатую свиту, чтобы повсюду, где вы будете проезжать, люди знали, что вы везете за море сердце короля Роберта Шотландского и делаете это по его собственному велению, ибо немощное его тело не смогло добраться до Святой Земли».

«Добрейший государь мой, сто тысяч раз благодарю вас за великую честь, которую вы мне оказываете, вверяя столь бесценное сокровище, — ответил Джеймс Дуглас. — Я все сделаю с охотой и от чистого сердца, хотя не считаю себя достойным этого дела и способным его свершить».

«О любезный друг, я от всей души благодарю вас за обещание, какое вы мне дали, — сказал король. — Значит, теперь я умру более спокойным, зная, что самый честный, отважный и достойный рыцарь моего королевства исполнит то, чего мне не дано было исполнить».

И, сказав это, король обеими руками обнял Джеймса Дугласа за шею, поцеловал его и скончался.

В тот же день Джеймс Дуглас, как того желал король, вскрыл мечом грудь своего повелителя, извлек королевское сердце и положил в серебряную шкатулку, на крышке которой был выгравирован лев, украшающий герб Шотландского королевства. После этого он, повесив себе на шею эту шкатулку, с большой свитой отплыл из порта Монтроз и сошел на берег в порту Слёйс, где я его встретил, познакомился с ним, и он собственными устами поведал мне то, о чем я рассказал вам.

— Но удалось ли довести до благополучного исхода сие деяние? — спросил Гергард Дени, осмелившись вмешаться в беседу знатных особ.

— Нет, я слышал, что он погиб в Испании, — ответил маркиз Юлих.

— И смерть его была достойна его жизни, — добавил Уолтер. — Хотя я англичанин, а он шотландец, я воздаю ему должное, ибо он был благородным и могучим рыцарем. Я помню одну ночь — это было во время войны тысяча триста двадцать седьмого года, — когда мессир Джеймс Дуглас примерно с двумя сотнями рыцарей, облаченных в боевые доспехи, пробрался в наш лагерь, где все спали, и, погоняя своего коня и яростно рубя мечом наших солдат, добрался до шатра юного короля Эдуарда Третьего с боевым кличем «Дуглас! Дуглас!». К счастью, король Эдуард услышал этот воинский клич и едва успел выскользнуть из-под рухнувшей крыши, потому что меч Дугласа уже перерубил крепившие ее канаты. Той ночью он перебил триста наших людей, а ему самому удалось уйти, не потеряв ни одного воина. После этого каждую ночь мы стали выставлять большой дозор, ибо всегда боялись, что Дуглас снова не спит.

— А известны ли вам подробности его гибели? — спросил маркиз Юлих.

— Да, вплоть до последней минуты его жизни, ведь мой наставник в рыцарстве часто рассказывал мне о них. Итак, себе на горе, он внял вашему совету, господин рыцарь, — продолжал Уолтер, повернувшись к Куртрейцу, — и прибыл в Испанию. В то время король Альфонс Арагонский вел войну против султана Гранады, который был сарацином, и король Испании спросил знатного паломника, не желает ли он во славу Христа и Девы Марии преломить копье с неверными?

«Непременно, я сделаю это с радостью и как можно быстрее!» — воскликнул в ответ Дуглас.

На другой день король Альфонс вышел на равнину, чтобы идти на сближение с врагом; султан сделал то же самое, и оба властителя построили войска в боевой порядок. Черный Дуглас со своими шотландскими рыцарями и оруженосцами расположился на одном из флангов, чтобы лучше помочь королю Альфонсу и показать, на что он способен. Едва он увидел, что солдаты обеих сторон приготовились к бою, и заметил, что полки короля Испании начало охватывать волнение, им овладело желание быть в первых, а не в последних рядах; он и весь его отряд пришпорили коней; с криком «Дуглас! Дуглас!» они бросились на полки султана Гранады; веря, что вслед на ним движутся испанцы, Дуглас снял с шеи шкатулку, где лежало сердце Роберта, и, бросив ее в ряды сарацинов, воскликнул: «Иди вперед, благородное королевское сердце, при жизни ты всегда шло впереди, а Дуглас пойдет за тобой!». И он так глубоко врезался в ряды сарацин со своими рыцарями, что те исчезли там, как кинжал в ране, и, хотя творили они чудеса храбрости, но долго продержаться не смогли, ибо испанцы, к их позору, не поддержали ни Дугласа, ни шотландских рыцарей. Наутро Дугласа нашли мертвым — он прижимал к груди серебряную шкатулку с сердцем короля, — а вокруг него лежали его боевые товарищи, раненые или убитые; в живых остались три-четыре рыцаря, и один из них, шевалье Локарт, привез на родину серебряную шкатулку с сердцем короля; с большой пышностью она была захоронена в Мельрозском аббатстве. После этого род Дугласа сменил свой герб — по голубому полю щита с поперечной серебряной полосой вверху три серебряные разинутые пасти — на окровавленное сердце, увенчанное короной, а рыцарь Локарт сменил имя на Локхарт, что на гэльском языке означает «запертое сердце». Ода, бесспорно, можно утверждать, что Дуглас был честным и отважным рыцарем, — продолжал Уолтер с чувством, — благородный и славный полководец, который из семидесяти сражений, им данных, выиграл пятьдесят семь, и никто более короля Эдуарда не сожалеет о нем, хотя Дуглас не раз отсылал к нему английских лучников после того, как выкалывал им правый глаз и отрубал указательный палец, чтобы они впредь не могли натягивать тетивы луков и метко посылать в цель стрелы.

— Понятно! Понятно! — заметил епископ Кёльнский. — Молодой леопард жаждал бы схватиться со старым львом, чтобы выяснить, у кого острее зубы и крепче когти.

— Вы угадали, ваше преосвященство, — ответил молодой рыцарь. — Именно на это надеялся король Эдуард, пока был жив Черный Дуглас, и на что он потерял надежду после того, как тот погиб.

— Воздадим должное памяти Черного Дугласа! — вмешался в беседу Гергард Дени, наполняя рейнским вином кубок Уолтера.

— И поднимем кубки во здравие короля Англии Эдуарда Третьего! — воскликнул Артевелде, бросив на молодого рыцаря понимающий взгляд и встав при этом.

— Правильно, — подхватил маркиз Юлих, — и пусть он наконец поймет, что Филипп де Валуа восседает на троне, который по праву принадлежит Эдуарду, и правит народом, тоже принадлежащим Эдуарду!

— О, уверяю вас, сеньоры, он уже это понял! — возразил Уолтер. — И если бы он считал, что найдет верных союзников…

— Клянусь честью, в союзниках у него недостатка не будет! — вскричал сир де Фокемон. — Вот и мой сосед Куртреец — он куда больше фламандец, нежели француз, — уверен, без оговорок поддержит то, что я говорю от его имени и от себя.

— Конечно! — воскликнул Сигер. — Я фламандец именем, фламандец сердцем и по первому слову…

— Да, я вас понимаю, — перебил его Артевелде. — Но кто скажет это первое слово? Неужели его скажете вы, сеньоры Кёльна, Фокемона или Юлиха, зависящие от Империи и не имеющие права вести войну без разрешения императора? Неужели его скажет Людовик де Креси, наш мнимый сюзерен, что находится в Париже при дворе своего кузена, живя в Лувре вместе с женой и ребенком? Может, его скажет собрание славных городов, рискующих подвергнуться штрафу в два миллиона флоринов и отлучению от Церкви, что наложит наш святой отец папа римский, если они начнут военные действия против Филиппа де Валуа? Ткач Петер Конинк, рыботорговец Крючок note 5Это прозвище было дано Зеннекену и даже ваш отец, сеньоры Кёльна и Юлиха, на себе испытали все это. Если эта война начнется, что ж, мы с помощью Божьей ее поддержим. Но если она задержится, то, поверьте мне, мы торопить ее не станем. А посему давайте удовольствуемся этими прекрасными тостами: выпьем в память погибшего Дугласа и за процветание здравствующего Эдуарда!

С этими словами он осушил свой кубок, а все гости встали, проделали то же самое и вновь уселись за стол.

— Родословная вашего сокола завела нас слишком далеко, господин рыцарь, — после недолгого молчания заметил епископ Кёльнский, — но она позволила нам узнать, что вы приехали из Англии. Что же нового в Лондоне?

— Там много говорят о крестовом походе, который Филипп де Валуа хочет предпринять против неверных по настойчивому призыву папы Бенедикта XII, и говорят также — вы, милорды, должны знать это лучше нас, ибо вам легче сноситься с Францией, нежели нам, живущим за морем, — что король Иоанн Богемский, король Наварры note 6Филипп, граф д'Эврё, прозванный Добрым и Мудрым. и король Педро Арагонский note 7Педро IV, по прозванию Церемонный. (Примечания автора.) вместе с ним подняли крест за веру.

— Это правда, — ответил епископ Кёльнский. — Но у меня, сам не знаю почему, нет большого доверия к этой затее, хотя к ней привержены четыре кардинала — Неаполитанский note 8Ганнибал Чеккано, архиепископ Неаполитанский, которого возвел в сан кардинала Иоанн XXII, Перигорский note 9Талейран де Перигор, епископ Осерский, возведенный в 1321 году в сан кардинала тем же папой, Альбанский note 10Гослэн д'Эз, племянник Иоанна XXII, возведенный им в сан кардинала в 1316 году и Остийский note 11Бертран Пуайе, епископ Остийский, возведенный в сан кардинала в том же году тем же папой. (Примечания автора.).

— Но известно ли все-таки, что задерживает этот поход? — спросил Уолтер.

— Ссора между королем Арагона и королем Майорки, где третейским судьей стал Филипп де Валуа.

— Но серьезна ли причина этой ссоры?

— О да, весьма серьезна, — многозначительно ответил епископ Кёльнский. — Педро Четвертый принял от Хайме Третьего присягу в верности ему королевства Майорка, а сам отправился присягать в верности своего королевства к папе в Авиньон; но, к несчастью, во время торжественного въезда этого государя в папскую столицу оруженосец короля дона Хайме задел хлыстом круп коня короля Арагона. Король обнажил меч и погнался за оруженосцем, который едва ноги унес. Такова причина войны. Из сего вы можете заключить, что арагонского короля не без оснований прозвали Церемонным.

— Но это еще не все, — прибавил Артевелде. — В самый разгар сложностей, вызванных королем Арагона, король Давид Шотландский и его супруга приехали в Париж, ибо Эдуард Третий и Балиол оставили им в Шотландии такой маленький королевский домен, что они посчитали зазорным для себя жить там ради четырех крепостей и одной башни, коими они там еще владеют. Правда, если бы Филипп де Валуа послал в Шотландию на помощь Алану Випонту или Агнессе Черной лишь десятую часть армии, с которой он намеревается идти в Святую Землю, то это чертовски могло бы поправить дела Давида Шотландского.

— Не думаю! Я полагаю, что Эдуарда вряд ли сильно беспокоит Алан Випонт и его замок Лох-Ливен, а заодно и Агнесса Черная, хотя она дочь Томаса Рандольфа, — пренебрежительно возразил Уолтер. — После последнего похода Эдуарда в Шотландию дела там очень изменились; не имея больше возможности сразиться с Джеймсом Дугласом, король за все отомстил Арчибальду: волк поплатился за льва. Теперь ему принадлежат все южные графства; ему преданы коменданты и шерифы главных городов; Эдуард Балиол от имени Шотландии присягнул ему на верность, а если бы короля вынудили снова вернуться в Шотландию, то он доказал бы Алану Випонту, что его дамбы прочнее дамб сэра Джона Стерлинга note 12Сэр Джон Стерлинг, осаждая замок Лохливен, расположенный на острове посреди озера, приказал перегородить дамбой водосток, надеясь, что воды поднимутся и затопят остров. Основание замка, действительно, уже было залито, когда Алан Випонт предпринял ночную вылазку и разрушил дамбу. Хлынувшая мощным напором вода снесла часть лагеря Стерлинга; графине Марч он докажет, что ядра, выпускаемые его орудиями по крепостным стенам, осыпают не только пылью note 13Во время осады своего замка графом Солсбери Агнесса Черная расхаживала по крепостным стенам, вытирая носовым платком пыль в тех местах, куда попадали камни, посланные из метательных орудий; если же Уильям Спонс еще состоит у нее на службе, то король позаботится прикрыть свою грудь латами из достаточно закаленной стали, чтобы доказательства любви Агнессы Черной не проникли ему в сердце note 14Однажды, когда Солсбери вел разведку у стены замка Дамбар, стрела, выпущенная шотландским лучником Уильямом Спонсом, навылет пронзила грудь рыцаря, находившегося рядом с ним, несмотря на то, что тот поверх кожаной кирасы носил тройную кольчугу. «Это залог любви графини, — невозмутимо заметил Солсбери, глядя на сраженного рыцаря. — Стрелы Агнессы Черной всегда разят в сердце». (Примечания автора.).

В эту минуту разговор был прерван звоном напольных часов, пробивших девять. Поскольку сей предмет обстановки был изобретен совсем недавно, он привлек внимание сеньоров; сам же Артевелде (то ли он не хотел, чтобы на стол подавали новую перемену блюд, то ли желал дать знак, что ужин окончен) встал и, обращаясь к Уолтеру, сказал:

— Господин рыцарь, я вижу, что вы желаете, подобно епископу Кёльнскому и маркизу Юлиху, рассмотреть устройство этих часов. Подойдите же поближе, уверяю вас, это прелюбопытнейшая вещь. Она предназначалась для короля Англии Эдуарда, но я предложил мастеру, сделавшему ее, такую хорошую цену, что он отдал предпочтение мне.

— И как же зовут изменника, что позволяет вывозить английские товары, невзирая на запрет своего короля? — с улыбкой спросил Уолтер.

— Ричард Уоллингфор. Это достойный бенедиктинский монах, аббат из монастыря Сент-Олбанс, изучивший механику в кузне своего отца; он десять лет трудился над своим творением. Посмотрите, часы показывают, как движутся планеты и как солнце за двадцать четыре часа обходит вокруг земли; по ним также можно наблюдать морские приливы и отливы. Бьют же они, как вы видите, при помощи медных шаров, ударяющих по колоколу из того же металла; число ударов соответствует тому часу, что они должны показывать, а с наступлением каждого нового часа из своего замка выходит кавалер, занимая пост на подъемном мосту. Не спеша налюбовавшись этим чудом, гости откланялись; задержавшийся Уолтер тоже собирался удалиться, но Жакмар положил ему руку на плечо.

— Если я не ошибаюсь, господин рыцарь, мы увидели вас у ворот нашего дома в обществе Гергарда Дени, когда вы только что въехали в славный город Гент? — спросил он.

— Совершенно верно, — ответил Уолтер.

— Я так и подумал, а посему позаботился о вашем размещении.

— Я поручил это дело Роберту.

— Роберт устал, его мучат голод и жажда, у него не будет времени подыскать жилье, достойное вас. Я послал его поужинать вместе со слугами наших гостей, а на себя взял заботу проводить вас в приготовленную комнату и оказать подобающие почести.

— Но еще один гость в такое время, когда у вас и без меня собралось столь большое общество, непременно причинит вам значительные неудобства, а помимо этого, создаст сильно преувеличенное представление о важности вновь приехавшей особы.

— Пусть вас не волнуют эти неудобства… Комната, где вы расположитесь, принадлежит моему сыну Филиппу: ему всего десять лет от роду, и он не слишком огорчится, если ее займете вы. Она соединена с моей комнатой коридором, а сие означает, что вы сможете приходить ко мне, а я к вам, и никто об этом не узнает; кроме того, из нее на улицу есть отдельный выход, так что вы сможете принимать у себя кого пожелаете. Что касается важности вашей особы…

— Прекрасно! — воскликнул Уолтер, согласившись с той быстротой, с какой он обычно принимал решения. — Я с удовольствием принимаю гостеприимство, которое вы мне предлагаете, и надеюсь когда-нибудь отблагодарить вас за него в Лондоне.

— Полноте! — с недоверчивым видом ответил Артевелде. — Я не думаю, что мои дела когда-нибудь позволят мне переплыть пролив.

— Даже если вам придется отправиться в Англию за крупной партией шерсти?

— Вы прекрасно знаете, мессир, что вывоз этого товара запрещён.

— Знаю, — подтвердил Уолтер. — Но тот, кто отдал приказ, может его и отменить.

— Это все дела чрезвычайной важности, — сказал Артевелде, приложив палец к губам, — чтобы говорить о них, стоя у двери, да еще когда она распахнута. Серьезно обсуждать подобные дела можно лишь запершись и сидя друг против друга за столом, где для поддержания разговора стоит добрая бутыль пряного вина, и все это, мессир Уолтер, мы найдем в вашей комнате, если вы соизволите туда подняться.

И он подал знак слуге; тот, взяв в углу столовой факел с горящим воском, чтобы осветить дорогу. Подойдя к комнате, он открыл дверь и удалился. Уолтер и Артевелде вошли, и последний тщательно закрыл за собой дверь.