Онлайн чтение книги Гранит не плавится
Родной человек

Астапов уехал, так ничем и не проявив своего отношения к нашим делам. Прощаясь со мной, он сказал: «Молодец, Силин, толково работаешь». Только и всего! Как будто мне стало легче от этого… Молчал и секретарь губкома. Неужели у нас всё останется по-старому? Трудно работать, когда не уважаешь своего начальника, а он, в свою очередь, ждёт не дождётся малейшего промаха с твоей стороны, чтобы убрать тебя со своей дороги, а если подвернётся подходящий случай, то и расправиться с тобой!..

Свирский всё ждал каких-то перемен. Но дней через десять после отъезда Астапова, потеряв всякую надежду, подал рапорт об уходе. Не помогли никакие уговоры. «Нет уж, с меня хватит. Работать с такой дубиной в образе человека?! Уеду!» — твердил он. И уехал…

Я тоже начал всерьёз подумывать об уходе. Пойду на завод токарем. Правда, токарь из меня никакой, — подумаешь, третий разряд, и то со времён царя Гороха! Всё давно забыто. Ну что ж, научусь… Конечно, придётся туговато, особенно на первых порах: ни тебе квартиры, ни хорошей зарплаты. Сто семьдесят пять рублей — целое состояние!.. Можно рассчитывать в лучшем случае на тридцать — сорок целковых. И — общежитие… Ничего, выдержу, мне не привыкать!.. В мечтах я уносился ещё дальше: на заводе будет много свободного времени, поступлю на вечерний рабфак, заработаю путёвку в вуз. А вдруг примут в консерваторию?..

Что, если и правда по-настоящему взяться за учёбу? Хожу я теперь в ответственных работниках, но ведь этому скоро придёт конец. Построим социализм, классы исчезнут, — стало быть, не будет и врагов. Зачем тогда чекисты, с кем бороться? Разве со шпионами, которых зашлют к нам империалисты? Для этого достаточно нескольких сот человек, может быть тысячи. Что же ты будешь делать тогда — без серьёзных знаний, без профессии? При нашей работе думать об учёбе не приходится, — даже часа свободного не выберешь, газеты и те приходится читать урывками. Другое дело на заводе: отработал свои восемь часов — и полная свобода!..

Когда на душе скверно и одолевают сомнения, хочется с кем-нибудь поделиться. Но с кем? Конечно же с Еленой, — она чуткая, поймёт!

После того как я побывал у неё, мы ещё ни разу не виделись. А прошло больше двух недель. Просто не было времени. Каждый раз, ложась спать, давал себе слово, что завтра непременно позвоню ей. А наутро наваливалось столько дел, что, как говорится, вздохнуть было некогда!..

Сегодня более или менее свободный день. Позвонил в горком комсомола, к телефону подошла она сама. Договорились встретиться в парке.

Только собрался было уходить, как заявился Зеликман. За последнее время он как-то обрюзг, в лице — ни кровинки.

— Вы бы поехали куда полечиться, Арон Яковлевич, — сказал я.

— Что, плохо выгляжу? — насторожился он.

— Да нет, просто у вас усталый вид…

— Не успокаивайте! Я знаю, что вид у меня неважный. Язва замучила, а тут врачи ещё диабет нашли…

— Вот видите!

— Будем надеяться, что когда-нибудь отдохну, подлечусь!.. — Он вздохнул. — Силин, я к вам за советом. Вы знаете, что мне предложил Медведев? Возьмите, говорит, руководство отделом вместо Свирского.

— За чем же остановка? Берите, раз предлагает начальник! — ответил я немножко резко, понимая, что это очередной фокус со стороны Медведева. Так ему легче будет изолировать меня.

— Но я ведь тоже заместитель! Разве может быть, чтобы один заместитель подчинялся другому?

— В вопросах субординации я не силён, спросите у Медведева. Одно могу сказать: с этим отделом вам не справиться, там нужен человек с железным здоровьем, ведь работать придётся день и ночь! Подумайте…

— Вы правы… Лучше я возьму отпуск и поеду лечиться, а там видно будет, — согласился Зеликман.

Я запер бумаги в несгораемый шкаф, предупредил дежурного, что ухожу часа на два, и вышел на улицу. Вечер был тёплый. На севере, наверно, уже настоящая зима, а у нас только листья пожелтели…

Елена ждала меня.

— А я уж думала, вы не придёте! — сказала она без тени упрёка в голосе.

— Не сердитесь, Леночка! В последнюю минуту меня задержали. — Я взял её под руку.

— Я и не думала сердиться, — знаю, что у вас много дел!..

Мы побродили по тенистым аллеям парка. Елена рассказывала о доме, о своей работе. Она говорила обо всём этом с такой светлой радостью, что мне не хотелось огорчать её своими неурядицами, — зачем? Вдруг она сказала:

— Мне бы очень хотелось узнать побольше о вашей жизни! Отец говорил в тот день, когда вы были у нас: «Видать, серьёзный парень, самостоятельный, много пережил…»

И я с какой-то удивительной душевной свободой стал рассказывать ей о своей жизни, даже о Маро рассказал!

Она слушала меня очень внимательно, ни разу не перебила. Потом сказала:

— Вы так много успели сделать!.. Терпеть не могу безвольных, бездеятельных людей! По-моему, человек должен быть сильным, настойчивым и обязательно добиваться своей цели. Я вот решила стать врачом и обязательно буду им!..

— Ну конечно, будете, Леночка, — ответил я и робко обнял её за плечи. Она доверчиво прижалась ко мне.

В парке погасли фонари, а нам не хотелось расставаться. Мне давно не было так хорошо.

Я проводил её до дому и потом долго шёл в темноте через весь город. Я думал о девушке, с которой только что расстался. Такая будет надёжным другом!.. Но согласится ли она стать спутницей жизни человека, у которого нет ничего определённого впереди? Да и не рано ли думать об этом? Ведь мы ещё так мало знаем друг друга!..

В управлении меня встретил дежурный.

— Товарищ начальник! Мы с ног сбились, искали вас весь вечер и нигде не могли найти, — сказал он.

— Что случилось?

— Секретарь губкома велел срочно найти вас и передать, чтобы вы позвонили ему.

Я посмотрел на часы. Начало второго. Поздновато, конечно… Всё-таки позвонил. Секретарь оказался на месте.

— А, товарищ Силин! У меня есть для вас приятная новость. Приезжайте… Погодите, — кажется, поздно уже. Да, лучше завтра с утра! Прямо из дома заходите ко мне, — сказал он и положил трубку.

Теряясь в догадках, я спал плохо. Рано утром поехал в губком партии.

— Доброе утро! — дружески приветствовал меня секретарь. — Поздравляю, приказом товарища Менжинского вы назначены начальником губернского управления ОГПУ. Губком партии полностью согласен с этим назначением! — Он достал из ящика письменного стола приказ и протянул мне: — Читайте!

В приказе было всего два пункта. В первом говорилось, что Медведев Кузьма Харитонович освобождается от занимаемой должности и отзывается в распоряжение управления кадров. Во втором пункте было написано: «Назначить начальником губернского управления ОГПУ товарища Силина Ивана Егоровича». Под приказом стояла подпись самого Менжинского.

Я не знал, что и сказать. Обычные слова, произносимые в таких случаях, вроде «благодарю за доверие» или «боюсь, не справлюсь», были неуместны, тем более что я и в самом деле боялся не справиться. Начальник управления — не шутка!

Секретарь, видя моё смятение, сказал:

— Не волнуйтесь, поможем!..

Медведев, сдавая мне дела, держался спокойно, даже вежливо и только в самом конце сказал, глядя мне в глаза:

— Добился-таки своего!.. Ничего, ничего, мы с тобой ещё встретимся на узенькой дорожке. Этот номер — на чужих костях карьеру делать — даром не пройдёт! — И в прищуренных глазах его блеснула такая холодная злоба, что мне стало не по себе.

— Зря вы мерите всех на свой аршин! — сказал я.

Через несколько дней из Москвы прислали показания Воробьёва, Преображенского, Сетеева и Альфреда Оскаровича. Последний сообщил интересные сведения. В частности, он рассказал, что организация под названием «Экономическое возрождение России» возникла в 1919 году, когда стало ясно, что белогвардейцы и интервенты потерпят поражение. Успевшие удрать за границу хозяева нефтяных промыслов, заводов, фабрик и шахт создали центры по борьбе с большевиками, выделили денежные средства и установили связь с оставшимися в России специалистами. На первых порах связь эта поддерживалась через дипломатические миссии Англии, Франции и Америки, позднее появились и другие каналы. В двадцатом году многие специалисты перешли на сторону Советской власти, кое-кто был арестован, и работа организации свернулась. Продолжали действовать на свой собственный страх и риск только разрозненные группы на местах, однако должного размаха в их действиях не было, а провалы принимали катастрофические размеры. Стало ясно, что нужен хорошо законспирированный центр для руководства и координации работы этих групп.

В конце 1923 года в Москве Альфред Оскарович встретился со своими друзьями из организации «Экономическое возрождение России». От них он узнал, что за границей создан новый центр под названием «Нефть и уголь», располагающий значительными денежными средствами, и что налажена надёжная связь с этим центром. У московских руководителей не было единого мнения о будущности страны. Некоторые считали, что России нужно правительство, состоящее исключительно из специалистов, — так называемое «инженерное правительство», намечались даже будущие министры. Другие требовали смешанного правительства из специалистов и промышленников, но без аграрной партии. Крестьянские массы в счёт не принимались. Эсерам отводилась роль лояльной оппозиции. Спорившие группы сходились в одном пункте: «Нужно прежде всего свергнуть Советскую власть путём создания в стране экономических затруднений. Средства — неправильное планирование, скрытие природных богатств, диверсии и вредительства».

В нашей губернии и прилегающих районах организацию формально возглавлял Сетеев, но фактически всем руководил Альфред Оскарович — особо доверенное лицо московского центра. Он назвал и некоторые фамилии своих сообщников, но они уже были изолированы органами безопасности. Показания остальных особого интереса не представляли. Все в один голос утверждали, что не имеют никакого отношения к Маслову. Последний якобы действовал самостоятельно. Сетеев по поводу своей записки к Маслову говорил, что ему было известно а враждебном отношении Маслова к Советской власти и он, Сетеев, просто хотел предупредить Маслова о грозящей ему опасности.

Альфред Оскарович, опытный конспиратор, обязан был учесть возможность провала и заранее подготовить другую, более тщательно замаскированную группу, а может быть, и несколько групп. Возможно, параллельно действовала другая организация, о которой не знал и сам Альфред Оскарович…

Итак, нужно было приступать к своим новым обязанностям. Необходимо было прежде всего укрепить аппарат управления более квалифицированными работниками и вытравить из нашей среды дух угодничества и подхалимства, оставшийся после Медведева. Хорошо было бы, думал я, пригласить в качестве первого заместителя Ивана Мефодьевича Яблочко — честнейшего человека и отличного чекиста, а Гугуша вполне справился бы с работой начальника ведущего отдела. Стоял вопрос и о втором заместителе. На Зеликмана надежды были плохие.

Не откладывая, связался по телефону с Цинбадзе. Он уже слышал о моём новом назначении и от души поздравил меня. Цинбадзе не возражал против перевода к нам Гугуши и обещал оформить перевод в ближайшие дни. Но о Яблочко и слышать не хотел. «Что ты, дорогой, стал на широкую дорогу бандитизма, что ли? Хочешь совсем ограбить нас?» — шутя прокричал он в трубку.

У нас уже стояла настоящая южная зима — с холодными ветрами, мокрым снегом. Встречаться с Еленой в парке или на улице было трудно. А мне всё больше не хватало её. Пригласил её в театр, — у нас гастролировала столичная опереточная труппа.

В фойе, во время первого антракта, решился.

— Леночка!.. Красивых слов говорить не умею, как это делается — тоже не знаю, просто хочу… — И на этом месте я растерянно замолк, словно язык прилип к нёбу, а она спокойно смотрела на меня. — Одним словом, я люблю вас и прошу стать моей женой! — выпалил я наконец одним духом.

Она опустила глаза, молчала. Лёгкий румянец окрасил её щёки.

— Почему вы молчите? — спросил я. — Сказать вам, что моя жизнь в ваших руках, что судьба моя всецело зависит от вашего единого слова, как пишут в романах?.. Сказочного царства обещать не могу, но быть вам надёжным другом на всю жизнь обещаю!

— Так неожиданно… Потом, мои родители… — тихо ответила она, не поднимая головы.

— А вы… вы-то как?

— Я… я согласна! — прошептала она.

В тот вечер я не слышал ни музыки, ни острот артистов, над которыми хохотала публика. Украдкой, чтобы не смущать её, я смотрел на Елену. Она сидела взволнованная, задумчивая и, как и я, почти не смотрела на сцену.

До чего же удивительно устроена человеческая жизнь!.. Полчаса назад эта девушка была для меня чужой, — милой, желанной, но чужой, — а сейчас стала вдруг близким и родным человеком! Мне с трудом верилось что она, такая красивая, добрая, станет моей женой!..

Последующие дни я чувствовал себя так, словно вокруг всё изменилось, словно всё было освещено ярким, радостным светом. Работалось с необыкновенной лёгкостью, — казалось, я горы мог бы свернуть! Я покупал какие-то вещи, смешные и ненужные подарки, без конца переставлял мебель в квартире, всё время думая о Елене…

Приехали Гугуша с Тамарой. Отведённая им квартира ремонтировалась. Я был рад, — пусть пока поживут у меня, веселее будет! Тамара стеснялась, держалась как-то скованно, но порядок в квартире всё же навела. Комнаты прямо преобразились — стали чистыми, светлыми, уютными. Гугуша был веселее обычного; сверкая чёрными своими глазами, без умолку рассказывал всякие новости. Оказывается, Яблочко каким-то образом узнал о моём желании пригласить его к нам работать и несколько дней ходил как петух, с гордо поднятой головой, всем рассказывал, что его ученик пошёл в гору и не забыл учителя. «Я же говорил, что Силин хотя и не моряк, но нашей породы», — без конца повторял он. Яблочко обивал пороги у Цинбадзе, кричал, что уедет самовольно. Утихомирился только тогда, когда ему пригрозили партийным взысканием. Нина Григорьевна, узнав о моих служебных успехах, сокрушалась, что ради каких-то никому не нужных дел загубили талант, — она даже намеревалась написать об этом куда следует. Мария при встречах с Тамарой робко, но неизменно интересовалась мной…

Я решил повеселее отпраздновать приезд Гугуши и пригласить к себе Елену с родителями.

Тамара оказалась отличной хозяйкой — она приготовила богатейший стол по всем правилам грузинского гостеприимства.

Вечер удался на славу: Гугушу избрали тамадой, он произносил бесконечные тосты, шутил и до слёз смешил всех. Степан Владимирович был в хорошем настроении. Анастасия Петровна о чём-то таинственно шепталась с Тамарой. Одна Елена была грустна…

Предлагая очередной тост за здоровье её родителей, Гугуша обратился к ним с речью, полной весьма прозрачных намёков. Он оказался куда догадливее, чем я мог предположить.

— Дорогие Степан Владимирович и Анастасия Петровна! — начал Гугуша, стоя с полным бокалом в руке. — Вы вырастили на этой пропитанной угольной пылью земле замечательный цветок, — честь и хвала вам за это! Спрашивается, для чего цветы? Они даны на радость людям, и я завидую тому человеку, которому удастся с благодарностью взять у вас этот цветок!.. Моего лучшего друга, Ивана Силина, тоже бог не обидел. Он хоть и не цветок, а скорее могучий чинар, но дерево, какое бы оно ни было крепкое, в одиночестве чахнет и погибает. Выпьем же за ваше здоровье, за то, чтобы было на свете много красивых и благоуханных цветов, чтобы они доставались на радость хорошим людям! Выпьем и за то, чтобы деревья не чахли в одиночестве!..

— Аминь! — сказал старый шахтёр. — Золотые слова! — Он залпом выпил свою рюмку.

Более подходящего случая для заветного разговора глупо было бы ждать. Я набрался храбрости и сказал:

— Степан Владимирович и вы, дорогая Анастасия Петровна! Раз уж речь зашла о цветах и деревьях, знайте: я — самое одинокое дерево на свете! И я очень люблю Елену…

— Ох и хитёр же ты, Иван Егорыч! — расхохотался шахтёр. — Думаешь, я не догадывался, куда дело клонится? Не успел ты зайти к нам в дом, как я всё понял. Ну как, мать, благословим?

— Не рано ли? — ответила Анастасия Петровна, утирая неизбежные в таких случаях слёзы.

— Ничего, поздно ли, рано ли — путь один!.. Признаться, лучшего мужа для Елены я и не пожелал бы, — заключил Степан Владимирович.

Гугуша с Тамарой стали поздравлять нас.

Смущённая Елена робко, как-то по-детски улыбалась, слушая всё это. Но когда наши взгляды встретились, я увидел в её глазах столько радости, столько любви, что я сам чуть не разревелся от охватившего меня счастья!..

Через неделю вместо свадьбы устроили скромную вечеринку. Хозяйственные заботы опять взяла на себя Тамара, а Гугуша, как истинный кавказец, купил целого барана и настоял на том, чтобы жарили шашлык. «Что ты, дорогой, какая свадьба без шашлыка?» — убеждал он меня.

В гости к нам, кроме родни Елены, пришли ещё Зеликман с женой. Бедный Арон Яковлевич жадно вдыхал запах шашлыка, но, поймав на себе грозный взгляд жены, огорчённо сказал:

— До чего несправедливо устроен мир! Одни едят шашлык, другие только нюхают. Правильно сказано у Иосифа Уткина: «Мотеле мечтает о курице, а урядник её ест»…

Мы веселились до самого утра. Анастасия Петровна замечательно пела старинные народные песни, а Елена танцевала с Гугушей лезгинку.

Вскоре Гугуша с Тамарой переехали на свою квартиру. Мы остались с Еленой вдвоём. Я не ошибся: добрее, заботливее жены, чем моя Алёнушка, невозможно было найти. Даже квартира стала будто светлее. Алёнушка всегда радостно встречала меня, и не было для меня большего удовольствия, чем провести с нею вечер, когда это удавалось. Она продолжала работать в горкоме комсомола, училась на рабфаке и успевала вести наше несложное хозяйство.

Дела мои в управлении тоже постепенно налаживались. Губком партии выделил группу коммунистов для работы у нас, в их числе одного старого шахтёра, прекраснейшего человека, Добрынина, — на должность первого моего заместителя. Гугуша оказался отличным руководителем. На самостоятельной работе раскрылись его незаурядные способности разведчика. Через некоторое время Зеликмана перевели на хозяйственную работу, и Гугуша занял его место.

Губернии были реорганизованы в области, возникли новые административные деления, и я сперва стал уполномоченным представителем ОГПУ по Донбассу, потом начальником областного управления. К десятой годовщине революции получил вторую правительственную награду.

Года через два после моей женитьбы неожиданно получил письмо от Модеста Ивановича Челнокова. Он писал, что уезжает в Москву на учёбу и по дороге хочет повидаться со мной. В тот же день я телеграфировал ему, что буду рад видеть его у себя.

Мы с Еленой готовились к этой встрече, как к большому празднику.

Поздно вечером, накануне приезда Челнокова, мы сидели вдвоём и каждый занимался своим делом. Я просматривал служебные дела. Елена шила распашонки: мы ждали ребёнка.

Топилась печь, красный отблеск огня ложился узкой полоской на крашеный пол. Свет от розового абажура, висящего над столом, падал на Елену, освещал её густые тёмно-каштановые волосы и половину лица. Я украдкой смотрел на неё. Как она дорога мне!.. Она немного располнела, черты лица стали ещё мягче, а в глазах появилось то особое выражение доброты, которое так красит молодую женщину, ждущую ребёнка.

Отложив папки с почтой, я подсел к ней.

— Знаешь, Алёнушка, два года назад, в такой же дождливый вечер, я сидел в одиночестве вот здесь, за этим столом, томился от тоски. В печке так же трещали дрова, но всё было другим!.. Тогда я и подумать не мог, что такая девушка, как ты, станет моей женой… — Я привлёк её к себе. Елена улыбнулась своей милой, доверчивой улыбкой.

— Не я, так другая стала бы твоей женой…

— Не говори так! Лучше тебя всё равно никого нет!.. Я, знаешь, о чём думаю? Если у нас родится сын, назовём его Егором, в честь моего отца, а если дочь — Виргинией. Второго сына назовём Степаном, в честь твоего старика.

— По-твоему, у нас будет полдюжины сыновей?

— Конечно! Без детей скучно на земле!..

Утром я попросил её поехать со мной на вокзал встречать Челнокова. Она стала отказываться.

— У меня такой вид…

— Ну, знаешь! Будь я женщиной в твоём положении, честное слово, ходил бы с гордо поднятой головой! Смотрите, мол, на меня, — скоро произведу на свет нового человека. Может быть, это будет второй Ломоносов или Максим Горький. Поехали!

На вокзале, в ожидании поезда, я уже, наверное, в десятый раз рассказывал Елене о том, какой хороший человек Модест Иванович.

— Он был для меня не только заботливым учителем, но и старшим братом, даже отцом, хотя он старше меня всего на несколько лет.

Подошёл поезд. В дверях вагона показался высокий, сухощавый человек с чемоданом в руке. Я бросился к нему, мы обнялись. Не знаю, испытал бы я большую радость, если бы действительно встречал родного брата.

Я познакомил Челнокова с Еленой, и мы поехали домой.

За завтраком он рассказал о переменах, которые произошли у них после моего отъезда.

— Амирджанов стал наркомом республики, а Левона назначили начальником отдела. Вырос парень. Хорошо работает! Шурочка вполне оправдала наши надежды — стала настоящей чекисткой. В общем, хорошая дивчина… Да, Иван, помнишь того перебежчика, которого прислали к нам? Оказался замечательным парнем — умный, расторопный. Ты бы видел его радость, когда его приняли в советское подданство!.. «Вот теперь у меня есть настоящая родина!» — говорил он всем. Скоро вступит в партию, — я дал ему рекомендацию. Работает прекрасно. Хорошо, хоть и с акцентом, говорит по-русски. Поступил в вечерний университет, историком хочет стать. Понимает, что в наше время без основательных знаний далеко не пойдёшь!.. Это я испытал на себе, — ежедневно возникают десятки сложных экономических и технических вопросов, а ты хлопаешь глазами или разводишь руками — не понимаешь, с какого бока подойти к ним. Нет, брат, теперь на ощупь работать нельзя. Чтобы руководить, нужно знать, причём знать много!

— Да вы ешьте, ешьте! — Елена подвинула к нему тарелку с оладьями.

— Спасибо! Оладьи у вас, Елена Степановна, знаменитые, давно не ел таких!

— Значит, ивы решили взяться за учёбу? — спросил я.

— Решил, и твёрдо решил! Долго колебался, трудно ведь в моём возрасте сесть за парту. Но что поделаешь? Нужно! В один прекрасный день проснёшься и увидишь, отстал, отстал безнадёжно! И никому-то ты не нужен. Обижаться тоже будет не на кого, — сам виноват!

Модест Иванович остался таким же простым, искренним, каким был раньше. Да и внешне он мало изменился, — жилистый, подтянутый, только морщинки залегли под глазами.

— Не женились? — поинтересовался я.

— Нет, брат, как-то некогда было… Вот смотрю на тебя и завидую. Между прочим, Иван, почему ты обращаешься ко мне на «вы»? Давай-ка попроще, хотя ты теперь и большой начальник!

— Вы для меня были и останетесь на всю жизнь учителем и человеком, которому нужно подражать! — ответил я.

— Если б вы знали, Модест Иванович, как Иван любит вас, — добавила Елена.

— Это у нас взаимно…

— Отдыхайте, а я пойду на работу. К обеду вернусь! — Я поднялся.

— Какой отдых! Я и так все бока отлежал в вагоне. Пойду поброжу по городу. Ещё лучше, если б ты дал мне провожатого, поехал бы с ним на шахты, на металлургические заводы…

— Зачем провожатого? Постараюсь освободиться через час-полтора — поедем вместе. Всё покажу — спущу в самую глубокую шахту! — предложил я.

Модест Иванович гостил у нас три дня. За это время мы побывали с ним во многих местах. Он интересовался всем, подолгу стоял у забоев, присутствовал при разливе чугуна, расспрашивал рабочих, мастеров, беседовал со специалистами.

— Да, брат, край у вас богатый, — не переставал повторять он. — Недаром называется всесоюзной кочегаркой!..

Челноков уехал, а его слова о том, что без знаний в наше время руководить нельзя, крепко засели у меня в голове. В самом деле, строились новые гигантские предприятия, старые заводы и шахты реконструировались, оснащались новейшей техникой, а мы продолжали работать по старинке…

Каждую осень в начале учебного года я подавал рапорт с просьбой направить меня на учёбу. И каждый раз получал один и тот же ответ: «В просьбе тов. Силина И. Е. об откомандировании на учёбу отказать»…

Не знаю, победило ли моё упорство или в центре тоже стали понимать, что без серьёзных знаний мы, старые работники, выдохнемся и в скором времени выйдем из строя, но разрешение на учёбу я получил в 1930 году. Меня направляли в Промышленную академию. Не теряя времени, сдал дела моему преемнику, взял Елену с сыном и укатил в Москву — за три недели до начала учебного года.

Мы поселились в общежитии академии, в маленькой, светлой комнате. Егора устроили в детский сад, а сами с Еленой, особенно первое время, ходили по музеям и чуть не каждый вечер бывали в театре.

С гражданской войны я ни разу не пользовался отпуском — был только в командировках в Москве, Харькове — и теперь, неожиданно обретя полную свободу, чувствовал себя как-то даже неловко и скучал по работе. Постепенно привык, втянулся в учёбу, жизнь наладилась. Осуществилась и давнишняя мечта Елены — её приняли в медицинский институт.