Онлайн чтение книги Гражданин уральской Республики
Часть третья. Ах, Самара, городок!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Конечно, Федор Капустин удивился, когда Костя попросил остановить машину, но особого значения этому не придал. «Ну, как знаешь, дело хозяйское. Флаг тебе в руки и семь футов под килем!» «И тебе — удачно разгрузиться».

Муконин соскочил с подножки больше чем за километр до поста и сразу завернул к лесу. (Впрочем, вскоре КАМАЗ встал: у шлагбаума выстроилась километровая очередь.) Костя пошел по скользкой тропинке вдоль кромки леса. «Главное, — думал он, — добрести до ближайшей автобусной остановки и забраться в какую-нибудь маршрутку, если они вообще ходят. А там уж, попав в город, легко затеряться в толпе».

Дело шло к вечеру. Небо затянуло темно-серыми перинами. В воздухе веяло сыростью и выхлопными газами. Дул промозглый ветер, до завывания в ушах. Муконин поднял ворот и застегнул молнию на куртке до самой шеи. И прибавил ходу, чтобы согреться.

Однако же до остановки Костя шел почти час. Но зато с маршруткой повезло сразу.

— Э, подожди, да? У тебя кредитка есть? — недобро спросил смуглый водила кавказской национальности, перекрыв механическим поручнем вход в салон.

— Какая кредитка? — Костя сделал глупый вид.

— Ты чо, не местный? На маршрутках тока те ездят, у кого кредитки е.

— А это пойдет? — Костя достал монету в один доллар.

Глаза южанина засветились, волосатая рука змеей захватила деньгу.

Костя уселся впереди у окна, за водительской спиной. В салоне было всего три пассажира: бабулька с котомками в шубейке и старомодном платке, парень с плеером и малиновой челкой в черной куртке с белой надписью «USА», грузная женщина на вид лет сорока пяти в пальто и берете, злобно стрелявшая глазами.

Микроавтобус резво понесся в город, скрипя всеми частями, мимо однообразных пригородных поселков и микрорайонов с тускло-оранжевыми и серыми домиками. Костя уставился в окно. Кончился поселок и потянулся бесконечный бетонный забор промышленной зоны. Черным по серому кричали длинные лозунги граффити.

СМЕРТЬ ЯНКАМ! НО ПАСАРАН! ОНИ НЕ ПРОЙДУТ! КТО К НАМ С МЕЧОМ ПРИШЕЛ, ТОТ ОТ МЕЧА И ПОГИБНЕТ! НАТО ПОДЛЫЕ ПИНДОСЫ БЕГИТЕ ПОКА НЕ ПОЗДНО А ТО СДОХНИТЕ ЗДЕСЬ! NATO USA FACK YOU!

Забор кончился, и показалась линия железной дороги с несущимся куда-то летучим голландцем — одиноким черно-красным электровозом. Затем электровоз исчез в гуще деревянных домов — потянулся нудный и долгий частный сектор. Живет ли тут кто-нибудь, спросил себя Костя? Во всяком случае, признаков жизни не наблюдалось. Часть домов обгорела, некоторые сгорели дотла, и одни лишь почерневшие русские печки горевали среди обугленных развалин. Костю затошнило от этой убогости. Маршрутка так нигде и не остановилась. И желающих выйти, конечно, не было. Парень с плеером сонно сомкнул глаза, бабушка уткнулась в пол, юродиво шевеля губами, а женщина в берете принялась зачем-то рыться в своей сумочке.

Наконец начался настоящий город. Побежали кирпичные и панельные жилые дома, большей частью пятиэтажные. Светофоры не работали. На перекрестках творилась черте что. Все дружно сигналили клаксонами, будто соревнуясь, кто громче. Пассажиры уткнулись в окна.

— Твою маму, ты чтобы провалился! — выругался водитель.

Маршрутка с визгом затормозила, тряхнув клиентов, перекатилась на обочину и медленно поехала дальше. Женщина в берете недовольно кашлянула, парень с малиновой челкой поправил наушник, бабушка что-то обидчиво пробормотала под нос. Костя увидел, как выскочивший из-за поворота БТР проехал по встречке, против движения, стенка к стенке. БТР выглядел несколько необычно, на крыше реял синий натовский флаг с четырехконечной звездой, а рядом — американский. Из люка человеческой частью кентавра высовывался кудрявый боец в зеленой шляпке с волнистыми бортами и, белозубо улыбаясь, показывал средним пальцем характерный знак.

Кавказец послал его на три буквы, и микроавтобус вернулся в свою колею.

Дальше поехали без приключений. Костя попытался прочитать название улицы. Зубчаниновское шоссе. Кажется, что-то отдаленно знакомое. Если ехать еще какое-то время вперед, то можно добраться до Площади Кирова, а уж там до Севиного дома рукой подать. Только бы вспомнить дорогу.

Муконин уже составил для себя первое впечатление. Окрестности Самары явно стали какими-то серыми и малолюдными, по сравнению с тем, что было десять лет назад. Нет, прохожие, конечно, присутствовали, но никто не слонялся просто так, все спешили, вдавив головы в плечи или озабоченно озираясь по сторонам.

Маршрутка снова затормозила. На этот раз появилась муниципальная остановка. За перекошенным остановочным пунктом простирались походившие на строительную свалку развалины дома. Костю кольнуло. Эти развалины между двумя многоэтажками пугали пустующим местом, как будто в игре великаны смяли средний кубик. Дом был явно взорван и сложился, как карточное строение. Но на развалинах ни души, и люди как ни в чем не бывало забирались в маршрутку, словно они не замечали, — так казалось Косте, — как будто их не касалось. «Что же вы, ребята? — хотелось ему спросить. — Как же так? Ведь сколько народу тут полегло?» Они залазили с гамом и тянули руки с кредитками, маленькими красными карточками.

Маршрутка понеслась дальше. Впереди показался рекламный экран «Street vision». На большом мозаичном полотне красовался румяный гамбургер. Под ним бежали слова.

ЧИКЕН БИГМАГ ДЛЯ МАЛОИМУЩИХ С ГОРОДСКОЙ ПРОПИСКОЙ — ВСЕГО 1 доллар ПЛЮС ДВУХСОТГРАММОВЫЙ СТАКАН КОКА-КОЛЫ

Аппетитная прослоенная булочка сменилась на экране изображением разноцветной колонны людей с шарами, идущей навстречу. Сквозь колонну пропечатались красные слова:

СВОБОДА, ДЕМОКРАТИЯ, БРАТСТВО! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОВОЛЖСКАЯ МЕЖДУНАРОДНАЯ РЕСПУБЛИКА!

Какая чушь, подумал Костя! Тысячелетиями, сколько существует сознательное человечество, ему кто-нибудь втемяшивает сомнительные идеалы. Много таких было, которые предлагали свободу или справедливость, или равенство — братство, а чаще просто нагло ими прикрывались. Были и те, даже и в бывшей России, которые заявляли о демократии, а потом постепенно сжимали народ в кулак. Так неужели их последователи и потомки настолько тупы, что полагают, будто можно по-прежнему прикрываться столь пустыми лозунгами? Или человечество до сих пор не поумнело и готово их принять?

И кто они вообще, эти нынешние поставщики карамельных идеалов? Имеет ли хоть какую-то ценность для них местное население? Только как обслуживающий персонал? Как униженные и оскорбленные рабы? В том же смысле, что и негры или индейцы? И как когда-то истребили индейцев, так и русских здесь истребят, вытравят, словно тараканов, ибо не нужны они тут никому. И станет весь простор запада до границ Уральской Республики свободным от русского духа.

Впрочем, сгинут ли аборигены, уже неважно. Важен сам факт распада России, разгрома Москвы. Никто ведь не верил, что один из лучших городов мира будет разрушен. Но этот факт свершился, точно выпал дождик зимой. Впрочем, много сотен лет назад тоже никто не верил, что Рим, «столица мира», падет. Однако Аларих спокойно себе вошел в город, ворота которого, скорее всего, открыли благодарные рабы.

…После остановки парня с плеером потеснил мужчина с жабьим животиком под коричневой кофтой, женщину в берете загородили два смуглых узкоглазых типа, затараторивших на непонятном азиатском языке. Туркмены или казахи, предположил Костя. Все сидячие места теперь оказались заняты, кое-кто даже стоял, сгорбившись и держась за поручень.

Муконин глядел в эту минуту на новые лица и не мог угадать выражение их глаз. Чем они живут? О чем думают? К чему стремятся? Лишь безразличные маски. Единственное чувство, которое можно прочитать почти на каждом лице — это укоренившаяся ноющая тревога.

Костя опять уставился в окно. Зубчаниновское шоссе сменилось Физкультурной улицей. Кажется, совсем скоро уже Площадь Кирова. Только бы Сева был дома! Перекантоваться у него одну ночь, а утром устроить передачу Минипы.

За стеклом потянулась огромная очередь жильцов. Люди стояли вдоль улицы, на протяжении длинной девятиэтажной коробки из серых блоков. Хвост очереди находился в начале дома, а голова — в конце, около грузовой машины с бочкообразным контейнером. В глаза бросались в руках у каждого по несколько канистр, или ведра, или большие бутыли. «Понятно, — заключил Костя. — Вдобавок ко всему, в городе перебои с водой».

Муконин вылез за несколько шагов до Площади Кирова. Припомнив дорогу, он свернул в жилые кварталы. Поплутал немного и все-таки заблудился. Присел в скверике тихого двора на лавочку. Здесь было уютно и безлюдно. Где-то на ветвистых деревьях чирикали незаметные птички. Они радовались весенней поре и нежданно выглянувшему солнышку. Им было нипочем, когда черти что творилось в городе. Проблемы людей их не волновали. Костя почему-то вдруг почувствовал мимолетный запах лета, и это напоминание задело его, подхватило волной чего-то давнего и милого и понесло. Но оно быстро ушло, а на смену вспомнилась другая Самара, десятилетней давности. Тогда тоже было лето, и город выглядел таким мирным и счастливым. Они гуляли с Севой, потягивая пиво из бутылок, гуляли после Бункера по паркам и проспектам. Мимо с ветерком проносилась волосатая или выбритая молодежь на роликах, дефилировали красивые девчонки в шортиках, покачивая грудями под топиками, на лавочках алкаши тихонечко распивали «боярышник», ревя моторами, иной раз проносились кабриолеты, и люди улыбались, и было так безмятежно и легко, и так не хотелось прощаться с летом и красивым незабываемым городом, до щемящей щенячьей жалости.

С тех пор будто бы прошла целая вечность.

Костя достал смартфон. Он ведь давно в городе. Нужно, наконец, связаться с генералом и доложиться.

Сергей Михайлович ответил сразу. Фоном послышалась какая-то странная музыка. Где-то рядом работает телевизор? В машине играет радио? Костя не стал гадать.

— Я в Самаре, — коротко известил он.

— Прекрасно, я уже видел по спутнику. На чем доехал? Муляж в порядке?

— В порядке. Один дальнобойщик подвернулся.

— А что с машиной? — вполне серьезно осведомился генерал.

Костя закатил глаза.

— Меня вертолет преследовал, пришлось бросить. Согласно вашим указаниям, я уничтожил «семерку».

— Ну и правильно. Я сейчас же предупрежу наших друзей, будь на связи. Когда тебе назначить стрелку?

— Завтра утром.

— Ты уже нашел, где переночевать?

— Найду.

— Ладно, когда устроишься, звякни сам, — совсем уже по-доброму сказал генерал.

— Хорошо, договорились.

Костя отключил мобильник, убрал в карман. Огляделся вокруг. На дальней скамейке полулежали два наркомана. Парни лет семнадцати, в серых куртках с натянутыми капюшонами, казалось, любовались отрывистыми серыми облаками на небе, задрав головы. Но на самом деле у них были закатившиеся зрачки — Косте почудилось, что он заметил это даже издалека, искоса.

Неожиданно картина в скверике поменялась. Сначала с резким жужжанием ворвались во двор какие-то неформалы на скутерах, у которых Костя разглядел за плечами нечто вроде компактных автоматов, типа Калашникова без приклада. Скутеры покрутились и остановились, парни сдернули автоматы. За подвыванием скутеров и не слышно было, как въехал во двор большой черный джип с тонированными окнами. Одно из них открылось, и оттуда высунулся ствол. И сразу же началась стрельба громогласной очередью по парням на скутерах. Те попадали на землю и открыли ответный огонь. Часть шальных пуль попала в наркоманов, и они как-то даже забавно затряслись в конвульсиях, так и не придя в себя. Их случайно обстреляли, словно манекенов, выброшенных сотрудниками ближайшего магазина. Костю словно обдало горячим паром. Он метнулся за скамейку, сел на корточки и притих. Словно заколдованный, широко раскрытыми глазами он уставился на творящееся действо.

Один из парней со скутеров выронил автомат и не по-человечески взвыл, схватился за голову, перекатился по земле и затих. Другой парень достал из-за пазухи лимонку, сорвал чеку и запустил в джип. Мощный хлопок — и джип заполыхал фееричным огнем. Неформалы соскочили, вновь оседлали скутеры, моторчики взревели, и весь отряд моментально растворился за углом ближайшего дома. Стало вдруг тихо и пустынно, только потрескивал горящий джип. Все пронеслось молниеносно, словно кадры с кинопленки. Костя даже не успел опомниться.

Оставив скамейку, он машинально отряхнулся, прикурил сигарету и пошел прочь. Прочь из этого двора, то и дело оглядываясь назад, на полыхающий джип. Но картина больше не менялась. Люди попрятались по норам. Редкие прохожие, которые раньше попадали в поле зрения, теперь как будто обходили двор стороной.

Костя выбрался на тихую улочку, и ему сразу стало спокойнее. И тут он увидел отдаленно знакомый дом.

* * *

— Да, жутко здесь у вас, в Самаре, — протянул Костя, уничтожая бычок в стеклянной пепельнице, и оглядел кухню, как будто говорил не о городе, а о помещении, в котором они находились.

Кухня была довольно уютной. Угловой гарнитур молочно-кофейного цвета с золотистыми ручками и круглой мойкой из нержавейки. Примерно такую же мебель, подумал Костя, еще при Путине покупали в кредит все, кто хотел жить поприличнее. То же самое можно было сказать и про электрическую плиту, коричневую «Аленку», удачно вписывающуюся в общий пейзаж. Сквозь щели в приоткрытом жалюзи окна пробивалась черная синь.

— Жутко? Не то слово, — выдавил усмешку Сева, свернув винтовую головку пол-литровой бутылке водки. — Миротворцы давно чувствуют себя полноправными хозяевами. Под знаком новой идеологии развращают местное население. Травят вот этим вот пойлом. (Он угрожающе потряс пол-литрой с этикеткой «Русский медведь».) Да ты не бойся, тут самогон, настоящий, у соседки брал, бутылка просто левая. Вот, травят, развращают. И русские успешно деградируют, осталось совсем немного.

Сева придвинул рюмку Косте, самогон притягательно забулькал. Рюмки наполнились до краев.

— Ладно, давай за русских. — Сева поднял свою рюмку.

Они выпили. Костя подцепил вилкой кусочек вареной рыбы. («Эх, зараза, большая была щука, в Волге на донку выловил»…) Занюхав, Костя быстро отправил закуску в рот. Горячий комочек обжег небо, и Костя наполнил щеки воздухом. Хозяин после рюмки профессионально поморщился, выдохнул и занюхал рукой. Муконину в очередной раз показалась забавной эта несуразность Севкиного лица, заключающаяся в каком-то неправильном соотношении больших почти черных глаз, очерченных дугообразными бровями, сальной вьющейся челки и остальных черт. Особенно такая божеская неразумность проявлялась, когда на лбу у Севы обозначались мимические морщины.

— Они ходят по улицам с самодовольными американскими улыбками, — сообщил Сева про Натовцев. — Или ездят на самоходках, размахивая своими гребаными флагами. Они трахают наших баб, а те безропотно соглашаются отдаться за ужин в Макдоналдсе с сытными гамбургерами и чизбургерами. Они поставляют наркоту в школы и колледжи. А в учебных заведениях вместо Русской Литературы заставляют преподавать Историю Великой Американской Демократии, поглотившей мир.

Каждый из них может запросто пристрелить любого встречного горожанина, который не так посмотрел, не так ответил, не уступил дорогу. Вон на днях в супермаркете один английский миротворец зашел и просто так перестрелял всех посетителей и кассирш. Благо, народу мало было — дело к ночи шло. (Костя покачал головой.) И никто за это не накажет, поскольку они сами и есть порядок и закон. Всех русских ментов давно перестреляли свои же. Зато теперь получили еще хуже.

— Н-да, я примерно так и представлял, — вздохнул Костя. — Вот, пока твой дом искал, тоже нарвался на перестрелку: какие-то малолетки на скутерах воевали против черного джипа и потом его подорвали вообще. Интересно, что бы это могло быть?

— Обычное дело. — Сева махнул рукой. — Разборки между всякими группировками. У нас каждый день такие истории. Помнишь, как когда-то было, в лихие девяностые? Ну вот, тоже самое, только еще хлеще. Раздел сфер влияния. Мы тут на улицы лишний раз не суемся.

— Да уж, это я заметил, народу на улицах мало. — Костя подул на корешок рыбьего плавника, наколотый на вилку, и затем обсосал его. — Десять лет назад, помнишь, я приезжал? В ту пору никто и не представлял такое будущее. Город изменился до неузнаваемости.

— Вот именно, никто не представлял. — Сева вновь наполнил рюмки и приглашающим жестом поднял свою.

Приняв на грудь, они молча пожевали остатки наваристой щуки.

— Никто не представлял. В этом-то и была наша вина, — продолжил мысль Сева. — Мы сами профукали свою Россию.

— Думаешь? Кто ж мог знать, что посыплются ядерные бомбы?

— А, брат. Вот тут ты не прав! Это с нашего молчаливого согласия чиновники и олигархи распродавали страну, это с нашего молчаливого согласия мичманы расхищали армейский запас, а высшие чины Минобороны, вместо производства новых ракет, раздавали за взятки выгодные заказы на форму от Юдашкина. Это с нашего молчаливого согласия нас превращали в быдло, едва сводящее концы с концами на десять-пятнадцать тысяч рублей в месяц. В быдло, тупо пялящееся после работы в картонных героев ванильных телесериалов. Или внимающее гомикообразным певцам эстрады. — Сева раскраснелся, разлив опять самогонку, он выпил одним махом и, не закусывая, продолжил: — Это с нашего молчаливого согласия из нас лепили пластилиновых обывателей, мечтающих жить на халяву. Которые почитали за великое обывательское счастье купить в кредит тачку на кабальных условиях. Которых ничего не интересовало, кроме футбола и пива. И мы плевали на Родину, в которой сами же и жили.

Костя тоже выпил. Очередная доза прошла как по маслу.

— А шо, по-воему, мы должны были революсы устраивать? — ломано спросил он, разжевывая теплую картофелину.

— Да на хрена революцию? Ты сам подумай. Если бы каждый тогда задумался хоть на минуту, если бы мы все кричали на каждом углу, если бы в наших долбанных башках произошла перестройка? И вместо того чтобы скачивать по сети очередной американский боевик, мы бы обсуждали с народом, с такими же, как мы, возможность ядерного удара по России, готовы ли мы к войне и что нужно сделать, чтобы подготовиться? И обсуждали бы, как обманчивы сидящие в Кремле, как на их сытных лоснящихся рожах не видно никакого реального беспокойства о судьбах своего народа, и всякие там мизерные добавки к пенсиям, эти нищенские подачки, всякие проблемы здравоохранения и коррупции они якобы решают и говорят об этом с такими постными лицами, как будто только что приехали с шашлычного уик-энда… А ведь старик Солженицын еще при жизни об этом говорил, да только никто не слушал. И если бы все это мы понимали и начинали менять, прежде всего, каждый сам себя, то все бы изменилось в те дни в лучшую сторону.

Так нет же. Нам больше интересно было пялиться в экраны на всяких там Ксюш Собчак и Максимов Галкиных, этих леденцовых идолов для подражания и зависти. А они теперь благополучно обжились заграницей и жрут ананасы с рябчиками. Успели улизнуть еще до ядерной бойни. Так нет же. Нас больше волновало, как бы срубить бабок по легкому, да не пропустить важный футбольный матч. Нам больше хотелось погулять по гребаным гипермаркетам, да и поискать мяса подешевле, нахапать куриц бройлерных, да журнальчиков автомобильных.

— Эк, тебя занесло, — осадил Костя, воспользовавшись паузой. — Давай-ка лучше выпьем еще по маленькой.

Он разлил сам и поднял рюмку. На неказистом лице Севы застыло странное, не понятное Косте выражение. Родственники выпили, уже не закусывая. Впрочем, Муконин и без того чувствовал себя довольно пьяным. Теплая кровь нежными мурашками бегала по телу, в голове отмечались необычайная чистота и полет мыслей. Вся эта усталость после долгой и опасной дороги сюда, закончившейся столь уютной кухонькой, после попеременного нытья рук, спины и ног, после постоянных приключений и потери приятеля, после периодической боязни за свою жизнь, после жалости за тающие деньги, после увиденного повсеместного разорения и бардака, — все это, разом навалившееся к наступившему вечеру, разом и снялось спиртовыми вливаниями. И стало удивительно легко и хорошо, даже невесомо, как бывает приятно облегчение после снятой уколом боли.

— Хотя, у вас там, я чувствую, — снова заговорил Сева, — на Урале люди сильнее оказались. Закаленные сибиряки. После того, как грянул Пипец, ваши как-то быстро скооперировались, в республику собрались, короче, успели воздвигнуть стену, в отличие от наших самарских рохлей. Я по телеку местный канал иногда смотрю. Там миротворцы пропаганду вдалбливают, что на Урале собрались отбросы, бывшие зэки, олигархи и менты. Чтоб мы их ненавидели и ратовали за их уничтожение. Поэтому я давно понял, что там у вас все пучком.

— Да как сказать, — протянул Костя. — Если сравнивать с тем, что здесь, то конечно. У нас после Пипеца, как ты говоришь, в три дня все организовалось. Полпред сразу весь Урал и Сибирь к рукам прибрал. Первые дни беспорядки, конечно, были, мародерство, изнасилования, ментов всех перелупили. Но власти быстро создали Народную Дружину и начали патрулировать, а Чрезвычайное правительство по телеку жестко стало внушать новые порядки.

— Н-да, молодцы. Примерно так я и представлял. А у нас, бля, в первый же день начали магазины разграблять. Тут в городе такое творилось! Женщины, старики и дети боялись на улицы соваться. Ментов тоже всех перегасили, воинские части расформировались, начали крушить дома, кирпичные подрывать, деревянные сжигать. Торговые центры позакрывались, «Космопорт» вон вообще мародеры расчистили, точно Авгиеву конюшню, в самые первые горячие деньки, предприятия все встали, кроме хлебомакаронных да водочных. Потом пришли Миротворцы и навели порядок. Первым делом они наш завод заняли и наладили производство военных самолетов. Но я-то туда уже не вернулся.

— И чем ты сейчас на жизнь зарабатываешь, если не секрет, конечно? — осведомился Костя. — Как вы вообще тут зарабатываете?

— Лично я соседкин самогон продаю. Я у нее посредник. А что, надо же как-то выживать. — Сева округлил хмельные глаза. — А насчет других не знаю. Кто чем прозябает. Иные америкосам продались, кто на заводе остался, кто на их стройки подался чернорабочим. Другие приторговывают потихоньку, кто чем может. В ходу у нас в основном зелененькие, но можно и евриками рассчитываться, Натовцы не брезгуют. У тебя, кстати, бабки-то хоть есть с собой?

— Да, осталось немного, — уклончиво ответил Костя. — Два дня пожить хватит. Сделаю тут свои дела и отчалю.

— А что за дела, если не секрет? — решился спросить, наконец, Сева под пьяную дудку.

— Скоро сам узнаешь. Скоро все изменится, — загадочно сказал Костя. — А о большем не спрашивай.

— Ну-ну… Давай еще накатим!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Прошло минут пятнадцать после открытия. В зале с двумя посетителями, торопливо проглатывающими завтрак, ощущалась какая-то трагическая пустота. Костя занял удобную позицию — столик около углового окна, откуда парковку можно было наблюдать как на ладони.

В другом углу типичный менеджер лет двадцати пяти, в сером костюме с красным галстуком, тыкал вилочкой в стручки картошки-фри. Счастливчик, оставшийся в смутное время с работой, заключил Костя. У противоположной стены опохмелялся мужичок неопределенной внешности, в потрепанном плаще. Он сразу же вызвал у Кости чувство зависти. В горле была засуха, в желудке крутило. Муконин поглядел на часы. До назначенного времени еще десять минут. Он прижал ноги к чемоданчику под стулом, чтобы ощущать его боковыми костяшками.

— Что будете заказывать? What do you wont?

Девушка в панаме с иероглифом «М» игривыми от рождения глазами смотрела на Костю. Чуть пухлые губки улыбались, и на румяных щеках вырисовывались такие чудные ямочки. В этот пасмурный день своим появлением она могла бы заменить редкое солнышко.

— Один кофе, please. — Костя улыбнулся в ответ, но скорее посмеиваясь над дурацким правилом задавать вопросы на двух языках.

— Это все? — Девочка ни капли не удивилась.

— Пожалуй, пока да.

Она записала в блокнот и так же быстро исчезла, как и появилась.

Менеджер равнодушно глянул в сторону Кости. Пьяница стеклянными глазами уставился в проход. Костя посмотрел в окно. Черный Опель пока отсутствовал. Ну да, и не мудрено. Зачем им приезжать раньше времени? Но что это? Кажется, ткань кофты шевелится. Сердце так стучит?! Зачем волноваться, все будет хорошо.

Костя поискал глазами предупреждающую надпись «No smocking» и не нашел. Достал сигарету и прикурил. Видимо, заметив его манипуляции, официантка с чудными ямочками вернулась с пепельницей и уже готовой кружкой кофе. Кружка была с большой наперсток.

Костя кивнул. Отпил горячий и крепкий напиток. Кофе бодрящим теплом омыло ноющий желудок.

Время тянулось не рвущейся липкой слизью. Восемь двадцать пять. Бесконечность. Восемь двадцать шесть. Еще одна бесконечность. Восемь двадцать семь. Не надо было приезжать заранее. Не надо было обрекать себя на муки ожидания.

Перед глазами всплыло сонное лицо Севы, еще более забавное в своей осоловелости, с утренними морщинами. Еле растолкав его за плечо, Костя известил, что уходит по делам. Сева не сказал ни слова. Встал, шагнул лунатиком. Проводил до двери, шаркая тапками по затхлой квартире, пожал руку и заперся. Нет, что-то бросил на прощание. Кажется, пожелал удачи. А она сейчас ой как нужна!..

Муконин растягивал кофе, как мог, хотя всю эту дозу легко выхлебнуть за один раз. Когда в кружке остался последний маленький глоток, натикало восемь тридцать. Черный Опель, словно нехотя, высунул нос из края окна и замер. Черные окна машины таили загадку и надежду.

В груди будто бы метнулся большой паук. Костя положил на стол замусоленную купюру, схватил чемоданчик и медленно, на нетвердых ногах, пошел к выходу.

На улице поддувал неприятный ветерок. У дверей Макдоналдса стоял небритый опухший тип в приличной синей куртке (ворованной?) и отсчитывал мелочь на грязной, шершавой ладони. Слева, со стороны перекрестка двигалась к кафе молодая пара — парень и девушка с правильными лицами, так необычно счастливыми в этом безумном и жестоком мегаполисе, хотя и несколько трусливыми.

Костя пошел направо, к черной машине, перехватив чемоданчик в другую руку. Всего десять шагов. Ему показалось, что в непроницаемых окнах кто-то зашевелился.

И вдруг заурчал мотор, но не со стороны Опеля, а со стороны пустой в утренний субботний час дороги. И тут же вероломно захлопало, часто-часто, оглушая в ушах. И жестокая боль железным прутом вошла в бок и горячо растеклась, поднимаясь к сердцу. Вмиг одеревеневшие ноги подкосились, он упал. Только бы не выпустить из рук Минипу.

И уже кто-то подбежал под несмолкающие хлопки и склонился над ним. Свой или чужой? Но серое небо неумолимо опускалось прямо на глаза, веки тяжелели. И через мгновение мир исчез.

* * *

Черная глубокая яма, глухой провал и вдруг свет — забрезжил свет, мерцающий, неустойчивый. А вместе с этим светом врезалась боль, где-то снизу и сбоку, изгрызающая, жаркая — как будто он сидит в луже раскаленной желтой лавы. Налитые грузом веки, наконец, разомкнулись, и он увидел слева покачивающееся окошко — вот откуда дрожащий свет! Но он понял, что это покачивается его голова, неприятно выстреливая в висок приступами мигрени. И горячий пот на лбу сильно захотелось вытереть. Но безвольная металлическая рука не поднималась.

Да, он понял, что сидит в легковой машине, на заднем диванчике, где-то посередине, в мелких льдинках битого стекла. И его оглушают какой-то всеобщий грохот и мощное стрекотание, смешанные с нудным воем нутра автомобиля.

Над ним возникла голова соседа справа, соседа, как оказалось, грубо прижимавшегося к плечу. Размытое карикатурное лицо со впалыми скулами.

— Ну ты чо, очнулся, братка? — ломкий молодой голос пытался переорать адскую какофонию шумов.

— Где я? — банально выдавил из себя Муконин.

— Мы друзья. — Карикатурное лицо тревожно глянуло назад. — Твою мать, Бурый! Уходи щас в подворотню, там выезд есть на Запорожскую, я знаю!

Голова пригнулась, резко просвистело, словно ватой заткнуло уши, и Костя услышал очень глухо:

— Крепись, братка. Натовцы, пидоры, пронюхали про нашу стрелку, или кто-то из своих заложил.

— Ничего, держись, Костян, рана пустяковая. — С переднего сиденья глянул уместившийся бочком лысый человек с яйцеобразным черепом, с Калашником в руках, — его окно было открыто, и оттуда с шорохом врывался ветер, освежающе поглаживающий Муконина по челке, по каплям пота. — Еле успели тебя перехватить, а сейчас главное, от погони уйти.

Лысый высунулся в окно, плечо его задергалось в такт автомату. Левша, смутно подумал Костя.

Водитель, похоже, молодой совсем парнишка с повязанной черной банданой, — водитель резко вывернул руль, где-то под полом взвизгнуло, и тачка проскользнула куда-то во двор.

— А-а, бля-я, с-с-суки! — Лысый вдернулся в салон, схватившись рукой за череп. И по гладкой выбритости потекло жутко алым из-под пальцев. И он как-то сполз в своем кресле.

И пахнущий какой-то гуталиновой гадостью (или это только почудилось в жаркой полубредовости?) человек с карикатурным лицом подался вперед, затеребил за плечо безволосого.

— Бора, ты чо? Бора, тока не отключайся, пожалуйста! Бора, бля! Бора-а!

— На фиг, Дрюн, хватай Калаш, — заорал на перебив Бурый, снова выкручивая руль.

Опель опять завизжал, Костю качнуло, и с этим подмахнуло приступом тошноты, и даже к горлу подступил отвратительный гоголь-моголь.

Дрюн послушно схватил автомат, свирепо, со звоном выбил стекло. Костя зажмурился, но все равно один осколок, стало быть, мелкий, впился комариком в нос… Когда Костя приоткрыл один глаз, Дрюн уже колыхался под управлением автомата.

Муконин сплюнул противную слизь под ноги, начал ощупывать себя. Что это? Бинты? Кто-то успел наложить бинты, уже мокрые, склизкие от проступающей крови. Кто же это сделал? Не Дрюн ли? Ну конечно он. Так, левый бок, где-то под ребрами. Может, и вправду, пустяковая?! В крайнем случае, останусь без селезенки, эка невидаль! Но ведь выживу же, да? Ну ясен пень, выживу! Только почему ж такая адская, невыносимая боль, будто выколупывают скальпелями мясо, предварительно ободрав кожу? А вдруг я умру от потери крови? Кого он там перевязал? Курам на смех! И мурашки от страшной мысли сразу пробежали по всему телу. Нет, ты не можешь, ты должен! Ведь бывало и хуже. Но ради кого? Ради чего? Просто хочется жить. Обалдеть, как хочется жить. Никогда так не хотелось! Да пусть хоть ради нее. Увидеть ее снова. Прибежать, принестись к ней и сказать, что все ошибка, сказать, что прости, что я хочу быть с тобой, здесь и сейчас. А будущее в наше время так призрачно. А вечность нам все равно не дана.

Провал. Маленькая черная дыра. Встряска. Неимоверная встряска. Все внутренности отбивают молотком. И вот опять свет. Боль просыпается. Она становится еще сильнее. Черт возьми, когда же это все кончится?! Господи, помоги мне! Ну когда же это все кончится? И вот уже его вытягивают за руку, за здоровый бок, вытаскивают из Опеля. Кто? Дрюн. Милый, добрый Дрюн, ангел-хранитель, парень с карикатурным лицом, с рыжеватой челкой.

— Идти можешь? — горячо и влажно спрашивает в ухо.

Костя неопределенно мотает головой — то ли да, то ли нет. Как-то странно искажается карикатурное лицо, причудливый длинный рот искривляется. Дрюн подставляет плечо. Костя опирается на Дрюна здоровым боком, обнимает его за тонкую шею, и вместе они пытаются сдвинуться с места. Бежать не получается, лишь сбивчиво идти.

Топот. Кто-то еще семенит рядом. Кто это? Парнишка в джинсовом и бандане! Бурый. Водила. Тоже тащит кого-то. А, ну да, волочет лысого, как бишь его? Неважно, впрочем. Тот едва переставляет ноги. А где же Минипа? У Бурого в руке мелькает чемоданчик! А Опель? А что же Опель? Хлопок! Что-то хлынуло вдогонку, может, дуновение какое-то? Да что там, бляха? Да там Опель полыхает. Еще хлопки. Та-та-та-та-там! Та-та-та-та-там. Свист под ногами. Пули разлетаются в стороны! Отскакивают от ледяного асфальта, как от брони. Нет, это только кажется. Они не отскакивают…

Господи, до чего неудобный этот Дрюн, весь костлявый и пыхтит как паровоз. Костя пытается отталкиваться непослушными ногами. Колко и жестко. Как по раскаленному металлу. Боль и сюда добралась, отдается по нитям нервов. Все связано. В теле все связано.

— Бора… Хух-хух… Бежим туда… Хух-хух… Там схрон есть… Хух-хух… — порывисто раскатывается в ухе.

Меняют направление. Резко сворачивают влево. Еще немного, еще чуть-чуть. Все что хочется — лишь обрести покой. Где-нибудь заныкаться со своей болью. Лежать и ныть, как собака. Как раненый волк. Одинокий волк. Теперь ты не один. Теперь тебе помогут.

Узкая тропинка между каких-то кирпичных развалин. Зияющий проем, свист, пуля! Отщепляется уголок кирпича прямо под рукой, отлетает куда-то назад. Первым, Дрюн с немощным Костиным телом пролазит первым. Ждет, отдыхает, воздух с хриплым свистом тяжело вырывается из его легких. Протискиваются Бурый с тушей Боры. Бора клюет головой в плечо Бурого. Кровь от раны на виске Боры сочится каплями на одежду Бурого. Бурый садится на корточки под тяжестью тела товарища. Дышит плечами, словно складывающимися и раскладывающимися крыльями. Тоже громко, с присвистом.

— Бурый, ты как?

— Все нормально… Фуф… Бежим быстрее.

Опять начинается трясучка в обнимку с Дрюном. Ноги почему-то становятся картонными, голова кружится, ступни все время натыкаются на какие-то жгучие угли, на обломки кирпичей. Боль притупилась в боку, но ее отзвуки стучат молоточками в голове. Тик-так. Тик-так.

— Бурый… Хух-хух… — Дрюн останавливается, стук молоточков замедляется. — Открывай погреб. Хух-хух… Да, бля, конский член… Хух-хух… Видишь, завал картона? Там люк.

Бурый сбрасывает дружка прямо в ворох разобранных коробок, начинает копошиться.

Новый провал. Костя открывает глаза уже в погребе. Темно, сыро, пахнет плесенью. Но зато тепло и не душно.

Что это? Мы спасены? Наконец-то спасены! Где он лежит? На каком-то влажном тряпье. Ты же хотел остаться наедине со своей болью, спрашивает внутренний голос? Вот и получай. Вот и получай. Вот и получай. Веки опять наливаются. Я ухожу? Нет, мне не хочется уходить! Но сил нет удержать веки. По крайней мере, там не будет боли. Все к черту. Я ухожу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Костя парил над землей. Не было ни ветра, ни даже колыханий воздуха, ни шума в ушах. Он просто парил. Внизу, напоминая легкие морские волны, проплывали пологие возвышенности, усеянные темно-зелеными лесами. Редкие перышки облаков, как дрейфующие белые кораблики, тут и там попадались на встречу. Он мог приспуститься к такому перышку, и оно вдруг становилось ласковой мягкой периной, да что там мягкой! — воздушной. Иногда лес разрывала какая-нибудь река, оловянной гладью переливающаяся на солнце, она длинной змеей уползала куда-то в сторону.

И это было так здорово — парить над землей на высоте птичьего полета. Ощущать себя птицей, совершенно невесомой, счастливой, беззаботной. Свобода и пространство поглотили его, и он ни о чем не думал. Просто летел.

Но полет прервался как-то сам собой. Костя открыл глаза и увидел светлую комнату. Он почувствовал себя лежащим хоть и не на облаке, но на небольшой кровати, на пуховой перине, укрытый одеялом в белоснежном пододеяльнике. Под головой была не очень удобная подушка, как будто набитая изнутри сухой травой.

Стены комнаты покрывали безвкусные, но светлые, небесного оттенка обои с бесформенными завитушками. Напротив постели, стоявшей слева у стены, было окно, обычное пластиковое окно, и свет из прямых щелей жалюзи, серый свет немного ослеплял не привыкшие к нему глаза. У правой стены стоял стул, в углу — этажерка с комнатным цветком.

Костя приподнялся. Тело заскрипело, отозвалось тупыми болями — в левом боку (он вспомнил о ранении), в висках и, ревматически, в ногах. Костя повернул голову на одеревеневшей шее, поглядел назад. Дверь с покрытием, выражающим орнамент среза древесного ствола. Коричневая пластиковая тумбочка у изголовья. Вот, пожалуй, и все. Если не считать присосок на груди и какого-то медицинского аппарата, типа осциллографа на стойке, находящегося за спинкой кровати, у ног. На себе Костя обнаружил простецкую серую пижаму армейского покроя.

Дверь отворилась, будто бы кто-то увидел, что он очнулся. Костя испуганно опустился на подушку. В комнату вошла премиленькая девушка в белом халате, с соломенными волосами, прибранными на затылке в хвостик. Медсестра, ласково улыбаясь, взяла стул и села рядом. Костя отметил притягательные черты: умные серо-зеленые глаза, в которых можно было завязнуть, губы мягкие, сочные, носик небольшой, правильный, черно-рыжие брови с естественной густотой, что так прельщало всегда Костю в блондинках, чуть впалые щеки, совсем чуть-чуть, и какая-то общая острота черт, характерная, опять же, для стройных блондинок. Медсестра Косте определенно понравилась.

— Как здорово, что вы пришли в себя, — зажурчал мягкий, но полногрудый голос. — Майк уже заждался.

— Майк? — удивился Костя.

Кажется, я немного охрип, тут же подумалось ему.

И в эту секунду в палату вошел Майк.

Он принес стул с собой. Он, этот человек с нерусским именем, выглядел лощеным. Облаченный в безупречный серый костюм с иголочки, под которым виднелась строгая синеватая рубашка, без галстука на шее, без бантика, он широко улыбался, показывая удивительно белые, большие, почти лошадиные зубы. Лицо его имело правильные черты, но елейно правильные, таких типов Костя раньше видел на каких-нибудь конференциях с иностранцами.

— Good morning! I’m Make Kelvin. I want…

— Его зовут Майк Кельвин, — перебивая, начала дублировать медсестра (или переводчица?) — Он хотел бы с вами поговорить.

— Ни хрена себе! — Костя снова приподнял голову, поморщился от боли. — Кажется, круто я попал!

Волнение вызвало одышку, Костя ощутил во всю силу, как горячо ему внутри и как трудно долго дышать и говорить.

Девушка перевела его тираду на английский, Майк улыбнулся, сделал жест, дающий уздечку ей в управление.

— Вы находитесь в госпитале миротворческих сил НАТО. Меня зовут Катя, я переводчица и медсестра по совместительству.

У Кости все мигом завертелось в голове.

Получается, самарским сопротивленцам не удалось-таки укрыться в этом чертовом погребе. Преследователи их достали во всех смыслах и повязали, а вместе с ними и его, Костю!

Значит, суррогат Минипы у них в руках, но миссия-то все равно выполнена! Теперь они думают, что избежали удара. Теперь они успокоились, сосредоточились на мне.

Но почему их еще не уничтожили другим оружием? Как выбраться отсюда? Где находятся Бора, Дрюн и Бурый? Нужно срочно выяснить обстановку. Ничего, и не в такие передряги попадали! И ведь есть же еще другие сопротивленцы, есть, наконец, генерал Калинов, и все они обязательно постараются вызволить нас отсюда, оставив наживку в виде чемоданчика на растерзание этим волкам.

Такие мысли пронеслись в голове Кости за те несколько секунд, пока Майк и Катя с застывшими минами ждали его реакции.

— Прекрасно, — произнес Костя. — Просто здорово.

К вискам поднимался жар.

— Fine! — коротко перевела Катя.

— Может, господин Майк поведает сначала, как я сюда попал? — глубоко вдохнув, выговорил Муконин и выдохнул.

Он понял, что торопиться пока некуда и можно завести обстоятельную беседу. Или попросить оставить его в покое и дать оклематься.

Майк Кельвин начал шпарить на своем, а Катя переводить:

— После передачи Минипы добрым самаритянам, (Костя едва улыбнулся — неужели это американец так сказал?) вы все попытались скрыться. Но наши… Хм. Его бдительные коллеги обнаружили ваш тайник и заставили под дулом автомата всех выбраться наружу. Затем вы все были препровождены в гарнизон Миротворцев. У вас, Муконин, было тяжелое ранение, вам пришлось сделать операцию, после которой вы долго не приходили в себя. Но теперь вам стало намного лучше, и он рад, что сможет, наконец, с вами пообщаться. Его очень интересуют подробности жизни в Уральской Независимой Республике.

— Понятно, — слабо кивнул Костя. — Это сколько ж я пролежал без памяти?

Девушка ответила сама.

— Рана была неопасная, органы не задеты. Но большая потеря крови… Вам сразу сделали операцию, и потом еще сутки вы спали под воздействием наркоза.

— Ешкин кот! — Костя уже определился, как быть дальше. — Хорошо, я поговорю с мистером.

Он вздохнул несколько раз, почти взаправду показывая одышку, показывая, как ему пока плохо.

— Но не сейчас. Дайте хотя бы поесть и немного очухаться.

Катя донесла до ушей Кельвина это пожелание. Он заулыбался, хотя глаза его, темно-серые, как вода в луже, глаза наполнились каким-то недоверчивым выражением. Тот самый тип людей, когда говорят одно, а смотрят по-другому, рассудил Костя. Майк встал и вышел из комнаты, бросив какие-то быстрые фразы в сторону девушки. Тон был распорядительный.

— Сейчас я вас покормлю, — сказала Катя, когда они остались наедине.

— Ты местная? — в лоб спросил Муконин.

Переводчица-медсестра сделала серьезное личико, как будто немного испугалась такого вопроса.

— Да, но это не имеет значения.

— Что значит, не имеет? Почему ты работаешь на них?

— Больной, вам пока нельзя много говорить. — Катя встала, и ее лицо превратилось в саму строгость, — этакая школьная учительница.

И она вышла. А вернулась через минуту со стеклянным столиком на колесиках. На столике, на подносе красовалась тарелка с ароматным куриным бульоном, кусок черного хлеба лежал рядом, и тут же стоял стакан желтого сока — апельсинового или ананасового, что-то в этом роде. Катя подкатила столик к кровати.

— Сам поешь или тебе помочь? — поинтересовалась она, неожиданно переходя на «ты».

И эти несколько грубые слова прозвучали таким женственным, материнским тоном, что у Кости потеплело в груди.

— Спасибо, я сам как-нибудь. Тарелку только подай, пожалуйста.

Костя подставил локти и выдвинулся вверх, боль слегка стрельнула в бок, но на этот раз он не поморщился. Устроился поудобнее, и Катя села рядом и подала тарелку с ложкой. Муконин втянул ноздрями аромат — бульон был свежий. В нем плавали кусочки курицы и картошки, собственно, это больше походило на суп. Костя зачерпнул немного, словно неумело, и хлебнул из ложки. Суп оказался на редкость вкусным. А может быть, ему просто так почудилось. В последнее время, в его походных условиях, любая еда казалась восхитительной.

Серо-зеленые глаза Кати принялись следить за ложкой. Лицо ее приобрело невозмутимую маску.

— Слушай, Кать, и все-таки хотелось бы знать, — начал он, поднеся третью ложку ко рту.

Девушка на мгновение приложила палец к губам.

— Не задавай лишних вопросов. Здесь везде уши и камеры.

Муконин обвел взглядом палату. Ну да, конечно… Он сделал глоток бульона.

— Хорошо. Тогда скажи мне хотя бы… Какое сегодня число? — В желудке почувствовалось приятное тепло.

— Двадцать девятое апреля, — известила Катя, смягчив голос.

Выхлебав наваристый бульон до дна, Костя вытер губы салфеткой с подноса. Затем осушил одним махом стакан сока и снова подтер рот. Поблагодарив медсестру, он заметил, что хочет еще немного вздремнуть. Глаза начали как-то сами собой смыкаться. Полное расслабление охватило его тело.

Катя молча забрала посуду и вышла из палаты.

* * *

Оставшись в одиночестве, он сначала боролся со сном, пытался заняться обдумыванием своего положения и возможных путей выхода. Но быстро утомившаяся голова не хотела соображать. Да еще и тупо ноющие в разных местах боли мешали думать. Костя пришел к единственной мысли: нужно каким-то образом склонить Катю на свою сторону. Но каким образом? Не случайно же миротворцы ее приручили! Если она местная, то что ее подвигло прислуживать Джонам? В поисках лучшей доли продалась иностранцам? Увидела свое будущее за океаном, в просторной квартире в центре американского городка? Интересно, она спит с этим Майком? А может статься, она их втайне ненавидит. Что же касается Кельвина, Костя так и не решил, каким образом ему отвечать на неминуемые вопросы о Минипе и всем остальном, тесно и не тесно связанном с тайным оружием. Сон быстро победил Муконина, он съехал на подушку и закрыл глаза.

Сновидение пришло какое-то бредовое, из тех, что сразу забываются при пробуждении. Едва Костя поднял веки, вернулась переводчица-медсестра, а за ней следом и Майк Кельвин.

Они снова расселись около постели. Катерина заботливо померила Косте давление. При этом глаза ее прыгали от Муконинской руки к пиджаку Кельвина и обратно. Один раз, правда, их с Костей взгляды встретились. И ему показалось, что в ее глазах промелькнуло сочувствие.

Сняв с его руки манжету тонометра (Костя заметил, что на ее тонких изящных пальцах нет ни единого кольца), девушка утвердительно кивнула в сторону американца.

Тот начал быстро и переливисто говорить.

— Константин, нам хорошо известно, — стала переводить Катя, глядя мимо Кости, — что вы доставили в Самару секретное нанотехнологическое оружие, так называемую Минипу. (Это слово — Костя услышал — забавно прозвучало с уст Натовца.) При передаче чемоданчика вашим самарским агентам, вы все были задержаны с поличным силами Миротворческого контингента. Здесь вы подпадаете под юрисдикцию Поволжской Международной Республики. Согласно ее чрезвычайному законодательству, всякое преступление, направленное на подрыв основ молодой республики, карается смертной казнью.

Кельвин сделал многозначительную паузу. Катя, закончив перевод, недовольно свела чудные густые брови.

Странное дело, но Костю ни капли не испугали слова о смертной казни. Быть может, с месяц назад, когда липовая Минипа, не ставшая еще достоянием чужих ушей, не доставляла проблем, когда не было и в помине всех этих передряг с дорогой, с перестрелками, с потерей Гани… Наконец, с почти пережитой уже кончиной во время преследования миротворцами, когда его на плечах тащил некий Дрюн. (Поди-ка, также сидит сейчас под допросом, а может и пристрелили уже?) Так вот, скажи кто-нибудь с месяц назад, что скоро посадят Костю на электрический стул, он бы испытал естественный трепет простого смертного, но теперь, теперь Костя почувстовал лишь странное равнодушие к собственной шкуре. И главное в том, что жить-то дальше особо не для кого. Насчет Родины он уже все сделал. Разве что Маша, которую, в случае возвращения, хотел бы обнять и попросить прощения за все? Да и та давно не ждет.

— Но мы предлагаем вам сотрудничество, — снова начал Майк. — Сотрудничество со штабом Миротворческих сил будет в данном случае расцениваться как явка с повинной. И смертная казнь на электрическом стуле, скорее всего, будет заменена небольшим сроком заключения.

Еще одна небольшая пауза. На лице Катерины отразилась растерянность.

— Не исключено, что мы вообще подарим вам полную свободу. («Ах вы, благодетели мои золотые!» — со злостью подумал Муконин.) Все зависит, Константин, от полноты ваших признаний, от степени вашего стремления к взаимовыгодному сотрудничеству, от вашего искреннего раскаяния и вашего рвения помочь молодой неокрепшей республике.

Костя едва сдержал усмешку. Японский бог, до чего же все это знакомо! Ну почему каждая сука так хочет меня завербовать?!

— Уважаемый мистер Кельвин, — с придыханием сказал Костя, выдвинувшись на локтях и приняв положение полусидя, — вы действительно полагаете, что я так сразу и соглашусь?

Катя на мгновение просветлела в лице, повернулась к Кельвину и перевела.

— Думаете, я боюсь вашей смертной казни посредством электрического стула? — вздохнув, добавил Костя. — Экая невидаль? Умереть мне с некоторых пор уже не страшно, а электрического тока я и вовсе не пугаюсь. Меня еще в детстве как-то двести двадцать долбануло, и ничего, перетерпел.

Пока Катерина переводила, Костя отдыхал. Поняв смысл его слов, Кельвин удивленно поглядел на Костю.

— Или вы думаете, — не унимался тот, — что я вот так вот все выложу, отчего-то решив вдруг принять вашу сторону, а ваши доблестные миротворцы потом спокойно прижмут Урал? И что вы посулите русским в этом случае? Чего вы, собственно, добиваетесь? Какую продуктивную идею вы способны принести русскому народу? Или вы сгноите его в лагерях? Только не надо мне рассказывать сказки про хваленую американскую демократию.

Костя решил затянуть Майка в философскую беседу, чтобы отделаться от него на первый день и получить время подумать.

Кельвин вздохнул, заложил ногу на ногу и сцепил руки на коленях. Немного подумав, он начал отвечать. Катя усердно переводила.

— Нет, я не буду кормить вас россказнями о нашей, как вы говорите, хваленой демократии. Я скажу честно. Мы несем вам освобождение. Ведь вы так и не научились пользоваться своими богатейшими природными ресурсами. На вашей земле есть столько добра, что можно сто лет кормить весь мир. А у вас даже собственные люди за несколько десятилетий оставались не прокормлены. Но теперь жадная Москва, бросавшая вам объедки, теперь она уничтожена. И мы несем вам новый разумный порядок. Скажу больше — мои предки когда-то жили в России. (Костя приподнял брови.) И они были изгнаны нерадивой властью. Ваши правители всегда были отвратительны. Мы дадим вам возможность пользоваться своими богатствами. Их хватит на всех, поверьте. Мы ратуем за плодотворное сосуществование всех наций, всех народов в новой международной России, где русские не будут притесняться, а заживут еще лучше, на равных со всеми нациями.

— Ага, думаешь, я такой наивный? Слышали мы эту песню. Пришел медведь и нечаянно разрушил теремок.

Катя перевела. Кельвин что-то переспросил.

— Он не понял последнюю фразу, — пояснила девушка.

— Ну как же? Сказка такая есть. Русская народная сказка. Тук-тук, кто в тереме живет? — Костя отдышался секунду и добавил: — Я, мышка-норушка, лягушка-квакушка. Короче, как-нибудь потом расскажу. Ты лучше вот что. Объясни, какая конкретно информация вам нужна.

Услышав перевод, Майк просветлел.

— Вот это уже деловой разговор, — ответил он. — В первую очередь необходимы инструкции по приведению в действие Минипы. А то наши спецы пока не могут разобраться. В перспективе же вы должны будете вернуться на Урал и оттуда передавать нам сведения.

— Понятно, я так и думал. А если я вас обману, уеду и не буду ничего передавать?

— Не беспокойтесь. Мы найдем рычаги давления. В этом смысле у нас изобретательности хватает.

— Ну-ну… Ладно, что-то я устал, — протянул Костя.

— Можете пока отдохнуть, подумать до завтра, — смилостивился Майк. — Вам все равно надо окрепнуть. А к завтрашнему утру я жду уже конкретных предложений от вас.

«Ишь ты, как быстро уцепился!» — подумал Костя.

— Окей. Так и быть, я подумаю до завтра. — Костя подтянулся ногами вперед и лег головой на подушку, тем самым дав знать, что он будет отдыхать.

— До свидание, Маконин, — отчеканил Майк, вставая и протягивая руку Косте.

Муконин удивленно посмотрел на американца. Тот белозубо улыбался, чуть наклонившись над постелью. Интересно, когда это его предки жили в России? До революции?.. И тут Костя впервые с некоторым содроганием заметил, что левое ухо у Майка ущербное — мочка уродливо подмята, точно скомканный фантик. Высунув руку из одеяла, Костя принял теплую ладонь Кельвина. После вялого рукопожатия тот глянул на Катю и молча вышел.

Девушка задержалась на несколько секунд.

— Катенька, извини за столь щекотливый вопрос, — сказал Костя. — Могу я сходить в уборную? Не хотелось бы, чтоб кто-то подсовывал под меня утку.

Катя задумчиво прикусила нижнюю губу. Затем проговорила:

— Хорошо, пойдемте попробуем.

— Мы же вроде на «ты» перешли?

— То есть пойдем.

Костя снова принял положение полусидя, затем повернулся и выпростал ноги на холодный пол. Ему удалось сесть на краю кровати, свесив ноги. Легкий приступ головокружения нахлынул волной. В глазах ненадолго помутнело. Отошло. Катя терпеливо ждала на стуле.

— Сам встанешь или тебе помочь? — благодушно поинтересовалась она.

— Да ладно, сам.

Муконин отыскал на полу простые пляжные сланцы, заботливо приготовленные кем-то для него, просунул ноги в тапки. Носкам стало теплее. Наклонившись к нему, девушка изящно отцепила присоски. Один рывок, и Костя встал. Покачнулся. Катя поднялась со стула и предусмотрительно поддержала его. Муконин ощутил легкий аромат каких-то приятных недорогих духов, что-то давнее, лавандовое, промелькнуло в памяти. Он нахмурился, пытаясь понять, что это, но ощущение быстро ушло.

Взяв медсестру за руку, Костя вместе с ней пошел к двери. Показалось необычно и приятно держать в этом логове врагов передающую тепло хрупкую ручку, почти воздушную. И так они вышли в коридор.

По всей видимости, миротворческие силы НАТО оборудовали под свой военный госпиталь одну из городских больниц. Длинный широкий коридор тянулся к лифтовому отсеку, везде по бокам были глухие двери, иной раз с непрозрачным стеклом. Таблички над ними, конечно, давно поменяли на англо-американские, а так все выглядело по обычаю, как и полагалось в русских больницах.

Костя с тлеющим девичьим угольком в руке медленно двигался вперед и мотал головой по сторонам, стараясь запомнить расположение палат, ходы и выходы из коридора. Где-то в двадцати шагах от его двери, примерно посередине коридора, располагался пост дежурного. Там сидел за столом военнослужащий в форме, с пилоткой на голове, и пялился в журнал с полуголой смазливой моделью на обложке. Когда они прошествовали мимо, сержант, судя по погонам, — Костя знал их знаки различия, — поднял глаза и подозрительно поглядел на русскую парочку. Из вооружения у стражника имелся лишь штурмовой карабин Colt Commando с укороченной пистолетной рукояткой и маленьким прикладом, такие Костя щупал когда-то давно на занятиях в Академии. Да и тот находился не в боевой готовности — стоял стволом к стене. При случае можно резко пнуть его ногой в сторону, подумал Костя. Правда, сам сержант имел недюжинную комплекцию, это было заметно даже несмотря на то, что он сидел на стуле. Надеяться, что можно с ним справиться, да еще не окрепнув после операции, очень глупо. Но ведь он не вечно будет тут, резонно предположил Костя, несомненно, кто-нибудь сменит его через несколько часов. Пока они с Катей удалялись от постового, мысли заводили Муконина все дальше. А если, к примеру, ночью захотелось в туалет? Катя не должна круглосуточно находиться в больнице. Значит, дверь Костиной палаты на ночь закроют? И ежели чего, нужно будет долбиться. Тогда и подойдет этот самый дневальный. Карабин прихватит с собой, наверняка. Допустим, удастся олуха каким-то образом разоружить. Но ведь дальше нужно бежать на улицу, а там, на выходе, обязательно еще один патруль, плюс снаружи посты. Да и камеры везде развешены. Бесполезная трата сил. Впрочем, впереди еще самое главное — туалет. Излюбленный способ побега в кинофильмах. Посмотрим, как обстоит дело в жизни.

Они добрели до конца коридора, почти до самых лифтов. На двери мужского туалета висела классическая табличка с перевернутым треугольником под кружком.

— Я надеюсь, здесь нет ни камер, ни ушей! — просипел Костя, неожиданно прижав девушку к двери. — Помоги мне, и я забуду, что ты на них работаешь.

— Ты что, спятил? — возмутилась вполголоса Катя, покосившись на часового (тот не отрывался от журнала). — Я работаю, так как мне не на что жить, понимаешь? Я помогу тебе, но только из-за детства.

— Какого еще детства? — удивился Костя, отстранившись от медсестры.

— А ты не помнишь? — Ее глаза сверкнули, прожгли его насквозь.

— Что я должен помнить? — Перед Костей поплыло ее лицо.

— Лето две тысячи девятого в Геленджике, — полушепотом выпалила Катя, глядя на него, снизу вверх, — двухэтажный домик на горе, хозяйка бабка, и мы на втором этаже: в одной комнате я с сестрой, а в другой ты один. Две недели я была от тебя без ума, но ты этого не замечал.

На последних словах появилась легкая улыбка.

— Еще бы! Тебе ведь было лет тринадцать.

Костя помассировал пальцами брови, как будто напряг мозги. Ну и ну! Картины прошлого начали всплывать одна за другой. Катино лицо преобразилось, вернулась некая демоническая острота черт — словно легким бризом повеяло, и что-то теплое в этих чертах, что-то давнее и чуднoе сладко затеребило внутри. Как же он сразу не заметил! Да, он вспомнил — та милая девочка, совсем еще подросток, такая забавная, с косичками над ушами, с мальчишеской угловатой фигуркой, все время вилась вокруг него с дурацкими вопросами и шуточками, с ракетками для игры в бадминтон и доской с шашками. Воланчик она вечно забрасывала к черту на кулички, а в дамки проскакивать была хитра. Как же он мог ее не узнать? Да запросто, ведь до чего она изменилась! Прямо таки классический случай перерождения гадкого утенка.

Костя тогда поехал на юг один, семьи у него еще не было. Но как на зло никаких приключений не словил, никаких курортных романов, так, пару раз переспал с какими-то пьяными девицами. Маленькая Катя даже не заметила этого. А сестра ее, кстати, была дурнушкою и нелюдимкою. Боже, до чего все банально! Порой такая ерунда может в будущем сослужить хорошую службу. Вот и сослужила.

— Черт возьми, так ты та самая Катенька? — искренне проговорил Костя.

Девушка манерно закатила глаза, совсем забавно и нисколько не похоже на ту строгую Катерину в палате. И стало ясно, что это-то и есть ее настоящая непосредственность. Украдкой она сунула ему пачку дамских сигарет.

— Иди, а то на нас уже смотрят.

Охранник косился на русскую парочку. Убедившись в этом, Костя проскользнул в уборную. Душа его возликовала. Какая глупая встреча! Но несомненный плюс.

Сортир пустовал. Костя прокрутил в памяти еще одни виньетки из Геленджика: ее избитые острые коленки после ежевечернего бадминтона, двухдневный ливень и бесконечные разговоры на кухне о всякой ерунде… Нужно было собраться. Костя отогнал лирику и приступил к осмотру туалета.

Первое, на что Муконин обратил внимание — это конечно окно. Оно было без решетки, что уже хорошо. Наполовину закрашенное белой краской, окно имело горизонтальную откидную форточку сверху, в проем которой вполне мог бы пролезть такой худощавый человек, как Костя.

Муконин открыл пачку с сигаретами и обнаружил там зажигалку и маленькую короткую ручку. Ага, молодец, Катюша! Костя прикурил, жадно затянулся сигаретой, помочился в один из трех унитазов. Затем он подошел к окну. Поначалу яркое солнце ослепило его. Весна разыгралась в полную силу. Но вид на улицу его разочаровал — на расстоянии вытянутой руки трепетали верхушки крон деревьев с набухшими зелеными почками. Внизу, по серой ленте асфальтовой дорожки ходили военные в форме НАТО, точно универсальные солдаты в компьютерной игре. Третий этаж, не ниже. Если прыгать, обязательно что-нибудь сломаешь. Костя вздохнул, цокнул языком. Под крышкой Катиной пачки сигарет он записал по памяти номер телефона Самарского связного. И приписал:

ПОЗВОНИ!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

По всему выходило, что возможность самостоятельного бегства выглядела весьма призрачно. Но даже если бы удалось вырваться из госпиталя, раскинул мозгами Костя, дальнейшие перспективы открывались нешуточные. Ведь Минипа-то останется в руках у врагов. И если они быстро раскусят, что перед ними муляж, то сразу задумаются, в чем смысл всей мистификации? И тогда… Ну почему генерал Калинов и Сопротивленцы телятся с главным ударом?! Почему Миротворцы до сих пор в здоровом теле?! Нет, придется продолжить игру, надобно выяснить, как у них дела с Минипой. Вдруг уже раскусили? И в этом мог помочь исключительно Майк Кельвин. Костя решил пока забыть о побеге и начать игру по правилам американца.

Перед ужином Муконин исследовал свою палату на предмет камер слежения. Мало ли что, вдруг на будущее пригодится. Одна камера, вне всякого сомнения, висела над входной дверью. Обычная миниатюрная камера на игрушечном кронштейне, — в случае чего, ей можно было легко свернуть голову. Но сколько еще имелось скрытых камер? И вообще, эта палата специально предназначалась для пленников или она изначально была общей? Но в общих палатах накладно держать автоматические глаза. Впрочем, ладно. В стенах никаких камер нет — это понятно. Остается медицинский аппарат для мониторинга. В него, наверняка, вделано какое-нибудь недремлющее око. И это очень разумно, потому что получается встречное перекрещивание лучей обзора. Хотя и аппарат, в принципе, можно накрыть одеялом. Можно, гипотетически. Но вряд ли все это понадобится.

Достаточно сделать так, чтобы Катя передала записку незаметно для камер. Ведь она догадается записать сообщение связного. Костя начеркал ей в пачке сигарет телефон Самарского связного, который дал генерал Калинов, и который Костя запомнил наизусть, прежде чем договориться о злополучной стрелке у Макдоналдса. Катя не будь дурой обязательно позвонит и сообщит обстоятельства дела, что все повязаны, а Муконин находится в таком-то месте. Ей дадут какие-нибудь инструкции, возможно, сразу предложат план побега. И тогда она что-нибудь напишет и передаст записку Косте. Поэтому важно как можно быстрее получить сведения о местонахождении и степени «раскодировки» Минипы. Чтобы было с чем бежать.

И когда Катя принесла еду, Костя заволновался. На подносе был настоящий армейский ужин: тарелка овсяной каши, краюшка хлеба, котлета, компот и булочка.

Девушка померила давление, затем температуру лазерным градусником. Лицо ее выглядело усталым. Костя искал встречного взгляда, но Катя будто специально прятала глаза. Когда медсестра сложила тонометр и термометр и поднялась со стула, Костя сказал:

— Позволь, я тебя провожу до дверей. Мне надо больше двигаться, чтобы быстрее прийти в форму.

— Как хочешь. — Их глаза, наконец, встретились.

И он понял все. Понял, что у нее что-то есть и она только ждет удобного момента для передачи, а тут он предложил проводить, и ведь не просто так!

У самой двери, под камерой (от медицинского аппарата для мониторинга Костя закрыл девушку спиной), Катя торопливо сунула ему в карман пижамы записку на линованной тетрадной бумаге.

Он остался один.

Подойдя вплотную к окну, Костя скрытно достал листочек и бегло прочитал текст.

Они сделают все возможное, чтобы вытащить тебя отсюда. Нужен лишь подходящий случай. Они просили помочь тебе, чтобы я сообщила, если вдруг тебя будут куда-то перевозить или переводить. Чтобы появился удобный случай разработать план побега. Но миротворцы постоянно проверяют меня, вплоть до обыскивания. Эту записку я даже спрячу в лиф, иначе найдут, а потом, когда зайду в госпиталь, переложу в халат. А ты, по возможности, уничтожь ее, ладно? Короче говоря, нужно быть очень осторожными. Пока же тяни время. И скоро он сам позвонит мне снова.

Крепись. Классное было лето в 9-м году!

Костя задумчиво улыбнулся. Да, классное. Будь он Гумбертом, то раскусил бы ее истинные чувства в те дни. Но маленькие девочки его никогда не интересовали.

Муконин скомкал листок и, превозмогая позывы рвоты, съел его по частям.

Поужинал Костя уже без всякого удовольствия. Бумага, видимо, не хотела перевариваться. За грязной посудой никто не пришел. Немного помучавшись бездельем, Муконин выпил оставленные медсестрой таблетки и завалился спать.

Сон пришел сразу. Глубокий спокойный сон.

* * *

Под утро кто-то поменял грязную посуду на кружку кофе с круассаном — к сожалению, Костя проспал этот интересный момент.

Как только он позавтракал, явился Майк собственной персоной в сопровождении Кати. На нем был прежний серый костюм, а на девушке — давешний белый халат.

— О, мистер Муконин, сегодня вы смотритесь гораздо лучше, — залопотал он на своем языке. — Румянец на щеках появился.

— Правда? — Костя сразу поддержал дружеский тон. — Жаль, что в палате не повесили зеркало.

— Я надеюсь, сегодня вы готовы к плодотворной беседе? — осведомился Кельвин.

— Я к вашим услугам, — сходу сказал Костя, встретившись взглядами с медсестрой.

В серо-зеленых глазах, полных глубины, промелькнуло что-то родное и заботливое. «У меня есть новости», — словно прошептали ее очи.

— Я решил помочь вам, потому что чувствую, что бороться с вами бесполезно. Я согласен принять вашу сторону, потому что в данный момент не вижу более реальной силы, способной возродить Россию, — высокопарно сказал Костя.

— Вы это всерьез? — с подозрением заговорил Кельвин. — Что ж, благоразумно. Только странно, почему так быстро?

— Ну а почему нет? У меня было достаточно времени подумать. Вы ведь не оставили выбора. Как говорится, смерть или кошелек.

— А, значит, все-таки боитесь электрического стула? — заулыбался американец.

— Значит боюсь. Вы хотели знать пароль для активации компьютера Минипы. Но этого мало. У чемодана двойная степень защиты, — соврал Костя. — Помимо ввода десятизначного пароля, необходимо еще приложить к сканеру мой большой палец. Поэтому вы должны дать мне доступ к Минипе.

— Really? — это слово, знакомое Косте, прозвучало со снисходительной интонацией, как будто американец вообразил Костю ребенком.

Майк продолжил, а Катя перевела:

— В самом деле? Вы ничего не путаете? Что ж, даже если так, на видеоконференции и это возможно. (Майк улыбнулся.) Мы сосканируем ваш пальчик. (Костя открыл рот от удивления.) Да-да, на видеоконференции. Так что пусть Константин не думает, что ему удастся как-нибудь обхитрить нас. Ваше мудрое оружие хранится в самом сердце базы за семью замками. И туда мы вас никак не допустим.

— Я и не думаю… как объегорить… Больно надо, — глупо сказал Костя.

— Единственное, на что вы можете рассчитывать, — перевела дальше Катя, стрельнув глазами в Муконина, — вы покинете пределы госпиталя. Поскольку вы уже достаточно поправились, держать вас здесь накладно. Вы переводитесь во временную тюрьму миротворческой базы. Под присмотр тамошнего медика. Оттуда, собственно, мы и проведем сеанс связи с лабораторией по поводу Минипы. Не волнуйтесь, это хорошая тюрьма. К тому же, если с вашей помощью мы разберем Минипу, то формальный суд сразу вас оправдает.

Майк посмотрел на золотые наручные Ролексы, перевел взгляд на Катю и добавил еще несколько тирад.

— Сейчас девять утра по местному времени, — продублировала девушка. — Мне необходима пара часов для оформления бумаг. Бюрократия, понимаете ли. (Кельвин улыбнулся.) И потом, наша тюрьма находится в другом районе города, рядом с базой. Нужно будет подготовить автомобиль и сопровождение. Так что, я думаю, где-то к полудню все решится. Итак, в двенадцать ноль-ноль будьте готовы.

Когда Катя донесла эти последние слова, Костя незаметно для камер подмигнул ей. Вот, мол, учти, позвони связному и передай эту информацию. Девушка опустила веки и сделала едва заметный кивок.

— Ну что ж, я не прощаюсь на сегодня, — заключил Майк Кельвин, вставая со стула. — Скоро увидимся.

По его лицу проскальзывало выражение, говорящее, что он остался доволен. Хотя тень некоего сомнения тоже мелькала — Костя охоч был до физиогномики.

За американцем поднялась и Катя. Она больше ни разу не посмотрела в сторону раненого Муконина.

На этом и расстались.

* * *

Лощеный представитель Миротворцев Майк Кельвин проявил завидную пунктуальность. Ровно в двенадцать ноль-ноль (впрочем, часов у Кости не было, Муконин подсмотрел циферки на Майкином Ролексе) в палату вошли два пехотинца с модернизированными карабинами, отдаленно похожими на тот, что был у дневального больницы. За ними появились Майк в военной форме офицера НАТО и Катя в деловом брючном костюме серого цвета. Китель майора объединенных сил очень шел капитану, и если не замечать скомканное левое ухо, то можно было похвалить Кельвина за бравый вид. Он преобразился, стал настоящим офицером из американских боевиков. Выражение озабоченности на его правильном лице сменилось скучающей улыбкой, когда он обратился к Косте.

— Он говорит, что все готово для переезда. Чтобы ты собирался. — В глазах Катерины блестело что-то важное.

Забавно. Эти почти зеленые радужки так назойливо впивались просящим взглядом, когда он собирался на пляж. «Дядька Костька, а на какой ты пойдешь? На платный или на дикий? А давай там встретимся, я ракетки с собой возьму… Ну-у, зачем ты будешь читать эту нудную книжку? Так нечестно!» Она забирала томик, внимательно разглядывала обложку, а затем пренебрежительно возвращала и, хмыкнув, уносилась, как ветер, куда-то прочь…

Один из пехотинцев безмолвно протянул прозрачный полиэтиленовый пакет с аккуратно сложенной, выглаженной одеждой. Костя сел на постели и распотрошил пакет. Превозмогая уколы боли, он облачился в новый костюм. Последний представлял собой коричневую спецодежду, которую миротворцы, видимо, откопали где-то на русских складах. Раньше, в доядерное время, в чем-то подобном мог ходить электрик жилкомхоза или специалист по уборке территорий, проще говоря, дворник. В комплект входили серая футболка, брюки из плотной ткани с глубокими карманами для подручного инструмента и спецовка из такой же ткани, застегивающаяся на пуговицы. На костюме не было никаких надписей и нашивок.

— So. Very good. Come on, — коротко пробормотал Кельвин.

Катя не стала переводить.

Вслед за всеми Костя вышел из палаты.

Его повели по уже знакомому длинному коридору к лифтам. Один солдат пошел впереди, другой со спины взял Костю на ствол. Замкнули процессию американец и медсестра-переводчица. Перед тем, как зайти в лифт, Костя попросился в туалет. Некоторое волнение отозвалось позывами мочевого пузыря — обычное дело. Но Кельвин, услышав переведенную Катей просьбу, с подозрением поглядел на Костю. Секунду подумав, он кивнул головой. Облегчившись, Муконин быстро вернулся.

Затем спустились на лифте и вышли через черный ход, имевшийся тут же, около лифтовой шахты. У обветшалого крыльца стоял бронированный черный джип HUMMER. В том же порядке все забрались в машину.

Окна в автомобиле показались Косте небольшими. Кроме того, Муконина посадили подальше от окна, посередине заднего сиденья. С боков зажали пехотинцы с карабинами. Как дежавю всколыхнулся в памяти иной конвой, давний, екатеринбургский, когда по промозглой гололедице оборотни повезли в Комитет, а в его квартире осталась бедная Маша. …Ох, Маша-Машенька, где же ты сейчас? Что там поделываешь, в нашей славной столице? Доведется ли нам свидеться еще хоть раз в этой долбаной жизни?!

Отогнав ее образ, Костя уставился в окно, пытаясь понять, куда едут. Но мелькали лишь названия незнакомых улиц: Луначарского (наверно, в каждом городе бывшей России до сих пор осталась такая, хотя из всех ее граждан никто уж и не в курсе, что за личность был Луначарский), потом пролетела станция метро Московская, затем потянулась улица Гагарина, и еще какая-то улочка. После, за решетчатым забором побежали могильные памятники — потянулось длинное городское кладбище.

От одного из пехотинцев отвратно воняло луком, другой противно громко сопел. Оба они так и не проронили ни слова. В первом ряду мирно сидели Майк Кельвин и Катя. Майк заправски крутил баранку, ощущая себя на улицах Самары как рыба в воде. Катя… Муконину трудно было понять, как ведет себя на переднем сидении блондинка, и тем более — что она чувствует и думает в данную минуту. Девушка то и дело нервно поправляла соломенные локоны, изредка поглядывала в боковое окно. Впрочем, в очередной раз выглянувшее весеннее солнышко должно было ее ослеплять.

Обстрел грянул грозой неожиданно для всех. С левого боку застрочило, внизу завизжали колодки, не успели на заднем сидении вздрогнуть, как их затрясло. Костя увидел, что Майк начал судорожно вращать руль, а Катя схватилась руками за голову и пригнулась. Стражники по бокам Кости захлебнулись в англоязычной ругани.

Tryin' to kill yourself, you stupid fuck?

He's a proper penis!

Костя вытянул шею: рядом неслась синяя Калина, из заднего окна торчал ствол АКМ, направленный сверху вниз. Палили явно по колесам. «Ну что, суки, вот и месть пришла!» — возликовал про себя Костя.

В следующие мгновения Хаммер, виляя, съехал на обочину и сбросил скорость. Громкий хлопок, резкий тупой толчок — Костя полетел вперед, но вовремя выставил локти и уткнулся согнутыми руками в края спинок передних кресел. В уши врезался бесконечный и нудный сигнал клаксона: голова Майка забылась на баранке. Катя, теребя руками волосы, завыла странным, похожим на кошачий, плачем. Ее плечи задергались, напоминая крылья раненой птицы.

Охранник, сидевший слева от Кости, вонявший луком, во время столкновения (с деревом?) умудрился ухватиться за поручень. Он удержался и теперь опустил окно и высунул ствол. Но Калина уже прошмыгнула мимо и подрезала где-то в авангарде. Выкрикнув очередное ругательство, пехотинец высунулся из окна и, выставив карабин вперед, все-таки выстрелил очередью. Тот, что сидел справа, не успел среагировать на аварию и в данную минуту пунктирно храпел с разбитым лбом. Костя, будучи чуть впереди, что есть мочи добавил ему локтем в дыхало с разворота. Несчастный совсем загнулся. Превозмогая ножевые уколы боли в раненом боку, Костя изловчился, подхватил его карабин и двинул прикладом в бок соседу слева, который едва только начал возвращать голову из окна.

Боль в ране усиливалась до головокружения. Из последних сил Костя нажал ручку справа и толкнул ногой дверь. Еще миг — и он выпрыгнул из машины, но ноги подвернулись. Костя упал на больной бок и порывисто замычал от боли.

Но к нему уже подбежали люди, подхватили и поволокли.

— Катя. Спасите ее, — пробормотал он с пеленой в глазах.

* * *

После короткого затмения Костя пришел в себя уже в машине нападавших. В ушах звенела странная тишина. Рядом сидел отдаленно знакомый человек в олимпийке. Его осунувшееся лицо быстро обрело в глазах Кости определенные черты. Те самые, с забавной карикатурностью. Дурацкий рот и сальные волосы, и все остальное.

— Дрюн?! Какого черта?

Тот улыбнулся и приложил палец ко рту.

— Тсс! Послушай. Уже началось.

— Что началось? — Костя огляделся.

В машине были еще двое, совершенно незнакомые рожи. Они сидели впереди. А где же Катя? Но правда, что это раздается со всех сторон? Автоматные очереди, такие глуховатые, словно вдалеке, но отовсюду.

— Что это?

— Вальпургиева ночь. Мы применили ваши генераторы ЭМИ. Теперь безвольную пехоту расстреливают, а высших чинов в плен.

— Генераторы ЭМИ? — удивился Костя.

— Ну да. Я сам только узнал. Главный удар держали втайне даже от своих. Его хотели нанести еще вчера, но потом пожалели пленников. Короче, решили сначала нас освободить. — Дрюн достал из-за уха сигарету, жестом предложил Косте (тот помотал головой), прикурил и затянулся. — Сначала меня освободили с Бурым, теперь вот тебя. Ты ведь был главным отвлекающим звеном. А другая уральская группа доставила компактные генераторы. Ваша доядерная разработка. Короткие мегаваттные импульсы выводят из строя их технику. А сами они, как в микроволновку сунутые — хватаются за головы и крутятся юлой. Вот мы и мочим их, тепленьких. Тут, конечно, фактор неожиданности сработал. Они на твоей Минипе зациклились, а их совсем с другой стороны. Иначе бы защитились как-нибудь.

Дрюн снова жадно затянулся. Костя приосанился и попытался вылезти из машины. Канонада усиливалась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Штаб Движения Сопротивления города Самары располагался в конторе одного из заброшенных машиностроительных заводов. Сюда Костю привезли на той самой Калине. Помимо Кости в юркой машине приехал, естественно, Дрюн, а также, собственно, водитель — малой чудак с косыми глазами, то и дело отпускавший глупые на взгляд Кости шуточки. («Обалдеть, как пиндосов потравили дихлофосом!») И еще молчаливый парнишка лет восемнадцати, смуглокожий, с торчащими из-под летней кепки смолистыми кудрями, увлеченно потиравший в пути маслянистой тряпочкой автомат АК-74.

С Катей распрощались у разбитого Хаммера. Былых охранников Кости увели в подкативший УАЗик. Труп Майка оставили охлаждаться в его драндулете. Друзья Дрюна на задрыпанном китайском джипе, черном Great Wall, подъехавшем вслед за УАЗиком, пообещали доставить Катю домой, «пока не вызовут в штаб на допрос». У Кости в момент прощания потяжелело в груди, ему вдруг стало жалко отдавать девушку под крыло каких-то сорванцов. И эта неожиданная ревность смешалась с потаенной досадой на глупое прошлое, на то жаркое лето, безвозвратно потерянное, на то, что эти зеленоватые, как давняя морская отмель, глаза теперь уже точно исчезнут из его жизни навсегда. «Дядька Костька, а у тебя в ушах песок!..»

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и вроде бы кто-то хихикнул за спиной, и Костя поймал в зелени ее глаз едва уловимый грустный лучик, — быть может, также вспыхивает порой звезда на черном небосводе, — в лучике том было одновременно все и ничего. Были в нем и мимолетная печаль, и ощущение прошлого, и сожаление, и зуд утраченного отрочества, и неизбежность, и невозможность будущей встречи.

— Спасибо тебе… За все, — пробормотал он.

И погладить бы ее растрепанные локоны, прикоснуться к этой царапине на идеально гладкой щеке, поцеловать в тонкие детские губы, до сих пор детские.

— Не стоит благодарности. — Глаза Кати спрятались. — Прощай.

«Ну и правильно, ну и черт с тобой! К чему эти ненужные порывы? Люди приходят и уходят, они касаются меня своими крыльями и улетают. А я остаюсь один. Навсегда». — Он проводил ее взглядом.

Девушка села в джип, стриженый ежиком молодчик захлопнул за ней дверь, с самодовольной улыбочкой подмигнул Косте с Дрюном, мол, все будет нормально…

Теперь, когда Костя в сопровождении Дрюна шел по длинному коридору конторы, он с упорством отгонял от себя эту запавшую сцену.

Командование Сопротивленцев заседало в актовом зале, куда, собственно, Дрюн и завел Муконина. Посреди просторного помещения были составлены столы, вокруг которых озабоченно сновали, как на выборах, люди в разных прикидах. На стене висела огромная панель, на которой изображалась интерактивная карта Поволжского мегаполиса. Там, где мощная река выгнулась дугой, изнутри к ней прилип этот странный город, как будто его зарядили в струну лука, чтобы выстрелить на запад. Окрестности Самары были раскиданы по изгибу Волги и поодаль, как грибы на поляне после дождя. В разных районах на карте мелькали огоньки — зеленые, красненькие, с разной частотой и густотой.

— А, это наши группировки и возможные места пребывания Миротворцев, — пояснил Дрюн, заметив Костино любопытство относительно карты.

По дороге в штаб Дрюн рассказал, что когда их всех повязали, Костю с Борой сразу отвезли в другое место, а Бурого и его, Дрюна, препроводили в какую-то «шарагу» и посадили в камеру. Это уж потом они узнали, что Костя попал в Натовский госпиталь, а Бора умер в дороге, не приходя в сознание. А сначала их даже пытали, пробовали вводить в кровь какую-то пакость, но у них на все случаи были зашиты в организме антидоты — по крайней мере, так медики Сопротивленцев говорили. Ну а про то, что удар будет с помощью генераторов, они даже сами поначалу не знали. Только уж сегодня, когда освободились… Это вот Коршун, то есть генерал Слапковский… Он, конечно, извинился: простите, мол, ребята, и все такое, но так было нужно, а вы выполнили свой долг перед Родиной. Так что и ты, Костян, выполнил свой долг перед Родиной. И если б не мы, не наше прикрытие, наведшее Миротворцев на ложный след, то может и не было бы ничего нынче.

Коршун сидел за отдельным столом, в глуби зала, и Дрюн первым делом подвел к нему Костю и представил.

Это был типичный человек, похожий на тех генералов, которых Костя видал в доядерное время. Тех самых, какие воевали с чеченскими террористами и грузинскими агрессорами. Боевой генерал в камуфляжной форме без знаков отличия, упитанный невысокий человек, со взглядом, как у коршуна, то есть с густыми смолистыми бровями, чуть выдающимися вперед, и спокойными карими глазами, в которых хранилось то цинично мудрое выражение, какое вырабатывается многочисленными годами службы на первых фронтах. Ладонь Слапковского в рукопожатии оказалась большой, теплой и шершавой.

— Молодец, сынок! — низким голосом отметил генерал. — Эта маленькая победа — твоих рук дело.

И уже после кто-то достал разведенный спирт, по-военному, во фляжке, и разлили по пластиковым стаканчикам, и выпив, Коршун отвел Костю в сторонку.

— Ты на Калинова не серчай. Он вам сопровождение не дал, потому что так спланировали. Уральцы не безвозмездно помогали. И на вашу мистификацию средств не было. На авось отправили. Лишь бы миротворцы клюнули. Но ты дошел и передал, запудрил им мозги. Герой!

— Спасибо, конечно, но… — Косте показалось, что зал качнулся.

Надо же, как подло с ними обошлись. Никогда бы не подумал на Калинова.

Ладно, вернемся домой, разберемся, как со всем этим дальше жить.

— А домой мы тебя, хочешь, сегодня же отправим? — Коршун как будто услышал мысли Муконина. — На самолете миротворцев.

Парень в тюбетейке, с азиатским типом лица, разливавший спирт, снова поднес стаканчики, наполненные до краев.

— Товарищ генерал, разрешите еще по одной, за победу.

Коршун нахмурился, вяло кивнул. Взял стаканчик, выпил и не поморщился. Такие никогда не хмелеют, подумал Костя. Он последовал примеру генерала.

Спирт горячо проскочил по пищеводу и уютно расположился в желудке. Тепло поднялось по всему телу, кровь заиграла.

— Я бы и рад, — сказал Костя, — но вы, наверно, еще не в курсе: мне надо сначала в Уфу, раненого напарника забрать.

Коршун помрачнел.

— Да нет, Костя, к сожалению, это ты не в курсе.

Муконина изнутри затеребило. Генерал сделал понимающий, сожалеющий взгляд.

— Твоего товарища уже не надо забирать, — добавил он после секундной паузы.

— Какого черта! — Костя на картонных ногах опустился на стул. — Ведь он же был в сознании, мог передвигаться. Я же сам его в больницу доставил.

Пустой стаканчик выпал из рук.

— Видишь ли, Костик, тамошние коновалы… Они не смогли толком сделать операцию…

Муконин оперся локтями на стол, схватился руками за голову, качнулся несколько раз — в глазах помутнело. Рана напомнила о себе, сильно кольнув, словно отозвалась на захватившее чувство утраты.

— Ганя, Ганя, бляха муха! Вот суки!

И, как ясный день, вернулось то последнее, что было с ними: разворот перед постом, проезд мимо деревни Тарманы… И то прощание в больнице: «я только туда и обратно»… Ведь не было даже предчувствия, что это конец. Разве только какая-то неизбывная печаль и боль в потускневших глазах Гани… На кой хрен мы сунулись в эти Тарманы? Если бы рискнули через пост, все было бы по-другому. И Ганя, этот жизнерадостный волосатый «рокер» Ганя, наверняка сидел бы сейчас здесь, рядом, со своими дурацкими шуточками-прибауточками, поговорками-скороговорками. Сквозь дымку воспоминаний проскользнули объясняющие слова Слапковского:

— Благо, есть у нас в Уфе друзья, помогли отправить груз двести в Ебург.

* * *

До обещанного трофейного самолета, готовящегося отправиться в Екатеринбург, оставалось часа два, и Костя заскочил к Севе на квартиру.

Сева сидел на кухне и квасил самогон. Мутные глаза, почудившиеся Косте совсем черными, с проблеском удивления уставились на Муконина.

— Костя? Это ты… Иа… Ты куда пропал? Я думал, больше не… заявишься. Я думал, ексель-моксель, ты уже в Ебурге.

Муконин по-хозяйски взял рюмку, сел рядом, налил себе.

— Да так, знаешь. Форс-мажорные обстоятельства.

Выдавив из себя тугую улыбку, Костя взял пальцами маринованный огурчик из тарелки, выпил и зажевал.

— Уф, ну и крепкая же тварь! Давно пьешь?

— Не знаю. — Сева, нахмурив брови, вяло посмотрел в окно. — С тех пор как ты ушел.

Повернув голову к Косте, он сделал такую странную гримасу на своем несуразном, заросшем пепельной щетиной лице, что в других обстоятельствах Муконину стало бы смешно.

— А что это за фигня на тебе надета? Иа.

Сева болотистыми глазами оглядывал серую робу, выданную Муконину в госпитале слугами почившего Кельвина.

— А, это. — Костя махнул рукой. — Неважно. Долго объяснять.

Хорошо хоть бинты невидны под пиджачком, подумалось ему.

— Ты телевизор смотришь? — спросил Костя.

— Не-а. Чо там смотреть-то?

Костя оставил родственника и прошел в комнату, включил ящик.

Передавали местные новости. Русский человек с окающим самарским акцентом, облаченный в коричневый свитер, живчик-брюнет с крючковатым носом, возбужденно вещал на фоне каких-то оранжевых квадратов на задней стене:

— Сегодня мы впервые выходим в эфир на этом чертовом натовском канале. Потому что контингента НАТО в нашем городе больше не существует. Весь личный состав миротворцев сегодня был уничтожен с помощью странного оружия, предположительно излучающего короткие импульсы. Никто еще не взял на себя ответственность за массовый теракт — пока назовем это так — за массовый теракт в отношении миротворцев североатлантического альянса. Впрочем, в ближайшее время мы ожидаем появления здесь, в этой студии, руководителя Движения Сопротивления Поволжской Республики.

В комнату вошел Сева.

— Охренеть! Это чо, на самом деле, что ли? — Он качнулся и бухнулся на диван.

— А ты сомневаешься? — Костя подобрал с комода забытую коробочку с бритвенным станком и сунул за пазуху. — Проспись, а потом выйди на улицу. Там наверно уже ликуют.

На улицах города, похоже, действительно ликовали, Костя не ошибался. Многое сразу поменялось на улицах Самары. Оставив пьяного Севу неожиданно заснувшим, так и не попрощавшись, Костя вышел к автобусной остановке. Люди высыпали на улицу, их стало больше, чем раньше. Они двигались, стекаясь в общую толпу, по направлению к Площади Кирова. Они орали, свистели, бросали на сухой асфальт стеклянные бутылки, и стекло со звоном разбивалось. Кто-то из них неведомо откуда достал старый российский триколор и вознес его над толпой и замахал им, генерируя новые оголтелые свисты. Солнце ласково и одобрительно гладило шествующих людей по кепкам, лысинам и шевелюрам.

— Ра-асси-яу! Ра-асси-яу! — раскатывалось от них во все стороны, и кто-то аккомпанировал, дуя в трубы хоккейных болельщиков. — Ра-асси-яу!

Где-то уже полыхал пожар, откуда-то слышались беспорядочные хлопки, — то ли кто-то умудрился запустить фейерверк, то ли стрелял кто из охотничьего ружья в чистое голубое апрельское небо накануне Первомая.

И Костю вдруг подхватил этот дух толпы, его зажгло изнутри, точно где-то в груди чиркнула спичка, и уже неконтролируемая пьяная радость, хотя он и не чувствовал действие алкоголя, переполнила его, хлынула через края, так что захотелось полететь в это славное бездонное небо, яркой синью призывающее к всеобщей свободе.