Онлайн чтение книги Большие надежды Great Expectations
XXXIX

Мнѣ съ недѣлю какъ минуло двадцать три года, но я ни на-волосъ не подвинулся — мои надежды по прежнему оставались для меня тайною. Мы за годъ передъ тѣмъ переѣхали изъ гостинницы Бернарда въ Темпль; квартира наша была теперь въ Гарденкортѣ, на берегу рѣки.

Мои прежнія отношенія къ мистеру Покету уже нѣсколько времени какъ прекратились, но мы оставались къ нимъ на самой дружеской ногѣ. Несмотря на мою неспособность заняться какимъ бы то ни было дѣломъ, что происходило, надѣюсь, единственно отъ безпокойнаго состоянія духа — я пристрастился къ чтенію, и ежедневно читалъ положенное число часовъ. Гербертовы дѣла подвигались впередъ; вообще все шло тѣмъ же порядкомъ, какъ въ концѣ прошлой главы.

Гербертъ отправился по торговымъ дѣламъ въ Марсель, такъ что я остался одинъ и очень скучалъ своимъ одиночествомъ. Разочарованный и грустный ждалъ я день за днемъ, недѣля за недѣлей, что вотъ раскроется моя тайна, и каждый день, каждая недѣля проходили мимо, оставляя меня въ той же неизвѣстности. Понятно, что не видать веселаго лица и не слышать веселой болтовни моего друга было большимъ для меня лишеніемъ.

Погода была отвратительная — сырая, дождливая, бурная; на улицахъ грязь и слякоть непроходимая. Тяжелая, влажная пелена неслась съ востока и уже нѣсколько дней стлалась по Лондону, словно тамъ, далеко на востокѣ, былъ неисчерпаемый источникъ тумановъ. Бури бывали такъ сильны въ эти дни, что въ городѣ съ высокихъ зданій сносило крыши; въ полѣ вырывало деревья съ корнемъ и ломало крылья у мельницы; а съ морскаго берега приходили печальныя вѣсти о гибели и смерти. Сильныя потоки дождя слѣдовали за порывами вѣтра, особливо въ этотъ день, когда я, какъ сказано, одинъ одинехонекъ усѣлся къ вечеру почитать передъ каминомъ.

Въ то время Темпль, часть города, въ которой мы жили, была ближе къ рѣкѣ и носила болѣе одинокій характеръ, чѣмъ нынѣ. Мы жили на верху, въ самомъ крайнемъ домѣ, и вѣтеръ, гуляя по рѣкѣ, съ шумомъ устремлялся на нашъ домъ, грозя пошатнуть его своею дикою силою. Когда, вслѣдъ за вѣтромъ, дождь съ трескомъ захлесталъ въ окна, я невольно вздрогнулъ и оглянулся, чтобъ убѣдиться, что я у себя дома, а не на какомъ-нибудь пустынномъ маякѣ, среди бурнаго моря. По временамъ, клубы дыма врывались въ комнату изъ камина, будто и дымъ боялся выйти изъ трубы въ такую страшную ночь. Отворивъ дверь на лѣстницу я увидѣлъ, что вѣтромъ задуло лампы; закрывшись отъ свѣта руками, приложивъ лицо къ окну, (открыть окно нечего было и думать при такой бурѣ), я сталъ всматриваться в мрачное пространство: на дворѣ фонари также погасли, а на мосту и по набережной тускло мерцали, готовясь потухнуть при каждомъ новомъ порывѣ вѣтра; огни же на баркахъ, стоявшихъ на рѣкѣ, уносились по вѣтру, какъ пламенные языки.

Я читалъ, посматривая, отъ времени до времени, на часы, съ тѣмъ, чтобъ закрыть книгу въ одиннадцать часовъ. Когда я закрылъ ее, часы у св. Павла и на колокольняхъ всѣхъ остальныхъ церквей, одни за другими, пробыли этотъ часъ. Бой часовъ какъ-тo странно разносился вѣтромъ, я прислушивался, какъ вѣтеръ, играя ими, двоилъ и множилъ эти звуки, когда вдругъ раздались шаги на лѣстницѣ.

Я невольно содрогнулся — мнѣ почудились шаги покойной сестры. Но мысль эта только мелькнула въ разстроенномъ моемъ воображеніи и тотчасъ же исчезла; я снова прислушался — шаги приближалась, спотыкаясь по ступенямъ. Вспомнивъ, что лампы на лѣстницѣ погасли, я взялъ свою лампу и вышелъ, чтобы посвѣтить. Взбиравшійся по лѣстницѣ, видно, остановился, завидѣвъ свѣтъ, ибо шаги затихли.

— Кто тамъ? Есть тамъ Кто внизу? спросилъ я, нагибаясь черезъ перила.

— Есть, произнесъ голосъ изъ мрака.

— Въ который вамъ этажъ?

— Въ верхній, къ мистеру Пипу.

— Это ко мнѣ. Не случилось ли чего?

— Ничего, ничего, возразилъ голосъ.

И человѣкъ сталъ подниматься по лѣстницѣ.

Я свѣтилъ, стоя у самыхъ перилъ, и незнакомецъ сталъ, мало-по-малу, выясняться изъ темноты. Лампа моя была съ абажуромъ, приспособлена къ чтенію, такъ что ею освѣщалось только весьма ограниченное пространство, и незнакомецъ не успѣлъ показаться, какъ снова скрылся во мракѣ. Но я могъ разглядѣть, что лицо его мнѣ незнакомо; оно поразило меня выраженіемъ удовольствія и радости, съ которою онъ, по-видимому, смотрѣлъ на меня. Я сталъ слѣдить за нимъ лампою и разглядѣлъ, что онъ былъ основательно, хотя довольно грубо одѣтъ, какъ морской путешественникъ. Волосы у него были сѣдые. То былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, плотнаго сложенія по-видимому, закаленый въ трудахъ подъ открытымъ небомъ. Когда онъ всходилъ на послѣднія двѣ ступени, то, къ крайнему моему удивленію, вдругъ протянулъ мнѣ обѣ руки.

— Скажите, пожалуйста, что вамъ угодно? спросилъ я.

— Что мнѣ угодно? сказалъ онъ, остановившись:- А! Да. Я вамъ объясню сейчасъ, если позволите.

— Желаете ли вы войти?

— Да, сказалъ онъ: я желаю войти, мой джентльменъ.

Я задалъ ему этотъ довольно негостепріимный вопросъ, потому-что былъ въ претензіи за счастливое выраженіе, которымъ сіяло его лицо, будто при встрѣчѣ съ добрымъ знакомымъ. Я былъ оттого въ претензіи, что онъ, казалось, требовалъ отъ меня взаимности. Однако, я впустилъ его въ комнату, изъ который только что вышелъ и, какъ можно вѣжливѣе, попросилъ его, объясниться.

Онъ сталъ осматриваться съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, будто бы часть видимыхъ имъ вещей была его собственностью, потомъ снялъ верхнее пальто и шляпу. Тогда я увидѣлъ, что голова его была лысая и вся въ морщинахъ, а длинныя, стальнаго цвѣта, пряди волосъ только окаймляли безобразную лысину. Но я и въ этомъ не видалъ ни малѣйшаго объясненія загадки. Минуту спустя, онъ снова протянулъ мнѣ обѣ руки.

— Что это значитъ? спросилъ я, начиная считать его за сумасшедшаго.

Онъ пересталъ смотрѣть на меня и потеръ себѣ голову правой рукой.

— Довольно обидно для человѣка, сказалъ онъ грубымъ, прерывистымъ голосомъ:- послѣ того, что онъ вдалекѣ объ одномъ только и думалъ, и наконецъ собрался пріѣхать съ конца свѣта… впрочемъ, вы тому не виноваты — ни одинъ изъ насъ не виноватъ. Я объяснюсь сію минуту. Дайте мнѣ только минутку вздохнуть.

Онъ усѣлся въ кресла передъ огнемъ и закрылъ лицо своими широкими, жилистыми руками. Я пристально взглянулъ на него, отступивъ немного, чтобъ лучше разглядѣть его; но лицо его было положительно мнѣ не знакомо.

— Тутъ нѣтъ никого вблизи, сказалъ онъ, глядя черезъ плечо:- никого нѣтъ?

— Зачѣмъ вы, чужой человѣкъ, пришли сюда ночью, чтобъ задавать мнѣ подобные вопросы? сказалъ я.

— Какой вы молодецъ, возразилъ онъ, кивая головою, съ выраженіемъ самаго нѣжнаго и вмѣстѣ обиднаго участія: — Я очень радъ, что вы стали такимъ молодцемъ. Не трогайте меня, лучше не трогайте. Вы послѣ раскаетесь.

Я уже раскаялся въ своемъ желаніи схватить его, ибо узналъ его! Я не могъ припомнить ни одной черты, но узналъ его! Еслибъ вѣтеръ разметалъ всѣ промежуточные годы, еслибъ дождь смылъ всѣ окружающіе предметы, и мы снова очутились бы, какъ нѣкогда, лицомъ къ лицу на кладбищѣ, я и тогда не могъ бы болѣе достовѣрво убѣдиться въ тожественности моего колодника съ человѣкомъ, сидѣвшимъ теперь передо мною. Лишнее было вынимать напилокъ изъ кармана, и показывать его мнѣ; лишнее — снимать платокъ съ шеи и обертывать имъ голову; лишнее — прохаживаться по комнатѣ не вѣрною поступью, по временамъ оглядываясь назадъ. Всѣ эти намеки-были лишніе, я и безъ того узналъ его, хотя за минуту только принималъ его за незнакомца.

Возвратясь къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ, онъ снова протянулъ мнѣ обѣ руки. Не зная что дѣлать — я совершенно растерялся отъ удивленія — я протянулъ ему руки. Онъ съ радостью схватилъ ихъ, поднёсъ въ губамъ, и долго не выпускалъ изъ своихъ мощныхъ рукъ.

— Вы благородно поступили, сказалъ онъ:- честный Пипъ! Я никогда не забуду вашего поступка.

Онъ, казалось, такъ разчувствовался, что хотѣлъ броситься мнѣ на шею, но я во-время остановилъ его.

— Тише! сказалъ я;- тише! Если вы чувствуете благодарность за то, что я для васъ сдѣлалъ, будучи ребенкомъ, то я надѣюсь, что вы прежде всего исправили свой образъ жизни. Если вы пришли сюда единственно, чтобъ поблагодарить меня, то вы только напрасно безпокоились. Однако, вы отыскали меня, въ чувствѣ, побудившемъ васъ къ тому, есть своя воля добра, и я васъ не оттолкну; но вы должны понять, что… я…

Я былъ такъ пораженъ напряженностью его взгляда, что слова замерли у меня на губахъ.

— Вы говорили, замѣтилъ онъ, когда мы молча насмотрѣлись другъ на друга: что я долженъ понять… Чтожь я долженъ понять.

— Что я не имѣю желанія возобновлять съ вами давнишнее знакомство. Я радъ думать, что вы раскаялись и ведете лучшую жизнь. Я рядъ, что могу вамъ выразить свое сочувствіе; радъ, что вы пришли поблагодарить меня, полагая, что я заслуживаю вашу благодарность. Но все-таки, у насъ дорога въ жизни слишкомъ различныя. Однако, вы промокли и устали, не выпьете ли вы, чего-нибудь, прежде чѣмъ уйдти?

Онъ свободно завязалъ галстукъ и пристально наблюдалъ за мною, все время кусая длинный конецъ его.

— Я думаю, отвѣчалъ онъ, не спуская съ меня глазъ, и не выпуская платка изо рта; — я думаю, что дѣйствительно выпью чего-нибудь, прежде чѣмъ уйдти, благодарствуйте.

На боковомъ столѣ стоялъ накрытый подносъ, я перенесъ его на столикъ у камина и спросилъ его, чего бы онъ желалъ; онъ указалъ пальцемъ на одну изъ бутылокъ, не говоря ни слова и даже не глядя на нее. Я приготовилъ ему пуншъ, я старался, чтобъ рука у меня не дрожала, но напрасно, его взоръ слишкомъ смущалъ меня, пола, развалившись въ креслѣ, онъ продолжалъ грызть уголокъ шейнаго платка.

До-сихъ-поръ я не садился, чтобы показать ему, что не желаю продлить его посѣщеніе. Но я самъ смягчился при видѣ смягченнаго выраженія его лица, и почувствовалъ угрызенія совѣсти за столь не гостепріимный пріемъ.

— Я надѣюсь, сказалъ я, наливая себѣ что-то въ стаканъ и придвигая стулъ: — что высказанное вы мною не сочли за грубость. Я не хотѣлъ вовсе васъ обидѣть. И очень жалѣю, если противъ воли связалъ вамъ что-либо непріятное. Желаю вамъ всякаго добра и благополучія!

Когда я коснулся губами своего стакана, онъ съ удивленіемъ взглянулъ на кончикъ платка, выскользнувшій у него изо рта, и протянулъ мнѣ руку. Я подалъ ему свою. Тогда и онъ выпилъ, и провелъ платкомъ по глазамъ и по лбу.

— Какъ вы поживали съ-тѣхъ-поръ? спросилъ я.

— Я содержалъ стада овецъ, потомъ велъ торговлю скотомъ, и еще кое чѣмъ, тамъ, далече, въ новомъ свѣтѣ, за многія тысячи верстъ, за бурнымъ моремъ.

— Надѣюсь, что вамъ повезло?

— О, я отлично велъ свои дѣла. Многіе еще до меня начали и также заработали хорошія деньги, но я всѣхъ ихъ перещеголялъ. Я этимъ въ славу вошелъ.

— Очень радъ слышать.

— Я думаю, что такъ, мой мальчикъ.

Не стараясь разгадать смысла этихъ словъ, такъ странно имъ произнесенныхъ, я обратился въ вопросу, который вдругъ пришелъ мнѣ въ голову.

— Видались ли вы съ человѣкомъ, котораго вы когда-то послали ко мнѣ со порученіемъ?

— Ни разу, и врядъ ли когда увижусь.

— Онъ исполнилъ ваше порученіе, и передалъ мнѣ двѣ однофунтовыя бумажки. Я былъ бѣдный мальчикъ тогда, и для меня то было цѣлое состояніе. Но мои обстоятельства понравились съ-тѣхъ-поръ, какъ и ваши, а теперь хорошо поживаю и потому позвольте мнѣ возвратить вамъ ваши два фунта. Вы можете облагодѣтельствовать ими кого-нибудь другаго.

Съ этими словами, я вынулъ кошелекъ. Онъ пристально слѣдилъ за мною, пока я бралъ оттуда двѣ фунтовыя бумажки. Онѣ были совершенно чистыя и новенькія, я разгладилъ ихъ и передалъ ему. Не спуская съ меня глазъ, онъ взялъ бумажки, сложилъ ихъ вдоль, скрутилъ и зажегъ на лампѣ, а золу бросилъ на подносъ.

— Осмѣлюсь спросить, сказалъ онъ, не то хмурясь, не то улыбаясь; — какъ вы это такъ хорошо зажили съ-тѣхъ-поръ, что мы съ вами разстались, тамъ на болотахъ?

— Какъ?

— Да!

Онъ осушилъ стаканъ, всталъ, прислонился въ камину и поставилъ ногу на рѣшетку, чтобъ высушиться, изъ сапога пошелъ густой паръ; но онъ не смотрѣлъ ни на ногу, ни на огонь, а пристально уставилъ взоры свои на меня. Я начиналъ дрожать.

Губы мои шевелились нѣсколько времени, не производя звука, наконецъ, я принудилъ себя выговорить, хотя очень невнятно, что я назначенъ наслѣдникомъ значительнаго имущества.

— А позволено ли такой твари, какъ я, спросить какого именно рода это имущество? сказалъ онъ.

Я снова едва слышно прошепталъ: — Не знаю.

— Не могь-бы-ли я сдѣлать, напримѣръ, предположенія касательно вашихъ доходовъ съ-тѣхъ поръ, какъ вы вошли въ совершенныя лѣта! Ну вотъ, хоть первая цифра не пять ли?

Сердце мое билось, будто тамъ лихорадочно стучалъ чудовищный молотъ, я вскочилъ со стула и, прислонясь къ спинкѣ его, дико смотрѣлъ на своего собесѣдника.

— Теперь касательно опекуна, продолжалъ онъ: — вѣдь вы же не могли обойдтись безъ опекуна, до совершеннолѣтія; вѣроятно, какой-нибудь законникъ. Первая буква его имени не Д ли?

Вся истина моего положенія вдругъ раскрылась передо мною; вся горечь, опасность, униженіе этого положенія вдругъ представились мнѣ съ такою силою, что совершенно, уничтожили меня; я, задыхаясь отъ волненія, едва дежался на ногахъ.

— Положимъ, продолжалъ онъ, что довѣритель того законника, котораго имя начинается съ Д, пускай хоть Джаггерса, пріѣхалъ на кораблѣ въ Портсмутъ, а оттуда сюда, чтобъ повидаться съ вами. «Однако вы отыскали меня,» сказали вы только-что. Ну-съ, однако я васъ отыскалъ! Штука не хитрая, я написалъ изъ Портсмута къ одному человѣку въ Лондонъ, чтобъ узнать вашъ адресъ. А имя этого человѣка, положимъ, хоть Уемикъ.

Я не могъ произнести ни слова, хотя-бъ оттого зависѣла моя жизнь. Я стоялъ, опираясь одной рукой на спинку кресла, а другую положилъ себѣ на грудь, я насилу переводилъ духъ — такъ я стоялъ, дико глядя на него, пока всѣ предметы въ комнатѣ стали мѣшаться и кружиться, и я схватился обѣими руками за стулъ. Онъ поддержалъ меня, положилъ на диванъ, окружилъ подушками и сталъ на одно колѣно подлѣ меня; лицо его, теперь хорошо мнѣ знакомое, почти касалось моего.

— Да, Пипъ, мой милый, я сдѣлалъ изъ васъ джентльмена. Это я изъ васъ барина сдѣлалъ! Я поклялся въ то время, что всякая гинея, которую я заработаю, будетъ ваша. Я клялся потомъ, каждый разъ когда предпринималъ какое-нибудь дѣло, что если оно удастся и я буду богатъ, то и вы будете богаты. Я велъ трудную жизнь, чтобъ вамъ жизнь была легка, видите ли; я работалъ сильно, чтобъ вамъ не работать. Но, что за пустяки, милый Пипъ! Развѣ я говорю это, чтобъ вы чувствовали себя обязаннымъ мнѣ? Нимало! я говорю это, чтобъ вы знали, что несчастная собака, за которой охотились, поднялась до того, что могла сдѣлать джентльмена — а джентльменъ этотъ — вы.

Отвращеніе, съ которымъ я смотрѣлъ на этого человѣка, и страхъ, который онъ вселялъ въ меня, были такъ сильны, что, будь онъ лютый звѣрь, чувства эти не могли бы быть сильнѣе.

— Взгляните на меня, Пипъ, я вашъ второй отецъ. Вы мнѣ сынъ — болѣе, чѣмъ сынъ. Я копилъ деньги лишь для того, чтобъ вамъ ихъ проживать. Когда я былъ наемнымъ пастухомъ и, живя въ пустынной хижинѣ, не видалъ по цѣлымъ недѣлямъ никого, кромѣ овецъ, такъ-что забывалъ, на что похожи люди, — но васъ я все имѣлъ передъ собою. Не разъ случалось мнѣ выпустить изъ рукъ ножъ за обѣдомъ или ужиномъ, въ той одинокой лачужкѣ, и воскликнуть: «Вотъ онъ мальчикъ снова тутъ, смотритъ, какъ я ѣмъ и пью.» Я видѣлъ васъ тамъ много разъ, также ясно, какъ прежде на болотахъ. «Накажи меня Господь,» говорилъ я тогда — и выходилъ подъ открытое небо, чтобъ онъ лучше меня слышалъ: «если я не сдѣлаю изъ того мальчика джентльмена, когда буду свободенъ и богатъ.» И я сдержалъ слово. Посмотрите на себя? Взгляните на свою квартиру, годную для лорда? Для лорда! Э, вы покажите имъ, этимъ лордамъ, сколько у васъ денегъ; они захотятъ угоняться за вами, да не смогутъ!

Въ жару своего увлеченія и торжества онъ не замѣтилъ, какое впечатлѣніе производили на меня его слова. Это было единственное для меня утѣшеніе.

— Взгляните! продолжалъ онъ, вынимая часы мои изъ кармана и оборачивая въ себѣ кольцо на моемъ пальцѣ, тогда какъ я отстранялся отъ его прикосновенія, словно отъ ядовитой змѣи;- золотые и великолѣпные — джентльменскіе, что и говорить! Алмазъ, усаженный рубинами, ужь, это надѣюсь, джентльменская вещь. Взгляните на свое бѣлье — тонкое, отличное! Взгляните на платье, лучшаго достать нельзя! А книжки-то ваши, прибавилъ онъ, осматриваясь кругомъ: — сотнями громоздятся на полкахъ! Вы, вѣдь, ихъ читаете, не правда ли? Я вижу, вы читали одну изъ нихъ, когда я пришелъ, бы мнѣ почитаете изъ нихъ, мой дружокъ! Если онѣ писаны и на иностранномъ, непонятномъ языкѣ, то я все равно буду слушать и гордиться вами.

Онъ снова взялъ у меня обѣ руки и прикоснулся къ нимъ губами; у меня кровь застыла въ жилахъ.

— Не старайтесь говорить со мною, Пипъ, сказалъ онъ, проводя рукавомъ по глазамъ и по лбу, и я услышалъ знакомый, странный звукъ въ его горлѣ; съ своимъ участіемъ онъ казался мнѣ еще страшнѣе:- вамъ лучше всего полежать теперь тихо, мой мальчикъ. Вы не поджидали этого издавна, какъ я; вы не были къ этому приготовлены, какъ я. Вѣдь, вы никогда не подозрѣвали, что то могъ быть я?

— О, нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ я;- никогда, никогда!

— Видите ли, а вышло, что то былъ я, одинъ, самъ собой безъ чужой помощи. Ни одна душа въ этомъ не участвовала, кромѣ меня да мистера Джаггерса.

— Болѣе никого? спросилъ я.

— Никого, сказалъ онъ съ видомъ удивленія:- кому же еще? Но какимъ вы красавцемъ стали, мой мальчикъ. Вѣрно, есть прекрасныя очи на примѣтѣ, о которыхъ любо и говорить, и думать? (О, Эстелла, Эстелла!)

— Они будутъ ваши, эти очи, если деньгами ихъ можно купить. Не то, что бы такой джентельменъ, какъ вы, такой молодецъ какъ, вы. не могъ пріобрѣсть ихъ и безъ того; но деньги все таки помогутъ. Дайте, мнѣ окончить вамъ свой разсказъ.

Въ той хижинѣ, гдѣ я нанимался, мнѣ перепало довольно отъ хозяина (который сперва былъ то же, что и я, но умеръ, не успѣвъ разбогатѣть); тогда я попалъ на свободу и сталъ жить самъ собою. Каждое дѣло, что я предпринималъ, я предпринималъ для васъ. «Порази меня Господь Богъ», говаривалъ я, за что бы ни принимался:- «если это я дѣлаю не для него!» Дѣла мои удавались отлично хорошо. Какъ я вамъ уже говорилъ, этимъ просто я составилъ себѣ славу. Оставленныя мнѣ хозяиномъ деньги и барыши первыхъ годовъ я и выслалъ мистеру Джаггерсу — все для васъ — онъ за вами и поѣхалъ, вслѣдствіе моего письма.

(О, когда бъ онъ вовсе не пріѣзжалъ) Когда бъ онъ меня оставилъ на кузницѣ — далеко недовольнаго судьбою, но сравнительно говоря, счастливаго!)

— А потомъ милый Пипъ, мнѣ было утѣшеніемъ и наградою знать про себя, что я дѣлаю джентельмена. Пускай себѣ рысаки колонистовъ обдаютъ меня грязью и пылью, пока я тащусь пѣшечкомъ; что я говорю себѣ тогда? я говорю себѣ: «я дѣлаю джентельмена, почище васъ всѣхъ!» Если кто изъ нихъ скажетъ: «онъ, дескать, былъ колодникомъ недавно, и какъ ни счастливъ, а все таки грубый, необразованный человѣкъ,» а я ему въ отвѣтъ:- «если я не джентельменъ и неучъ, за то у меня есть настоящій джентельменъ. Всѣ вы здѣшніе, простые; кто изъ васъ воспитанный лондонскій джентельменъ?» Такъ то я себя поддерживалъ. Такъ то я постоянно имѣлъ на умѣ, что, рано или поздно, я пріѣду къ своему мальчику, полюбуюсь имъ и откроюсь ему.

Онъ положилъ мнѣ руку на плечо. Я содрогнулся при мысли, что, пожалуй, рука эта обагрена кровью, по крайней мѣрѣ, я не былъ увѣренъ въ противномъ.

— Не легко мнѣ было, Пипъ, и не безопасно оставлять тѣ края. Но я пламенно желалъ съ вами видѣться, и чѣмъ труднѣе было исполнить мое желаніе, тѣмъ оно становилось сильнѣе; я твердо рѣшился ѣхать сюда, во что бы то ни стало. И пріѣхалъ. Да, мальчикъ, я таки пріѣхалъ!

Я старался собрать свом мысли, но не могъ; я былъ рѣшительно ошеломленъ. Я былъ такъ озадаченъ, что не помню, къ чему болѣе прислушивался — къ его ли словамъ, или въ завываніямъ вѣтра на дворѣ; я не различалъ его голоса даже теперь, какъ онъ стихъ, отъ шумнаго голоса бури.

— Куда вы меня денете? вдругъ спросилъ онъ:- меня куда нибудь да надо же девать, мой мальчикъ.

— Гдѣ васъ уложить спать? спросилъ я.

— Да, мнѣ надо выспаться и — хорошенько, отвѣчалъ онъ:- потому, что меня качало и мочило водою цѣлые мѣсяцы.

— Моего друга и товарища нѣтъ дома, сказалъ я:- вамъ придется занять его комнату.

— А онъ завтра не воротится?.

— Нѣтъ, отвѣчалъ я, все еще безсознательно, несмотря на всѣ усилія собрать свои мысли:- нѣтъ, не завтра.

— Потому что, видите ли, мой добрый мальчикъ, сказалъ онъ, понижая голосъ и выразительно дотрогиваясь пальцемъ до моей груди: надо быть осторожнымъ.

— Почему же осторожнымъ?

— Потому что это — смерть, видитъ Богъ.

— Что смерть?

— Я сосланъ на всю жизнь. Воротиться на родину — это смерть. Послѣднее время слишкомъ много возвращалось народу оттуда, и меня навѣрно повѣсятъ, если откроютъ.

Только этого и недоставало: несчастный мало того, что наложилъ на меня тяжкое бремя своихъ благодѣяній, теперь рисковалъ жизнію, чтобъ видѣться со мною и вручить свою участь въ мои руки! Питай я къ нему пламенную любовь, вмѣсто отвращенія, будь онъ для меня предметомъ восхищенія и нѣжной привязанности, а не омерзенія, и тогда подобнаго извѣстія было бы достаточно, что бы сдѣлать меня несчастнымъ. Но тогда, покрайней мѣрѣ, пещись о его безопасности, было бы естественною потребностью моего сердца.

Первою моею заботою было закрыть ставни, чтобъ снаружи не видно было свѣта въ моей комнатѣ, потомъ запереть дверь на ключъ и на запоръ. Онъ покуда стоялъ у стола и ѣлъ сухари, запивая ромомъ; моему воображенію живо представился колодникъ на болотѣ, я ожидалъ, что вотъ онъ нагнется и станетъ пилить себѣ ногу.

Я тщательно задѣлалъ всѣ выходы изъ Гербертовой комнаты, кромѣ дверей въ мою комнату, и тогда только предложилъ ему идти спать. Онъ охотно согласился, и попросилъ только у меня моего «джентльменскаго бѣлья», чтобы надѣть его на другое утро. Я вынулъ бѣлье и положилъ у его изголовья; кровь снова застыла въ моихъ жилахъ, когда онъ, на прощаніе, протянулъ мнѣ обѣ руки.

Не помню, какъ я ушолъ отъ него, и безсознательно сталъ поправлять огонь въ каминѣ, не смѣя ложиться спать. Съ часъ, я простоялъ такимъ-образомъ, слишкомъ ошеломленный, чтобъ собраться съ мыслями и обсудить свое положеніе, но, наконецъ, пришло сознаніе моего горестнаго положенія, сознаніе, что великолѣпное зданіе моихъ надеждъ разрушено на вѣки.

Расположеніе ко мнѣ миссъ Гавишамъ — пустая бредня; Эстелла вовсе мнѣ не назначена; меня терпѣли въ Сатисъ-Гаусѣ, только какъ пугало для жадной родни, какъ чучело съ механическимъ сердцемъ, надъ которымъ Эстелла могла упражняться, за не имѣніемъ другой практики; вотъ первыя представившіяся мнѣ мысли. Но прискорбнѣе всего было думать, что я покинулъ Джо изъ за колодника, виновнаго въ, Богъ вѣсть какомъ, преступленіи, котораго каждую минуту могли схватить у меня въ комнатѣ и повѣсить на Смивѳильдѣ.

Теперь я не за что въ свѣтѣ не воротился бы къ Джо, ни за что не воротился бы къ Бидди; я думаю, просто потому, что гнусность моего поведенія не давала мнѣ здорово обсудить ничего на свѣтѣ. Никакая мудрость въ свѣтѣ не могла бы замѣнить мнѣ утѣшеніе, каикъ бы мнѣ служила ихъ простая, безъискуственная преданность; но теперь ужъ никогда, никогда не возвратить потеряннаго.

Въ каждомъ завываніи вѣтра, въ каждомъ потокѣ дождя, я слышалъ погоню. Два три раза, я побожился бы, что стучатся и шепчутся у наружной двери. Подъ впечатленіемъ подобнаго страха, я сталъ припоминать, что предчувствовалъ появленіе этого человѣка; что нѣсколько недѣль сряду, я на улицахъ встрѣчалъ лица, похожія на него; что сходство это становилось разительнѣе, по мѣрѣ его приближенія къ Англіи; что злой духъ его подсылалъ мнѣ этихъ провозвѣстниковъ, и теперь, въ эту бурную ночь, онъ исполнилъ свою угрозу и самъ явился во мнѣ.

Въ слѣдъ за тѣмъ, я сталъ припоминать, какъ въ дѣтствѣ я видѣлъ его отчаяннымъ и жестокимъ; какъ другой каторжникъ не переставалъ твердить, что онъ хотѣлъ убить его; какъ онъ во рву вцѣпился въ своего товарища, и рвалъ его, какъ дикій звѣрь. Изъ такихъ воспоминаній воображеніе мое создало какое то страшное, неясное сознаніе, что мнѣ не безопасно спать съ нимъ подъ однимъ кровомъ. Ужасъ овладѣвалъ мною все болѣе и болѣе, наконецъ я всталъ, взялъ свѣчу и вошолъ, чтобъ взглянуть на чудовище, созданное моимъ воображеніемъ.

Онъ обвязалъ голову платкомъ, лицо его было спокойно и сонъ невозмутимъ, хотя рядомъ на подушкѣ лежалъ пистолетъ. Убѣдившись въ этомъ, я тихо вынулъ ключъ изъ двери, воткнулъ его снаружи и повернулъ два раза, прежде чѣмъ снова усѣлся передъ огнемъ. Мало по мало я сползъ со стула и растянулся на полу. И во снѣ я не терялъ ни на минуту сознанія своего горя; когда я проснулся, часы на колокольняхъ били пять часовъ, свѣчи догорѣли, огонь потухъ, а буря и дождь еще увеличивали ужасъ мрака.